Истории, которые влияют на нашу жизнь!

-Да с того если у тебя в личной жизни всё хорошо, то это не значит что, у других так же будет. Видишь же, убивается девка, ну нет бы пожалеть, может подсказать что-то, поделиться опытом. Раз у тебя, хорошо так всё. -Я? Поделиться опытом? С ней? Боюсь нашей Надюшке это не понравится я пыталась как-то, лет пять назад когда она с фонарями приходила на работу, чтобы дорогу виднее было наверное. Вас тогда ещё не было. И, нет, это не мужик её лупастил, это она ударялась сама, неудачно падала, а когда он свалил в закат, фонари перестали появляться на лице Надюшки, это был третий сбежавший. Тогда я и решила поддержать коллегу, поделиться опытом, так сказать. Так я и виновата ещё осталась, ага. Мне уже потом объяснили, тоже коллеги, что это дох лый номер, Надя лучше всех всё знает. Просто злая разлучница, помешала Надиному счастью. Она тогда по бабкам бегала, привороты делала, это теперь она осовременилась, по психологам ходит. Прорабатывает травмы. Ей невдомёк, что она живёт по одному сценарию, только имена меняются. Так что, увольте, но я сожалеть, и платочки подносить не буду. -Всё равно, Вера, нельзя так. -Угу, учту. На обеде, а обедали все за одним столом, только и разговоров было, про Надюшкиного бывшего, подлеца и обманщика. Вера молча ела, потом налила себе кофе и ушла в уголок, чтобы спокойно попить и разгрузить голову, листая соцсети. -Вер,- присела к ней полненькая, смешливая Танюшка, она всегда на позитиве, но сегодня, она сквасила всегда весёлую свою мордашку, - ну неужели тебе ни капельки не жаль Надюшку? -Таня, ну что вы от меня хотите? -Ой, да не трогай ты её, - кинула проходящая мимо Ира, - вечно она так, у неё есть её разлюбезный Василий, живёт, как сыр в масле катается, ей не понять, как это, когда остаёшься одна с дитём, не помощи нет ниоткуда, ничего. Теперь ещё и алименты попробуй, выбей с этого, горе -папаши. -Не надо было рожать, мало того, что не пойми от кого так ещё и простите, девки, под с р а к у лет. -Это высказалась Татьяна Ивановна, самая старшая из всего женского коллектива, баба Таня, так за глаза называли её девчата. - Права Вера, сколько раз она уже плакала, он ей беременной мозг выносил, а до этого, ай... Женщины же, встав кружком около плачущей не переставая Надюшки, давали разные советы. Через несколько дней, всем отделом собрались пойти отпраздновать. Что? Ну как же сильная и независимая Надюшка, решила проявить себя во всей красе. Ей надоело плакать, из деревни была срочно вызвана мама, чтобы помогать с сыном Надюшки и этого...не благодарного, а Надя начала приходить в себя. Нарастила чёлку , набила на лбу брови, приклеила ресницы, хотела кольцо в нос вставить, но отговорили всем отделом. Иии, понеслась. -Ничего ничего, Надюха, подбадривают её девчата, он ещё поплачет, он ещё польёт слёзы. -Да не будет он плакать - говорит Вера, тихонько будто сама себе, но её слышат подвыпившие барышни и просят пояснить, как это не будет? -Да так, плакать не будет, и жалеть не будет. А Надюшка найдёт не сегодня - завтра ещё такого же... -Да тебе хорошо судить, у тебя твой Василий, наверное не такой... -Не такой...мой Василий, самый золотой мужик на свете, не дерётся, не пьёт по бабам не бегает, любит меня безумно. - Прям уж, не бегает, да все они кобели одинаковые. -Нууу, ваши такие, а мой другой. Ни на кого своего Василия не променяю. - Гляди, Вера, отобьют. - Неее, не отобьют, он не пойдёт. -А я бы не была такая уверенная. -А ты будь. Винные пары ударили в головы прелестниц, вот они уже спорят, словно дикие звери. -А поехали к тебе, посмотрим, удержится ли Василий от такой красоты? Ты же не пригласишь нас...побоишься, что твоего положительного Василия уведёт кто из нас. -А поехали. -Едем, девки, едем все к Вере, отбивать Василия, баба Таня, ты с нами? -Нет, девчонки, у меня дома Михаил ждёт...А вы поезжайте, - улыбается Татьяна Ивановна. Весёлой гурьбой, завалились домой к Вере, хохочут на кухне, суетятся. -Так, девки давайте быстро приготовим что - нибудь, Василий Верочкин, как я понимаю отсутствует, приедет, а мы ему стол накрыли. -Не старайтесь, он много не съест, привередлив к тому же к еде, а так да, вы правы, скоро приедет. Девушки немного успокоились, запал куража прошёл, все вспомнили про дела домашние и распрощавшись, уехали по домам, остались только Надя, Оля и Танюшка. Пили чай на уютной кухоньке Веры, о чём-то болтали, девчонки чувствовали себя смущённо в ожидании неизвестного Василия. Решили тихонечко собираться домой. Когда кто-то пришёл. - Василий, Васенька мой, мальчик ты мой сладенький, - засюсюкала вышедшая в прихожую Вера. Женщины сразу сникли, почувствовав себя не в своей тарелке, засобирались, засуетились, когда в комнату вошёл высокий, красивый парень. Ах, вот в чём дело, поняли все, муж -то гораааздо моложе Веры. -Вот, девочки, знакомьтесь, это мой Денис. Как Денис, какой Денис, в смысле Денис - читалось в глазах коллег. -Сын мой, Дениска. Как Василий, Динь? Хорошо себя вёл? -Да, мам, ему теперь покой нужен, завтра - послезавтра бегать уже будет. Главное не давай ему лизать там... Женщины покраснели... -Мы... наверное пойдём? -Стоп, я вас не познакомила с Василием, только тссс, он после операции, Дениска с Леной возили, со снохой, я-то на работе, на кастрацию возили, а то шторки пометил гадёныш...идите сюда. Вооот он, мой Василий, спит моя детка. Чтобы не засмеяться, дамы дружно выскочили из комнаты. -Вера, это же кот. -Конечно кот, а вы кто, думали? -Но, как же муж... -Ааа, у меня его нет. А про Василия вы же сами додумали, я просто однажды сказала что у меня прекрасный мужик, Василий договорить мне не дали и придумали сами и поверили. Замуж рано выскочила я, первая любовь бла-бла-бла, не доучилась, Дениску родила. Три года промучились, разбежались. Родители помогали хорошо. Второй раз уже ближе к тридцати вышла замуж. Хороший положительный, на крыльях летала, он планы строил, как я ему детей рожу наследника и доченьку - красавицу будет полный набор, а Дениску...ну можно в военное училище там и одевают, и обувают, на худой конец, можно к маме моей. Отправила мужа к его маме. Долго возмущался и не понимал, маман его обвинила меня ду ро сти, сказав что чужие дети никому не нужны, примечательно, сама второй раз замужем, то есть сыночка её с отчимом воспитывался, достаточно хорошо и плотно чужой человек участвовал в его жизни. Долго жили вдвоём с Дениской, третий раз решилась уже понимая, что на рынке невест, я далеко не на первом месте, да и Бог, как говорится, любит Троицу, угу. На этапе ухаживаний, он мне поставил фингал, от сильной и беспощадной любви, приревновал так, объяснил. А у меня Дениска, на восточные единоборства с шести лет ходил, ну и частенько я ему дома в пару становилась, слабенький был, мы дома приёмы отрабатывали. Я кое чему и научилась, ответила этому Отелле, так летел кубарем, а я решила для себя, что всё, хватит... Дениска женился, мне скучно стало, Васю себе завела, живём. В кино мне есть с кем сходить, на отдых слетать опять же, никто никому ничем не обязан. Иногда, я готовлю вкусный ужин и зову в гости, уходит довольный, никто ему мозг не выносит, ни перед кем отчитываться не надо, как и мне. Дениска сперва не понимал этого, спрашивал отчего мы не живём вместе. А зачем? Мы взрослые люди, у каждого своя жизнь, свои привычки, одно дело, если бы с молодости вместе были, вон, как брат у меня. Те тридцать лет вместе, уже срослись, сплелись корнями, думают одинаково, говорят в унисон, как мама с папой мои, а у меня не получилось так, ну и зачем я буду себя ломать, чтобы гордо всем говорить, что замужем? Да ну... Мы с Васенькой хорошо вместе живём. Правда, мой милый, глазки открыл, а я тебя предупреждала не перестанешь орать и шторки метить, лишнего своего украшения лишишься. Пошли домой девчонки в задумчивости, особенно Надюшка. Нооо, не смогла Надя так, как Вера. Через месяц уже, щебетала о новом избраннике, получая шикарные букеты на работу. Вера с бабой Таней улыбались тихонечко. -Ну, как ваш Миша? Как лапка? -Да хорошо, Верочка, на прогулке видно, наколол чем-то, а так зажило всё, прости господи, как на собаке. Внуки приезжали, говорят мол, бабушка на выставку Мишу надо, да ну буду ещё издеваться над животным, нам и без вставки хорошо...У Надюшки -то всё наладилось смотрю. Да, Татьяна Ивановна, кто-то животных заводит, а кто-то мужей... -Нуу, это так...кто на что горазд. Может в этот раз ей повезёт? -Да хоть бы... -О чём шепчетесь? -О тебе, Надюшка, говорим, хоть бы, повезло тебе. -Девчата, да я всё понимаю, как это выглядит, но не могу я одна, правда. -Да нам-то, что? Прекрати оправдываться, у каждого своя жизнь... -Верочка, - услышала Вера, голос Надюшки, когда пошла на стоянку. -Да, Надюш? -Ты, если что, подскажешь как с котами обращаться? А кого лучше брать? Кота или кошку? -Иди. давай, тебя ждут...если что, там посмотрим...- засмеялась Вера. -Да я так, на всякий случай... Автор: Мавридика д. Хорошего дня читатели ❤ Поделитесь своими впечатлениями о рассказе в комментариях 👇

– Иди! Я сама! Постели пока себе. А у Мишеньки я только вчера все поменяла на чистое. Сонный внук зачмокал во сне, завозился и Евгения Сергеевна отвлеклась от дочери. - Бай-бай- бай! Котя-котя, коток… - колыбельная зажурчала, завораживая переливами и малыш успокоился. Через пару минут он уже спал в кроватке, когда-то принадлежавшей его матери, а Женя обнимала на кухне рыдающую дочь. - Алина, у меня сейчас сердце разорвется! Что случилось? Почему ты в ночь, одна? Где Роман? - Я не знаю… Дома, наверное… Ох, мам! Все плохо… - Доченька, я не слепая. То, что ты не от хорошей жизни ко мне прибежала – понимаю. Не понимаю только одного – почему? Женя провела ладонью по щекам Алины и скомандовала: - А ну! Отставить рев! Что папа сказал бы, увидев тебя в таких соплях? А? - Слезами горю не поможешь… - Вот именно! Давай-ка я тебе водички дам, и ты мне все расскажешь по порядку. Стакан Алина удержать не смогла. Силы почему-то оставили ее, и она поразилась сама себе. Только что вела машину, несла сына, стелила постель и все это четко, размеренно, как всегда. А сейчас сидит – кисель-киселем и даже стакан с водой в руках удержать не может. Слабость накатывала волнами, как когда-то в юности и было уже все равно, что происходит и о чем говорит сейчас мама. Глаза сами собой закрывались и голос мамы зазвучал вдруг где-то далеко и еле слышно. - Господи, да ты спишь совсем! Так, все! Вставай! Давай, Аленький, я тебя не унесу! Ты тяжелая! Вот так! Шагай к себе и ложись! Завтра поговорим! У Алины хватило еще сил дойти до комнаты и взглянуть на Мишу, что спал, разметавшись и скинув с себя легкое одеяло, которым укрыла его бабушка. Алина потянулась было, чтобы поправить, но передумала. Не замерзнет. Дома тепло. Дома… Это стало единственной мыслью, дарящей хоть какое-то чувство стабильности и покоя, и Алина ухватилась сейчас за нее, не давая ускользнуть. Она дома! Миша рядом… А с остальным… Мама права – утро вечера мудренее… Алина улеглась на свою кровать, вытянулась и закрыла глаза. Она еще успела почувствовать, как мама укрыла ее, подоткнув одеяло, как в детстве, легонько поцеловала и теплые губы задержались на лбу Алины таким же знакомым, выверенным движением, каким она сама проверяла температуру у сына. - Спите, мои хорошие! Что бы с вами не случилось – вы дома! Легкая полуулыбка скользнула по губам Алины и Женя вздрогнула. Так ее дочь улыбалась редко и только тогда, когда ей было по-настоящему плохо. Женя поежилась. Значит, случилось что-то совсем нехорошее. То, что выгнало ее ребенка из дома в ночь, заставило проехать через весь город с сонным сыном, и отняло силы настолько, что дочь уснула почти мгновенно, словно спасаясь от этой напасти, как делала когда-то в детстве. - А если я посплю, то быстрее поправлюсь? – алая от жара пятилетняя Алинка утыкалась носом в ладонь матери. - Конечно! Сон все лечит! Алина в это поверила. И спала «как сурок» всегда, когда ей было плохо. Когда она болела или кто-то огорчал ее. Были это сложности в школе или разочарование от первой любви, которая случилась у Алины в старших классах – девочка просто приходила домой, укрывалась с головой одеялом и засыпала. Будить ее в это время занятием было совершенно неблагодарным и бесполезным. В лучшем случае отмахнется, что-то сердито пробурчав. - Илюшенька Муромец! Не трогай ее! Пусть дрыхнет! – отчим Алины, заменивший ей отца, со смехом обнимал недовольную Женю. – Ну что ты волнуешься? Все по уставу! Солдат спит – служба идет. Поспит-поспит и снова в бой. Она же у нас сильная! Наша девочка… Своей Аркадий Семенович Воронцов Алину считал не просто так. Она носила его фамилию и другого отца не знала. Женя вышла замуж, будучи на пятом месяце беременности, и Аркадий отлично знал, что ребенок, которого ждет его любимая женщина – не от него. Они познакомились случайно. Ее, «лимиту», выгнали из общежития, как стало ясно, что она на сносях. Денег оставалось только на дорогу до дома, где Женьку никто не ждал, и на пару пирожков с картошкой, которыми торговали на Курском вокзале. Именно таким пирожком давилась Женя, присаливая его слезами, когда возле лавочки, на которой она сидела, остановился высокий, подтянутый молодой человек в военной форме. - О чем дева плачешь? О чем слезы льешь? – вдруг тихо пропел он и присел на корточки, подобрав полы шинели. Почему-то эти, до боли знакомые строки, которые Женькина родня старательно выводила на всех семейных праздниках, сидя в обнимку за большим столом, стали последней каплей в ее страданиях по своей непутевой жизни. И она ухватилась за протянутую руку, вцепившись в нее так, что парень поморщился, а потом заревела уже в голос, совершенно не стесняясь тех, кто оглядывался, проходя мимо. Парень, однако, ее вой слушать не стал. Он достал из кармана платок, протянул Жене и скомандовал: - А ну! Отставить слезы! Вытирайся и поехали! - Куда? – Женя от удивления даже плакать перестала. - Сначала ко мне, а там посмотрим! Он подхватил Женины скудные пожитки, ее саму и, загрузив доставшееся добро в такси, отвез будущую свою жену в небольшую двухкомнатную квартиру на окраине Москвы. - Располагайся! - Да ты что?! Нельзя так! - Почему? - Твои родители вернутся и выгонят меня! А тебя отругают! Парень усмехнулся, но невесело. Боль, скользнувшая в этой улыбке, резанула Женю по сердцу. - Что ты? - Да так… Ничего! Не бойся! Никто тебя не выгонит. Я один живу. Родителей у меня нет. Точнее, не так. Отца нет, а мама… Ее не стало два года назад. Поэтому, я сам себе хозяин. - Оно и видно! – Женя прикусила бойкий свой язычок, но было уже поздно. - Ты о чем? – парень нахмурился и его густые, почти сросшиеся на переносице брови, сошлись в одну темную линию. - Да бардак вон какой! Пыли – огород развести можно! У тебя тряпка есть? - Есть! И веник тоже! А то, что бардак… Служба... Я сегодня впервые сюда попал после того, как мама… Договорить ему Женя не дала. Шагнула ближе, закрыла рот ладонью и помотала головой: - Не надо… Не вспоминай сейчас. Больно тебе… Лучше дай мне тряпку, я пол вымою… Так началась их совместная жизнь. Расписались они быстро и Алину из роддома забирал Аркадий на законных основаниях. Это уже потом Алина поняла, что столько любви, сколько ей досталось от Аркадия, получают редко даже родные дети. И для него она всегда была роднее некуда. У отца на руках она засыпала всегда сразу и без капризов. А стоило Аркадию достать с полки любимую книжку и начать читать сказку про аленький цветочек, как уходили любые печали и огорчения. - Ты мой Аленький цветочек, Алиночка! Мое счастье и моя радость! - И мамина! - И мамина, конечно, тоже! Наша! О том, что он ей неродной отец, Алина узнала случайно. Бабушка с маминой стороны, которую Алина лет до двенадцати знать не знала, вдруг вспомнила о том, что у нее есть дочь и внучка и прикатила погостить в столицу. Почему она не появлялась раньше, Алина не знала. Мама никогда особо не рассказывала ей о своей семье, твердя, что самые близкие люди для Алины это родители. - Зачем тебе знать о тех, кто о нас с тобой даже знать не хочет? У тебя есть я, есть папа… Разве мало? - Мне хватит! - Вот и хорошо! Не спрашивай меня ни о чем, доченька. Просто запомни, что больнее, чем самые близкие, родные люди, никто на свете сделать не может. Где тонко – там легче рвется, а такая связь – это всегда… Очень близко и очень крепко, потому и рвать больнее… - А зачем рвать? - Всякое в жизни бывает. Все мы разные, Аленький! И все по-разному смотрим на эту жизнь. Я только хочу, чтобы ты знала – что бы с тобой не случилось, у тебя есть дом и мы с папой! Тебе есть куда идти, понимаешь? - Я знаю! - Алина кивала так уверенно, что Женя была почти спокойна за нее. А зря… Именно эту детскую уверенность в том, что бояться в этом мире ничего не стоит, пока рядом есть те, кто тебя любит, и попыталась пошатнуть Алинкина бабушка. Глядя, как девочка вьюном вьется вокруг Аркадия, мать Жени поймала момент и шепнула внучке: - Что ты его все отцом кличешь? Никто он тебе, поняла? Отчим! Отец у тебя – невесть кто. Даже мать твоя и то небось не знает, от кого тебя прижила. А папка твой, которого ты так называешь, лопух! Чужого дитя тетёшкает, а своих не нажил! Алина, отшатнувшись от той, кому еще накануне была так рада, и ничего не ответила. В глазах вдруг потемнело, мир качнулся раз, потом другой и завертелся вдруг вокруг в бешеной тошнотворной пляске. Женя заглянула в комнату на шум и ахнула. Алина, белая как мел, лежала на полу, раскинув руки. - Мама! Что случилось?! - А я знаю?! Нежные такие стали все – слова не скажи! Что стоишь? Воды неси! Когда Алина очнулась, бабушки в их доме уже не было. - Она… - Уехала, Аленький! И больше никогда сюда не вернется! - Зачем, мама? – Алина, уткнувшись носом в ладонь Жени, дрожала так, что кровать ходила ходуном. Женя, вздохнув, приподняла дочь, посадила ее к себе на колени и, закутав в одеяло, прошептала: - Не знаю… Счастливая я слишком… Наверное, поэтому… Так Алина узнала, что люди, даже самые близкие и родные, могут сходить с ума от зависти. Историю своей матери она узнала в тот же день и, благодаря тому, что Женя ничего не стала скрывать от нее, поняла многое, если не все. - Отца твоего… Настоящего отца, Алинка, я очень любила. - А он? - Не знаю. Мне кажется, что не особо. Я была для него удобным вариантом. Ничего не прошу, не требую, готова отдать все и сразу, лишь бы меня любили… Мне ведь этого всегда не хватало, Аленький. Так уж получилось, что до Аркаши, я и не знала, что такое любовь. Не страсть, от которой искры летят во все стороны и небу жарко становится, а настоящая любовь. Тихая такая, ласковая, которая обнимет и укроет от любой беды и всякой печали. Только с ним я поняла, чего именно искала с самого детства. Меня ведь не любили родители. Так уж получилось. Я ведь третья в семье, да еще и девка. Отец очень о сыне мечтал. А мать почему-то все девочек рожала. На мне споткнулась. Что-то там не задалось, и врачи ей рожать еще запретили. Вот и получилось, что вроде как я виновата. - В чем, мам? Разве от тебя что-то зависело? - Ничего, конечно. Но кого это волновало? Меня назначили виноватой. Надо же было на ком-то злость сорвать. - Не понимаю… - Я тоже. Ни тогда не понимала, ни сейчас. Не мне судить их, конечно, но так нельзя! Дети ведь на этот свет сами не приходят и не просятся. Так, за что? - Ты поэтому домой не вернулась, когда узнала, что меня ждешь? - Нет. Я уехала бы, потому, что идти мне было совершенно некуда. Мать меня из дома выставила, едва я девять классов окончила. Просто собрала мои вещи и отправила в город – учиться. Да только какая могла быть учеба, если есть было нечего? Сестры мои, когда учились, забот не знали. Раз в две недели отец в город ездил и возил «гостинчики». А я за все время, сколько здесь жила, даже банки огурцов и тех не видала. Зачем? Сама же справляюсь… - А ты не справлялась? - Нет. Меня девчата, соседки по общаге подкармливали, пока я все не бросила и на работу не устроилась. Полегче стало. А потом я твоего отца встретила. Думала – вот оно, настоящее. Будет семья, и у меня опора появится. А получилось все наоборот. Опору у меня из-под ног выбили окончательно. И если бы не Аркаша, кто знает, где бы мы сейчас с тобой были… - Он тебя пожалел? - Наверное. Не знаю. Мы никогда не говорили об этом. Нам вообще лишние слова не нужны были. Мы и так все друг о друге понимали. Только, знаешь, что я тебе скажу? - Что? - Даже, если и пожалел, то ничего плохого в этом нет. Раньше на Руси не говорили – «люблю». А говорили – «жалею». Понимаешь? - Кажется, да… А его… Ну моего отца, ты еще видела? - Однажды. Мы с тобой в поликлинику ходили и по дороге его встретили. - И что? - А ничего! Он меня с коляской увидел и на другую сторону улицы перешел. А я обрадовалась. Врать не люблю, ты знаешь. А тут соврала бы. Не сказала бы про тебя ни словечка. У тебя есть отец и ты это знаешь. Лучше его и на свете-то не бывает, поняла? - Мам! Я что, по-твоему, совсем глупая?! Больше они к этому разговору не возвращались. Алина точно знала, что для Аркадия она родная дочь. Потому, что невозможно так любить чужого ребенка. И, даже когда на свет появился ее младший брат, Алина видела – к ней отношение никак не изменилось. Она все тот же Цветочек. Самый нежный и драгоценный, который нужно беречь. И ее берегли. Иногда даже слишком. О том, что она собирается замуж, Алина первым делом сообщила отцу, а не матери. - Пап, ты ее подготовь как-нибудь, ладно? А то она нервничать будет, а ей нельзя! Опять по ночам спать перестанет. - Хитрюга! Хочешь, чтобы все мамины ахи-охи мимо тебя прошли? - Все не пройдут. Но хотя бы половиночка, а? – Алина, ухватив отца под локоть, приноравливалась к его широкому шагу. – Реветь будет… - А как же! И я буду! Каждый день мы дочь замуж выдаем, что ли? И он правда плакал. И когда вел Алину под руку к цветочной арке на берегу озера, где ждал ее жених. И когда танцевал с ней на свадьбе, уже зная, что отмеряно ему совсем немного на эту радость. Отца не стало, когда Мише, сыну Алины, едва исполнился месяц. Он еще успел увидеть внука и попенять Алине за ее слезы. - Не реви, Аленький! Я всегда буду рядом, и ты это знаешь! Не рви мне сердце! Я хочу быть спокоен за тебя! Ты меня что, совсем не любишь, если решила утопить? - Я тебя жалею, папка! Если бы ты знал, как я тебя жалею! – Алина целовала похудевшие руки отца. – Больно тебе? - Нет. Хорошо. Вас увидел и все прошло! Проводив отца Алина на время перебралась к матери. - Мы с тобой поживем, мам. Вовка уехал, и ты совсем одна. - Скоро вернется. Обещает невесту привезти показать. Алинка, мне страшно! - Почему? - А мало ли. А если мы ей не понравимся? - Поверь, мам, она боится так же, как и ты. - Откуда ты знаешь? - А я с ней разговаривала. - Когда?! - Вовка звонил по скайпу, хотел племянника увидеть. Вот тогда и познакомились. - И как она тебе? - Пока сложно сказать. Но похоже, хорошая. Пока мы разговаривали, она Вовчику дважды кружку с чаем меняла. - Заботливая… - И видно, что не на показ это. Просто, как само собой разумеющееся. - А Вовка как? - По-моему – счастлив. Разве это не главное, мам? - Конечно, ты права, Алиночка… Вовка женился через год после ухода отца. И Женя уже без страха обнимала на свадьбе свою невестку. Алина оказалась совершенно права. Сын Евгении был совершенно и неподдельно счастлив. А что еще матери надо? Она немного успокоилась, радуясь тому, что дети пристроены. И сегодняшний демарш дочери был ей совершенно непонятен. От этого становилось не просто страшно, а даже немного жутко. Немного, потому, что Женя понимала – безвыходных ситуаций на свете бывает не так много. Зятя своего она знала и могла уверенно сказать, что обидеть Алину он не мог. Хотя… Чужая душа, как и семья – тот еще секретик. С виду все хорошо, а копни… Главное, что Алина не пошла искать защиты у кого-то, а пришла домой. Женя понимала, что это значит. И готова была сделать все, чтобы ее дочь и дальше понимала – здесь для нее всегда есть место и помощь. Сон не шел. Впрочем, так было всегда, когда Женя нервничала. Она стояла у окна в кухне, грея руки о неизвестно какую по счету чашку с чаем и глядя, как в соседних домах зажигаются одно за другим окна. Люди… Сколько окон – столько и судеб… Собираются на работу или просто не спят, радуются и огорчаются, любят и ненавидят… Все там, за тонкими стеклами… Хрупкое, сложное, и… прекрасное в любом своем проявлении. Потому, что это – жизнь! Пока она есть – все хорошо! Ведь что-то можно исправить, изменить, переосмыслить. А когда… поздно! И ничего уже не поделаешь! Жена вздохнула и опустила глаза, глянув во двор. Машину Романа она узнала сразу. Зять стоял, запрокинув голову наверх и глядя на ее окна. Она махнула рукой раз, другой и подобралась. Идет… Сейчас главное – не сорваться! Не заистерить попусту, не накинуться с упреками. В ссоре всегда виноваты двое. Это Женя знала очень хорошо. А значит, нужно постараться понять, что случилось, выслушав обе стороны. И это даже хорошо, что Роман приехал сейчас, пока Алина спит. Ведь, выслушай она первой дочь, все было бы гораздо сложнее. Свой ребенок всегда ближе… Женя открыла дверь и покачала головой: - Синий весь! Сколько мерз там? А? - Не знаю. Она здесь? - Да. Спят с Мишенькой. Что ты встал? Проходи! Чай будешь? Чашка, сахар, кипяток… Мысли путаются, а надо бы по полочкам все. - Что стряслось, Рома? - А Алина ничего не сказала? - Нет пока. Она была не в том состоянии, чтобы что-то рассказывать. Ты знаешь, как она на стресс реагирует. - Знаю… Сурок мой… - Вот я и хочу тебя послушать для начала. Объяснишь мне, почему она примчалась среди ночи с ребенком, да еще в таком состоянии? Ее трясло, Рома! Что у вас случилось? - Это я виноват… - Роман опустил голову, не решаясь поднять глаза на тещу. - А поподробнее? - Алина видела… Меня с другой девушкой. Женина рука дрогнула и кипяток, который она наливала в чашку, брызнул на пол, заставив ее отпрыгнуть от стола. - Ничего себе! - Я не буду оправдываться. Это прозвучит глупо. Могу только сказать, что между нами ничего не было. Дурацкая ситуация! И оправдания мне в ней совершенно никакого нет. Сам виноват! - Ну-ка, дорогой зять, расскажи-ка мне все с самого начала и без посыпания головы пеплом. Я сама вулкан включу, если надо будет. Чем больше Женя слушала, тем больше светлело ее лицо. Господи, какое же счастье, что она научилась у Аркадия не рубить с плеча сразу, без разбора! Он всегда настаивал, что человек достоин того, чтобы его хотя бы выслушали, прежде, чем выносить приговор. И сколько раз эта простая истина спасала их брак, Женя даже посчитать не могла. В отличие от мужа, она всегда была взрывной и эмоциональной. И, когда дело доходило до настоящей ссоры, Аркадий обычно говорил: - Так! Расходимся по углам! Два часа на размышления и выпуск пара, а потом будем разговаривать. Роман закончил говорить и Женя взяла его за руку. - А теперь все это ты спокойно расскажешь Алине. И, если она захочет покричать и поругаться, пусть! Главное, не отпускай ее! Понял? - Да. - Тогда, иди! Хотя, нет. Погоди минутку. Женя вышла из кухни, заглянула к дочери и с минуту просто стояла в дверях детской, прислушиваясь к дыханию своих любимых. А потом тихонько вошла и забрала из кроватки внука. Уложив его у себя в спальне, она вернулась к Роману и посмотрела ему в глаза: - Иди! И в следующий раз думай, прежде, чем быть слишком вежливым мальчиком там, где это не надо! У тебя прекрасное воспитание, мой дорогой, но не все это оценивают правильно. Некоторые думают, что ты даешь надежду на что-то большее, чем простая вежливость в их адрес. - Следующего раза не будет! – Роман обнял тещу и закрыл за собой дверь детской. А Женя ушла к себе, прилегла рядом с внуком и тихонько поглаживая спинку спящего Миши, прошептала: - А что? Умный, красивый, успешный! Конечно, на него охотницы найдутся! И сделают все так, чтобы мама твоя сбежала куда подальше! Подумаешь, в щечку эта кикимора его поцеловала! Глупости какие! Эх, Мишаня, иногда хорошее воспитание для мальчика может закончиться большими проблемами! Не смог отпихнуть эту мымру! Конечно, не смог! Потому, что папка у тебя – мужчина... А мужчины с девочками не дерутся. Хотя иногда не мешало бы! Ты меня не слушай, маленький, я просто очень сержусь сейчас... А мама папу твоего очень любит... Ох, дети... Ну, да ничего! Помирятся! Куда денутся! В отличие от твоей бабушки, мамочка у тебя, мой хороший, умная женщина! Это потому, что и у нее воспитание было хорошим! Дедушка твой постарался. Сначала меня воспитал, а потом и маму твою, за что огромное ему спасибо! Жаль, Мишенька, что ты его так и не узнал… Вот, кто научил бы тебя всему-всему… И как в мячик играть, и как рыбку ловить, и как сказки слушать… Знаешь, какая сказка была у мамы любимой? Про аленький цветочек… Хочешь, расскажу? Когда Алина заглянула в комнату матери спустя пару часов, Женя сладко спала рядом с внуком. - Давай не будем их будить? Ладно? – Роман обнял жену и улыбнулся, почувствовав, как та прильнула к нему. - Давай… - Ты на меня еще сердишься? - Очень! Будешь теперь вымаливать у меня прощение! - На коленях? Или так, пешком постою? - Пошути мне еще! Джентльмен! Не мог даме дорогу указать? И направление задать? - Не мог… Ты же знаешь… - Ой, молчи! Все я знаю! Только видеть такого больше не хочу, понял? - Куда уж понятнее! Аленький, а хочешь, я тебе завтрак приготовлю? - Хочу! И кофейку свари. Твоего, фирменного! Пойдем! Буду выдавать тебе индульгенцию, так уж и быть! Дверь в спальню закрылась, Мишка причмокнул во сне, а Женя улыбнулась. Вот и хорошо! Вот и ладно! Так и должно быть… Тихий смех донесся с кухни и Женя снова зажмурилась. Хорошим будет день… Правильным… Автор: Людмила Лаврова. Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях 😇

Правый глаз Веры, который в результате манипуляций с тушью, новой подводкой и тенями, про которые Верина подружка Галка сказала, что такими только на светский раут краситься можно, стал раза в два больше, чем ему было положено от природы, и теперь даже немного пугал. Но останавливаться на достигнутом Вера, конечно, не собиралась. На огурцы, отмокающие в ванной, смотреть ей было просто некогда. А все потому, что не далее, чем неделю назад, Верин муж, тот самый Виталик, который колдовал сейчас на кухне, закрывая банки с огурцами на зиму, объявил ни с того ни с сего жене свою волю: - Хочу, чтобы ты у меня стала настоящей женщиной! И выдал Вере свою карточку с накопленной за год заначкой. Сказать, что Вера обалдела – ничего не сказать. Первой мыслью у нее было, разумеется, закатить скандал. А как же! Если Виталик умудрился скопить некоторую сумму, утаив ее от семейного бюджета, значит, он, возможно, не только зарплату не отдавал целиком, а еще в чем-нибудь приврал. И как тут разберешь, в чем именно? Думок сразу в голову лезет – не объять! А куда такое годится?! Однако, вслед за первой мыслью, Веру посетила вторая. И она, не успев даже рта открыть, плюхнулась на табурет, стоявший на кухне, и напрочь забыла про недоваренный борщ, который выкипал на плите. - Что значит, настоящей женщиной?! Это было… Ух, как это было! Захотелось заорать на весь свет и перебить новенький, буквально на днях подаренный свекровью, сервиз, о котором Вера мечтала так, как не мечтала до этого ни о чем на свете. Сервиз был дорогущий, и Вере мог присниться только в сладком сне. А свекровь взяла, да и подарила! А когда Вера заплакала, перебирая тарелки, почему-то рассмеялась: - Ой, Верочка! Ну что же ты такая глупенькая у меня?! Я для тебя все, что угодно сделаю! Только живите! Причины такого ее поступка Вере были непонятны, но объясняться свекровь не пожелала. Обняла сначала Веру, потом сына, перецеловала внуков, и отбыла восвояси. Она вообще не любила долго гостить где-то. Отговаривалась всегда тем, что дома хозяйство, за которым нужен глаз да глаз. Вера с ней и не спорила. Привозила внуков на выходные, следила, чтобы дети вели себя хорошо, и перед каждой такой поездкой придумывала, чем бы еще порадовать ту, кто приняла ее в семью спокойно и без упреков. А упрекнуть Веру было за что. Если уж даже родственники в этом плане старались изо всех сил, то чего Вере было ждать от чужой, по сути, женщины, которую она и видела-то всего раз в жизни до свадьбы. Тогда Виталик привез Веру с сыном знакомиться к своей матери. И Вера долго боялась выходить из машины, то оглядываясь на спящего сына, то спрашивая у Виталика: - Может, не надо? Что я ей скажу? А она мне?! Выгонит нас! Как пить дать – выгонит! - Да с чего ты это взяла?! – удивлялся Виталик. - А с того! Когда я Олежку родила, меня родная тетка из дома выставила. Сказала, что я теперь чужая им, если так их опозорила! А ты хочешь сказать, что твоя мама меня с распростертыми объятиями примет?! С ребенком на руках?! Ох, Виталик, и наивный же ты! Так не бывает! - А ты выводы раньше времени не делай! Может, она тебя еще удивит. Удивляться Вере не хотелось вовсе. Но не ехать же обратно, раз ворота поцелованы? Пришлось брать на руки сонного сынишку и топать вслед за женихом. Ольга Васильевна, мать Виталика, Веру все-таки удивила. Поздоровалась сдержанно, внимательно разглядывая будущую невестку, а потом взяла, да и протянула руки: - Доверишь? Я его в своей спальне уложу. Намаялся с дороги, бедняжка… И Вера, сама не зная почему, просто протянула Ольге Васильевне своего сына. А тот даже протестовать не стал. Приоткрыл глазенки, пробормотал что-то, покрепче обнимая за шею Ольгу, которая заворковала что-то, запела, успокаивая ребенка, и уснул снова. Бабушкой Ольгу Васильевну Олежка назвал сразу, как только новое слово выучил. А та протестовать не стала, чем раз и навсегда завоевала сердце Веры. Сына своего Вера родила рано. Едва восемнадцать исполнилось. О том, кто его отец, знало все село. И гудело, судачило напропалую, гадая, женится ли Митька Бугаев на Верке Старостиной, или так, обгуляет только, как и всех других девчат до нее. Репутация у Митьки была самой, что ни на есть, поганой. И Вера, конечно, об этом знала. А потому, обходила его десятой дорогой, не желая даже смотреть в его сторону. Но Митька был хитрый змей. Знал, какое слово девушке сказать да как в душеньку запасть так, что не вытравишь, как не пытайся! А там, где не получалось мирком да ладком, творил такое, что девчатам не оставалось ничего другого, как грех свой прикрывать да помалкивать. Не смолчала только Вера. Возвращаясь как-то из города, куда ездила проведать тетку, Вера припозднилась. И пришлось ей топать через поля, потому, что доехать она смогла только до соседнего поселка. Дальше водитель, как она его ни уговаривал, не поехал. - Ради тебя одной машину буду гонять? Вот еще! Ножками дойдешь! Дождя нынче нет. Вот и прогуляешься! А мне домой пора! Что было делать Вере? Пришлось добираться до дома на своих двоих. Митькин «жигуль» догнал ее неподалеку от поселка. - Вера, а что это ты так поздно и одна? Садись! Подвезу. - Не надо, Митя. Спасибо! Сама дойду! – шарахнулась было в сторону Вера, но было уже поздно… Домой она вернулась в разорванном платье и в слезах. Не заходя в дом, где спала больная мама, прошла в баню, и почти до утра пыталась смыть с себя следы потных Митькиных рук и слюнявых поцелуев. Ревела, злилась, ругала себя за нерасторопность и думала о том, как сделать так, чтобы мама ни о чем не узнала. Врач Вере весьма доходчиво объяснил, что сердце у ее матери совсем никуда не годится и нервничать ей нельзя. - От волнения может все, что угодно случиться. Вы меня понимаете? Понимала ли его Вера? Еще как! У нее, кроме мамы, близких людей и не было. Тетка не в счет. Правда, тогда Вера еще об этом не знала. Возила сумки с яйцами и молоком в город, помогала по хозяйству, ведь думала, что родня на то и нужна, чтобы в помощи не отказывать, ежели попросят. Мама Веры о том, что с дочкой приключилось, так и не узнала никогда. Вера была на пятом месяце, когда ее не стало. Ушла она тихо, во сне, оставив дочь одну-одинешеньку на белом свете. Тетка, приехавшая, чтобы помочь Вере, от племянницы и ее будущего ребенка открестилась сразу. - Сама наработала – сама и поднимай! На меня не рассчитывай! Почему сразу не пошла к участковому?! Почему не рассказала?! Уже бы замужем была! И грех бы прикрыт был! А ты что же?! Нет, Вера! Ты как хочешь, а меня во все это не впутывай! У меня своих проблем хватает! Вера, которая едва на ногах стояла, почти ничего не видя от слез, даже не сразу поняла, что ей тетка сказала. А когда, спустя несколько дней, до нее все-таки дошло, что теперь ей помощи ждать неоткуда, собралась и пошла к участковому. - Верочка, ну что ж ты сразу не сказала?! Почему молчала?! – схватился за голову участковый. – Ну я ему устрою! Небо в овчинку покажется! Митьку посадили. Когда Вера заговорила, оказалось, что у этого охламона по всему поселку детвора бегает. Аж семерых насчитали! А матери их поначалу отнекивались, когда их спрашивали, но постепенно разговорились, и дело пошло. Мать Митькина после того, как суд ему окончательный приговор вынес, Веру, которая свой срок дохаживала, при всех прокляла, прямо посреди улицы плюнув ей под ноги и пожелав, чтобы ребенок больным родился или не родился вовсе. Но жители поселка Веру в обиду не дали. В ту же ночь ворота Бугаевых смолой вымазали, а еще через пару месяцев вынудили продать дом и уехать. А Вера в срок разрешилась от бремени крепким крикливым младенцем, в котором, на удивление, не было даже намека на Митькину породу. Весь до капельки Верин сын был вылит в Старостиных. Нос и уши от отца Вериного, которого она почти не помнила, потому, что не стало его раньше, чем Вера подросла настолько, чтобы хоть какую-то память заиметь о нем, а кудри и карие, словно вишенки, глазенки – от бабушки. Соседи помогли и по хозяйству, и одежкой для малыша на первое время. Кто-то даже колыбель притащил, чему Вера была несказанно рада. Деньги, которые ей остались от матери, она старалась тратить с умом, прекрасно понимая, что родить ребенка – это только начало, а поднимать в одиночку – та еще задачка. Со звездочкой. Но едва Вера успокоилась, понимая, что без помощи не останется в случае чего, как из города нагрянула тетка. Да не одна, а с дядьями – братьями покойной Вериной матери. Их Вера до того дня и в глаза не видала, потому, что с сестрой, ее матерью, дядья не общались. - Ты, вот что, Вера… Съезжать тебе надо! – помявшись немного на пороге, выдали они опешившей молодой матери. – Дом этот наш. Родительский. И делить мы его будем по совести. Пока мать твоя жива была – и вопросов не было. У нас с нею уговор был – она живет, а мы вас не трогаем. - А теперь? - А теперь все поменялось. Нам деньги нужны! Дом мы продавать будем. - А мне теперь куда же? - Это ты сама думай. Часть материну мы тебе выделим. Не звери же мы, в самом деле, а там дальше уж сама решай – куда тебе. Задумалась Вера. В поселке за те деньги, которые ей предлагали родные, ничего не купишь. Даже домика-развалюшки. Слишком мало. А это значит, что придется в город ехать. А как там без помощи да поддержки?! Тут хоть соседи помогают. А там у Веры никого… Тетка волком смотрит. К колыбели Олежки подошла и отвернулась тут же, пробормотав себе под нос, что Вере не рожать надо было, а… Ну Вера ее слушать не стала, конечно. Не ее ума дело, кому Вере жизнь давать, а у кого отбирать ее! Сына своего Вера никому в обиду не даст! Не для того рожала! Родственники уехали, а Вера в слезы. Как не пореветь, если на душе кошки скребут, а с домом родным прощаться приходится? Святое дело! А пока она сопли на кулак наматывала, соседи по поселку понесли новости, которые узнали от тетки Вериной, по домам. Кто-то злился на родню Верину, кто-то на нее саму, не понимая ее выбора и не принимая его. Чесали языки, смакуя подробности, но и о деле не забывали. И уже на следующий день в дом Веры пришел участковый. - Ты, Верочка, вот что... В соседнем поселке женщина одна полдома продает. Хорошая женщина, положительная. Я ее знаю. Мужа схоронила, дети разъехались, а одной ей тяжело управляться. Дом у нее большой. Давай-ка я тебя в выходные отвезу туда. Ты посмотришь, познакомишься с нею, и тогда уже решишь, надо оно тебе или нет. Что скажешь? - Спасибо скажу! – Вера чуть на шею участковому не кинулась. - Вот и хорошо! Олежка как? - Растет! Сделав «козу» малышу, участковый отправился восвояси, а Вера выдохнула, погладив ладошкой мамин портрет, стоявший на самом видном месте. - Не пропадем мы, мамочка! Даже не думай! Все хорошо у нас будет! С Татьяной Петровной, хозяйкой дома, Вера общий язык нашла сразу. - Ты, Верочка, не бойся меня. Я тетка смирная. Только беспорядка не терплю. Ежели у тебя все тихо да ладно будет, так и делить нам нечего. И с малышом помогу тебе, если хочешь. Только, это если ты на работу выходить надумаешь. А если так, погулять куда – на меня не рассчитывай! Предупреждаю сразу! - А есть работа в поселке? Мне бы не помешала. - Есть. Как не быть?! Подружка моя продавца в магазин свой ищет. У нее в поселке три точки. Недавно еще один открыла. Замолвить за тебя словечко? - Да! - И то дело! Двух зайцев да разом! Хороший день! В магазине-то Вера с Виталиком и познакомилась. Он приехал в поселок, чтобы матери помочь, и та его послала купить что-то к столу. Вера ему покупки упаковала, и сама не заметила, как все о себе выложила. И об Олежке, и о Татьяне Петровне, которая малышу стала настоящей бабушкой, и о себе… Вроде и болтливой никогда не была, а поди ж ты! Разговорилась… А Виталик ее не перебивал. Слушал внимательно, а потом распрощался, уже зная, что не дадут ему спокойной жизни эти глаза-вишенки и тихий голос Веры, который набатом теперь звучал в его душе. Вернулся он, правда, к Вере не сразу. Да и как иначе? Как рассказать той, к которой душа потянулась, что жизнь у него совсем не сладкая? Что пропала куда-то среди ночи жена-гулена, бросив двоих детей, младшему из которых на тот момент было всего три месяца от роду. Что пришлось ему самому заботиться о малышах, так как мать ухаживала за больным отцом и не могла отлучиться от него даже на минуту. Что сыновья его, такие ласковые, шустрые, любимые, плачут порой по ночам, зовя сами не зная кого, ведь мать они или давно забыли, или вовсе не помнили. Не знал Виталий, как рассказать обо всем этом Вере. А потому, бродил вокруг да около магазина, в котором она работала, а зайти и поговорить не решался. Да только не учел он одного. Вера тоже его не забыла. И решила навести справки, расспросив Татьяну Петровну о Виталике. А потому, когда он все-таки решился снова появиться в магазине, Вера уже все про него знала. - Старшему твоему сколько? – огорошила она его чуть ни с порога. - Три года на днях будет. - А младшему? - Годик исполнился. - Как моему Олежке. - Вер… - С детьми меня познакомь. А там видно будет. Так и сошлись. Свадьбу сыграли тихо. Почти никого не звали. Посидели по-семейному. А после свадьбы махнули на море с детворой. И Вера радовалась этой поездке чуть ли не больше детей. Она-то нигде и никогда не бывала. Да и как ей было не радоваться?! Семья теперь у нее есть, муж, дети. Счастье… Правда, за счастье это пришлось ей побороться. Сначала, когда старший сын заболел и Вера почти два месяца провела с ним в больнице, доверив свекрови младшеньких. А потом, когда мать мальчишек явилась, чтобы потребовать детей. Ну тут уж Вера себя во всей красе показала. Детей не отдала. Съездила в родной поселок, чтобы посоветоваться с участковым, и прошла все от и до, не побоявшись трудностей, чтобы стать мальчишкам матерью не только по сути, но и на бумаге. Мать мальчиков как появилась, так и исчезла снова, не дождавшись окончательного решения суда, а Вера выдохнула, когда свекровь, обняв ее после заседания, сказала: - Теперь я за детей совершенно спокойна! Шло время, росли дети, а Вера оставалась все такой же – немного пугливой, очень тихой, улыбчивой по делу и без, но все в поселке знали – она такая до поры до времени. Мурлычет смирной кошкой, сидя на припеке и стараясь ни о чем плохом не думать, но стоит кому-то ее семью тронуть – тут же тигрицей кинется на защиту. И тут – на тебе! Она да не женщина?! Всю ночь после того, как муж вручил ей карточку, Вера не спала. Ворочалась, то и дело вставая и подходя к зеркалу. Разглядывала себя в свете ночника, поворачиваясь то одни боком, то другим, и все понять никак не могла, что с нею не так. У мужа спрашивать не хотела. Обиделась. А потому, по утру, отправив детей кого в сад, а кого в школу, пошла к своей подруге – Галине. - Галь, что делать?! Галя была такой же, как и Вера. Немного не от мира сего. А потому, решила, что самым лучшим решением в этом вопросе будет совет умных людей, которые для женщин журналы всякие сочиняют. Ну не просто так же они это делают, правда?! Не было бы там чего умного написано, так и не читал бы никто! Собрав все, что были в доме, Галина приволокла их на кухню и уже через полчаса они с Верой знали, что настоящая женщина должна правильно питаться, правильно одеваться, правильно краситься, и вообще все на свете делать правильно, а иначе она вовсе не женщина, а так – не пойми что, и сбоку бантик. И хорошо еще, если бантик у нее есть, а то, бывает и так, как у Веры. В наличии не имеется! Бантик Вера, конечно, покупать не стала. Но в город с Галиной съездила. Купила себе хорошую косметику, новую ночную рубашку и красивущие туфли, которые даже из коробки дома доставать побоялась. Чтобы мальчишки не испортили ненароком. Правда, Виталик Вериных стараний не оценил. Она как раз почти закончила наносить тени на веко, когда дверь в ванную распахнулась, и Вера со всего маха ткнула себе кисточкой прямо в глаз! И тут же решила, что настоящей женщиной ей быть вовсе даже и не хочется. - Веруня, ты чего?! – Виталик охнул испуганно, глядя, как жена скачет на одной ножке, поскуливая от боли и пытаясь протереть глаза, из которых градом катились слезы. - Это все ты! – сквозь зубы прошипела Вера, сообразив, наконец, что надо бы умыться, а не размазывать с таким трудом нанесенный макияж по лицу и ванной. – Женщину тебе подавай?! Женщину?! А я тогда кто?! Виталик, поняв, наконец, что не так, обнял жену, остановив тем самым ее метания по ванной: - Погоди, шалая! Дай, помогу! И умывая, нежно, едва касаясь, Верино лицо, он выговаривал ей: - Я, конечно, болван, но и ты хороша! Знаешь же, что я говорить хорошо не умею. И нет бы спросить! Сама себе придумала – сама обиделась! - А зачем ты мне денег дал и на то, что я не женщина, попенял? – попыталась было вывернуться из рук мужа Вера, но ее тут же призвали к порядку. - Да затем, что ты, сколько мы с тобой живем, ничего лишнего себе никогда не позволяла! Все детям или мне. Маму мою и ту балуешь, а себя – ни разу! Разве это дело?! Вот я и решил, что денежку тебе дам, а ты на что захочешь, на то и потратишь. Как те женщины, которые по магазинам ходят и покупают все, что хотят, без разбора. Тут уже пришла очередь Веры хохотать. Она так смеялась, что чуть до греха не дошло. А прибежавшие ребятишки, не разобрав поначалу, что мама смеется, а не плачет, подняли такой рев, что пришлось потратить немало времени на то, чтобы их успокоить. А вечером, уложив детей, Вера выйдет на крыльцо, поднимет начисто отмытое лицо к небу и засмеется тихонько, вспоминая тот кавардак, который она устроила в этот день. - Все! Последние отдыхать отправил! – выйдет вслед за нею Виталик и усядется рядом на ступеньки. - Хорошо укрыл? - Обижаешь! Огурчики будут – высший сорт! - Хорошо бы! Они мне скоро ой, как пригодятся! – улыбнется Вера и положит руку мужа себе на живот. - Да, ладно! И ты молчала?! – охнет Виталик, обнимая жену. - А как тебе скажешь?! У тебя то огурцы, то запросы. На меня, бедную, и времени-то нет! Она попытается еще что-то сказать, но муж не даст. Поцелует для начала, чтобы помнила о том, что женщине забывать не след, а потом прижмет к себе покрепче, чтобы понимала, где ее место. У сердца, немножко наискосок. Там, где душа дышит. Автор: Людмила Лаврова. Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях 😇

Марии Константиновне недавно исполнилось семьдесят два года. Несмотря на преклонный возраст, старушка бойко управлялась с небольшим хозяйством и выращивала овощи в огороде. Спокойная жизнь женщины закончилась семь лет назад, когда сын, Вова, привел в родительский дом свою жену, Лидию. Как известно, на одной кухне не может быть двух хозяек. Невестка же резко и нагло вторглась в привычный для Марии Константиновны жизненный уклад и стала устанавливать свои порядки. Первым делом Лида, действуя через мужа, заставила свекровь переехать в самую маленькую комнату, а просторную спальню превратила в детскую. Старики не жаловались, им много места и не требовалось. Вова по природе своей был неконфликтным и ведомым. Лида крутила им, как хотела. Мужчина по требованию жены взял в банке большой кредит — деньги срочно понадобились на машину: с деревни далеко возить ребенка в город на кружки. Внук, названный в честь деда, занимался плаванием, подавал большие надежды. Дедушка и бабушка мальчишку любили, ничего не жалели. С пенсии часто покупали ребенку приятные мелочи для его хобби: очки, яркие резиновые шапочки, пушистые полотенца. Свекра, Геннадия Григорьевича, Лида побаивалась. Мужчина был бывшим военным, имел громкий «командирский» голос и сложный характер. При нем невестка с Марией Константиновной не конфликтовала — в семье последнее слово всегда оставалось за Геннадием Григорьевичем. Ситуация изменилась после его смерти: Лидия в доме почувствовала себя хозяйкой и стала планомерно изводить свекровь. Мария Константиновна поняла: за право жить в собственном доме придется побороться. Цель Лидии — завладеть недвижимостью. Оно и понятно, своего-то угла у нее нет. Лида со своими родственниками давно разругалась, они о ней слышать даже не хотели. Даже на выписку из роддома не приехали. Свекровь однажды услышала, как невестка уговаривала ее сына оформить дом на себя: — Вова, ты думаешь дом на себя переоформлять? Мать твоя ведь не вечная, восьмой десяток разменяла. Помрет внезапно — проблем не оберемся с этими бумажками! — Лидочка, солнышко, как ты себе это представляешь? Я же не могу маму силой к нотариусу отвезти и потребовать, чтобы она на меня дом переписала! — Зачем силой, Вова? Аккуратно нужно действовать. Ты объясни Марии Константиновне, что это для ее же блага. Что она доброе дело сделает, если при жизни дом свой тебе подарит. Представь, вдруг после ее смерти всплывет завещание, в котором она недвижимость своей племяннице, Зойке, оставляет? Не зря же она возле матери твоей все время вьется? Зоя, племянница Геннадия Григорьевича, была для Марии Константиновны как дочь. Рано осиротевшая девочка всегда тянулась к родственникам. После выпуска из детского дома жила у них почти четыре года, пока не выучилась и не вышла замуж. Зоя и сейчас часто приезжала в деревню к тете, привозила подарки. Недавно помогла с ремонтом, подарила Марии Константиновне новую кровать с удобным матрасом. Лиду Зоя не любила. Женщина насквозь видела гнилое нутро невестки Марии Константиновны. Именно в ней Лида видела главную конкурентку, поэтому ее и требовалось устранить в первую очередь. А потом потихоньку можно отвадить и «местных» подружек старушки. Звонила Зоя Марии Константиновне на сотовый. Несмотря на преклонный возраст, женщина умела пользоваться кнопочным аппаратом, знала, как набрать номер и куда надо нажать, чтобы пошел вызов. Лида, когда прибиралась в комнате свекрови, потихоньку положила сотовый в карман. Когда Мария Константиновна хватилась телефона, Лида мастерски сыграла удивление и постаралась внушить свекрови, что та сотовый потеряла. — Лида, ты мою звонилку не видела? Вроде на тумбочку у кровати клала… — Вы про мобильник спрашиваете, что ли? Нет, Мария Константиновна, не видела. Вы, небось, в огороде его обронили, когда малину подрезали. — Да не могла я его потерять… Я же помню, как на тумбочку его клала… — Мария Константиновна, телефон-то маленький. Нагнулись, наверное, и не заметили, как он из кармана выпал. Подождите, сейчас Генка со школы вернется, я его заставлю в огороде, в траве поискать. Сотовый свекрови Лидия перевела в режим «Без звука» и спрятала у себя в комнате. Дождавшись звонка Зои, подняла трубку. — Алло, я слушаю. — Лид, ты, что ли? — Я. Чего хотела? — Марию Константиновну услышать хотела. Ты чего ее телефон хватаешь? — Она мне велела трубку поднять и сказать тебе, чтобы ты больше сюда не трезвонила! Надоела смертельно просто, прилипала! — Не ври, Лидка! Не могла так Мария Константиновна сказать! — Приезжай да лично у нее спроси. — Я приеду через три-четыре недели. И за козни свои, Лидка, ты в этот раз точно выхватишь! Лида бросила трубку и отключила телефон. У нее был максимум месяц, чтобы заставить свекровь подарить ей или Вове дом. Пора было переходить к решительным действиям. Лида, под предлогом заботы о здоровье свекрови, перестала выпускать ее на улицу. На прогулки стала ходить с Марией Константиновной — еще не хватало, чтобы она соседям на нее жаловалась. Если кто-то из друзей свекрови подходил к калитке, Лида вежливо выпроваживала гостей. Вова о намерениях жены знал. Нельзя сказать, что он их поддерживал, но и против тоже не был. Мария Константиновна скучала по живому общению. Она неоднократно просила сына купить ей самый дешевый телефон, чтобы хотя бы с Зоей созваниваться. Вова все время отмахивался: то забыл, то салон сотовой связи по дороге не попадался, то денег не хватило. Лида уже напрямую просила переписать дом хотя бы на Генку, любимого внука. Но старушка держалась стойко. Генка как-то притащил домой котенка. Мальчишка рос жалостливым и добрым. Мария Константиновна сидела на скамейке возле крыльца и видела, как внук занес малыша в сарай. Бабушка подозвала ребенка и строго спросила: — Гена, ты кого принес? — Бабуль, ты только маме не говори… Я котенка у школы нашел… — И что мы с ним делать будем? У матери твоей ведь аллергия на кошачью шерсть. — Пусть в сарайке пока поживет… А потом я ему дом найду. Ты же меня не выдашь? — Не выдам, мой золотой. Только ты с поиском дома для котенка не затягивай, хорошо? — Хорошо, бабуль. На следующий день Мария Константиновна обнаружила в своем огороде крошечного щенка. Детеныш тихо поскуливал под кустом смородины, с опаской глядя на женщину влажными круглыми глазенками. «Ну что с тобой делать… Пошли со мной. Назову тебя Дружком», — проговорила Мария Константиновна и аккуратно взяла щенка поперек теплого брюшка. Скандала с Лидой она не опасалась, на нападки невестки женщина давно перестала обращать внимание. Щенка Мария Константиновна поселила в своей комнате. Оборудовала ему лежанку, выделила две миски под воду и корм. Лида, услышав тихое повизгивание, моментально прибежала и закричала: — Немедленно уберите эту гадость из моего дома! Немедленно! — С каких пор мой дом стал твоим? И сама ты гадость, Лида. Теперь это мой друг, он будет жить со мной. — Не будет он здесь жить. Я сейчас же вышвырну эту псину за порог! Еще не хватало, чтобы он здесь гадил! Мария Константиновна медленно поднялась с кровати и подошла к невестке. Глядя Лиде прямо в глаза, женщина произнесла: — Только попробуй тронуть щенка. В ту же секунду вылетишь из этого дома. Ты меня поняла? Лида осеклась. Взглянув в глаза свекрови, невестка поняла: не шутит. Генка, когда началась возня со щенком, быстренько сбегал в сарай за котенком и пронес его под футболкой в комнату к бабушке. Когда он аккуратно опустил малыша на кровать, Мария Константиновна всплеснула руками: — Генка, паршивец ты эдакий! Ты зачем его сюда принес? — Бабуль, ну чего он там один, еще и ночью? Мама теперь к тебе в комнату никогда не зайдет, она ж животных ненавидит. А Барсик с Дружком вместе спать будут. И играть. И тебе, бабуль, теперь скучно не будет! — Да уж… С собакой и котом в одной комнате точно не заскучаешь… Генка, как и обещал, искал дом для Барсика. Пока желающих взять котенка не было, но мальчишка не отчаивался. Лида в тот же вечер нажаловалась мужу. Тот вошел к матери в комнату и попытался убедить ее избавиться от щенка. Мария Константиновна даже слушать не стала, выставила сына в коридор и закрыла за ним дверь на ключ. Гром грянул через два дня. Вечером, перед ужином, Мария Константиновна вышла подышать воздухом на крыльцо и забыла плотно закрыть дверь. Любопытный котенок выбрался в коридор. Лида, накрывая на стол в кухне, громко чихнула. В носу засвербило, из глаз полились слезы. — Вова, в доме кошка! Немедленно найди ее и выброси, — не переставая чихать, проговорила женщина. Котенок был обнаружен под калошницей. Вова уже нес его к выходу, как с улицы зашла Мария Константиновна. Быстро оценив ситуацию, мать выхватила животное из рук сына и прижала к себе. — Не смей уносить Барсика! — Мам, какого Барсика? Ты и кота притащила что ли? Мало тебе собаки в доме? — Мой дом, что хочу — то и ворочу! Если надо будет, крокодила у себя поселю, и вас не спрошу! Чихающая Лида вышла в сени. Услышав последнюю фразу, она картинно упала в обморок. — Тьфу, актриса погорелого театра, — пробормотала Мария Константиновна. Не выпуская котенка из рук, женщина прошла в свою комнату. Лида полночи рыдала. Она кричала, что свекровь намеренно сводит ее в могилу. Что Мария Константиновна, прекрасно зная об аллергии, нарочно принесла домой этого блохастого кота, чтобы спровоцировать у нее анафилактический шок. Лида поставила мужу условие: если за три дня он не решит вопрос с домом и матерью, она подаст на развод, а после расторжения брака лишит его родительских прав на Генку. Вова, как всегда, подчинился жене. Он рассказал, что родной брат его коллеги работает в психиатрической клинике. Дмитрий мог сделать любую справку за деньги. Правда, заплатить придется много. Лида была готова залезть в долги, лишь бы избавиться от ненавистной свекрови. Животных она собралась ликвидировать завтра же. Барсика и Дружка спасло чудо. Когда Мария Константиновна ушла на почту, Лидия взяла крысиный яд, вошла в комнату свекрови и стала высыпать в миску с молоком порошок. Именно за этим занятием и застала ее Мария Константиновна, вернувшаяся за очками. Женщина с несвойственной ей силой оттолкнула невестку: — Ты что делаешь ? Отраву подмешиваешь? — Отраву! Как ты мне надоела, старая ведьма! Почему ты вслед за муженьком на тот свет не убралась?! — Не дождешься, я еще поживу! — Недолго тебе тут жить осталось! Вовка признает тебя недееспособной и отправишься ты в психушку! А я наконец-то поживу по-человечески! — Без суда не признает, рано радуешься, Лида. — Чтобы определить тебя в психушку, суд не нужен. На днях уже справка готова будет. А пока наслаждайся последними деньками. И с живностью попрощаться не забудь! Мария Константиновна дождалась сына с работы. Ей нужно было с ним поговорить. Женщина надеялась, что Лида со зла соврала про психиатрическую больницу, но Вова отнекиваться не стал. — Прости, мама. Лида права, ты нам жить мешаешь. — Сынок…Как ты можешь… Я же ведь мать твоя… — Мама, давай решим все без скандала. Ты дом на меня переоформишь и переедешь в пансионат. Знаешь, как там хорошо? Много других старичков, кормят отлично, досуг интересный. Обойдемся без справок, а? — Как ты, сынок, красиво жизнь в доме престарелых описал… Мария Константиновна разрыдалась. Вова, увидев слезы матери, поморщился и ушел в спальню. Гена бросился к бабушке на шею: — Бабуль, я тебя не пущу никуда! С тобой поеду! — Золотце, беги к бабе Варе. Попроси ее, пусть Зое срочно позвонит и скажет, что меня в дом престарелых забирают. Смотри, чтобы мать с отцом тебя не видели. Зоя, после звонка Варвары Никитичны, моментально выехала в деревню. С собой девушка взяла мужа и двух его братьев. Лиду и ее мужа-подкаблучника в тот же день выкинули из дома. Невестка грозилась, что никогда не позволит свекрови видеться с внуком, но Зоя успокоила Марию Константиновну: можно подать в суд на определение порядка общения с ребенком. Гене уже двенадцать лет, его мнение обязательно будет учитываться. Дружок и Барсик остались жить со старушкой. Решили, что дом Мария Константиновна перепишет на Зою, а та потом — на Генку, как только ему исполнится восемнадцать. Автор: Писатель | Медь Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях 😇

-Идём, детка. А ты уверена, что Рома...что Рома и есть тот самый? -Конечно бабуль. Мы с Ромкой пять лет уже вместе, ты что...Знаешь, я хочу чтобы мы с Ромкой как вы с дедушкой...Всю жизнь вместе, рука об руку. Только вот, - девушка замолчала, а потом продолжила, вздохнув - я не помню, чтобы вы с дедушкой ругались, а мы с Ромкой...Он бешеный и я тоже, иногда думаю всё, никакой свадьбы сколько можно распсихуюсь, уйду от него на балкон, а потом...бабуль, как представлю, что живу без Ромки... Одна, совсем одна... Представлю, что он идёт сейчас с другой или сидит вместе с ней и смотрит свой дурацкий фильм про говорящего енота и зелёную девчонку, а может помогает ей писать диплом или его нет...вообще нет, нигде и никогда... Или представлю что мы бы не встретились я бы прошла мимо не засмеявшись над его несмешной шуткой...бабушка мне становится так страшно, так невыносимо тоскливо что я бегу к нему, а он уже идёт ко мне навстречу... Представляешь...идёт и говорит всё тоже, только про меня... Что же это, бабушка. -Это любовь, детка... -Бабуля...а ваша с дедушкой любовь какая она была? Тихая и спокойная или как у нас с Ромкой? Ты прости меня, я просто...если тебе не хочется об этом говорить, то и не надо... Бабушка помолчала, посмотрела улыбаясь тихо на свою внучку и заговорила... -Знаешь, я прожила долгую жизнь, хорошую жизнь. С твоим дедушкой, мы родили и воспитали, троих замечательных детей, достойных членов общества. У нас замечательные внуки, жаль дедушка не увидел правнука... Я прожила хорошую, полную различных событий жизнь. Никогда я не рассказывала никому, не подумай, что я о чём-то сожалею или исповедуюсь прими это за рассказ... Я ехала в трамвае, от подружки, мне было пятнадцать. Была весна, мама сшила мне белое платье, в сиреневый цветочек на ногах у меня были белые сандалетки и белые носочки. Платье сзади завязывалось на бант, волосы были распущены по плечам и заколоты на затылке невидимками. Запомни, это важно, чтобы ты поняла о чём я... Двери в вагоне были открыты, так часто делали в моём детстве, потому что было очень тепло, вовсю цвела сирень и в воздухе был запах сирени. Знаешь изгиб возле пруда? Там трамвай резко заворачивает, немного притормозив...Вв агон, на этом повороте, забежали юноши, они о чём -то спорили... Один повернулся ко мне и замер... А у меня замер мир, я знала его, знала давно...Вот такое чувство накрыло меня, я его знаю... Кто он? Откуда, я не представляла, но чувство нежности долго было со мной... Они вышли на следующей остановке он шёл мимо окна и смотрел на меня, а я на него... Через три года, я шла из института и столкнулась с молодым человеком, меня обдало тёплой волной, мы стояли и смотрели друг на друга...потом его окликнули, он будто очнулся и пошёл дважды оглянувшись. Это был он, тот парень из трамвая... Мы встретились через пять лет, потом через десять, на протяжении всей жизни мы сталкивались в разных местах. И, знаешь, что самое интересное, я забывала об этих встречах, я не думала об этом парне хотя он был достаточно красивым. Мы встречались с ним всю жизнь...Сталкивались на мгновение и оба замирали, а потом, что-то выдёргивало нас из этого ступора и мы шли каждый своей дорогой. Год назад он мне приснился, как тогда, в трамвае, он улыбался и что-то говорил мне, он был молодой, а я...я была такая, как сейчас... Утром я встала с чувством какой-то небольшой тревоги и радостного волнения. Мне казалось, что должно произойти что-то хорошее. Я пошла погулять в парк знаешь, мне на встречу шёл...Он... Наверное молодой человек очень удивился, увидев, как остолбенела старуха, подумала я. А я, ты знаешь, я действительно будто остолбенела, я несколько секунд смотрела на него, а потом пошла, как во сне... Я думала о том, как похож этот мальчик на того, с которым мы сталкиваемся всю жизнь и тёплая волна обдаёт меня. Погуляв, я вернулась домой, вся в своих мыслях, знаешь...ты можешь подумать что я всё придумала, но... Этот мальчик стоял у нашего подъезда мы встретились с ним глазами... Он шагнул ко мне... Он назвал меня по имени и уточнил я ли это. А затем протянул мне тетрадь. -Это вам, - сказал он. -Мне?- удивилась я. -Да...он просил меня отдать вам. Отчего -то я поняла кто он, но всё же спросила кто... -Мой дед...Он...не успел сам, велел, когда он уйдёт, отдать вам... Извините мне надо идти. -Его...Он... -Да он ушёл...туда. Понимаешь...С твоим дедушкой я прожила всю жизнь, конечно я любила его и он меня, но...к старости меня начал мучить вопрос, а свою ли я жизнь прожила, может быть мне был предназначен другой человек? Может мне надо было совсем не так жить? Я оглядываюсь назад и понимаю, что жизнь моя была спокойная, просто текла тихонечко, без ярких эмоций и потрясений. Самое яркое- рождение детей и вас, внуков... Потом я прочитала тетрадь...вот она... -Бабушка...ты правда так думаешь? Что могла прожить другую жизнь? -Нет, милая моя, я не хочу другой жизни, я дорожу тем, что имею. -А можно...можно я возьму? Я верну... -Бери...если хочешь, оставь себе...Не знаю...правда ли, что там написано... *** Вчера с Мишкой и Игорем мы спорили по поводу устройства Вселенной, проворонили свой трамвай и заскочили в первый проходящий мимо... Я увидел девочку из моих снов, вот тебе и закон вселенной, вот тебе и не бывает ничего сверхъестественного. Я смотрел на неё, как заворожённый, это она... На ней белое платье, в сиреневый цветочек на ногах белые сандалетки и белые носочки. Платье, сзади завязывалось на бант, золотистые волосы были распущены по плечам и заколоты на затылке невидимками. Её огромные, серые глаза в обрамлении чёрных пушистых ресниц смотрели на меня так, будто она была рада меня видеть. Будто мы встретились после долгой разлуки. Голос Мишки вывел меня из ступора и я очнувшись вышел, как во сне из трамвая. Я шёл мимо окон и смотрел на неё, а она на меня. Мой сон воплотился в жизнь. Я начал искать её везде, но она будто исчезла, мы опять столкнулись спустя несколько лет, а если быть точным через три года, потом встречались периодически и всегда на меня нападал ступор и на неё тоже. Мы ни разу не заговорили. Однажды, в экспедиции, я встретил удивительную женщину, наши девчонки бегали к ней, чтобы она погадала. Однажды я столкнулся с ней, нечаянно. Бывает так, идёшь по одной тропинке, а навстречу человек. И вы начинаете танец. Он влево и ты влево, ты вправо и он вправо, ты останавливаешься и он тоже, он начинает идти и ты... Мы оба рассмеялись. Почему я решил, что она старуха? - подумал я, - вполне молодая и красивая женщина. -За молодую и красивую спасибо, - рассмеялась гадалка, так мы её называли между собой. -Я, что вслух сказал?- удивился я. -Нет, - она усмехнулась, - у тебя на лице было написано, - дай руку...Не ищи её, милый мальчик, она не для тебя, ни в этой жизни… Она прошла мимо, отпустив мою руку, а я сразу почему -то понял о ком она... Я женился вскоре на прекрасной девушке, она подарила мне сына, а сын в свою очередь внука. Я прожил тихую и немного скучную жизнь. Я любил жену, всю жизнь, но и всю жизнь я помнил ту девочку, она взрослела, я встречал её не в силах преодолеть какую-то черту я останавливался и смотрел на неё, а она на меня. Я не знаю, узнавала ли она меня, ведь мы менялись, да и вообще помнила ли... Я узнал её имя, красивое... Недавно я узнал где она живёт, хотел просто подойти, познакомиться, но...силы покидают меня. Я попрошу своего внука, мальчика так похожего на меня, он пойдёт к ней и если она возьмёт то, отдаст ей мои записи. Я не знаю, что это было. Та гадалка, она мне сказала потом, что души связаны невидимой нитью, они идут через время и находят друг друга, чтобы соединиться здесь, на Земле. Но, иногда их наказывают за что-то...И тогда, они не могут встретиться в земной жизни, а если и встречаются, то не могут быть вместе, таков закон, - сказала она... Я благодарен той неведомой силе за всё, за свою земную жизнь, за свою жену, детей, внуков и за встречу с той девочкой...Если та гадалка права, значит она моя родственная душа, просто мы наказаны... *** Вера прочитала все записи неведомого ей человека, ей стало грустно. Значит, что-то такое существует. Она посмотрела на спящего Ромку, укрыла его одеялом и тихонечко вышла из комнаты. Она вышла на балкон, чтобы посмотреть на звёздное небо и поблагодарить за всё...за Ромку тоже... Автор: Мавридика д. Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях 😇

Время ли ругаться? Ночь на дворе. Да и с высоты прожитых лет бабе Груне ссоры и ругани казались лишними, ни к чему не приводящими, ненужными и пугающими. Она думала о вечном, о своих ошибках, и уж давно причислила все крики и скандалы к грехам. Ей, из-за бессилия старческого, пришло время – думать да рассуждать. – Господи, успокой их! – молилась баба Груня, – Господи, успокой! Казалось Груне, что срок ее подходит к концу. Но что-то не отпускало. Не было ни боли, ни страха, осталась лишь досада, что никак она не может освободиться от этого своего старого немощного тела. Зачем-то хотелось есть, хотелось переворачиваться, а иногда и посидеть просто на постели, глядя в окно. На ночь просила она Галину посадить ее в подушки повыше, открыть окна и шторы. Смотрела на улицу, и казалось ей, что видит она звёзды. Вот и сейчас, когда начался этот скандал, уж сидела она, подготовленная к ночи. – Галь...Галь..., – кричала, хотела отвлечь внучку, но в пылу гнева на юную дочь Галина ее не слышала. Зато чуть погодя, рывком открыла дверь Маша, бухнулась в кресло, стоящее в ногах у Груни, свернулась в нем калачом. Она плакала, подвывала, шмыгала носом. Галина тоже вошла минут через пять, вроде как по делу, поправила что-то у Груни, покосилась на дочь: – Марш в постель! – Отстань. Я здесь лягу, с бабушкой. Кресло разберу. Маша вскочила на ноги, притащила постельное. Комната, где лежала баба Груня, находилась по другую сторону избы от кухни. Маша, видимо, этим переходом выражала свою обиду на мать – не хотела спать в их половине. Брат – в детском лагере, а отец Маши Евгений уехал на заработки. Был он мягким, за дочь всегда заступался, а теперь некому было ее защитить от строгой матери. – Вот смотри, баб! Сказано ей было – к одиннадцати – чтоб дома! Время – второй час. И опять с этим болваном Никишиным. А он ведь – отпетый ... На учёте стоит в милиции. И всё без толку: говорю-говорю, – пробурчала Галина, уже без крикливости, не столько для бабы Груни, сколько для дочки, подводя итог разговору, – И институт-то не кончит! Маша молча раскладывала кресло. Движения ее были резки. Груня тоже молчала, сидела в своих подушках – нечё подливать масла в огонь. Только взяла со столика гребень, который уж сняла на ночь, провела по волосам и воткнула, как будто поняла – не спать уж. Машка сходила умыться, стащила штаны и свитер, в майке и трусах улеглась под одеяло. Нос ее ещё сопел. – Ба, – донеслось с кресла через некоторое время, – А тебе разве луна спать не мешает? – Мне? Так уж и не особо вижу я ее. Так, вроде чуток, – отозвалась баба Груня, – Закрой шторы-то, если мешает. – Не-е. Пусть. Она как будто одна и понимает меня. – Да чего ж одна-то? Любовь-то, ее, все понимают. Только молодые уж больно ошибаются часто, вот и волнуется мать. – И она ошибалась? – И она ... Поговорите как-нибудь по душам. Может и расскажет. – А ты не можешь рассказать? – подняла светлую голову над подушкой Маша, – Ну, может я пойму отчего она такая? Может у нее что-то в жизни было? – Не-ет. Уж и не помню... Сама спроси. – Ага! Так она мне и рассказала! – опять бухнулась на подушку правнучка. – Так ведь без откровенности и понять друг друга сложно? Спроси. – Ну-у, не всё ведь детям можно рассказывать. Хотя... Баб, мне ж восемнадцать через месяц, имею я право на личную жизнь или нет? И с кем мне посоветоваться, если не с матерью? С Иркой? Так она уж давно мне говорит, что дура я ... – Почему же дура? – Груня подтянулась, удивлённо посмотрела на внучку. – Да так ... , – замкнулась та. Они помолчали. – Понимаешь, – Маше хотелось излить душу, – Иногда любовь заходит в тупик. Ну-у, нет развития. А оно должно быть, понимаешь? А ты сама поставила заслон и говоришь ему "Нет-нет, дальше наша любовь не пойдет, дальше – нельзя!" А он остывает, понимаешь? Баба Груня наморщила лоб, силясь понять, поддержать разговор. Но с возрастом голова работала хуже. Не поняла она, о чем говорит правнучка. И ответила так, как считала: – Любовь – она и есть любовь. Боль от нее бывает, горечь, счастье. А тупик ... не бывает. Это что ж за любовь, если тупик? Ни разу и не слышала, чтоб любовь – в тупике. Надо сказать, что баба Груня женщиной была образованной. Ещё с войны, с девчонок, с партизанского госпиталя работала медсестрой. Там и прошла путь духовной зрелости, который не отмечается ни в каких табелях и дипломах. А потом и образование получила, и всю жизнь проработала медсестрой в больнице. – Ну-у, так бывает, баб. И опять они лежали, не понятые друг другом. Маше казалось, что бабуля древняя и правильная, не понять уж ей страсти, бушующей в Серёге, да и в ней самой. А Груне казалось, что Маша ещё совсем дитя, и говорит она о чувствах сумбурно и без понимания. Но не спалось им обеим. Машка возилась, вздыхала. – На небо глядишь, Маш? – спросила баба Груня, кресло было ниже, и она плохо видела правнучку, – Знаешь, как прадед твой говорил: коль долго туда смотреть, в одну точку, то можно почувствовать, что из этой точки, со звёзды, значит, кто-то смотрит на тебя. Вроде как – в ответ! – Ты сильно любила его, баб? – раздалось с кресла. – Кого? Деда-то? Так ... Всяко было. Жизнь-то длинная. Но и до сих пор скучаю. Уж после поняла, что любила очень шибко оказывается. –О! –Маша вспомнила, ее голова показалась над подлокотником кресла, – А ведь ты рано за него вышла, да? В шестнадцать.. Во-от. Вам, значит, можно было, а нам и в восемнадцать – рано..., – сказала с какой-то обидой, откинулась на подушку. – Так ведь, Маш, там время такое... – Дело не во времени, – перебила ее правнучка, – Любовь во все времена одна! Груня не спорила. Кто ее знает, любовь эту? Может, и права Маша. Только казалось почему-то, что ценили они тогда совсем другое. Смотрели на парней, как на хозяев, продолжателей рода, опору. А теперь разве так? –Ба-аб, – она опять высунулась, – Чё вспомнила-то я. Ведь он старше тебя был на пятнадцать лет. А ты совсем дитя. Поня-атно на что мужика потянуло. На молоденькую-то кто не клюнет? Вот и вся любовь! Баба Груня молчала, помолчала и Маша. Но от произнесенного и самой ей было неловко. – Баб, ну, может дура я? А? Расскажи ... Все равно ведь не спим обе. Расскажи-и. Только правду. Обо всем расскажи. Хочешь, я тебе подушки повыше сделаю? Она быстро откинула свое одеяло, в лунном свете мелькнули белые ее трусики, ноги, подняла Груне подушки и уселась в кресло слушать. Баба Груня за день приустала, язык ее сейчас был не слишком говорлив, но, чтоб успокоить расстроенную правнучку, рассказ начала. – Ой, да какой тут рассказ, – махнула рукой, шевельнула серыми губами,– Боль одна. В госпитале мы ведь познакомились. Конец сорок третьего, а у нас раненых полон госпиталь. Бинты, кровь, операции. На ногах еле стоим. Я на мальчишку тогда больше походила. Стрижена коротко – вши же, частенько к нам вшивых-то ребят привозили, штаны, форма военная. Меня как девку-то и не воспринимали. "Братишка" – порой кричали. О-ох, – она пожала плечами, – Руки, знаешь, карболкой и спиртом изъеденные. А по городу колонны идут. Как вспомню! Пехота идёт, обозо-ов...ох, куча, машины, орудия, как будто река текла на запад-то. А мы тут принимали того, кого подсекло этой махиной. А сил-то... В общем, помирали они у меня на руках один за другим. Их ждали где-то, а они... Знаешь, однажды мальчик поступил, как я – тоже шестнадцать. Разведчик партизанский. Ждали, что помрет, а он долго держался. Привязалась я. И в последний уж момент глазами своими смотрит на меня, вроде как цепляется, а в глазах – целый мир. Я на колени упала перед койкой, целовать его начала, целую-целую в лицо его в сухом жару. – Не отпущу, – говорю, – Сашенька, не отпущу! Не смей помирать! А потом как увидела знакомую пелену эту холодную на глазах, смерть почувствовала, отодвинулась, на пол упала, разрыдалась... Первый раз такое было. Скольких уж... Думала – привыкла. А слезы душат, в груди что-то как будто лопнуло. Слышу – присел кто-то рядом, за плечи взял, к себе прижал, по голове гладит. Чё-то говорит, не понимаю я. А он: – Поплачь, поплачь, сестричка. Сколько ж на твои плечики-то легло. Мы толстокожие, а ты-то – дитя совсем. Вздохнула баба Груня. – Выплакалась я тогда этому раненому в плечо. Доктор пришел, ругался потом, кричал на меня, стыдил. А потом курили они оба у крыльца долго, Игнат Семеныч с Иваном этим, говорили о чем-то, доктор все губы кусал. Это твой прадед Иван и был – раненым тем. – И чего? Увлекся он тобой? Да? – Ох... Ну-как, увлекся? Его тут оставили по ранению. Город восстанавливать. Заводы надо было пускать, фабрики. Немцы ж, уходя, порушили все. Заглядывал он в госпиталь. У него ж нога никак не заживала. А мне гостинцы приносил – подкармливал. Сунет в карман руку, а я – раз, а там яблоко. Я его как жениха-то и не воспринимала. Потому как в щетине он был, хромой ещё после ранения. Ему чуть за тридцать было, а для меня – старик. Баба Груня останавливалась, голос похрипывал и сдавался совсем. – Да только, когда госпиталь закрывать стали, уж как родной мне стал, – продолжила она тихонько, – Знал, что учиться на медсестру хочу. Вот однажды пришел выбритый весь, доктора нашего позвал. А Игнат Семеныч хороший доктор был, тоже за меня переживал. Знал, что нет у меня никого. До войны ещё мать умерла, бабка войну не пережила, а отец и старший брат погибли. Вот вызвал меня к себе доктор, а там и Иван. Спрашивают, куда, мол, я теперь? А я одно твержу – учиться хочу. А доктор говорит, что не хватит у меня образования, чтоб в медицинское взяли. Ещё подучиться малость надо. – Значит подучусь, – твержу, а они переглядываются. Иван откашлялся и говорит: – Погибли мои все. Под бомбёжку жена с дочкой угодили в эвакуацию. А меня в Кострому отправляют. Есть там медицинское. Давай поженимся, Груня. Тогда со мной поедешь, помогу отучиться. А коль не сложится, так неволить не стану. Вот, при Игнате Семеныче слово даю. Баба Груня замолчала. То ль отдыхала, то ль о своем задумалась. Молчала и Маша. Она сидела на кресле, поджав закутанные одеялом коленки. – Сижу-у, значит, ни жива, ни мертва. Как это? – продолжила баба Груня рассказ, – Я его, скорей, за батю считала, а тут – поженимся. А потом на него посмотрела –китель, красавец ведь, только щеки впалые, и глазами на меня из-под бровей с такой надеждой смотрит – о-ох. А я? Господи-и! Видела б ты меня, Машуня? Трусы и те сама из простыней солдатских шила. Волосы – торчком, только косынка и спасала, груди нет совсем, от худобы пропала, форма мне и халаты большие все, резинкой подтяну, чтоб штаны не сваливались. Невеста... Какая из меня тогда невеста? Плечами неопределенно так жму, глаза опустила. Доктор ему что-то шепчет... – Ты это, Грунь. Не бойся. Мы ведь только на бумаге распишемся, чтоб ехать вместе, а так-то – не трону я тебя. И опять баба Груня замолчала. – И чего? – ожила Маша, вопрос этот ее заинтересовал. – Чего? Ааа..., – баба Груня потеряла нить, – Так и было. Семнадцать мне было, а не шестнадцать тогда уж. Расписали нас в комиссариате. Поехали. Вещмешок мой жиденький подхватил, доктор форму новую подарил, да и поехали. Он тревожный весь по-праздничному как-то. Вроде как и не верит в реальность, всю дорогу вокруг меня суетится. Два года жили мужем и женой, как батя с дочкой. Ничего меж нами не было. Баба Груня опять устала, перевела дух. – Я не пойму, а как же вы жили? Спали врозь? А как переодевались там... Как вообще так можно? – Да и не знаю. Даа. Помню первый раз говорю ему "Иван Тихоныч, мне б переодеться где". Сама думаю, схватить что ли вещи, да уйти куда. Он тоже разволновался, встал, оправился, вышел быстро. А потом я так привыкла к нему, что и спать к нему юркну порой, чтоб ноги не мёрзли, новости свои рассказать. Уж когда взрослее стала, ругала себя –мучился, поди, мужик, а я – глупая. Любил он меня очень, оберегал. Одежды мне дарил всякие, платьями баловал. Чулки, туфли ... Одно платье уж больно было хорошо: голубое в синюю звёздочку с длинным лучиком одним. Долго я его носила. Располнела я чуток, косы отрастила, грудь появилась опять. Школу рабочей молодежи окончила, в медицинское пошла. На меня даже врачи молодые заглядываться начали. И порой обидно мне было, что замужем я. Никто ж не знал, что девчонка, считали бабенкой замужней уж... Да только понимала я, что один у меня мужчина – Иван Тихоныч. – Какой же он такой мужчина тебе, если, как батя? – возмущалась Маша. – Не-ет. Не скажи. Не совсем, наверное. Говорю – не стеснялась особо, как бати. Это да. Две кровати. Шкаф откроешь, да и переодеваешься за дверцей. Но все равно любила его по-особому. Лучше для меня никого и не было. Гордилась. Мы хорошо очень жили, делились всем, я готовила, старалась. Ему тогда машину выделили с завода, так он меня и в училище завозил. А я важная этим такая была ... – Не понимаю. Как так? Гордиться, как мужем, а ... А потом? – А потом? А потом плохо всё... – Репрессии да? Слыхала я, бабушка ещё рассказывала. – Да-а. Арестовали его. Пришли ночью и арестовали. Тогда многих в городе арестовали. Ваню – за порчу государственного имущества. Станок они там какой-то переделывали, да видно неудачно. Неделю их тут держали – до суда. Я все передачки носила, носки теплые за ночь связала. А на суде думала и не прорвусь к нему, до чего народу много было ... Человек семьдесят за раз судили тогда. А он шепчет мне, когда прорвалась: – Разводись со мной, Груня. Быстро разводись, и будешь свободна. Я теперь – враг, – говорит, – Разводись! Баба Груня замолчала. Так живо встали перед ней те картины, что поползла по щеке слеза. Машка перелезла к ней на кровать в ноги. – Плачешь, что ли? Не плачь, бабуль, – гладила ее по ногам, – Тогда ведь многих репрессировали, да? – Да-а, – шмыгнула Груня, успокаиваясь, – Особенно больно было на детей обездоленных смотреть – жмутся к матерям, а матерей – по вагонам. Ну и... я... – Ты за ним поехала, да? Мама рассказывала. – Ага. Училище оставила, поехала на Урал. Они там сначала на лесозаготовках работали, жили изолированно. А я рядом в деревушке поселилась. Не одна я такая была, были там семьи репрессированных, даже с детьми жили. Дружили мы. А потом наших в другое место перевели – в шахты работать. Вот там-то мне и повезло. Им медик требовался, и мои бумаги пригодились. Взяли меня. Смертность там была высокая – опять боролась я, как в госпитале. И жить мы стали на поселении вместе. Там сама я к нему в постель легла, – она взглянула на Машу, махнула рукой, – Чего уж? Расскажу. Такая ж примерно и я была по возрасту-то, ну, не было двадцати ещё. Вот и сказала ему, что хочу быть настоящей женой, а не бумажной. Там и Гена у нас родился, а Леночка, бабушка твоя, уже в Ярославле, когда после амнистии вернулись. Доучивалась я с животом большим. А уж Коля позже появился, когда дом этот построили, мне к сорока было, а Ване –за пятьдесят. Жаль его, рано помер. Кольке всего девять было. Маша сидела притихшая, прижавшись к ковру, положив подбородок на колено. – Бааа, я не понимаю ничего в этой жизни, наверное, – сказала задумчиво, – Наоборот все у вас. – Наоборот? Может и наоборот, – задумалась баба Груня, – А чего наоборот-то? – Ну-у, любовь началась уж после того, как пожили. А теперь наоборот – любовь вперёд требуют. – Че требуют-то? Запутала ты меня. Любовь вообще требовать невозможно. Невостребованная она, – баба Груня задумалась и добавила, – Ее заслуживают или подарком от Господа Бога получают незаслуженную, а такую, которая без всяких на то условий возникает. А требовать – не слыхивала... – Наверное, мы о разных вещах говорим, ба... – О разных? – повернула голову Груня, и по стеснительно опущенной голове внучки вдруг догадалась. Вот глупая старуха! – Ааа, так ты о постели чё ли? – О ней, – кивнула Маша, ей с кем-то очень хотелось поделиться, – О ней самой. О близости, сейчас говорят. Ирка давно сказала, что не будет развития их с Серёгой отношений, если не уступит она его настойчивым намёкам. – Так это друго-ое, – протянула баба Груня, – Это разве любовь? – Ну, как хочешь назови, но ведь это высшее, так сказать, проявление любви, – протараторила Маша. – Ну что ты, Машенька. Разве это высшее? Вот когда прадед твой меня на руках после родов в туалет носил, это – высшее. Когда папка твой сломя голову бегом через весь город побежал, когда у мамы на заводе взрыв был, а потом слег с приступом. Когда тетя Катя в воду за мужем бросилась, не умея плавать, а у него ногу свело и он ее еле выволок. Да просто, когда ждут дома, кушать готовят, ожидая, заботятся, оберегают когда – это любовь, это – высшее. Баба Груня аж задохлась и закашлялась от обилия слов. – На водички, баб, – Маша откручивала крышку термоса. Баба Груня не любила холодную воду. Груня глотнула, прилегла на подушку. – А если он так сильно любит, – продолжила Маша, – Что не может уж больше терпеть? Он говорит, что – значит всё. Значит – не люблю я его, раз боюсь этого ... Значит – конец отношениям. Он даже Ирке намекнул, что Наташка Глотова, мол, давно б уж... Ждёт его, не дождется, в общем. – А ты-то сама чего? Боишься чего? Что не женится? Или ещё чего? – Да не знаю я. А вдруг... Вдруг мне показалось, что люблю. И ему – вдруг показалось. А я не хочу так, я чтоб навсегда хочу. Чтоб потом с этим человеком до конца дней, как ты, как бабуля, как мама с папой. – Вот и слушай сердце свое. Не может тот, кто любит через силу давить. Бурной страсти надо страшиться. Любовь всегда ясна и спокойна. Я вот помню до того к нему захотела, до того ... Никаких сомнений не было, встала да пошла. А он ещё спросил, правда ль, мол, сама хочу? А я головой, как болванчик, киваю – стыдно-о, но так хочу, что не можется, вот как. Баба Груня сама не ожидала от себя таких откровений. Да ещё перед кем – перед правнучкой, ребенком совсем. Но она смотрела на темное небо, в одну точку и чувствовала, что из этой точки, со звёзды кто-то на нее смотрит и заставляет всё это вспоминать. Она так устала, что и не заметила, как задремала. Проснулась – Маша уж тоже спит на своем кресле. Даже не слышала, как слезла она с ее постели, и никак не могла припомнить – договорили ли они? И чего на нее эти откровения нашли? И верно – как небо заставило. Ночи – они такие магические. Она приподнялась, взглянула на правнучку – калачик в белых трусах. Господи! А говорили о таких вещах серьезных. Может зря? А может и не зря. Может сам Бог прислал ее сегодня к ней в комнату. Кто знает ... Вот дочь Лена померла рано от лютой болезни. Осталась от нее внучка – Галина. Хваткая, крикливая, но отходчивая. Ей и достался присмотр за старой бабкой. Тяжело ей: дом большой, работа, детей двое. Да ещё и она, старуха ... Вот и нервничает. Утром баба Груня спала долго. Галина, когда поднялась она, помогла с туалетом, умылa, а потом пришла к ней с кашей. Усадила повыше, дала тарелку. – Ты уж не кричала б так на Машку-то, – сказала с укоризной Груня, – Чему быть, того не миновать. Поговорила б, рассказала б свою историю. – Да что ты! Разве можно! Девчонка совсем. Просто как посмотрю – не могу. Он идёт, пиво в руке, а другой – ее обнимает. Вроде как собственность. А она ему, как собачонка, влюбленно так в глаза смотрит... А ты ешь давай. Мне в магазин ещё. – Так ведь и ты также тогда. Мать ведь тоже говорила. Разве ты послушала? – Ой, баб, молчи. Как вспомню... А вы-то о чем полночи говорили? А? Слышала я... – Да так. О себе я рассказывала. Откуда силы взялись – всё и рассказала. Галина ушла, а Груня всё вспоминала, как переживали они тогда за Галю. Любовь и у нее случилась великая. Засобиралась замуж, ждали обоих в гости. Да только явилась из училища она одна, верней уж не одна –беременная, в слезах. А любимому и след простыл. Сколько переживали тогда было. А Груня сразу сказала – рожать будем, вырастим. Но, видать, не судьба – скинула Галя на пятом месяце, как ни старались удержать, не удержали, хоть и лежала на сохранении. Дети Галины историю эту не знали, конечно. А муж ее знал. Любовь всепрощающая. Хороший у нее Женька, любит ее. Днем к Груне приходила подруга – старая соседка. Обе вспоминали молодость, обе плакали. А днем следующим Галя с благодарностью вдруг зашептала. – Бабуль, чего уж ты там сказала Машке, не знаю, но расстались они с этим Серёгой Никишиным. Слава тебе, Господи! Сказала – навсегда. Сказала, что он уж другую провожает. – Да? Вот и ладно. Вот и хорошо, наверное. Переживает, чай? – провела три раза гребнем по волосам Груня в волнении. – Ага. Весь день в комнате лежит. Уж и не трогаю. – Расскажи ей... – Думаешь? Ох, надо ли? Стыдно. Я ж мать всё-таки. – Расскажи. Самое время. – Ладно... Пойду, попробую. И доносился до бабы Груни тихий разговор дочери и матери. Видать, лежали они вместе, рядышком и говорили о том самом интимном, о чем с детьми говорить так совестно. Ярко и светло было в ее комнате. А когда вышли они на кухню, застучали кастрюлями, запереговаривались громко и дружно, баба Груня уснула спокойно. И снился ей ее Ваня. Такой надёжный и любимый, тихой лаской и заботливостью наполненный, как будто спустился он с той самой звёзды. И бежала она к нему по свежему мокрому полю в том голубом платье в синюю звёздочку. И каждый цветок, каждую травинку в поле видела она отчётливо. И его видела – стоял он посреди поля этого, в белой рубахе, раскинув руки. Крепкий и молодой. Ее ждал в своих объятиях. И так сладко было ей в эти объятия упасть, как будто встретились на губах их души ... Автор: Рассеянный хореограф. Хорошего дня читатели ❤ Поделитесь своими впечатлениями о рассказе в комментариях 👇

Сюда направили Алексея по журналистской линии. Здесь успешно развивались торфяники – гектары земли после дренажа успешно плодородили. Отличный урожай капусты собрал местный совхоз. Но Алексея Семёнова, столичного журналиста, интересовали не только эти гектары. Куда б он не ехал, везде пытался собрать побольше материала, вот и сейчас решил узнать историю этого Седельска подробнее. А вдруг да накопается что-нибудь интересное. Он и сам родом с этих мест. Не из Седельска конкретно, но из соседнего райцентра. Почему и согласился быстро на поездку сюда. В Доме приезжих встретила его приятная круглолицая женщина, уютная как-то по-домашнему. – Комната есть, конечно. Это в охотничий сезон у нас тут мест нет, а сейчас хоть ложкой ешь. Она разместила его в тесную комнатку на одного, принесла кипятку. Он разложился и перекусил тем, что по привычке к разъездной жизни всегда брал в дорогу. Посмотрел в окно. Было сыро, капал дождь. Низенькие деревянные домики жались друг к дружке, как мокрые нахохлившиеся воробьи. Чуть справа возвышались серые двухэтажки, тусклые, с подтеками. Дорога – покоребанный старый давно не латаный асфальт, вместо тротуаров кое-где брошены доски. Ларьки и магазины казались безлюдными. Масса каких-то сараев и неприглядных дощатых построек. О-ох! Не хотел бы он тут жить. Примерно в таком месте и он вырос, но сразу после института остался в Москве. Нет, определенно –делать в таких местах нечего. В столице уже была у него хорошая квартирка, обставленная со вкусом и с большим желанием сделать её непохожей на квартиры своих приятелей. Для этой цели он ездил в Прибалтику и привёз оттуда берёзовые стеллажи, интересный комод и струганные под деревенский быт полки. Его жилище было умело, как казалось ему, стилизовано под крестьянский быт. А в Ленинграде, в лавке художников, купил он несколько акварелей и чеканок. Была у него даже домработница, приходящая раз в неделю. А больше ему, разъезжающему по командировкам часто, и не надо. Он был в разводе, имел дочь двенадцати лет. Дочь была настроена матерью негативно, поэтому встречались они редко. Но по этому поводу Алексей не огорчался. Так значит так. Ничего страшного. Жениться второй раз он не желал. Его все устраивало в теперешней его жизни. Жил он не скучно и не бедно. Выпивал умеренно в компании, которая состояла из людей приятных, интеллигентных и неглупых, ездил на отдых и даже заводил кратковременные романы. Мужчиной он был симпатичным. Высокий, худощавый с остренький бородкой, похож на русского интеллигента прошлых лет. Женщины на него посматривали. Приходя домой, обедал и ложился на удобный диван с "Литературной газетой" или журналом. Где-то он прочёл, что счастье - это обычное человеческое состояние, когда ничто не болит, ни душа, ни тело. И он старался поддерживать его в себе ровно и устойчиво, не предаваясь восторгам и не расстраиваясь от неудач, которые вольно или невольно встречались ему на пути. Надо сказать что такая жизнь ему вполне удавалась. На следующий день по приезде в Седельск Семёнов пошел к председателю исполкома. Совсем ещё молодой председатель приезду журналиста обрадовался. Он с энтузиазмом рассказывал о достижениях по урожайности, о том, как планировали, как выбивали актив, как добивались одобрения области. Узнав, что Семёнов интересуется и историей края, председатель ему посоветовал сходить к местному учителю истории: – А Вы к Протасову сходите, к Юрию Анатольевичу. Интересный человек. Учитель истории, депутат. У него масса материалов по краю, и историй всякий масса. Он здесь недалеко живёт, на Лесной улице. Дом... красивый дом такой, с белыми резными наличниками. Прям, кружево. Ну, спросите там. Его все знают. Из исполкома Алексей направился в совхоз. Дорога была не близкой. Председатель нашел ему водителя с машиной. Здесь Семёнов был столичным гостем. Потом он пожалел, что поехал в совхоз вообще. Снимать особо было нечего, поля убраны. Капуста на складах – разве это фото? Поговорил с работниками. Говорили они неохотно и неумело, в общем, того, что наговорил ему председатель исполкома, плюс его литературное мастерство, вполне бы хватило. Они с водителем направились в кафе-столовую, и на удивление сытно и вкусно пообедали. Цены Алексея удивили тоже. Жизнь здесь была в разы дешевле, впрочем, зарплаты –тому соответствовали. Ну, или наоборот, цены – зарплатам. Потом Алексей решил вернуться в Дом приезжих – устал бегать по полям. Он вздремнул – местный воздух действовал на него благодатно, но влажная погода тянула зевотой. А вечером направился искать дом учителя. Осталось только наскрести материала ещё на одну статью. Улица Лесная, несмотря на то, что шла по грунтовке, была уютной. Шелестели красной листвой клены по правой стороне, жёлтой –тополя, по левой. Дома стояли чуть внизу от дороги, и каждый – с палисадником. Даже сейчас, поздней осенью, пестрели там поздние цветы, краснел шиповник. Да ещё и закат начал розоветь над лесом в конце улицы. И что-то туманное и прекрасное из детства, из прошлого шевельнулось в душе у Алексея. Дом Протасовых нашел он быстро. Действительно, по кружевным, изощрённо тонким наличникам найти его было легко. Впрочем, с наличниками тут в этом городке как раз был полный порядок, и Алексей частенько наводил камеру, снимал. Вот и сейчас, подойдя к дому учителя, начал снимать наличники. Во дворе росли три яблони на них ещё желтели яблоки, на кустах у забора висели тёмно-синие с дымчатым налётом крупные ягоды. И было что-то завораживающее в этих плодах, говорило о стабильности и прочности быта. Учителя он застал в мастерской-сарае как раз за работой – опять же за ажурной. Только на этот раз вырезал он какой-то заборчик-оградку. Тот вышел к нему, поздоровался. Алексей объяснил цель визита, назвал лишь свое имя отчество. – Только по дороге и ещё вопросы возникли. Расскажете о мастерстве этом народном. Тут такие наличники! Художественный промысел прямо. – Ааа, – улыбнулся учитель, – На самом деле никакого народного промысла у нас тут нет. Видели, какие наличники разные у всех? Это потому что заимствованное мастерство. С миру по нитке. А заразил всех, наверное, я. Что есть то есть, – он вытер руки о тряпицу, протянул ладонь, – Добро пожаловать, – пригласил в дом. Дома он был один. Объяснил, что жена –на работе, а сыновья –на секции. Они прошли через сени и сразу оказались в просторной горнице – кухне-столовой с двумя окнами. Жёлтые цветы в вазе на большом столе под светлой клеенкой, на подоконниках ярко пламенела герань, вдоль боковой стены почти до потолка тянулись книжные полки. Тут были и книги, и папки с наклейками на корешках, и какие-то альбомы с торчащими из них вырезками. На стене висела картина, написанная масляными красками – три белоствольные березы над лесным озером. Алексею показалось, что видел он эту картину раньше. Даже детали были знакомы. Ну, мало ли копий ...Хозяин быстро побросал на стол печенье, пироги, поставил чашки. Тут было так тепло и уютно, что Алексей сразу расслабился. Корешки книг привлекали взор. Ох ты... Здесь есть, что почитать даже ему, избалованному и изощрённому читателю. Юрий Анатольевич был небольшого роста, коренастый, с сильными руками. Наверное, он был старше Алексея всего на несколько лет, но голова его уже была седа. Из тех мужчин, которые не лысеют, но седеют рано. Одет он был в старую рубашку, вытянутые штаны и шерстяные вязаные носки натянутые на штаны сверху. Типичный сельский учитель в домашней обстановке. – Простите, я по-домашнему. Может, коньяку? – Не нужно. И за чай спасибо. – Значит вас интересует история нашего городка? Видите ли каких-либо достоверных источников у нас нет, но я предполагаю что первое поселение возникло здесь в 14-15 веке. Богатые земли здесь в ту пору принадлежали князьям и монастырям. Жизнь смердов, ну-у, кабальных крестьян, была очень тяжёлой, поэтому некоторые из них и бежали в глухие места за лес отсидеться, так сказать, от неволи. Вот они-то, как мы предполагаем, и создали наш Седельск. Юрий Анатольевич достал с полки толстую конторскую книгу и положил её перед Алексеем. На первом листе книги чётким учителем почерком было выведено "Седельск. История города". Алексей с интересом листал книгу. Некоторые записи были иллюстрированы любительскими фотоснимками. Внимание Алексея привлекла фотография ясноглазого худощавого мальчика лет десяти. И опять что-то шевельнулось в душе – вот прямо, как он в детстве сидит на завалинке. Мальчик демонстрировал старый самодельный топор, делал вид, что собирается рубить, глаза его смеялись. Алексей замер на секунду, вдохнул ... – А что за мальчик? – спросил, перелистывая страницу. – Где? Ааа, это сын старший, Лёшка. Давно уж снимали. Юрий ещё много рассказывал о городке, о его истории, о трудностях и успехах. – Вы вот это варенье попробуйте. Жена у меня варенье варить мастерица. А эту каску и захоронение нашли ребята мои. Оно занесено в реестр областной. Сын старший очень увлекается раскопками. В районе группу ребят-поисковиков возглавляет уже. Книга эта была находкой для журналиста. Забрать с собой он, естественно, ее не мог, начал снимать страницы. Но вот беда – пленка в фотоаппарате закончилась – слишком увлекся Алексей съемкой наличников. – Жаль. И я ничего в технике этой не смыслю. Но у мальчишек моих фотоаппарат есть. Может Вы разберётесь? – Не нужно. В гостинице у меня пленка есть. Не догадался взять ... Давайте я завтра к вам загляну. Вы утром будете дома? На том и порешили. К вечеру следующего дня Алексей уже должен был уехать. В планах – утром сфотографировать книгу учителя Протасова, побывать в новой больнице, в парке, который вырос на месте пустыря и который рекомендовал посетить Юрий, и в клубе на выставке местного творчества. Писать так писать. Он уже обдумывал статью о городке. Тут было за что зацепиться словом, да и книга учителя – просто шедевр. Там было все: и глубокое проникновение в историю, и рассуждения-думы, и рассказы о людях, о войне, и природные описания. А что ещё надо журналисту? Получится прекрасная статья. А то и две. Даже лучше, чем та аграрно-хозяйственная про просушку болот и урожай капусты, ради которой его сюда направили. А утром светило солнце. Оно выкрасило нежную малиновую полосу на стене над головою Алексея и это было первое, что увидел он, открыв глаза. Настроение было хорошим. Он выпил чая в гостинице, зарядил фотоаппарат, и пешком отправился на Лесную. И опять улица вдохновила, понравилась, а дом учителя ещё больше. Надо будет дома в наличники зеркало обрамить, – мечтал он. Протасовы уже были на огороде всей семьёй. Лопаты, грабли. Алексей увидел из огорода женщину с косой в белой косынке, двоих мальчишек. Юрий, увидев его, бросил дела, пришел к нему. – Утро доброе! Я помешал? – протянул Алексей ладонь, но Юрий показать грязные перчатки. –Нет. Ну, что Вы. Просто завозились, сырая земля. А надо в зиму перекопать. Но сейчас мы быстро это делаем. Уж и Лешка копает, и Сашка. Думал, Вы попозже придёте. Он включил кран за домом, мыл руки, вода шла толстой струёй. – Хорошо тут у вас, – Алексей смотрел на ажурную беседку с витиеватыми скамьями за домом. И тут –мастерство. – Да-а. Но сейчас тут холодно сидеть. Пойдёмте в дом. – А как же ...? – махнул на семью Алексей. –Лешка докопает. Там немного осталось. Пойдёмте. Сейчас и они... Без плотного завтрака мы Вас сегодня не отпустим. Вместе и позавтракаем. – Вы вот всю эту полосу перекопали? Со скольки ж ...? – В пять поднялись. Дети сегодня уезжают с секцией своей. К вам, кстати, в столицу. На соревнования едут. Вот и встали, чтоб дело вместе сделать. Они сами так решили. Алексей довольно быстро отфотографировал страницы книги. Снимал он в гостиной, у светлого окна. Слышал, что в дом уже вернулись жена и дети Юрия, в столовой хлопала дверь, шла возня. – Присаживайтесь, Алексей . На столе – свежие оладьи, варенье, самовар, печенье, сыр. Алексей улыбался, нравился ему этот гостеприимный дом, эта семья, их книги. Он подошёл к раковине, нужно было помыть руки. – Знакомьтесь, это Анна, моя жена. Алексей – журналист из Москвы, – представил хозяин. Алексей обернулся, кивнул с улыбкой ... Потом смотрел на бегущую на руки воду и никак не мог прийти в себя. Вода текла, он мыл и мыл руки, тер их просто по инерции, не замечая, что делает это чересчур долго. "Анна ... Именно Анна, да ..." Это была она. Память хаотично все перемешала в голове, гнала по кругу, а потом мало-помалу начала ... начала расставлять все по своим уголочкам и полочкам. И хоть вспомнилось много, если это рассказать словами, но реально прошли всего секунды. И картина рисовалась неприглядная. Неприятная для воспоминаний, для совести, для восприятия жизни своей, как правильной, целостной и счастливой. И колыхались те настройки, которые были так стабильны: когда ничто не болит, ни душа, ни тело. Он был тогда курсе на втором, когда встретил ее –удивительную девушку необычайной, какой-то восточной красоты. Она была в лёгком ситцевом платье, светлом и свежем, голова повязана яркой косынкой, коса – с кулак, длинные ресницы, загорелые руки и ноги. Была в ней какая-то безупречная красота, сразу привлекающая взгляд. Они ехали в стройотряд, на море. Учились они на разных факультетах, увидел он ее на вокзале, попали в разные вагоны, но полдороги он провел в ее вагоне. Ребята пели песни под гитару, никто не спал, в одно купе набивалось человек двадцать. Ты у меня одна, Словно в ночи луна, Словно в году весна, Словно в степи сосна. Как он старался тогда обратить на себя внимание! И у него получилось. Он рассказывал анекдоты, умничал, шутил. Далёкая прекрасная ночь в пути. Даже в море с криком: "Мо-оре!", когда приехали, он вбежал первый. Опять же, чтоб она заметила. Там, в стройотряде, он сделал всё, чтоб увести ее у другого –симпатичного деревенского парня с физкультурного факультета. И у него получилось. Какое ж прекрасное было время тогда! До мурашек – прекрасное. Он влюбился без ума, ошалел от темных ее глубоких глаз. Он кружил вокруг нее, читал бездну стихов, рассказывал книги, а она слушала и просила рассказать ещё. Зимой он сам уговорил ее взять путевку в студенческий профилакторий. Находился он в черте города, сам помогал ей с этой путёвкой. Это там он настоял на сближении, хоть она и сомневалась. Они ходили на лыжах, катались на коньках. Стала она такой своей. Уже ушла романтика отношений, теперь он воспринимал ее, как свою собственность, как свою девушку, и, возможно, будущую жену. Вот только было это в перспективе – послеинститутской, жизнеустроенной и далёкой. Когда легла она в больницу, и приехал он к ней, когда вышла она в вестибюль, похудевшая, осунувшаяся, в халате, он озадачился. Белые больничные стены, запахи лекарств, взгляды медперсонала и больных давили на него. Зачем он здесь? Разве может она болеть? Они стояли у окна, она сказала, что у нее сильный токсикоз. Что это такое, он представлял плохо. – Ну, выздоравливай скорей, – ответил. – Я беременна, Лёш. У нас будет ребенок. – У нас? – он удивился поначалу очень. При чем тут он? Тут, в больнице, лежит она. Болезнь – у нее. А он здоровый, счастливый, и вообще, тяжко ему сюда приезжать и здесь находиться. –Ну, лечись давай. Сделай что-нибудь. Тут же врачи, они скажут. Лишь по дороге обратно до него начал доходить смысл сказанного. Даже усмехнулся – как в анекдоте: "– Дорогая, скажи мне те знаменитые три слова, которые навеки связывают людей! – Дорогой, я беременна." Но быть связанным он не хотел. Он просто не мог взять на себя ответственность за жену и ребенка. Он и сам ещё был студентом литературного факультета и очень хотел стать знаменитым писателем. Он не приехал в больницу больше ни разу. Ее подруга приходила к нему, пыталась пристыдить, но он не поддался. – Мы сами разберемся! Не лезь! Она выписалась, передавали ему, что ходит тенью. А он старательно делал вид, что очень занят. Но в выходные все же направился к ней в общежитие. Странный это был разговор. Он говорил много, говорил не по делу, о своей поездке для сбора материалов к задуманной книге, об издательстве, об учебе, о ребятах. Она накрывала на стол и молчала. А потом он подытожил: – Видишь, Ань. Сейчас никак нельзя мне жениться. И ребенка – нельзя. Понимаешь: каждый сам кузнец своей судьбы. Она кивнула. – Конечно. – Так что тогда? – боялся поднять он глаза. – Ничего. Я сильнее тебя хочу, чтоб был ты счастлив. – А ты? – А я ... А я первая куплю твою книгу, – пожала она плечами, – Ты пиши, Алеша. Пиши. У тебя должно получиться. И чай пей, остынет. И опять он говорил о книге, о поездке... И больше ни слова о ее беременности. Это была последняя их встреча. На следующий год в институт она не приехала – родила сына у себя на родине. А он старательно обходил ее подруг, ее факультет. И вскоре все забылось – любовь юности. У кого ее не было? А ребенок? Если не думать об этом, так вроде как и нет никакого ребенка. Он и не думал. Возможно, та ситуация помогла. Она так испугала его, что впредь был он крайне осторожен в этих вопросах, больше подобных проблем у него не было никогда. Женился, правда. Появилась дочка в браке. Но брак был недолгим. Наверное, он сам не был создан для семьи. А теперь никаких проблем с женщинами у него не было – кратковременные романы без особой влюбленности. Всё это пронеслось в голове за секунды. – Знакомьтесь, это Анна, моя жена. Алексей – журналист из Москвы, – представил хозяин. Алексей обернулся, кивнул с улыбкой ... Потом смотрел на бегущую на руки воду и никак не мог прийти в себя. Вода текла, он мыл и мыл руки, тер их просто по инерции, не замечая, что делает это чересчур долго ... Он стряхнул руки, вытер белым хрустящим вафельные полотенцем. – Здравствуйте, – кивнул. Если и узнала она его, то виду не подала. Сейчас она была одета в серый спортивный костюм, она чуть раздалась за эти годы, но все её движения были, как и прежде, наполнены грацией и каким-то изяществом. Алексей вспоминал – именно это и отличало ее от других. Коса осталась. Сейчас она была несколько растрепана, вероятно, не переплетена с вечера. Анна немного улыбалась, накрывая стол, разговаривала с мужем просто и с улыбкой. – Мам, я убрал лопаты. А то ... Ой... Здрасьте, –в столовую вошёл высокий худощавый симпатичный подросток. Черты лица тонкие, очень похож на мать и ... – Здравствуйте. Потом они довольно весело завтракали. Юрий опять интересно рассказывал истории городка. Шел разговор о поездке детей, они обсуждали – что ещё нужно взять в дорогу. Алексей подсказывал – что может понадобиться в Москве. Добрый семейный завтрак. Алексей заметил, что Анна не смотрит на него, старательно отводит взгляд. – Красивая у Вас жена, – сказал Алексей, когда остались они с Юрием наедине. – Да-а. Мне повезло. Она ещё и талантливая очень. Вот – ее работа, – махнул на картину. Алексей ещё раз посмотрел на березы и вспомнил – верно... Он видел эту картину у Анны. Она писалась при нем. – И педагог настоящий. Дети очень любят ее. Она – завуч в нашей школе. – А как познакомились? – А мы почти одновременно сюда приехали. Я через год после нее, хоть и старше на пять лет. Я ведь заочник. Армию отслужил, проработал три года на заводе, а потом понял – не могу я без истории. Вот и пошел на истпед на заочку, потом сюда приехал –здесь историк требовался. Так и познакомились. Повезло... – Да-а. Повезло. Алексей был уверен: старший Леша – его сын. Его ... Он совсем не был похож на коренастого отца, комплекция – Алексея. И называла его Аня в честь его. Надо же... Неужели так любила, что даже не обвинила? Надо было уходить, все было сделано здесь, а он всё ждал, когда выйдет Анна из комнат. Хотелось еще раз взглянуть ей в глаза, понять, узнала ли? Спросить, в конце концов. Но она уже собирала детей в дорогу, в столовую не выходила. Надо было прощаться. Но уходить не хотелось. Хотелось сидеть здесь, на этом мягком стуле всю жизнь, перебирать эти книги, смотреть на эту женщину, этих детей, есть по утрам эти оладьи и копать эту землю за домом ... Он заставил себя подняться из-за стола. – Вы же на московский детей провожаете? – спросил хозяина. – Да, на московский. – Ну, значит ещё увидимся на вокзале. Пойду. Огромное Вам спасибо за оказанную помощь. До встречи, Юрий. Алексей ещё раз взглянул на дверь, но Анна так и не вышла. – Простите, они спешат, собираются. День суетный..., – поймал его взгляд хозяин. – Ничего, ничего. Говорю же – увидимся. Алексей шел по улице Лесной, смотрел себе под ноги. Уходил, как будто в лютый холод из теплой постели. И в голове – та песня из юности: Вот поворот какой Делается с рекой. Можешь отнять покой, Можешь махнуть рукой, Можешь отдать долги, Можешь любить других, Можешь совсем уйти, Только свети, свети! Неужели те чувства – единственно настоящие. Неужели душа помнит ее? И сын ... У него есть сын?! И таким значительным было это открытие, что больше ни о чем думать он не мог. Он не пошел ни к больнице, ни в клуб. Он направился в Дом приезжих и до самого поезда то лежал, перебирая картины прошлого, то ходил по комнате. Как он мог забыть эту картину с березами! Она же писала ее при нем. Они специально ездили к тому озеру. Он лежал на траве, на покрывале, читал, а она рисовала. Она не может не помнить с кем и когда рисовала ее. А значит ... Неужели она его любила и любит. А что если так и есть? А что если – позови и ... Сейчас ему казалось, что квартира его, обустроенная под деревенский быт – фальшивка. Да, пустая фальшивка. Но она может ожить и стать настоящей, если там будет Анна. Он подошёл к окну, опять заходили тучи, городок потемнел, посерел. А ведь он может позвать ее в Москву! Может. Учителя везде нужны. А у нее опыт, призвание... И сын. Он готов забрать и второго сына – от Юрия. И казалось ему, что жизнь его наполнится, станет цельной, настоящей. Как у этого Юрия. Он откровенно завидовал простому провинциальному учителю. Разве мог он такое предположить, приехав сюда – предположить, что будет завидовать он кому-то из здешних? Но теперь этот дом с резными наличниками, палисадник с желтыми цветами, яблони, кусты с синими ягодами, эта семья, уклад, варенье на столе, герань на подоконнике, веник в углу – стояли у него перед глазами. И путалось сознание – примерно вот так жили его родители, любили друг друга и детей. А он... Он когда-то решил, что сможет жить по-другому, лучше сможет. А смог? На вокзал он приехал заранее. Взял такси и приехал. Ему надо было ещё раз увидеть Анну, очень хотелось поговорить. Но когда он увидел большой автобус и выгружающихся оттуда детей и взрослых с чемоданами и спортивными сумками, понял – навряд ли удастся тут остаться наедине. Детьми руководил тренер, строил их, давал указания. Провожающих родителей было очень много. Алексей подошёл к Юрию. – А, это Вы? – оглянулся тот, –А мы вот тоже провожаем. – Может я могу помочь чем-то в Москве? У меня связи есть ..., – сказал и запнулся, как-то звучало это непристойно в этом кругу. – Нет. Думаю – не нужно. Они в гостинице будут, с тренером. Все организовано, – чуток растерянно отвечал Юрий, – Ань, ничего ведь в Москве не нужно им? Она оглянулась, увидела Алексея, мило улыбнулась. – В Москве? Нужно. Хорошо сыграть в футбол им нужно. Постараться. Не волнуйся так, Юр. Все хорошо будет. И тут Алексей увидел, что Юрий, и правда, волнуется. Он трёт руки, сжимает губы, пристально следит за происходящим. Его позвали, он направился к тренеру, нужна была какая-то помощь. И Алексей остался рядом с Аней. – Ань, – позвал. Она оглянулась. Сейчас она была особенно хороша, хоть и обычно одета: джинсы, лёгкая куртка, тяжёлый пучок. – А ты узнала меня? – Конечно, Лёш, – подняла брови, – Мы не так уж изменились. – Значит, ты тут, да? – Тут? – кивнула, она смотрела на мужа и мальчиков. – Ты счастлива тут? В Москву не тянет? – Тянет. Не могу, сейчас бы прыгнула в поезд и – с ними. Но ведь надо приучать к самостоятельности, да? Взрослые уже, – она оглянулась, меж бровей – складка. Они говорили совсем о разном. – Я имел в виду саму не тянет? Жить там, работать... – Ааа. Нет, наверное. Хотя как-то и не думала об этом. Позовет Юрка –так хоть на край света. Но нам и тут не плохо. Вот только мальчишки разлетятся скоро. Вздыхаем иногда ... – Ань... Он хотел спросить о сыне, но тут заговорил диктор и она подняла палец, все притихли, прислушались – подавали их московский поезд на второй путь. Началась суета. Вагон Алексея был десятый, а ребята грузились в начальные вагоны. Он понял, что лишний тут, помощников было более чем достаточно, пошел к своему вагону отчего-то обиженный и злой на всю.эту ситуацию. Вообще-то, он именитый журналист. Пусть и не очень состоявшийся, но все же – писатель. Столичный гость. А сейчас все носятся вокруг сопливых пацанов. В Москву они едут, как на праздник. Проиграют, наверняка... Чему можно научить детей здесь – в этой глухой провинции среди болот? Вот если б это был его сын ... А ведь какой парень! Симпатичный, умный, уважительный... И отец говорит уже возглавляет поисковиков. В Москве таким – дорога в будущее, в том числе и в спорт, а тут ... Но ещё не всё было потеряно – он поедет в поезде с сыном. Он поговорит с ним, признается, что он – его отец, расскажет о перспективах. Надо продумать все. Если мать и говорила ему, что не родной ему Юрий отец, то наверняка облила родного грязью. А может он и вовсе в неведении... Алексей тонко продумал время визита в вагоны детей. Вот они разложились, вот суета, вот ужинают. У него было время все обдумать. Пошел туда уже в девять вечера. Нет, в детских вагонах не стояла тишина, дети есть дети. – Лешка! Лешка Протасов! Тут к тебе. Алексей свесился с верхней полки, увидел кто его спрашивает, спустился вниз. Они прошли в тамбур. Состав спешил по темной равнине, только шпалы и рельсы мелькали под железнодорожными фонарями. В тамбуре было темновато, тусклый свет освещал лица. – Лёш, ты прости, что я вот так... Но не мог удержаться. Извелся весь. Разговор, знаешь ли, у меня не скорый. Много чего сказать тебе хочу. – Я знаю: Вы –мой отец. –Что? – Алексей такого не ожидал, – Как знаешь? – Да уж ... Мне мама давно рассказала, кто мой родной отец. У меня и книжка Ваша есть, уж прочёл давно. –Книжку? Это "Росы" да? Леша кивнул. – Так это ... , – теперь вся заготовленная речь Алексея сбилась, все пошло не так, – И как тебе книга? – Нормально, – кивнул, отвернувшись Леша. – Значит, вы все знали, что я... В общем ... Но я случайно у вас оказался. Честно... – Папа так и сказал: всего скорей это случайность. Он поначалу и не понял, сегодня только мама нам сказала, что это – Вы. – Так папа тоже знает? – Конечно. У нас нет секретов. Ну, разве что самую малость. – Да, я понял. Хорошая семья у вас. Понимаешь, я даже не знал, что ты родился. Так сложились обстоятельства... – Так Вас никто и не винит. И мама никогда не винила. Она хвалила Вас всегда. Говорила, что Вы – очень талантливый. А папа у меня есть. Мне и двух не было, когда они поженились. И вообще, каждый сам кузнец своей судьбы. Это было когда-то его любимое выражение. Состав, громыхая длинной подвижной лентой вагонов, вполз на мост, застучал громче. За окном проносились чугунные балки, поблескивала река. Алексею пришлось кричать: – Да, конечно-конечно. Но знаешь, я подумал ... Тебе ж – пятнадцать, учиться скоро. А я в Москве... Ну, много друзей у меня, и квартира... А я один, понимаешь. Как перст один. – Спасибо, но ничего не нужно. Мы с родителями уже все продумали, – тоже прокричал Леша. – Ну, можно и передумать. Чего вы там придумали? А у меня – все пути. Это ж Москва! Да и с деньгами неплохо ... – Нет. Не нужно. Я сам. Мне идти надо, а то тренер будет беспокоиться. До свидания! – крикнул Леша, открыл двери в вагон и исчез за ней. Дверь задвинулась за ним. Алексей остался в темноте тамбура. После грохота моста шум оборвался как-то сразу, совсем неслышным показался теперь стук колёс. Алексей стоял один в тихом уже тамбуре. Растерянный. Что делать? Догнать? Крикнуть "Сынок!" Но это как-то уж слишком смахивает на мыльную драму. И стыдно как-то перед чужим, в общем-то, парнем. И эта мысль кольнула и озарила. Чужим?! Да ... Его родной сын чужой ему. Он сам этого когда-то хотел: не думать, не знать, не вспоминать... Как кузнец ковал свою жизнь такой, какая она есть. А дом с резными наличниками, с детьми и пламенеющей геранью выковал другой кузнец. И его это –судьба, любовь и счастье. Алексей направился в свой вагон. Он шел, как пьяный. И совсем не хотелось ему возвращаться в свою пустую квартиру в притворно-деревенском стиле. Он упал на полку и долго лежал с открытыми глазами, приходя в себя. Он изменил своим принципам о том, что счастье - это обычное человеческое состояние, когда ничто не болит, ни душа, ни тело. Сейчас у него болело всё: ныло и интенсивно билось сердце, давило на виски, хотелось метаться и даже выскочить на ходу с этого поезда. Один вопрос не давал покоя: зачем судьба привела его в этот Седельск, в этот дом, к его сыну? Ну, есть же в этом какой-то смысл? Смысл ... смысл... И почему-то перед глазами встала дочка – светловолосая, замкнутая... Он ещё не потерял ее? Или, как с сыном, уже поздно? А может есть ещё шанс? А в другом вагоне на верхней полке Леша Протасов лежал, глядя в темное окно. Болтать с друзьями уже не хотелось. Он думал о том, что в его жизни обязательно будет всё, как у его родителей – хороший дом, любимое дело и дорогие чистосердечные любящие люди. И было немного жалко ему этого одинокого писателя. Автор: Рассеянный хореограф. Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях 😇

- А с каких пор тебе не нравиться, как я готовлю? – возмущенно поинтересовалась Антонина Сергеевна. - Нравится мне, - скривился Николай Андреевич, - но надоело за сорок лет! Одно и то же! Ты бы хоть книгу какую кулинарную открыла! - Я тебе сейчас так открою, что ты букварю радоваться будешь! А не с того ты нос от моей готовки воротишь, что Галкиной попробовал? - Ну, так, пробу снял! – расплылся в улыбке Николай Андреевич. – Должен же я знать, чем она сына моего с внуками кормит! - Узнал? Понравилось? А мне теперь с невесткой ругаться? – накинулась Антонина Сергеевна на мужа. – Спокойно же жили! Нет, надо было тебе ее кастрюли подчистить! - Я должен был испробовать альтернативную готовку! – ввернул умное слово Николай Андреевич. – А то всю жизнь, только то, что ты готовишь! А вдруг там амброзия с нектаром? - Кто там? – нахмурилась Антонина Сергеевна. - Темнота ты! Ни слов, ни кулинарии не знаешь! Потому, наверное, меня к своим сестрам на праздники не берешь, чтобы я там нормально не подхарчился! И к приятелям не пускаешь, чтобы меня там не прикормили! В столовку я сам не пойду, не враг своему желудку! А невесткина стряпня, считай, законное окно в мир высокой кухни! - Я тебе сейчас такую высокую кухню устрою! Загоню на чердак, да как посажу на хлеб да воду! – пригрозила Антонина Сергеевна. – Ты у меня тогда овсянке на воде без соли и сахара рад будешь! - Чего это ты мне угрожаешь? И кому? Мужу родному! Совесть бы поимела! – обиделся Николай Андреевич. – А я вот как возьму, да как с тобой разведусь! Да как перейду на сторону сына! Будешь знать! А я еще по всей деревне расскажу, что ушел от тебя, что ты меня кормишь плохо! - Ой, уйдет он! – воскликнула Антонина Сергеевна. – Так тебя там и ждут! Особенно Галка тебя ждет, не дождется! Она ж ко мне пришла, чтобы я тебя к ее холодильнику не подпускала! Не те у них доходы, чтобы еще и тебя, прог.ло.та, выкармливать! Так что, сиди и не чирикай! - А вот буду чирикать! – уверенно заявил Николай Андреевич. – Она к тебе пришла, потому что я ей ущерб материальный принес! А если я к сыну перейду, то я Галке буду зарплату отдавать, а не тебе! А уж с моей зарплаты она меня прокормит! Угроза была серьезная, а характер своего мужа Антонина Сергеевна знала хорошо. Если уж разойдется, то сделает, как сказал. Потом, возможно, сожалеть будет, но от своего решения не отступится. И вопрос надо было решать с другого края. - Значит, так! – строго сказала Антонина Сергеевна. – Бери карточку и езжай в город! Купи там ту кулинарную книгу, по которой мне для тебя готовить! Но имей в виду, ты мне помогать будешь! - Вот с этого бы ты и начала! – обрадовался Николай Андреевич. И его сдуло в три минуты. Шутка ли! Карточку дали, в город отправили! Там же можно на вокзале в кафешку зайти на предмет перекуса! - Галка! – крикнула Антонина Сергеевна на сынову половину дома. – Пошли, доругиваться будем, а потом мириться! - А сразу помириться нельзя? – спросила Галя, выйдя на общую кухню. - Закон жанра требует, - развела руками Антонина Сергеевна. - Ну, раз надо, - Галя пожала плечами. – Начинайте! - Что ж ты моего мужика прикармливаешь? Совести у тебя нет! Сначала сыночка любимого и единственного от материнского сердца оторвала, а теперь еще и мужа решила свести! – заголосила Антонина Сергеевна. Она могла позволить себе громкие высказывания, потому что дома никого не было, а законы жанра, как говорилось выше, требовали. Галя включилась, будто заранее готовилась: - Да на кой он мне сдался! Мне бы своего мужа да деток прокормить! А тут явился, гость нежданный, в холодильнике так пошуровал, что потом пришлось в магазин бежать! А деньги-то я не печатаю! Вы бы мужа своего кормили бы лучше, чтобы он нас не объедал! А то ж я как наготовлю, а он, тут как тут! И с ложкой со своей, да с вилкой! И как пробу снимет, что полкастрюли, как корова яз.ыком слизала! А муж мой любимый с работы придет, чем мне его кормить? Любовью? Так уж накормила! Деток двое! И тоже ж есть хотят, с го.лоду стол грызут, ложками барабанят! Поймала бы за руку этого дегустатора, я б ему ..., чтобы с горшка месяц не слезал. Антонина Сергеевна улыбнулась. Любила она с невесткой поскандалить. Интересно, образно, но без злобы. Прямо, песня на два голоса ко всеобщему удовольствию. - Галочка, - Антонина Сергеевна ласково улыбаясь, похлопала по соседнему стулу, - надо моего деятеля проучить! - Ваш муж, вам и решать, - ответила Галя. – Мне-то он свекор! А если Степа узнает, что его папу обижаю? Мне с какой стороны в доме проблемы? - Ты ж у нас в деревне вся медицина! Знаешь, как с человечком можно обойтись, чтобы он свет белый невзлюбил! А я со своей стороны буду тебе очень благодарна! - Я могу, - кивнула Галя. – Я еще и не такое могу! Но вы ж его отправили за кулинарной книгой! - И что? Буду я еще ему выготавливаться! Но мне надо, чтобы его от твоей готовки отвернуло! Ты ж сама жаловаться пришла! А я, считай, помощь тебе предлагаю: прикрытие для праведной мести! Считай, индульгенцию выписала! Но только учти, сильно мне моего деда не повреди! Он хоть тот еще юморист, а все равно мой! Родной! - Ладно, - согласилась Галя. – Контрразведка работает! Но, когда он, так сказать, недовольным станет, вы ж меня поддержите! - И поддержу, и отблагодарю! – пообещала Антонина Сергеевна. Что такое молодая семья? Это много любви, много нежности и ласки, и очень мало денег! Это в городе, кого молодого не спроси, все сплошь бизнесмены да предприниматели! А Степа с Галей были простыми деревенскими жителями. Он выучился на механика и занимался колхозными тракторами и комбайнами, а Галя заведовала фельдшерским пунктом, хоть и была медсестрой. И, если Степа вернулся в родную деревню, то Галю распределили, куда Макар телят не гонял. Но это и стало их судьбой, потому как на ниве мелкой травмы они и познакомились. А Степа, как увидел Галю в белом халатике, так сразу замуж позвал. - Ходить буду каждый день, пока не согласишься! А если на кого другого посмотришь, так ему уже даже твоя помощь не понадобится! Год он за ней ухаживал, пока Галя не сдалась. Хотя, как сдалась? Влюбилась! Не могла не влюбиться! Хороший был Степа! Добрый, отзывчивый, трудолюбивый, честный! Потому-то денег особых и не имел. Свадьбу сыграли, как полагается, широкую и громкую. Правда, родня Галины четыре дня добиралась. Но, для такого случая можно было и покиснуть в общем вагоне. А жить молодые стали в доме родителей Степы. Но тут сразу встал вопрос: - Как жить будем? – поинтересовалась новоиспеченная свекровь. – Одним хозяйством или каждый сам? - А чего тут думать? – вмешался свекор. – Они молодые, пусть живут отдельно! - И куда нам пойти? – спросил Степа у отца. - Чего ходить? – усмехнулся Николай Андреевич. – Этот дом, когда строился, на две семьи рассчитан был! А когда одна осталась, две перегородки всего и снесли! Так их вернуть – пара пустяков! Кухня общая. А санузел в пристрое дальше! Отлично выйдет, что две семьи! Крыша одна, а все равно каждый сам по себе! Зажили, как решили. Но пришлось, конечно, по горячим следам быт организовывать. Галя до этого в общежитии от колхоза жила, поэтому большого скарба не имела. А свекровь не сильно-то расщедрилась своими богатствами делиться. - Невестка должна с приданым приходить, а не свекровкины сбережения дербанить! Взяли в кредит холодильник, микроволновку, да посуды до кучи. Ну, и потом иногда докупали по необходимости. А вообще, зажили. Без мелких неурядиц и стычек на общей кухне не обходилось. Но, как говориться, иногда спустить парок полезно для тонуса. Так отношения были, когда потеплее, когда попрохладнее, но до большого конфликта ни разу не доходило. Он, конфликт, в смысле, ждал впереди. А подкрался, когда деткам Гали и Степы исполнилось четыре года и девять лет. Приготовила Галя, значит, ужин на семью, а тут срочный вызов в соседнюю деревню. Ну, Галя записку чиркнула, кашу гречневую в одеяло закутала, чтобы Степа горячего поел, да детей накормил, и полетела. А когда вернулась, Степа ее с претензией встретил: - Ты совесть имеешь? Работа работой, а о семье забывать-то нельзя! Я с работы пришел, детей из сада и школы забрал, а нам и поужинать нечем! - Как нечем? – удивилась Галя. – Я ж готовила! - Я не знаю, что ты там готовила, а мы в холодильник полезли, думали бутербродов наделать, а и там шаром покати! Ни колбасы, ни сыра, ни масла! Галя, ты бы хозяйству внимание уделила! А вот это уже было подозрительно! Гале неделю назад зарплату перечислили, так она в райцентр ездила, чтобы холодильник забить. И забила! Дорого забила! Да, за неделю подъели, но уж сухой колбасы, да сыра с маслом, там еще было достаточно! На три дня, так точно! На кого было думать? Посторонние бы так не пришли, чтобы перекусить, пока хозяева в отлучке. Свекровь для себя и мужа сама готовит. А к Галиному холодильнику, да к ее кастрюлькам, вообще не подходит! Даже если на плите сбегает, она ни огонь меньше сделает, ни крышку приоткроет, а кричит на весь дом, что у Гали все убегает! Сам Степа до скандала на ровном месте не стал бы опускаться. В смысле, что сам все оприходовал, а потом претензией душу кривит. И остается один подозреваемый! Свекор! А потому что больше вообще некому! На первый раз Галя смолчала. На второй напряглась, на третий разозлилась. Да не для того она покупает продукты в райцентре, мотаясь туда-сюда, чтобы свекра выкармливать! Да и у плиты стоит, всякое интересное готовя, чтобы мужа и детей побаловать, совсем не для того, что свекор потом вызывал недовольство свекрови, воротя нос от ее обедов и ужинов. На предъявленные обвинения Николай Андреевич отреагировал громогласно, уверяя, что поклеп это и провокация! А он ни сном, ни духом, и вообще, на кой ему это все сдалось! - Где ваши доказательства? – вопрошал он. – А нет у вас доказательств! А если и так, тебе что, жалко, что ли? Не для чужого человека, а для свекра родного! - Так вы бы хоть что-то в тот холодильник положили, чтобы из него так бессовестно таскать! – ответила Галя. - Не пойман, не вор! – ответил Николай Андреевич. – А жадничать – плохо! Гале ничего не оставалось, как пойти к свекрови. - Мы, знаете ли, в деньгах не купаемся! А если я стараюсь покупать для мужа и детей что-то деликатесное, так это я для них покупаю, а не для мужа вашего! Антонина Сергеевна вызверилась на тему, нечего для родственника жалеть! - А если тебе жалко, так ты и скажи! - Да, мне жалко! – честно ответила Галя. – Я работаю, Степа работает! Детей у нас двое! Внуки ваши! А муж ваш, так выходит, объедает их за здорово живешь! И что, это нормально? Разошлись с обидой друг на друга. А потом свекор свекрови претензию предъявил, что готовит она плохо! Вот бы у невестки поучилась, а то есть невозможно! И отважилась Антонина Сергеевна на крайние меры, чтобы мужа приструнить. Но приструнить было мало. Надо было отселять молодых, потому что коз..лик, раз в огород пошел, его уже оттуда не выгнать! А если выгонишь, так он другую тропку протопчет. Но, пока на повестке была месть! *** Если бы Галя не стала медсестрой, ей нужно было идти в военные командиры! В уме и стратегии ей способностей было не занимать. А как медику, могла она сотворить такое, что ни одному организму бы не понравилось. Но не с бухты же барахты устраивать показательную по..рку? Нарисовала она на холодильнике пентаграмму и во всеуслышание объявила: - Налагаю заклятье! Кто из холодильника подкормится без моего на то разрешения, того ждет участь страшная! А дозволяю я только мужу своему и детям родненьким! Пару свечей спалила, потом пучок полыни, а в довершении, для пущего эффекта, пять минут половником в медный таз колотила. Николай Андреевич перекрестился, сплюнул через левое плечо, заколол булавку под майку, а штаны вывернул наизнанку. И вот в таком виде, отведя чужую магию и сглаз, взялся за ручку холодильника невестки и сына. Порубал буженины, закусил помидорками черри, шарик моцареллы в рот вкинул. Зажмурился от удовольствия, что тот кот на солнышке, да и отправился по своим делам. - И ничего со мной не будет! – самодовольно произнес он. - Ага, конечно! – Галя проводила его недобрым взглядом. Она убрала из холодильника «заряженные» продукты и проговорила зло: - Да покарает тебя богиня Фармакология! А свекор вытащил джек-пот! Рвотное, слабительное и еще один препаратик, который вызывает учащенное сердцебиение. Ну и пошла следом, чтобы свекру помочь, если его жизни начнет что-то угрожать. Свекровь вдовой делать не хотелось… Когда Николая Андреевича начало полоскать со всех сторон, он только калитку переступил, чтобы прогуляться перед сном. Это нужно было видеть! Хотя зрелище было еще то! А Галя, когда увидела, что свекру уже, по большому счету, ничего не угрожает, сказала: - Что, душа не принимает завороженных продуктов? А, между прочим, я предупреждала! В бане Николай Андреевич парился один. И вещи свои отстирывал сам. И все время поминал чью-то маму, бабушку и прабабушку. И что невестка у него из того же семени! И не дай Бог… Ну и так далее. Свекровь свое слово сдержала. Неизвестно откуда, но она достала два миллиона и выдала Гале, чтобы они с мужем и детьми могли начать строительство своего дома. - И желательно в другой деревне! – намекнула свекровь. – А денег я еще дам, когда у меня срок по вкладу выйдет! И хорошо, что все хорошо закончилось! Свекровь к семье сына в гости ездила, а свекор зарекся. - Я лучше землю есть буду, чем хоть что-то из ее рук! Ведьма она! Как есть, ведьма! Автор: Захаренко Виталий. Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях 😇

— Галина! Доброго здоровья! Возьмите к обеду, очень вас прошу! — продавец по имени Андро узнал женщину, улыбнулся ей, помахал рукой, потом протянул пучок укропа. Галя, учитель по профессии, живет здесь, в Ступино, в небольшом деревянном домике практически всё лето, выращивает георгины, ромашки, пионы и лилии. Боже, какие у Гали лилии! А яблони! Это ещё её прадед сажал, так и растут, каждый год урожай на славу. Муж Галочки, Александр, и сын Мишка приезжают к ней на выходные. Саша работает, а взрослый Михаил в Ступино скучает, бывает наездами, пошумит и пропадает, но молодец, мать не забывает, помогает, если что нужно! Галина обычно приходит за продуктами вместе с супругом, он стоит в стороне, курит, пока она набирает с прилавка овощи и фрукты, беседует с Андро, смеется. У галочки очень красивый смех, девичий, легкий, кажется, что она очень счастлива. Потом подходит Александр, поджав губы, рассматривает товар, хмурится. — Сколько? — цедит он, брезгливо отталкивая протянутый ему Андро лимон. Андро всегда угощает «своих» покупателей чем–то вкусным, особенным. Но Саша не берет, ещё платить заставят! — Сколько ты хочешь за всё это? — повторяет свой вопрос мужчина. Галя смущенно отворачивается, ей неудобно, что муж вот так свысока разговаривает с хорошим человеком. — Саш, давай, я сама заплачу, а ты сумки возьми, — краснея, говорит она, вынимает из кармана жакета кошелек, отсчитывает деньги… — Да… Такая красивая женщина, а муж не уважает! Как же так?! — возмущается, глядя им вслед, Андро. Галина несет пакет с огурцами и картошкой, а Саша, поводя головой, как будто ему сводит шею, повесил на плечо авоську с клубникой и помидорами. Авоська бьется по его спине. — Все ягоды подавит, шайтан! — обижается Андро. — Ну что же это такое?!.. Галя и Саша женаты уже давно, их сыну двадцать один год, у него уже своя, отдельная жизнь, только квартируется до сих пор с родителями. А у них все мирно, однообразно, предсказуемо. Галя приходит домой пораньше, делает какие–то дела, суетится, потом кормит ужином своих мужчин. Те едят молча, жадно, скупо кивая, если вкусно, а если блюдо не удалось, Мишка вздыхает, а Саша отталкивает тарелку. — Я, Галка, такое есть не стану. Выкидывай! — говорит он, потом, видя, что супруга расстроилась, добавляет мягче: — Да с каждым бывает, Галчонок! Мясо порченое подсунули тебе, все эти торгаши на рынках — через один воры и пройдохи. Выбрось и не морочь голову! Он даже как–то неловко гладит Галю по спине, утешает. Галина вздыхает и, обернувшись, улыбается ему. — Ладно, Саш, извини. Может тогда яичницу пожарить? Он соглашается, просит подать в комнату. — Я пока телек посмотрю. Устал сегодня, спину ломит, прилягу на диван, — поясняет свой уход Саша. А Галочке не сложно подать и на диван, раз спина–то у мужа болит. Она его любит, не так, как раньше, конечно, остыло всё, успокоилось, но всё равно любит. Ну или просто живет и другой жизни себе уже не представляет. Вон, сын растет, у него теперь пусть жизнь будет, а у Гали с мужем уже, считай, прошла. Ну или почти… … Сегодня Галя отпросилась с работы, срочно нашла себе замену и приехала в Ступино. Ей позвонила соседка, Антонина Петровна, сказала, что на участке хлещет вода и перекрыть её нет никакой возможности. — Как нет возможности, теть Тонь?! У нас вентиль у калитки, там ещё «бабочка» красная приделана! Поищите, пожалуйста, я не могу приехать, у меня же работа… — зашептала в трубку сотового Галочка, оглянулась на сидящих в учительской коллег. — Нет, Галя, не могу. Приезжайте, перекрывайте. Некогда мне чужие краны чинить. И потом… Потом не работает он, вот! Извини, у меня дела. Дела у меня, слышишь? И окно у вас открыто, не воры ли забрались? — И бросила трубку. Галина пробовала дозвониться мужу, но так и не смогла, провела ещё два урока, уговорила подругу подменить её и поспешила на вокзал… Господи, как тихо в Ступино осенью, покойно. Дачники разъехались, не кричит нигде радио, не шумят косилки, не смеются гости, сидя за большими столами в беседках… Только где–то стучат молотками рабочие, надеясь успеть до заморозков сделать крышу, кто–то жжет листву, пахнет чуть резковато, едко, но приятно. Галя на минутку замерла, любуясь осыпанной красными ягодами рябиной и чуть сморщенными, похожими на миниатюрные гранаты, плоды шиповника, потом снова быстро зашагала по дороге к участку. Вон уже показался из–за зарослей боярышника их голубенький, с белыми резными кружевами наличников домик, низенькое покосившееся крылечко, бочка с водой. Окошко на кухне почему–то было действительно открыто, и из него полоскалось по ветру веселое голубое полотно занавески. — Забыли что ли закрыть? Поспешила я, конечно, с отъездом, в суматохе всё как–то… — подумала Галина, потом принялась вспоминать, где лежат гаечные ключи. Если кран сломался, то придется быстро чинить. Или просто отключить весь участок, но тогда как же теплица? Саша сделал автоматический полив, нужно только, чтобы была вода… С этими мыслями Галина подошла ближе, к забору, с удивлением увидела машину супруга в распахнутом настежь гараже, хотела позвать Сашу, но так и не окликнула его, встала на мысочки, принялась рассматривать что–то на участке, потом резко дернулась, как будто её ударили по спине хлыстом, нахмурилась, сглотнула так, как будто взяла в рот что–то кислое, поморщилась, закусила губу и, развернувшись, быстро пошла прочь. Её, кажется, кто–то окликнул, но Галя не обернулась, даже не помнила, как дошла до станции, купила обратный билет, доехала до Москвы, потом нырнула в метро. Ей что–то говорили, но она не слышала. Не до того сейчас… … — Мам! Мам, я дома, — ввалился в прихожую Мишка, бросил на полку ключи, зашебаршил пакетом, вынимая продукты. — Мам, купил всё! В холодильник положить? Галина была в ванной, Миша прислушался, оттуда доносился шум воды и, кажется, работала стиральная машинка. Галя едва успела вернуться до прихода сына, убежала в ванную, как только услышала, что он открывает дверь. Он не должен видеть её такой. Она ещё постояла, глядя на себя в зеркало, наклонилась над раковиной, плеснула себе в лицо воды, холодной, пахнущей хлоркой, взяла с крючка полотенце, вытерлась. — Мишка, милый, а я вот пораньше освободилась, зашла в парикмахерскую, потом домой… Ты голодный? Я сейчас разогрею. А хлеб ты купил? И… Она говорила быстро, смеялась даже чему–то, отворачивалась. А сын всё заглядывал ей в лицо, настырно и безотвязно. Миша всегда её чувствовал, даже если она пыталась смеяться, шутила и говорила о ерунде. А он понимал, что у мамы на душе скребутся кошки, подходил и крепко–крепко обнимал… Только бы сейчас ничего не понял! Как же она ему скажет–то?! Нет… Не скажет. И точка. — Хлеб я купил. Вон, на столе же. Ма, ты чего? — Сын опять «вот так» смотрел на неё. — Я? Ничего. Просто пришла пораньше, вот, умылась. Ты подожди немножко, сейчас буду тебя кормить. Сейчас! — Галина потрепала Мишку по волосам, едва дотянулась, чтобы поцеловать в щеку. Сын послушно наклонился. От мамы пахло духами, немного мылом, а глаза были очень грустные. —Укроп какой! Как у Андро! — с удовольствием хрустел веточкой Миша, наблюдая, как мама, развязав тесемки фартука, снимает его, привычным жестом поправляет прическу и садится на против него. — Да ну что ты… На рынке он у всех одинаковый. Ты ешь, а то котлеты остынут. Ешь! — Галочка подвинула тарелку, тоже стала ужинать. — Отец когда приедет? Мне с ним насчет мотоцикла поговорить надо. Сосед, Николай Андреевич, мне свой мотик отдать обещал. Вот, хочу с папой обсудить, — пояснил Миша. — Папа? Не знаю. на работе он… Когда–то придет, — рассеянно ответила Галя, опять вскочила, хотела поставить греться чайник, но тут вдруг закружилась голова. У неё теперь часто так бывало, наверное, давление. — Ма, ты что? Ты падаешь? Мам! — парень поддержал мать за плечи, усадил обратно за стол. — Совсем довела тебя эта мелочь! Не работа, а черти что! — кипятился он на правах мужчины в этом доме, пусть не первого, но мужчины. — Ты во сколько вчера легла? Думаешь, я не слышал, что в три? А я всё слышал. Мама, так нельзя, ты должна высыпаться, а то заболеешь. Ты мне всегда так говорила, а сама?! Кому нужны эти жертвы, эти тетрадки, отметки? Ну что ты молчишь?! Миша отчитывал мать так, как когда–то выговорила ей бабушка Поля, мамина мама. Приехав к ним в гости и увидев заморенную Галю, которая тогда работала в школе в две смены, Полина Семеновна расходилась ни на шутку, ругала дочь, зятя, даже трехлетнему Мишке доставалось за пятно на рубашонке или разбросанные игрушки. Бабушки нет, а ее голос до сих пор у Мишки в голове… — Я разве молчу? Миш, я ем, — как будто весело ответила Галя. — Спасибо за чай. Мишук, а, может, на Новый год поедем куда–нибудь? Сын замер, не донеся чашку до губ. — В смысле? Мы же на дачу всегда… Чтобы в родных стенах и на свежем воздухе, так сказать, встретить и проводить… — прохрипел он, откашлялся, положил в рот конфету. Мишка был жуткий сластена. Баба Поля его за это ругала, а папина мама, баба Даша, наоборот, приносила сладости мешками, только бы внуку было радостно. Бабушки спорили, не разговаривали друг с другом месяцами, а их мужья только вздыхали. Что поделать, бабье племя такое — единственный внук, как же его поделить?!.. — А я больше не хочу на дачу. Ну сколько можно?! Найдем дом отдыха, забронируем, в тепле, в уюте… — пожала плечами Галина, сделала ещё один глоток чая. Мишка любил наблюдать, как мама пьет чай. Было в этом что–то успокаивающее, родное, домашнее. Она, её легкий халат, тапочки с ромашками на мысочках, чашка с блюдцем, кобальтовая, от сервиза... Мамины пальцы, тонкие, ухоженные, берут эту чашечку за ручку, нежно, аккуратно подносят ко рту, мама делает глоток и улыбается. Ей хорошо, а значит, хорошо и Мише. Но не сегодня. — Миш, ты иди, я сама всё помою. Иди, отдыхай! — Галя принялась суетливо убирать со стола, почти вытолкала сына из кухни. Тот вяло посопротивлялся и ушёл к себе в комнату… Он не слышал, что кто–то позвонил в дверь, что мама с кем–то разговаривала, даже, кажется, ругалась. Миша уснул и всё пропустил… Александр вернулся ближе к девяти вечера, шумно хлопнул дверью, скинул ботинки, потянулся, зевнул, глядя на своё отражение в зеркале. — Галка! Миша! Есть кто живой? Я дома! Чего не встречаете? — крикнул он, выругался, споткнувшись о ботинки сына, прошел сразу на кухню. Там горел свет. Галина стояла у плиты, кажется, варила кашу. — Привет! — гаркнул ей муж, сел за стол. — Покормишь? Галина вздрогнула, привернула конфорку. — Привет, Саша. Что же ты так поздно? Я тебе звонила, звонила… — Да на работе задержали. Совещание, и мне надо быть обязательно. Потом у начальника битый час в кабинете просидели, он всё никак не мог сметы подписать. Я не знаю, как такие люди — без ума, без разума — на высоких постах сидят! — возмущенно ответил Александр, подвинул к себе тарелку с ужином. — А кто же там должен сидеть? — поинтересовалась Галя. Мужчина даже подавился. Кажется, ответ очевиден! — Галь, ты чего? — наконец спросил он. — Ничего. Я была на даче, Саша. — При чем тут дача? Мы же вместе ездили в воскресенье, забыла что ли чего? Я не поеду, слышишь? У меня работа, объект новый, надо рассчитать… Занят! — Не в воскресенье. Сегодня была. Я видела тебя и эту женщину. Саш, это же гадко, понимаешь? — Галя обернулась, устало посмотрела на мужа. — Это дача моих родителей, моей бабушки. А ты там… Да как ты вообще посмел?! Что, нигде больше угла не нашлось? — Она вдруг схватила тряпку, как будто хотела ударить Сашеньку по лицу, тот откинулся на стуле. Но Галя просто вытерла ею стол, усмехнулась. — Ты должен уйти от нас с Мишей. Сегодня же. Сашка сначала смотрел на жену недоуменно. Какая дача, как она там оказалась, она же на работе, в этой своей школе! Саша все продумал, забрал накануне ключи из её сумки, позвонил Наденьке, велел взять кое–какие вещи, встретил её, вместе поехали, Надя же не знает, где у него дача. У НЕГО! Да мало ли, чья это была раньше халупа?! А кто там горбатился, кто пол менял, водопровод делал, кто забор новый ставил? Он, Саша. Значит, и дача его, а не Галкина! Но как она туда попала? Сегодня, в разгар рабочей недели… И вот говорит, чтобы он ушёл… Куда же он пойдет?! — Что ты несешь, Галина?! С чего я должен уходить, куда?! Что ты там видела, на даче этой проклятой?! — возмущенно ударил он кулаком по столу. — Всё видела. Ты знаешь, крылечко у нас хорошее, от калитки просматривается. А теперь ты доешь, соберешь вещи, попрощаешься с сыном и уйдешь, понял? И Мише расскажешь, почему уходишь. Сам скажешь! — Галя отвернулась к окну. На улице было уже темно, в отражении она видела, как вытянулось лицо мужа, как он нервно ковырялся в тарелке. — А что, собственно, произошло? — после некоторого молчания и сопения спросил он. — Да, я был на даче, с женщиной. Ну и что? Галчонок, это всё ерунда на постном масле! Глупая, ты что, приревновала? Да я просто ей луковицы гладиолусов отдавал, Наде–то! — Я видела, как ты ей луковицы отдавал. Знакомо очень, — усмехнулась Галя. — Надя, говоришь? И что же в ней такого? Чего тебе не хватает тут? — Галка сорвалась на крик, кинула на пол тарелку, та разбилась, Саша вздрогнул, подобрался весь, подтянул вверх ноги. — И так всё для тебя, всё, как ты любишь! Даже прописку тебе тут сделали, а то ты, бедный, чувствовал себя «на птичьих правах», вечером тенями ходим с Мишкой, чтобы не побеспокоить, ты же у нас устал, лежишь, голова у тебя болит. По выходным мать твоя приезжает, всю душу мне вынимает, то не так, это не так. «Ох, мой Саша такой бледный! Уработался совсем!» — передразнила Галина свекровь. — А хочешь, я ей расскажу, почему ты такой бледненький? Ей понравится! Позвонить, чтобы к новой невестке готовилась? Только, пожалуй, та твоя, «дачная», к ней в больницу ездить не станет, если что, бульоном кормить и ноги бинтами перевязывать тоже не будет. Да как ты посмел, Саша, в наш дом, где Мишка вырос, откуда, собственно, мы его и привезли, притащить ту, чужую?! Ненавижу тебя! Ненавижу! Она хватила второй тарелкой об пол. Гале даже понравилось, как муж втягивает голову в плечи при звуке бьющейся посуды, как со страхом на неё смотрит. — Галя! Галочка, ты чего?! — Саша встал, медленно подошел к жене, протянул руки, хотел обнять, но она вырвалась. — Галчонок! Да это всё пустое! Ну я же мужик, ты пойми, иногда хочется же… А ты постоянно устаешь, не дождешься от тебя ласки, внимания. Да погоди, не бей! Выслушай! — поймал он её руку, мягко опустил. — Ну плотское же не отменишь, Галя! А люблю я только тебя, моя хорошая! Надька… Она ж д у р а! У нее только тело пышное, а мозг как у куренка. Ошибся я, повелся на удовольствия, потому что сил больше нет, пашу, как лошадь и… — Как козлик. — Что? — сбился Саша. — Как к о з е л, говорю, травку щиплешь. Так что там Надя, говоришь? Глупая совсем? — вскинула бровки Галочка. Ей и правда показалось, что муж стал похожим на четвероногое животное, только бородки не хватает. — Не обзывайся, Галя. Это отвратительно, ты же педагог! Надежда — это минутная слабость, я мужчина, и мне свойственно так ошибаться. Да она даже в «этих» делах, — Сашенька хищно окинул взглядом Галину фигуру. женщина поплотнее запахнула халат, затянула поясок, — тебе проигрывает. Надька — разгульная женщина, к каждому на шею вешается, умеет окрутить, а я поддался. Каюсь. И готовит она скверно, у меня потом такая изжога от её оладий случилась, еле доехал до тебя, Галочка! И я её уволю, слышишь?! Ну не я, а начальник, я попрошу, наговорю на неё всего, и её уволят. Не место в нашем коллективе таким падшим женщинам! Так что, Галя, зря ты волнуешься. Я тебя любил и люблю. И хватит об этом. Налей–ка мне лучше чаю! Мужчина взял Галину чашечку, синюю, с золотой каемкой по верху, протянул жене, но тут кто–то налетел на него сзади, стал бить по спине кулачками, кричать и плакать. Чашка выпала из ослабевших Сашиных рук, упала на пол, разбилась. Сашка испуганно обернулся. Перед ним стояла Надя, зареванная, злая, с потекшей по щекам тушью, ну сущая ведьма. — Ты что тут делаешь?! — прошептал мужчина, отступил на пару шагов. — А она, Саш, пришла тебя у меня забирать. Так и сказала, хочу, мол, вашего Сашу себе. Я молодая, он меня любит, а вы, ну то есть, Саш, я, для тебя обуза. У вас впереди счастливая семейная жизнь, а у нас только старость с больничными «утками». Так что вот, говорит, отдайте. Саш, я тебя отдаю. Уходите оба! — пояснила Галина. Она вот–вот упадет в обморок, хоть бы кто–то всё это прекратил, а то очень больно… Надя опять ругалась, цепляясь за рубашку Александра, тот шарахался от её длинных ногтей, падали на пол стулья, потом откуда–то появился Мишка и сосед, дядя Лёша. Они вытолкали Надежду и Галиного мужа в коридор, потом Михаил собрал в большую спортивную сумку отцовские вещи, выбросил и её на лестницу. Нади там уже не было, она убежала плакать к подруге. А Сашка послушно ждал. — Ключи от машины дай! — велел он сыну. — Пешком ходи, раз молодой такой! — огрызнулся Мишка и захлопнул дверь перед носом отца. А потом он опустился на пол рядом с матерью. Она некрасиво, как кукла, вытянула вперед ноги, повисла над ними уснувшей марионеткой и плакала беззвучно, только слезы капали не Мишкины руки. — Мама! Мамочка! Ну что ты! Ты у меня самая лучшая, самая–самая, слышишь?! И я тебя очень люблю, я никогда тебя не предам! Не плачь, мама! Ну что же ты мне ничего не сказала?! И откуда у нас взялась эта женщина? Я всё пропустил… Надежда раньше уехала с дачи. Она видела, как Галина стояла у калитки, какое у неё было растерянное, ужасно старое лицо, и решила, что отвоевать мужика у такой рохли проще простого. Саша Надю любит, он много раз это говорил, да и ласковый он такой, как только по любви бывает! Сашу скоро повысят, а значит, Надя выйдет замуж уже за заместителя начальника, это очень хорошо. Но надо же как–то по–людски все провернуть, надо поговорить с этой Галкой. Надюша узнала адрес, прямо с дачи, восторженная, ещё румяная от поцелуев, поехала к сопернице, даже торт по дороге купила, постояла у подъезда, юркнула за каким–то стариком внутрь, позвонила в дверь и… И растерялась. Галина стояла перед ней такая уверенная, строгая, «училка» до мозга костей, а Наденьке всего–то двадцать семь, она робкая, воздушная, сердечко–то как зашлось испуганно… Надя сглотнула, представилась, Галя разрешила ей зайти. У Галки милая, уютная кухня, чистенькая, светлая. А Надя снимает комнату у древней старухи. Та дерет с девчонки немерено денег. Несправедливо! — … Так вы отдадите мне его? — наконец, после долгих объяснений, спросила Надя. Галя вцепилась в край занавески, закусила губу, стало больно, во рту появился привкус железа. — Забирайте, конечно. Ну не козлик же он у меня на привязи! Только я вас хотела предупредить… — Галя не договорила, потому что как раз вернулся муж, и она предложила Наде подождать пока в соседней комнате, а потом они бы втроем сели и всё решили… … — Мама, что же ты плачешь, а? Мамочка… — Мишка зарылся в мамины волосы носом, втянул их запах, пошевелил ноздрями, как лошадь. — Миш, понимаешь, у нас, то есть у меня, будет ребенок. Ну а как же теперь, если отец нас предал, а? Я узнала недавно, и я старая, конечно, но я всё же хочу, чтобы этот ребенок родился. Я его уже люблю. Только ты не бросай меня, Миш, хотя бы пока он не родится…Я не знаю, как дальше жить. Но я разберусь, я сосредоточусь. Просто пока никак не получается. Миша… — Галя понимала, что валить всё на Мишку не педагогично, совершенно нельзя и нехорошо, он же сам ещё ребенок, но у неё больше никого не было… Мишино лицо вытянулось, он присвистнул, почесал макушку, сглотнул, потом улыбнулся и опять присвистнул. — Это чего ж, у меня будет брат? — спросил он. — Почему обязательно брат, Миша?! Сестра тоже может быть. Я очень хотела девочку, но никак не… Словом, ты не расстроишься, если родится девочка? — шепотом спросила Галина. Он не расстроится. Он будет очень рад, потому что у всех его друзей есть сестры или братья, и это очень круто!.. … Галину выписали из роддома в конце мая. Мишка, в костюме, смешной, даже постригся ради такого дела, стоял с цветами и переминался с ноги на ногу. Он встречал маму и сестру. Как только Галя вышла из выписной, медленно, осторожно, потому что внутри все еще болело, он сунул цветы первой попавшейся медсестре, подошел к матери, растерянно посмотрел на неё. — Мам, я тебя люблю! — наконец сказал он, глядя на сердитый комочек у нее на руках. комочек что–то вякнул, потом тоже посмотрел на Мишу. Так началась новая любовь, совершенно непонятная, взрывная, шумная, с возней и ссорами, но безумно крепкая любовь Вареньки и Мишки, сестры и её старшего брата. Если одна любовь умерла, то другая должна родиться! — И я тебя люблю, сынок. Возьми, пожалуйста, Варюшу, — попросила Галина. Миша сначала замотал головой, испугался. Но потом собрался с духом, подхватил Варьку, подмигнул ей, она отвернулась. — Ма, я ей не понравился… — Понравился, просто она стесняется, — пояснила Галя. — Поехали домой, пожалуйста, а? Дома их ждала баба Даша. Она убралась, помогла накануне Мишке всё приготовить, затарила холодильник едой и теперь тихонько ждала, не выгонит ли её бывшая невестка. Галя не выгнала. Варя же внучка, а у внучки должна быть бабушка. А дальше время покажет… Александр после развода пару раз приходил к Галине, просился обратно, потом уехал в другой город, оттуда присылал алименты на Варюшку. К самой девочке его не подпускал Миша, гнал, замахивался кулаками. Саша на рожон не лез, да и не надо ему это. Пусть сами там с младенцами сюсюкают. А уж он проживет! В боку только что–то стало колоть, не печень ли? Ну ничего, заболеет — Галка к нему примчится, она же его любит, глупая! Всё равно любит, ведь он, Саша, — Апполон и Давид! Вот остынет Галочка немножко, вырастет Варя, и заберут они Сашу обратно, мужик–то в семье нужен! — Заберут! Непременно! — каждый Новый год обещает самому себе Саша. Пока не сбылось… Автор: Зюзинские истории. Спасибо, что прочитали этот рассказ ❤ Сталкивались ли вы с подобными ситуациями в своей жизни?

- А с каких пор тебе не нравиться, как я готовлю? – возмущенно поинтересовалась Антонина Сергеевна. - Нравится мне, - скривился Николай Андреевич, - но надоело за сорок лет! Одно и то же! Ты бы хоть книгу какую кулинарную открыла! - Я тебе сейчас так открою, что ты букварю радоваться будешь! А не с того ты нос от моей готовки воротишь, что Галкиной попробовал? - Ну, так, пробу снял! – расплылся в улыбке Николай Андреевич. – Должен же я знать, чем она сына моего с внуками кормит! - Узнал? Понравилось? А мне теперь с невесткой ругаться? – накинулась Антонина Сергеевна на мужа. – Спокойно же жили! Нет, надо было тебе ее кастрюли подчистить! - Я должен был испробовать альтернативную готовку! – ввернул умное слово Николай Андреевич. – А то всю жизнь, только то, что ты готовишь! А вдруг там амброзия с нектаром? - Кто там? – нахмурилась Антонина Сергеевна. - Темнота ты! Ни слов, ни кулинарии не знаешь! Потому, наверное, меня к своим сестрам на праздники не берешь, чтобы я там нормально не подхарчился! И к приятелям не пускаешь, чтобы меня там не прикормили! В столовку я сам не пойду, не враг своему желудку! А невесткина стряпня, считай, законное окно в мир высокой кухни! - Я тебе сейчас такую высокую кухню устрою! Загоню на чердак, да как посажу на хлеб да воду! – пригрозила Антонина Сергеевна. – Ты у меня тогда овсянке на воде без соли и сахара рад будешь! - Чего это ты мне угрожаешь? И кому? Мужу родному! Совесть бы поимела! – обиделся Николай Андреевич. – А я вот как возьму, да как с тобой разведусь! Да как перейду на сторону сына! Будешь знать! А я еще по всей деревне расскажу, что ушел от тебя, что ты меня кормишь плохо! - Ой, уйдет он! – воскликнула Антонина Сергеевна. – Так тебя там и ждут! Особенно Галка тебя ждет, не дождется! Она ж ко мне пришла, чтобы я тебя к ее холодильнику не подпускала! Не те у них доходы, чтобы еще и тебя, прог.ло.та, выкармливать! Так что, сиди и не чирикай! - А вот буду чирикать! – уверенно заявил Николай Андреевич. – Она к тебе пришла, потому что я ей ущерб материальный принес! А если я к сыну перейду, то я Галке буду зарплату отдавать, а не тебе! А уж с моей зарплаты она меня прокормит! Угроза была серьезная, а характер своего мужа Антонина Сергеевна знала хорошо. Если уж разойдется, то сделает, как сказал. Потом, возможно, сожалеть будет, но от своего решения не отступится. И вопрос надо было решать с другого края. - Значит, так! – строго сказала Антонина Сергеевна. – Бери карточку и езжай в город! Купи там ту кулинарную книгу, по которой мне для тебя готовить! Но имей в виду, ты мне помогать будешь! - Вот с этого бы ты и начала! – обрадовался Николай Андреевич. И его сдуло в три минуты. Шутка ли! Карточку дали, в город отправили! Там же можно на вокзале в кафешку зайти на предмет перекуса! - Галка! – крикнула Антонина Сергеевна на сынову половину дома. – Пошли, доругиваться будем, а потом мириться! - А сразу помириться нельзя? – спросила Галя, выйдя на общую кухню. - Закон жанра требует, - развела руками Антонина Сергеевна. - Ну, раз надо, - Галя пожала плечами. – Начинайте! - Что ж ты моего мужика прикармливаешь? Совести у тебя нет! Сначала сыночка любимого и единственного от материнского сердца оторвала, а теперь еще и мужа решила свести! – заголосила Антонина Сергеевна. Она могла позволить себе громкие высказывания, потому что дома никого не было, а законы жанра, как говорилось выше, требовали. Галя включилась, будто заранее готовилась: - Да на кой он мне сдался! Мне бы своего мужа да деток прокормить! А тут явился, гость нежданный, в холодильнике так пошуровал, что потом пришлось в магазин бежать! А деньги-то я не печатаю! Вы бы мужа своего кормили бы лучше, чтобы он нас не объедал! А то ж я как наготовлю, а он, тут как тут! И с ложкой со своей, да с вилкой! И как пробу снимет, что полкастрюли, как корова яз.ыком слизала! А муж мой любимый с работы придет, чем мне его кормить? Любовью? Так уж накормила! Деток двое! И тоже ж есть хотят, с го.лоду стол грызут, ложками барабанят! Поймала бы за руку этого дегустатора, я б ему ..., чтобы с горшка месяц не слезал. Антонина Сергеевна улыбнулась. Любила она с невесткой поскандалить. Интересно, образно, но без злобы. Прямо, песня на два голоса ко всеобщему удовольствию. - Галочка, - Антонина Сергеевна ласково улыбаясь, похлопала по соседнему стулу, - надо моего деятеля проучить! - Ваш муж, вам и решать, - ответила Галя. – Мне-то он свекор! А если Степа узнает, что его папу обижаю? Мне с какой стороны в доме проблемы? - Ты ж у нас в деревне вся медицина! Знаешь, как с человечком можно обойтись, чтобы он свет белый невзлюбил! А я со своей стороны буду тебе очень благодарна! - Я могу, - кивнула Галя. – Я еще и не такое могу! Но вы ж его отправили за кулинарной книгой! - И что? Буду я еще ему выготавливаться! Но мне надо, чтобы его от твоей готовки отвернуло! Ты ж сама жаловаться пришла! А я, считай, помощь тебе предлагаю: прикрытие для праведной мести! Считай, индульгенцию выписала! Но только учти, сильно мне моего деда не повреди! Он хоть тот еще юморист, а все равно мой! Родной! - Ладно, - согласилась Галя. – Контрразведка работает! Но, когда он, так сказать, недовольным станет, вы ж меня поддержите! - И поддержу, и отблагодарю! – пообещала Антонина Сергеевна. Что такое молодая семья? Это много любви, много нежности и ласки, и очень мало денег! Это в городе, кого молодого не спроси, все сплошь бизнесмены да предприниматели! А Степа с Галей были простыми деревенскими жителями. Он выучился на механика и занимался колхозными тракторами и комбайнами, а Галя заведовала фельдшерским пунктом, хоть и была медсестрой. И, если Степа вернулся в родную деревню, то Галю распределили, куда Макар телят не гонял. Но это и стало их судьбой, потому как на ниве мелкой травмы они и познакомились. А Степа, как увидел Галю в белом халатике, так сразу замуж позвал. - Ходить буду каждый день, пока не согласишься! А если на кого другого посмотришь, так ему уже даже твоя помощь не понадобится! Год он за ней ухаживал, пока Галя не сдалась. Хотя, как сдалась? Влюбилась! Не могла не влюбиться! Хороший был Степа! Добрый, отзывчивый, трудолюбивый, честный! Потому-то денег особых и не имел. Свадьбу сыграли, как полагается, широкую и громкую. Правда, родня Галины четыре дня добиралась. Но, для такого случая можно было и покиснуть в общем вагоне. А жить молодые стали в доме родителей Степы. Но тут сразу встал вопрос: - Как жить будем? – поинтересовалась новоиспеченная свекровь. – Одним хозяйством или каждый сам? - А чего тут думать? – вмешался свекор. – Они молодые, пусть живут отдельно! - И куда нам пойти? – спросил Степа у отца. - Чего ходить? – усмехнулся Николай Андреевич. – Этот дом, когда строился, на две семьи рассчитан был! А когда одна осталась, две перегородки всего и снесли! Так их вернуть – пара пустяков! Кухня общая. А санузел в пристрое дальше! Отлично выйдет, что две семьи! Крыша одна, а все равно каждый сам по себе! Зажили, как решили. Но пришлось, конечно, по горячим следам быт организовывать. Галя до этого в общежитии от колхоза жила, поэтому большого скарба не имела. А свекровь не сильно-то расщедрилась своими богатствами делиться. - Невестка должна с приданым приходить, а не свекровкины сбережения дербанить! Взяли в кредит холодильник, микроволновку, да посуды до кучи. Ну, и потом иногда докупали по необходимости. А вообще, зажили. Без мелких неурядиц и стычек на общей кухне не обходилось. Но, как говориться, иногда спустить парок полезно для тонуса. Так отношения были, когда потеплее, когда попрохладнее, но до большого конфликта ни разу не доходило. Он, конфликт, в смысле, ждал впереди. А подкрался, когда деткам Гали и Степы исполнилось четыре года и девять лет. Приготовила Галя, значит, ужин на семью, а тут срочный вызов в соседнюю деревню. Ну, Галя записку чиркнула, кашу гречневую в одеяло закутала, чтобы Степа горячего поел, да детей накормил, и полетела. А когда вернулась, Степа ее с претензией встретил: - Ты совесть имеешь? Работа работой, а о семье забывать-то нельзя! Я с работы пришел, детей из сада и школы забрал, а нам и поужинать нечем! - Как нечем? – удивилась Галя. – Я ж готовила! - Я не знаю, что ты там готовила, а мы в холодильник полезли, думали бутербродов наделать, а и там шаром покати! Ни колбасы, ни сыра, ни масла! Галя, ты бы хозяйству внимание уделила! А вот это уже было подозрительно! Гале неделю назад зарплату перечислили, так она в райцентр ездила, чтобы холодильник забить. И забила! Дорого забила! Да, за неделю подъели, но уж сухой колбасы, да сыра с маслом, там еще было достаточно! На три дня, так точно! На кого было думать? Посторонние бы так не пришли, чтобы перекусить, пока хозяева в отлучке. Свекровь для себя и мужа сама готовит. А к Галиному холодильнику, да к ее кастрюлькам, вообще не подходит! Даже если на плите сбегает, она ни огонь меньше сделает, ни крышку приоткроет, а кричит на весь дом, что у Гали все убегает! Сам Степа до скандала на ровном месте не стал бы опускаться. В смысле, что сам все оприходовал, а потом претензией душу кривит. И остается один подозреваемый! Свекор! А потому что больше вообще некому! На первый раз Галя смолчала. На второй напряглась, на третий разозлилась. Да не для того она покупает продукты в райцентре, мотаясь туда-сюда, чтобы свекра выкармливать! Да и у плиты стоит, всякое интересное готовя, чтобы мужа и детей побаловать, совсем не для того, что свекор потом вызывал недовольство свекрови, воротя нос от ее обедов и ужинов. На предъявленные обвинения Николай Андреевич отреагировал громогласно, уверяя, что поклеп это и провокация! А он ни сном, ни духом, и вообще, на кой ему это все сдалось! - Где ваши доказательства? – вопрошал он. – А нет у вас доказательств! А если и так, тебе что, жалко, что ли? Не для чужого человека, а для свекра родного! - Так вы бы хоть что-то в тот холодильник положили, чтобы из него так бессовестно таскать! – ответила Галя. - Не пойман, не вор! – ответил Николай Андреевич. – А жадничать – плохо! Гале ничего не оставалось, как пойти к свекрови. - Мы, знаете ли, в деньгах не купаемся! А если я стараюсь покупать для мужа и детей что-то деликатесное, так это я для них покупаю, а не для мужа вашего! Антонина Сергеевна вызверилась на тему, нечего для родственника жалеть! - А если тебе жалко, так ты и скажи! - Да, мне жалко! – честно ответила Галя. – Я работаю, Степа работает! Детей у нас двое! Внуки ваши! А муж ваш, так выходит, объедает их за здорово живешь! И что, это нормально? Разошлись с обидой друг на друга. А потом свекор свекрови претензию предъявил, что готовит она плохо! Вот бы у невестки поучилась, а то есть невозможно! И отважилась Антонина Сергеевна на крайние меры, чтобы мужа приструнить. Но приструнить было мало. Надо было отселять молодых, потому что коз..лик, раз в огород пошел, его уже оттуда не выгнать! А если выгонишь, так он другую тропку протопчет. Но, пока на повестке была месть! *** Если бы Галя не стала медсестрой, ей нужно было идти в военные командиры! В уме и стратегии ей способностей было не занимать. А как медику, могла она сотворить такое, что ни одному организму бы не понравилось. Но не с бухты же барахты устраивать показательную по..рку? Нарисовала она на холодильнике пентаграмму и во всеуслышание объявила: - Налагаю заклятье! Кто из холодильника подкормится без моего на то разрешения, того ждет участь страшная! А дозволяю я только мужу своему и детям родненьким! Пару свечей спалила, потом пучок полыни, а в довершении, для пущего эффекта, пять минут половником в медный таз колотила. Николай Андреевич перекрестился, сплюнул через левое плечо, заколол булавку под майку, а штаны вывернул наизнанку. И вот в таком виде, отведя чужую магию и сглаз, взялся за ручку холодильника невестки и сына. Порубал буженины, закусил помидорками черри, шарик моцареллы в рот вкинул. Зажмурился от удовольствия, что тот кот на солнышке, да и отправился по своим делам. - И ничего со мной не будет! – самодовольно произнес он. - Ага, конечно! – Галя проводила его недобрым взглядом. Она убрала из холодильника «заряженные» продукты и проговорила зло: - Да покарает тебя богиня Фармакология! А свекор вытащил джек-пот! Рвотное, слабительное и еще один препаратик, который вызывает учащенное сердцебиение. Ну и пошла следом, чтобы свекру помочь, если его жизни начнет что-то угрожать. Свекровь вдовой делать не хотелось… Когда Николая Андреевича начало полоскать со всех сторон, он только калитку переступил, чтобы прогуляться перед сном. Это нужно было видеть! Хотя зрелище было еще то! А Галя, когда увидела, что свекру уже, по большому счету, ничего не угрожает, сказала: - Что, душа не принимает завороженных продуктов? А, между прочим, я предупреждала! В бане Николай Андреевич парился один. И вещи свои отстирывал сам. И все время поминал чью-то маму, бабушку и прабабушку. И что невестка у него из того же семени! И не дай Бог… Ну и так далее. Свекровь свое слово сдержала. Неизвестно откуда, но она достала два миллиона и выдала Гале, чтобы они с мужем и детьми могли начать строительство своего дома. - И желательно в другой деревне! – намекнула свекровь. – А денег я еще дам, когда у меня срок по вкладу выйдет! И хорошо, что все хорошо закончилось! Свекровь к семье сына в гости ездила, а свекор зарекся. - Я лучше землю есть буду, чем хоть что-то из ее рук! Ведьма она! Как есть, ведьма! Автор: Захаренко Виталий. Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях 😇