Подобным вопросам не было конца. Я пытался давать объяснения, апеллируя и к историческим фактам, и к чистой логике, и к святоотеческому опыту разрешения этих трудных противоречий. К примеру, святитель Иоанн Златоуст касательно наказания Анании смертью пишет: «Но следовало, скажут, исправить его. Нет, он не исправился бы, потому что, кто видел такие чудеса и не получил от них пользы, тот тем более не получил бы пользы от чего-нибудь другого. Итак, нельзя было оставить это дело без внимания, но надлежало отсечь виновного, как гнилой член, чтобы не заразилось всё тело. Теперь и он получил пользу, как не преуспевающий более во зле, и прочие сделались более ревностными; а тогда случилось бы напротив. Поэтому апостол сначала обличает и показывает, что это дело не укрылось от него, а потом и осуждает». И далее святитель добавляет, почему такая суровая мера была необходима и полезна: «Так как случившееся могло показаться весьма тяжким, то он производит страшный суд и над ним, и над его женою. И если бы он не подверг их обоих, непростительно согрешивших, такому суду, то какое отсюда не произошло бы пренебрежение к делам Божиим? А что именно потому он так сделал, видно из того, что он не тотчас приступил к наказанию, а наперёд обнаружил их грех. Потому-то никто не плакал, никто не рыдал, но все убоялись. И не удивительно, что, когда вера их распространялась, то и знамений было больше, и великий страх был между своими — потому что не столько беспокоит нас постороннее, сколько своё». Аналогично и в случае со жрецами Ваала. Даже в рамках человеческой логики это можно объяснить: если невозможно достичь благой цели без жертвы, то такая жертва является необходимой. Как гамбит в шахматах — мы жертвуем одной фигурой ради блага остальных. Ведь если беспристрастно посмотреть на ветхозаветную историю, то это просто непрерывная череда падений, отступлений и предательств. Не успел Моисей подняться на гору, как евреи уже сотворили идолов и поклонились им (а ведь они только что своими глазами видели невообразимые чудеса от Господа, о которых мы сейчас только в книгах читаем)! Не успели покаявшиеся евреи отразить нападение одного неприятеля, как тут же массово впали в новую ересь и занялись ритуальными жертвоприношениями, блудом и прочими мерзостями, за которые постигает новая вразумляющая кара! А ведь Богу-то нужно было из этих людей вырастить тех, кто был бы способен воспринять евангельскую весть, — без этого было бы невозможно Христово благовестие и спасение человечества. И если хирургу приходится удалять заражённые ткани для спасения всего организма, то и Богу пришлось удалить жрецов, которые (как было очевидно Ему, знающему все наши мысли и дела наперёд) не могли уже покаяться и обратиться к Нему. Моя беседа с вопрошающим проходила крайне тяжело. Все аргументы обесценивались тем, что для моего собеседника практически не существовало доказанных вещей, аксиом. Каждое слово, приводимое в качестве доказательства, нужно было тоже, в свою очередь, доказывать. Мы словно барахтались в болоте, где не было твёрдого дна, на которое можно было бы опереться. Попробуйте, например, доказать теорему, если в вашем представлении параллельные прямые запросто пересекаются сколько угодно раз и других аксиом геометрии тоже не существует! Получается игра в одни ворота: чтобы доказать что-либо рассудочному человеку, нужно использовать правила логики, а они требуют согласия в аксиомах, которое в данном случае отсутствует. Но в сфере религии многое является тайной и не может быть доказано в принципе. Не зря ведь апостол Павел дал такое определение: Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом (Евр. 11, 1). И неслучайно мы утверждаем, что и ветхозаветная, и новозаветная религия — это религия Откровения: мы не можем вломиться к Богу с чёрного хода и постичь тайны мироздания, покуда Cам Господь нам не откроет. Иногда веру нужно ставить впереди обычной человеческой логики, рассуждений, привязанностей и понятий. Не потому ли Господь подверг Авраама испытанию, что тому предстояло сделаться отцом всех верующих (Рим. 4, 11)? И разве мало было в Аврааме чисто человеческой, отеческой любви к Исааку? Ведь даже его прежнее имя «Аврам» («он велик по отцу») Бог сменяет на «Авраам» («отец множества»). Много было в Аврааме отеческой любви, но веры — больше! Однако если смотреть на поступок Авраама только с человеческой стороны, не принимая во внимание Божий Промысл во благо и самого Авраама, и всего человечества, то, конечно, можно ужаснуться детоубийству как жестокому преступлению. Представим ситуацию. Ребёнок из нормальной среднестатистической семьи наблюдает жизнь своих сверстников-мажоров или увлекается телепередачами о жизни богемы. Постепенно у него появляются представления, что и его родители должны жить, «как все нормальные люди»: зарабатывать кучу денег, располагать собственной недвижимостью в Альпах, иметь всесильную «крышу» для решения любых вопросов. Ведь они должны обеспечить своего отпрыска «самым необходимым», потому что он «этого достоин». Но поскольку его родители взяток не берут (возможно, им и не предлагают) и не знают, где украсть первый миллион, чтобы потом заработать ещё несколько, простые проявления любви и заботы ребёнка не устраивают. А запрет кушать мороженое килограммами или ночами напролёт играть в компьютерные игры вообще рассматривается как проявление жестокого родительского деспотизма. Вот и возникает конфликт: ребёнок убеждён, что его родители «не такие», они не совершенны, злы, не любят его и так далее. Не потому ли и мы подчас не верим в совершенство и благость Господа, что пытаемся «подогнать» Его под наше собственное представление о добре и зле? Упрекая Бога в непоследовательности и «аморальных» поступках, тем самым подразумеваем, что мы-то куда более нравственны и гораздо лучше Его знаем всю последовательность причинно-следственных связей во Вселенной. Несколько самонадеянно, не правда ли? И я сказал собеседнику: «Знаешь, твоя ситуация чем-то напоминает ту, в которой оказался Авраам. Ты так старательно строил, вынашивал, пестовал свою систему сомнений и религиозных убеждений, что теперь вырваться за её пределы и, в конечном итоге, встретить живого Бога сможешь лишь тогда, когда усилием веры принесёшь в жертву это детище своего разума. Тебе остаётся лишь сказать: „Господи, Ты — такой, какой Ты есть! И я ВЕРЮ, что Ты — благ и что Ты любишь меня, хотя я совсем Тебя не понимаю и не знаю. Просвети меня и помоги прийти к Тебе, чего бы мне это не стоило!“ Это напоминает „прыжок веры“ через пропасть из знаменитого фильма „Индиана Джонс и последний крестовый поход“ — сначала соверши подвиг веры, а уже затем получишь доказательства». После этого разговора я стал по-новому понимать слова Христа: Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам (Мф. 11, 25). Но какова же мораль сей басни? Неужели всякая наука и премудрость становится непреодолимой преградой между мудрецом и Богом? Неужели ради спасения следует отвергнуть знания и учёность? Конечно же, нет. И холодная горделивая логика, и невежество — две крайности, уводящие человека со срединного пути разумного служения Богу: Пойте Богу нашему, пойте... разумно (Пс. 46, 7–8). Многие святые Православной Церкви — тот же Василий Великий, Григорий Богослов и многие другие — были образованнейшими мужами своего времени. Простота и невежество — это всё-таки разные вещи. Наверное, многие слышали изречение Декарта: «Я мыслю, следовательно, существую». А многие ли знают религиозную подоплёку его философской системы? Ведь он, подобно моему собеседнику, сомневался во всём — сомневался обоснованно и последовательно. А оспорить можно практически всё: от достоверности наших познавательных способностей (вдруг мы живём в Матрице, и чувства нас обманывают?) до существования и внешнего мира, и себя самого. И единственным, в чём Декарт не сомневался, было то, что он вообще сомневается. Сомнение — это мыслительный процесс, невозможный без субъекта. Значит, если Декарт мыслит, то Декарт существует! Но как доказать, что при этом существует и внешний мир, который видит и осязает Декарт при помощи чувств, вызывающих сомнение в своей достоверности? Тут приходит вера: Декарт утверждает, что Бог — правдив! Он не станет обманывать Своё творение! И на этой аксиоме веры можно строить всю остальную мировоззренческую систему. Хорошо бы вообще не иметь религиозных сомнений! Этот тяжёлый крест натирает на мозгах кровавые мозоли... Но если сомнения есть, нужно искать ответы, вооружившись «святым безумием», детским доверием благому Создателю, не бросаясь в крайности — ни в гордость чистой логики, ни в срам невежества. И нужно быть готовым к тому, чтобы со смирением принять и противоречия, которые невозможно разрешить нашему ограниченному разуму, и отсутствие ответов на некоторые трудные вопросы. Противоречия будут разрешены лишь за гранью земной жизни вопрошающего — при личной встрече с Истиной.