Глава 4.

Исцеление Стефана и Гого
Когда Стефан на следующее утро проснулся и протер глаза, увидел, что он снова один за ненавистным кожаным занавесом.
— Отец, конечно, ушел со своими товарищами, — тихо говорил он сам себе, — теперь я могу успокоиться. Тит тоже ушел на рыбалку, а мать, наверное, пошла к колодцу по воду.
Полутемная комната, в которой он лежал, была самым обычным жилищем, в каких до сих пор живут на Востоке небогатые люди. В грубых, выбеленных известью стенах не было ни одного окна. И единственное отверстие, служившее дверью, было завешено кожей, которая во многих местах была прорвана и пропускала в темную комнату несколько светлых лучей, что доставляло Стефану немалую радость.
По ним он мог хоть приблизительно считать время, всегда казавшееся ему долгим. Когда желтые лучи падали на противоположную к двери стену и освещали кожаные меха, было около 9 часов. Когда солнце поднималось выше, лучи попадали на стены и опускались на пол, оставляя желтые светлые полосы, вид которых всегда радовал сердце маленького Стефана, хотя пол, на котором располагались эти светлые полосы, был из земли. Горестное чувство охватывало его всякий раз, когда с приближением вечерних сумерек солнечные лучи начинали постепенно исчезать, но это горестное чувство уступало неподдельной радости по мере приближения ночи.
Для Стефана наступали лучшие часы. К этому времени возвращался Тит, и самое главное — к нему приходил его любимец, маленький Гого.
И теперь, лежа на своей постели, он вспомнил о Гого. «Как нежны его ручки, щечки с глубокими ямочками, точно лепестки розы, но лучше всего у него темно-карие глаза с шелковистыми длинными ресницами и золотистые локоны, наполовину прикрывающие его розовые уши. Его голос приятнее птичьего щебетания; в целом мире нет никого лучше Гого!» — думал Стефан, вспоминая своего любимца.
В это время Приска осторожно открыла кожаную завесу и тихо вошла в дом.
— Ты принесла свежей воды, мама? — спросил Стефан, немного приподнявшись на своей постели.
— Нет, дитя, у меня не было еще времени, — с этими словами она поспешно повернулась к нему спиной и усиленно пыталась заглушить в себе горькие рыдания.
— Что с тобой, мама? — спросил нетерпеливо Стефан. Он давно уже привык видеть свою мать в слезах, но сегодня его особенно поразил вид матери. — Отец опять бил тебя?
— Нет, дитя мое, — быстро-быстро ответила она. — Отец с товарищами ушел еще ранним утром и захватил с собой Тита. Меня мучит не это, а еще гораздо худшее! Как я только тебе скажу?
Она в изнеможении опустилась на скамью и громко зарыдала.
— Мама, мама милая, скажи мне прямо, — упрашивал Стефан, — что случилось?
— Да, придется сказать правду, — отвечала Приска, все еще не решаясь сказать. — О, как я хотела бы от тебя скрыть, мой мальчик. Сегодня рано утром соседка прибежала ко мне и принесла мальчика.
Тут Приска снова начала рыдать и закрыла лицо руками.
— Мальчик! Мальчик! — простонал Стефан. — Ради Бога, скажи, что с ним? Он умер?
— Нет, не умер, — ответила Приска, — но лучше было бы, если б он умер. По крайней мере, он не испытывал бы никаких страданий. Ада рассказывала мне, что ее сегодня утром разбудил глухой звук во дворе (она спала с ребенком на кровле); в то же мгновение она заметила, что мальчика нет возле нее; она подскочила к перилам и… — Приска снова закрыла лицо руками и зарыдала, — несчастный маленький Гого. Он проснулся раньше матери, подошел к краю кровли, к тому месту, где перила были немного испорчены и… свалился вниз, на острые камни. Он страшно разбился и едва ли выживет.
Стефан молча выслушал, но когда мать взглянула на него, она испугалась его бледного искаженного лица.
— Мама, — простонал он, — я не могу этого перенести.
— Стефан, ты ведь мое любимое дитя, у меня нет никого на свете, кроме тебя. Успокойся, я буду около тебя. Я не оставлю тебя одного, не плачь только, мой дорогой.
— Нет, мама, прошу тебя, иди к нему, — начал упрашивать Стефан, — может быть, ты сделаешь что-нибудь, чтобы облегчить его страдания. Иди, мама, поскорей!
Прииска проворно достала немного хлеба, сушеных фруктов и воды, поставила все это перед сыном и быстро удалилась.
— Как только произойдет какая-нибудь перемена, я тот час же приду назад, — сказала она, уходя.
Оставшись один, Стефан несколько минут находился в состоянии какого-то отупения. Его любимец, его Гого, лежал где-то окровавленный и разбитый! Неужели он не увидит его больше? А его милые, маленькие ручки! Неужели он не будет касаться розовыми пальчиками его щек?
— Нет, я не могу этого перенести! — снова воскликнул он в невыразимом отчаянии.
И вдруг, несмотря на то, что от удручающей его скорби он был почти без чувств, в его воображении вырос образ чудного Назарянина… «Он в городе теперь… Может быть, даже недалеко отсюда. Ведь он мог бы исцелить маленького Гого. О, скорей бы только пришла мать! Она могла бы найти этого Чудотворца. Но мать, наверно, нескоро придет, а Гого в это время умирает. Ах, если бы я мог ходить… или хоть ползать». Мальчик предпринял отчаянные усилия. Он мог немного ползать. Но за последнее время все его попытки передвигаться таким способом только усилили его болезнь. Поэтому мать строго запрещала ему ползать. Он стал медленно спускаться с невысоких нар, где лежал. Малейшее движение отзывалось мучительной болью в спине.
Терпеливо перенося боль, он добрался, наконец, до двери. Теперь ему предстоял трудный путь через двор. Но что, если он будет не в состоянии открыть дверь на улицу? При одной мысли об этом крупные капли пота выступили у него на лбу.
Еще несколько мучительных усилий — и он у двери. К счастью, она оказалась незапертой. Стефан без особых усилий отворил ее и вскоре очутился на улице. Здесь он на мгновение остановился и начал соображать, что ему делать; в конце улицы находился рынок.
— Попытаюсь туда пробраться, — решил он, — там я Его, наверное, увижу.
Улица, по которой он полз, была так узка, что, стоя на ее середине, можно было коснуться руками домовых стен. Не было видно ни одного человека. Какой путь вел к рынку? Он не имел представления, куда ему отправиться. Он знал, что дорога, по которой он полз, вела к озеру.
— Буду держаться хоть этого направления, — произнес он вслух и начал с трудом передвигаться по улице.
Он задыхался от пыли, маленькие острые камешки до крови ранили его тело. Солнце невыносимо палило, жгло его голову.
Через несколько минут он остановился. Его сердце усиленно билось; в глазах темнело, но он видел, что рынок уже недалеко. Ему казалось, что он слышит голос толпы. Но, может, это шум в ушах. Еще одно отчаянное усилие — и он очутился в конце улицы. Отсюда с большим трудом ему удалось добраться до рыночной площади. Здесь были лавочки с различными товарами, больше всего — с рыбой. Он теперь вспомнил, что когда-то он все это видел, когда Тит приносил его сюда.
Здесь толпились продавцы и покупатели всех возрастов и полов, но среди этой толпы он не заметил ни одного человека, который хоть сколь-нибудь был бы похож на Чудотворца. Никто не обращал внимания на бедное существо, беспомощно лежавшее на земле. Какой-то человек прошел совсем близко от него с корзиной сухой рыбы. Увидев мальчика, он сердито пробормотал что-то о нищете и пошел дальше.
Положение Стефана с каждой минутой ухудшалось. Боль в спине становилась невыносимой. Кроме того, он совсем обессилел от жажды, но все-таки продолжал осматривать каждого проходящего в надежде найти Чудотворца Назарянина. Вдруг к величайшему ужасу он заметил, что к нему приближаются три или четыре свирепые полудикие собаки, которых так много встречается на Востоке.
— Мама, мама! — громко воскликнул он и закрыл лицо руками.
В тот же миг ему показалось, что кто-то говорит с ним. Раскрыв глаза, он увидел в ярком солнечном свете стоявшего перед ним человека: что-то особенное было в Нем, что успокоило сразу лежавшего в пыли мальчика и заставило взирать на Него с благоговейным трепетом. Лицо Его было удивительной красоты, а в глазах светились любовь и милосердие.
— Это, наверное, Иисус! Гого, значит, спасен! — с радостным криком Стефан приподнялся и, протягивая к незнакомцу руки, воскликнул: — Ты — Иисус Спаситель, я это знаю! Ты можешь исцелить маленького Гого, он упал с кровли, и теперь лежит при смерти.
Чудная улыбка озарила лицо незнакомца. Он поднял глаза к небу и произнес:
— Благодарю Тебя, Отче, что Ты утаил это от премудрых и разумных мира сего, а открыл это младенцам.
Потом Он снова с состраданием и нежностью взглянул на Стефана и, ласково положив ему руку на голову, сказал: «По вере твоей будет тебе, иди с миром».
В этот же момент боль, усталость и слабость оставили мальчика. С радостным криком он поднялся на ноги и почувствовал, что он совершенно здоров.
«Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5:7).