Совесть охотника и русские мосты Род Мюнхгаузенов существовал издавна: предок Гейно ходил в крестовый поход с Фридрихом Барбароссой, а потом ушел в монастырь. По каким-то геральдическим причинам крестоносца из монастыря отозвали и велели продолжать род, что и закрепилось в фамилии (Дом монаха). Другой известный родственник Мюнхгаузена уже в XVIII в. основал Гёттингенский университет (там еще известный нам всем Ленский учился), но этот предмет семейной гордости явно затмили олени с вишневыми деревьями меж рогов и прочие замечательные трофеи Карла Фридриха Иеронима. Реальный барон, кстати, действительно был заядлым охотником, которые, как и рыболовы, самые правдивые люди. Только не надо с ними спорить. Барон рассказывал, что в России подстрелил шомполом куропатку, а в 1740 г. сопровождал императрицу в ее уникальном санном путешествии из Петербурга в Москву. Куропатку оставим на его охотничьей совести, а вот санный поезд был. Зима 1740 г. была очень холодной (тогда-то, кстати, и выстроили знаменитый Ледяной дом), сани — двухэтажными, а русские дороги — традиционными: «В низине, где протекала маленькая речка и не было наведено моста, примерно 100 000 человек заняли позицию между двумя холмами. Это войско образовало искусственную равнину, полностью покрытую снегом. Они стояли ... по одному, два, три человека друг на друге». Сомнение вызывает только общевойсковая цифра, но остальное — вполне правдоподобно. Очень русский мост — в духе потемкинских деревень и прочих вельможных задумок градоначальников всех времен. Да что говорить: сегодня и 35 тысяч хлестаковскизх курьеров при взгляде на службы TNT и DHL вовсе не кажутся гиперболой, и школьники не совсем понимают, в чем прикол. О прелести дурацких положений В чем секрет популярности — уже двухсотлетней — этой книги? Добрые детские воспоминания? Гравюры Густава Доре? А у нас еще и изящное переложение Чуковского, и фильм с обаятельным нонконформистом в образе Янковского? И это тоже. Но Мюнхгаузен прославился сразу, еще в своем веке. В уютном и безумном XVIII столетии, когда в Боденвердере, под Хаммельном, у камина в теплой компании так приятно было поведать истину о русском престолонаследии или о своей решающей роли в русско-турецкой войне... «Художественное преувеличение — совершенно необходимое свойство великой литературы радости», — сказал Честертон. Действительно. Сколько поэзии в полете на ядре или в путешествии на Луну! И как приятно, что всё это противоречит законам физики и положениям балллистики! Но главное — отчаянно сопротивляется сухому рационализму надвигавшегося XIX века. И Распе, и Бюргер были литераторами Бури и натиска. А это направление было восстанием против догм классицизма и упреждало безудержную фантастику романтиков. XVIII век приходится наступившему XXI прадедушкой, а правнуки с древними предками ладят лучше, чем отцы с детьми. Барон тащит себя за волосы из болота? Актуальная для нас метафора. 200–250 лет назад люди не стеснялись жить, тащить себя из болота (и коня в придачу), не боялись фантазировать. Мюнхгаузен предвосхитил даже кинематограф — не случайно его похождения столь охотно экранизируют уже почти сто лет. Однако переведенный на язык видеоряда, барон что-то неизбежно теряет: он — мастер рассказа. Он оставляет читателю право разбудить собственное воображение о беспредельных человеческих возможностях. Главное — не унывать. «Я попал в дурацкое положение. Не крутите носом, господа. Это может случиться с каждым честным человеком», — такие признания Мюнхгаузена дорогого стоят. И особо (не без пафосно-патриотического уклона) приятно, что фантазии барона вдохновлены нашей загадочной страной. «Целых восемь дней, подобно снегу, с неба падала солома... Едва увидев первого, выбиравшегося вместе со мною из нее, я сразу же признал в нем русского по одежде и языку. Я поинтересовался, как далеко до Петербурга, и услышал в ответ: «Две мили». Какая радость!» — провозглашает Мюнхгаузен, только что вернувшийся с Луны. И в этом восклицании легко услышать: «Вот мы и дома». Газета «История»