Лихолетье. 4 часть

7

После заутрени Васюха Тоболкин и Настя Саранчина, отпросившись
у родителей, упорхнули на ярмарку. Для начала поколыхались на
качелях, а, проголодавшись, направились к обжорным рядам. Бежали,
шли, продирались сквозь торговые ряды кузнецов, бондарей, гончаров,
шорников. Где-то рядом зычный, уверенный голос выкрикивал:
«Ай да квас! С мядком с лядком! С винной брагой! Горло серебрит,
волосы ершит!..». Молодые люди замедлили ход, огляделись. Ярмарка
шумела, звенела, работала. Мимо, горланя и смеясь, текла толпа...

Рядом били по рукам продавцы и покупатели - делавцы и купцы...
- Кажись, обжорный ряд, - Василий остановился.

Анастасия, успокаиваясь, прикрыла веками глаза. Шум людского
моря то нарастал, то затихал; над прибойной волной всплескивались
крики людей, похожие на вопли чаек, ржание вздыбленных коней...
«Кому пирожки горячие?.. С пылу с жару - пятачок за пару! Нажарила,
напекла Акулина для Петра!.. Налетай!..».
- Настя, ты чё, уснула?.. Пошли, обжорный ряд близко...

На прилавках дымили самовары, возвышались горы стряпни: блинов,
расстегаев, пирогов, шанег, булок, каралек. Блины пекли здесь
же на жарких углях... Набрав в тарелки блинов, сдобных творожных,
капустных и морковных шанег, обильно политых подденьем, Василий
и Настя огляделись, где бы прислониться... К ним тут же приблизился
весёлый бородач, в котором Василий с удивлением узнал своего поселянина
- Павла Токмакова, который ещё на подходе заголосил:
- Ай да сбитень-сбитенёк! Напой девку, Василёк! Оба вместе пейте,
денег не жалейте!
- А вкусно? - улыбнулась ему навстречу Настёна.
- Сбитень сладкий на меду, надо - мёду подкладу! Пригуби, душа
девица, вечно будешь молодица, - продавец налил сбитень из большой
керамической бутыли и протянул девушке. Настя глотнула горячий
сбитень из голубой эмалевой кружки раз, другой...
- А и верно, вкусно да сладко...

За сестрой попробовал сбитень и Василий.
- Дядя Павел, открой секрет: что это у тебя за настой?
- Мой секрет простой: мёд со святой водой, да бабушкины травки
- зореставки. Покойника недавно поили - оживили. А ты, баба, своего
мужика напой - будет как молодой! - устремился Павел за проходящей
мимо пожилой парой... Перекусывали, приглядывались, прислушивались.

В соседнем ряду шла бойкая торговля игрушками... «Ай да
птичка! Сама летит, сама свистит, сама покупателя ищет! Сама клюёт,
сама питается, сама с детками забавляется!». - Выкрикивала бойкая
моложавая бабёнка, одетая в крытую чёрным гарусом шубу и серую
пуховую шаль.

Рядом с ней розовощёкий мальчик в чёрной дублёной шубе-
борчатке и лисьем треухе самозабвенно наигрывал на дудочке: «Уж
ты, сизенький петун, деревенский хлопотун.».
- Наша знакомая тётонька Феоктиста с сыном Костей - живут в
деревне Головиной. Сёдни к нам в гости всем семейством придут, -
кивнул головой в её сторону Василий.

В этот момент к продавщице подошла миловидная, розовощёкая
женщина, повязанная цветастой кашемировой шалью, с целым выводком
ребятишек.
- А это наша архангельская Анастасия Токмакова с детишками:
Толькой, Колькой, Сашкой, Машкой, Гришкой и Палашкой.
Настя с удивлением уставилась на Василя:
- Как ты их всех запомнил?
- Наши со с еди .

Тем временем счастливая ребятня, взявшись за руки и дуя в сопёл-
ки всяк на свой лад, потянулась за матерью...

Выпив на сверхосыток по бокалу горячего сбитня, молодые люди
направились к балагану, около которого толпился праздный люд. Голос
зазывалы летел к ним навстречу, гипнотизировал, заставлял быстрее
переставлять непослушные ноги, разжигал желание увидеть
дотоле не виданное: «... народная драма «Приключения Петра Ивановича
на ярмарке»... Европейская знаменитость, чудодей Аттос! Поразительное
вращение монет силой глаз! Чтение чужих мыслей! Кровавые
разрезы тела! Танец апашей на битом стекле! Необыкновенное
глотание шпаг!.. Загадочная англичанка, которая голыми руками куёт
раскалённое железо! Вливает в рот раскаленное олово! Ходит голыми
ногами по горячим углям! Откусывает зубами раскалённую железную
пластинку!..
- Ой, как интересно! - Настя дёрнула брата за рукав. - Василёк,
пойдём посмотрим.
- Да как туда пробьёмся-то? Ты видишь, сколько миру-то! - Василий
закрутил головой, выискивая знакомцев. - Вон, кажись, наши
толкутся. Постой здесь...

Он, работая локтями, стал пробиваться вперёд... Около кассы затылок
в затылок стояли братья Кобелевы: Григорий, Мартемьян и
Александр.
- Робя, возьмите на меня пару билетов, - обратился Василий к
старшему из них, суя рублёвую ассигнацию.

Гришка неохотно протянул руку и, перекрывая негодующие вопли
«очередников», крикнул: «Это мой родственник - имею право!..».
Рассаживались по местам согласно номерам, указанным в билетах.
- Какие нам места-то славные попали, прямо у ограды, - удивился
Василий.
- Не попали, а выпросил. Мы уж по второму разу идём, - с гордостью
пояснил Гришаня простодушному товарищу. - Напротив нас
дверь видишь? Вот оттуда, из коридора, будут выходить комедианты,
а над тамбуром - музыканты... Народ сидит не только здесь, но и над
нами - на галёрке. И здесь и там по пять рядов вкруговую...
- А топят-то как? Здесь вроде тепло...
- Печка у них в пристрое, а от неё трубы идут по кругу...
- Крыша-то на столбе держится? - задрал голову вверх Василий.
- На столбе... Только не крыша это, а утеплённая брезентуха.
- В прошлые-то разы всё было попроще: поменьше, без стульев и
без печки...
- Так и за билет-то по двугривенному платили...

В это время частой дробью забили барабаны. Настя ткнула Василия
в бок:
- Выходят!..

На арену выскочил бравый мужик. Его русая окладистая борода
прикрывала ворот кумачовой атласной рубахи. Чёрные плисовые шаровары были заправлены в хромовые сапоги «гармошкой». На голове
молодца красовался малиновый колпак с кисточкой. Он поклонился
на все четыре стороны.
- Я - Пётр Иванович, ваш земляк - коренной сибиряк. Приехал
на ярмарку на три дня, купить коня. А, тут ребятишки! Здорово, парнишки!
Да тут и девчушки, весёлые хохотушки! - он неожиданно подскочил
к Анастасии и протянул ей алую розу, непонятно как оказавшуюся
в его руке. Она, зардевшись, взяла цветок и поднесла к лицу.

Напахнуло затхлостью и мышиным помётом...
- И вам поклон, моложавые старушки и удалые старички! Я пришёл
вас позабавить, потешить и с праздником поздравить.

В это время на арену цыган вывел упирающуюся лошадь и закричал:-
Здравствуй, мусью Пётр Иванович! Как живёшь - поживаешь,
часто ли хвораешь?
- А ты откуда меня знаешь? Уж не лекарем ли промышляешь?
- Не бойся, я не фершал. Я цыган Бора из хора, пою басом, запиваю
квасом, заедаю ананасом!
- А ты языком не болтай, он, видать, у тебя без костей. Зубы мне не
заговаривай, говори, что надо да мимо проваливай.
- Мой знакомый француз Фома, который совсем без ума, сказал,
что тебе хорошая лошадь нужна.
- Это, брат, дело! - повеселел Петруша. - Мне лошадь давно нужна.
Только хороша ли она?
- Не конь-огонь: бежит - дрожит, спотыкается, а упадёт - не
подымается.
- Ого-го! Вот так лошадь! Какой масти?
- Серо-буро-кауро-вороная, с хвостом и гривой, лохматая, кривая,
горбатая - арабской породы с фамильньм аттестатом.

В этот момент из заднего прохода мерина вылетел кляп, изрядно
испортив воздух. Потощавший мерин, стал заваливаться на бок и, откинув
голову, рухнул на арену. Оглушительный хохот, свист и улюлюканье
накрыли балаган, уплотнили в нём пространство, и брезентовый
купол натянулся, как надутый бычий пузырь. Переждав, пока,
схлынет шум, Петрушка завопил:
- Ого-го! Такую-то лошадь мне и надо. Сколько просишь?
- По знакомству и не дорого возьму: пятьсот.

Публика недовольно загудела...
- Чё так дорого просишь?
- Так ты посмотри, какой конь? Не конь - огонь!..

Голова мерина стала медленно подниматься, он сделал попытку
встать на ноги, но снова в бессилии рухнул на землю. Пётр Иванович
задумчиво посмотрел на распластанного коня, почесал за ухом...
- Бери рупь с полтиной да в придачу дубину с горбиной.

Последние слова земляка потонули в шуме и гаме одобрения. Послышались выкрики: «Дубьём его, дубьём, Петр Иванович!». - «Не
поддавайся, омманет!». Гриня, сидевший рядом с Василием, распалился:
«Пётр Иванович, сбавь до рубля да к горбатой дубине прибавь
сучковатую осину!..». Александр и Мартемьян дружно поддержали
брата, но голоса их потонули в общем гуле. Мерин пришёл в возбуждение:
забился, заржал, перекатился на брюшину, медленно поднялся,
покачиваясь на слабых, дрожащих ногах, и пустил звучные ветры.
«Гриня, гли, мерин-то совсем усох! - Мартемьян не переставая колотил
брата, приводя того ещё в большее возбуждение...

Цыган, улучив момент, громко прокричал:
- Мало! Прибавь хоть ребятишкам на молочишко.
Петр Иванович, глядя на дыбавшего коня, с сомнением в голосе
произнес:
- Хочешь сто рублей?..

Григорий вскочил на ноги и, вскинув руки над головой, завопил:
«Петро, не сдавайся, омманет!».

Публика поддержала Григория выкриками...
- Экой скупой! Прибавляй больше! - цыган сорвал с головы островерхую
мерлушковую шапку и с силой ударил ею об землю.
- Хочешь полтораста с пятаком?
- Мало! Но видать из тебя больше не выжмешь - по рукам!

Публика притихла в ожидании развязки... Петр Иванович суетливо
шарил по карманам.
- Погоди капельку, кошелёк затерял, - земляк-сибиряк растерянно
посмотрел на зрителей и поднял с пола непонятно как оказавшуюся у
его ног увесистую дубину.
- А вот этого не хочешь? Вот тебе сто! Вот тебе полтораста! - увесистый
берёзовый стяжок дважды прошёл по спине цыгана. Он упал,
приподнялся и, не разгибаясь, на карачках убежал в тёмный провал
двери...

Зрители повскакивали с мест, свистели, улюлюкали, кричали:
«Так его, цыганское отродье! Будет знать наших, поминать чужих!..».
- «Ишь, нашёл простаков!». - «Сибиряк - это тебе не лапотный россиянин!..».

Братья Кобелевы, вскочив на ноги, тузили друг друга кулаками, заливаясь
зычным хохотом. Пётр Иванович подошёл к лошади, ухватил
её за сап, разжал челюсти и заглянул в зев.
- Лошадь совсем молодая! Во рту ишо ни одного зуба нет.

Он прытко вскочил на коня, ударив его в паха каблуками.
- Прощайте, ребята! Прощай, жисть молодецкая! Я уезжаю...
Мерин начал скакать, брыкаться, бить ногами. Пётр Иванович,
ухватившись за гриву руками, с трудом держался на выступающей
хребтине.
- Тпру, стой, серо-буро-малиновый! А то я упаду и шею сломаю!

Конь встал на дабы, а потом резко опустился и подбросил зад.
Землячок-сибирячок кубарем покатился по арене... Настя в испуге
ухватила Василя за руку. Зрители замерли. Петр Иванович шевельнул
ногой, рукой, крутнул головой.
- Ой, родимые земляки, смёртушка моя пришла. Пропала моя удалая
головушка!

На арену выбежал музыкант со скрипкой в руках, подскочил к несчастному, утешил:
- Не тужи, вроде не скоро!
- Через сорок лет, прямо в обед. Побегай за лекарем да скорей
беги, шевели помидорами-то...

Музыкант убежал, а Пётр Иванович потешал публику: «Тихо
едешь - беда догонит, быстро едешь - сам беду догонишь. Скажите на
милость Божию: куда я торопился? Сам на себя беду накликал, вот уж
воистину: был не грешен, да повешен! Ну да ничего: живы будем - не
помрём, а помрём - травой взойдём...».

Гришаня толкнул Василия в бок: «Вчера совсем другое молол...».
О чём вчера толковал комедиант, Гриша сказать не успел: на арену выскочил доктор с саквояжем и заорал:
- Не стонать, не кричать, а смирно лежать! Я знаменитый лекарь,
коновал и аптекарь. Я был в Париже, был ближе, был в Италии, был
и далее. Я талантом владею и лечить я умею... Кто ко мне придёт на
ногах, того домой повезут на дровнях.
- Таких-то лекарей мы повидали! Для них главное - денежки, -
орал худенький, сморщенный мужичок. - Вон один такой насмерть
мою бабу залечил.
- Батюшка, лекарь-аптекарь, слышишь, об чём мужик кричит. Ты
меня пожалей, не погуби, на дровнях-то меня не вози, а в колясочке.
- А деньги у тебя есть за лечение заплатить?
- Где-то были, да уплыли...
- Говори, где болит: тут или здесь? - лекарь-аптекарь начал колотить
огромным молотком но рукам, ногам, груди, животу и голове
больного. - Внутри ил снаружи?
- Пониже...
- Здесь?..
- Поправей...
- Здесь?..
- Тьфу! Экий ты дуралей! Сам не знаешь, где болит. Встань да покажи!
- Батюшка, лекарь, встать-то моченьки нет. Всё болит. Ой, ой, ой!
- вскричал Пётр Иванович, поднимаясь.

Настя ухватила Василия за руку. Зал, переживая за земляка, притих...
- Деньги, давай! - доктор ударил своим молотком калеку по мягкому
месту.

Пётр Иванович упал на четвереньки и плачущим голосом произнёс:
- Сколько?
- Два червонца.

Зрители возмущенно зашумели. Тощий мужичок, энергично размахивая
руками, закричал: «Я вам говорил: он его угробит, но до этого
обдерёт как липку!».

Василий наклонился к уху Настены и, чтобы не слышали братья
Кобелевы, тихо сказал на ухо: «Не дрожи, это же представление...». -
«Ой, а я и забыла! Думала взаправду...».

Между тем Петр Иванович, доковыляв до открытой двери, ведущей
в подсобное помещение, вернулся с расчётом. В руках его была
все та же дубина.

8

На подворье Данченко деловая суета. Представители торговых
домов Тюмени, Екатеринбурга и Перми скупали продовольственное
и фуражное зерно, муку, растительное масло. Приказчики Данченко
у огромной завозни принимали сливочное и топлёное масло, тут же
рассчитывая продавцов... Ямщики и конюхи просматривали сбрую,
проверяя на крепость сочленения подпруг, шлей, уздечек. Мастер-
наставник с работником, перевалив кошеву на ребро, ставили новые
завёртки. Медленно поворачивали оглоблю, покрикивая: «Эй, поберегись...

Эй, пригнись!..». Три вороных жеребца стояли у коновязи под
попонами. Лошади нервно перебирали стройными прямыми ногами,
«стригли» ушами. При каждом вскрике, взрыве смеха вздрагивали,
вскидывали вверх сухие головы и косили глазами на обступившую
их публику. «Ну, чё вы столпились, коней не видели?!». - сердился
мастер-наставник. «Не часто таких-то увидишь, Анкудин Пафнутич»,
- подливая в голос елея, отвечал невысокий, благообразный, похожий
на Николая Угодника, старичок.

«А уж тебе-то, Реписав Ферапонтович, грех тут толкаться, у самого
кони не хуже», - выговорил старичку мастер-наставник, осторожно
ставя кошеву на полозья. «Ну, как тут не полюбоваться-то такой красотой!
- Анкудин Пафнутич! Ты посмотри на их головы-то: сухие, точёные,
словно Господня десница их осенила. И в щеках ничего лишнего
- в самый аккурат. А с шеей-то как они сливаются на затылке
- никакой художник такого не изобразит...».

Торговцы и любители лошадей, вслушиваясь в разговор знатоков,
с сосредоточенным молчаливым наслаждением взирали на благородных
животных. Вдруг толпу качнуло. «Поберегись!.. Разойдись!..».

Двое конюхов на растяжках вывели из конюшни молочно-белого жеребца.
«Вот это конь!». - «Не конь, а огонь!..». Кто-то из молодых
парней замахал шапкой. Жеребец взвился на дыбы. Один из коноводов,
потеряв равновесие, упал и ослабил натяжку. Конь, опускаясь
на передние ноги, рванул в сторону. Толпа охнула и подалась назад.
«Чёрт, задавит!», - взвизгнул женский испуганный голос. И в этот момент
молодой парень стремительно сорвался с места и ухватил коня
за храп. «Ванька! Шемякин!». - «Ну, этот справится, ему не впервой!..». Парень что-то проговорил коню на ухо, и тот, словно в знак
согласия, спокойно закивал головой. «Ну, Ваньша!..». - «Не Ваньша,
чистый варнак!».

«Как он его ловко, а!» - Реписав Ферапонтович с неожиданной для
его лет сноровкой ткнул Анкудина в бок. - Вот кому мастером-то наставником робить! Нет, ты на коня посмотри: голову-то, голову-то как
держит! Гордец, знает себе цену! А глаза-то! Ума в них сколь да мужества!.. Боец!..
- Да, силы и гордости в нём хоть отбавляй, - согласился Анкудин.
- Как хоть его кличут?
- Барсом...
- Ишь ты! А каких он кровей?
- Чистых рысистых. От Лебедя и Дуры линию ведёт...
- Лебедь-то не от Барса ли?
- От него...
- Значит, к Сметанке род-то восходит...
- А ты откуда знаешь?
- Знаю. Ещё от прадеда остались журналы о коневодстве, вот и читаем.
Какие, говоришь? «Еженедельник для охотников до лошадей»,
«Российский новый и опытный коновал», да и книжки по коневодству
почитываем.
- А посмотреть их можно? - в голосе Анкудина зазвучали просительные
нотки.
- Да об чём разговор, Анкудин Пафнутьич, приходи, выбирай что
надо, только с возвратом.

К ним скорым шагом подошёл встревоженный Данченко.
- Что тут стряслось, Анкудин Пафнутьевич?
- Да ничего особенного. Барс немного пошалил. Да вон нашёлся
молодец - вмиг успокоил...

Данченко подошел к Ивану и положил руку на плечо:
- Ты сын Романа Васильевича?
- Его...
- В ямщики ко мне пойдёшь?
- Нет, тятенька не отпустит...
- А ты поговори с ним: я не пообижу...

Меж тем конюха запрягли в кошеву тройку вороных. Ямщики выкатили
из-под крыши лакированную беговушку тёмно-коричневых
тонов и впрягли в неё Барса.
- Анкудин Пафнутьич, погонишь тройку. Да смотри у меня! -
строго погрозил указательным пальцем Данченко. - Чтобы первым
пришёл!..
- В лепёшку расшибусь, Геннадий Георгиевич!
- Да уж, постарайся. Саша, подойди сюда, - позвал сына Данченко.

Молодой статный парень в бекеше и барловых унтах тобольской
работы подошёл к отцу, на ходу поправляя серую мерлушковую папаху.
- Ну, сынок, не подведи! Тебе и вовсе проигрывать грешно: смотри,
на каком коне в гонку пойдёшь.
- Первым приду, тятя!..
- Смотри, а то бороды лишишься, - засмеялся Данченко.
- При мне останется, - Александр, улыбаясь, провел рукой по русой
окладистой бородке.
- С богом. - Данченко приобнял сына...

Последней со двора укатила тройка. Правил Анкудин, а в ногах у
него прилегли Реписав Ферапонтович и Ваньша Шемякин.

9

Обеденное застолье у Пахомовых поредело. Кроме семейных, за
столом, накрытым в ближней горнице, собрались родственники: Ергин,
Марковы и Вешкурцевы в неполном составе. На первое была подана
томлённая в русской печи свинина с лапшой. Варево, разлитое
по глубоким, голубым кузнецовским тарелкам, домашние и гости хлебали
деревянными кленовыми ложками, похваливали хозяйку: «Добра,
добра лапшица!..». - «Аромат-то какой: всю бы жизнь ел - не наелся!..». На что Евдокия Ниловна скромно отвечала: «Да с мороза-то и картошка в кожуре за рыбный пирог сойдёт. Вот ты, Леонтий Иванович, ешь да хвалишь, а дочке твоей Дарье блюдо, видать, не по нраву - только ложку обмочила...». - «Ой, что вы, тётонька Евдокия! Я ем, не отстаю от других. Лапша замечательная!..». - «Кушай, душа моя, сил набирайся. Сегодня они тебе пригодятся...».

На второе Евдокия подала на стол отварные пельмени в мелких
сервизных гарднеровских тарелках голубоватого оттенка. «Ну и пельмени
у тебя, Евдокия Ниловна! Сроду таких вкусных не едал - во рту
тают. На этот раз ты саму себя превзошла», - отправляя в рот серебряной
вилкой пельмень за пельменем, нахваливал хозяйку Степан. «А и
верно, Ниловна, запах какой-то особенный - открой секрет», - поддержала
Степана Марфа Егоровна. «Да никакого секрета нет. Мясо
пяти видов нарублено, добавлено в меру лука, соли, перца... А запах
от свежих льняных мешков!». - «Но тут ишо и руки нужны», - не согласился Степан...

Чай, обильно сдобренный сливками, пили, разливая по блюдцам.
Громоздили их на пальцы правой руки и тянули губами обжигающую
ароматную влагу по-прежнему, по-старинному, с присвистом...
Сразу из-за стола, не присев, мужики оделись и вышли на улицу
запрягать лошадей.

Со двора выезжали в таком порядке:
Первым на тройке вороных, запряжённых в кошеву, обитую ковровой
тканью , выехал из ограды Леонтий Иванович. За ним на серой
в яблоках, молодой, игривой кобыле, запряжённой в чёрную лакированную беговушку - Дарья. Следом - Иван Михайлович на тройке
каурых. Его сын Сидор на высоком, норовистом чалом жеребце напирал
сзади, едва не наезжая не кошеву отца. Ефим Нестерович, поотстав,
вылетел из ворот на тройке игреневых, перепугав стоящих зевак.

Спиридон, сдерживая саврасого жеребца, шёл вплотную за кошевой
брата. Далее - на натянутых вожжах рысил буланый жеребец Степана.
Замыкали поезд Михаил Иванович - на тройке гнедых и его младший
сын Роман на рослом кауром жеребце.

В каждой кошеве, кроме кучера, расселись на коврах по два-три
гостя и домочадца. Ехали, сдерживая коней, покрикивали: «Поберегись!..
Расступись!..». За Попадьюшкой, миновав торговые мясные
ряды, прибавили ходу. Выехав на пойму, рассыпались... Тройки вырвались
вперёд и по снежной целине ухо в ухо устремились к реке:
«Эй, поберегись!..». За ними неслись одиночки, запряжённые в разноцветные беговушки...

По левому берегу Исети - толпы народа... Снуют продавцы: «Пироги!
Кому пироги?..». - «Горячие шаньги на всякий вкус!..». - «Сбитень
горяч, кипит, клокочет, кто выпьет - ещё захочет!». Публика пьёт,
жуёт, горланит. Пожилые, степенные люди собираются в группы
по родству, по знакомству: смотрят на пролетающие мимо тройки и
одиночные упряжки, обмениваются репликами, спорят, горячатся. В
одной из таких компаний вниманием зевак завладел уже знакомый
нам Реписав Ферапонтович. Суждения его вески и категоричны:
- Вот посмотрите на коней Ергина - важнецкая тройка!
- А чем она лучше твоей, Реписав Ферапонтович, или, вон, Константина
Вешкурцева? - пытает его высокий, худощавый с седой клинообразной
бородой, старик.
- Чем? А разве не видишь, как боковые-то к кореннику льнут, рядом
с ним стелются. Тащат - будь здоров! Не то, что твоя тройка,
Ерофей Петрович, или вон Константина - помощники от кореннинка
шеи воротят, поперёк идут. Для красоты, может, и ничего, но пользе
во вред. На ноги смотри! Эх, лепота, какая!..
- Да, нога в ногу прут! - соглашается Ерофей.
- В том-то и дело! - горячится Реписав. - А у Ефима тройка хорошая,
но правая пристяжная косит...
- А тройка Данчеко? - с обожанием заглядывая старику в глаза,
уже не по первому разу спрашивает Ванька Шемякин.

Реписав Ферапонтович, надвинув парню на глаза лисий треух,
отечески поясняет:
- У Геннадия Георгиевича каждый конь сам по себе хорош, но друг
к другу они не подобраны. Коренник слабоват. Вот если бы на его
место поставить жеребца старовера Пахомова - отменная бы тройка
вышла.
- Реписав Ферапонтович, а из одиночек-то кто в фаворе будет?
- А сам-то как думаешь?
- Мне приглянулась вон та, серая в яблоках кобыла.
- Где, которая? - щурится Реписав, подставив рукавицу ко лбу.
- Да вон, в чёрную лакированную беговушку запряжена. Девка
правит.
- А, эта-то! Так тебе девица или лошадь на сердце легла? - смеётся
Реписав.
- Да лошадь! О ней спрашиваю, - смущается парень.
- И девица хороша! Удалая девчонка, мастерица!
- Дашка это, Ергина Леонтия Ивановича дочь, просватана уже...
- Так у неё сестра есть, Ксения...
- Есть, я знаю...
- Ну, а чего же ты спрашиваешь, ежели всё знаешь?
- Так я о лошади...
- Глаз у тебя на лошадь верный. Кобыла эта «Золотая» - Ты знаешь,
сколь за неё Леонтий Иванович отвалил, когда она еще жеребёнком
бегала?
- Не-е-ет...
- Вот то-то и оно! А как тебе жеребец Данченко?
- Хороший, но лёта в нём нет. Крыльев ему недостает...
- Ну, Ванька, лошадник из тебя выйдет первостатейный! А я думаю,
чё это ты мне всё в рот заглядываешь? Заходи, как время будет,
мы об этих делах с тобой потолкуем. А теперь извиняй, пойду с кержаками
парой слов переброшусь.

Родственники, друзья и добрые знакомые Пахомовых собрались на
угоре, под старым коряжистым тополем. Разговор идёт общий, но у
каждого свой интерес, свои заботы, свои тревоги. Марфа Егоровна то
и дело переводит глаза с вороной тройки на серую в яблоках кобылу,
с мужа - на дочь. Она там, с ними. Ей понятно каждое их движение.

Вот они поравнялись и придержали коней. Леонтий Иванович что-то
говорит дочери, решительно водит правой рукой вверх - вниз... «Наказывает, чтобы себя не теряла, глядела по сторонам... Дала волю кобыле»...

Она, незаметно для других, крестит их, мысленно читая молитву:
«Матушка Богородица, поддержи их и помоги...». Секлета не спускает
глаз со Степана, со своего Вихря - песчано-жёлтого жеребца с чёрной
гривой, чёрным хвостом и ногами. Екатерина Ниловна любуется сыном.
Его светло-каштановая бекеша (материал подбирали под масть
жеребца), отороченная чёрной мерлушкой, видна издалека. Материнское
сердце переполнено любовью, сомнениями и надеждой...

В отдельную группу сбились мелкие барышники, цыгане и ремонтёры.
Ремонтёров всего пятеро - два поручика и три штабс-капитана.
Около каждого из них вьются по два - три прилипалы - барышника.
Они уже провели разведку: всё выспросили, всё вызнали и этим
знанием переполнены. Они постоянно липнут к военным, что-то таинственно шепчут им на ухо, машут руками в сторону проносящихся
упряжек. Их знания - это их капитал, поэтому они спешат распорядиться
им как можно выгоднее для себя. Иной барышник, купив «ходячий
одёр» и продержав его в темноте на отрубях с известкой и всяких,
известных ему одному снадобьях, превратит выработанную заваль в
игривого и резвого коня. Поэтому барышники нужны как продавцам,
так и покупателям. Их терпят, привечают, одаривают заискивающими
улыбками. «Ваше благородие, видите буланого коня? Вон, впряжён
в коричневую лакированную беговушку, а в ней мужик, похож
на Степана Разина». - «Вижу...». - «Так вот, завтра будет выставлен
на торги. Ежели вы к нему имеете интерес - я могу поспособствовать
». - «Помоги, любезный Иван Лупидорович, а мою благодарность
ты знаешь...». Один из барышников не переставая кричал: «Господа,
делайте ставки по забегам!..». К нему поочередно подходили купцы,
военные, приказчики, цыгане, - отдавали деньги, что-то говорили стоявшему рядом тощему низкорослому человеку, который вёл записи в
амбарной книге. Здесь в центре внимания высокий, светлобородый
господин. На плечи его накинута волчья доха, а на голове возвышается
соболья шапка «мономах». Это известный Курганский торговец
лошадьми Иван Петрович Грибов. Он подхватил под левую руку голощёкого приземистого штабс-капитана и, глядя на него сверху вниз,
назидательно говорил: «Вы в этом деле, Николай Петрович, человек
новой, а я, что называется, «собаку съел...». Действовать, выбирая
коня, надо осторожно. Крестьяне часто продают дурных лошадей, но
не из-за хитрости, а по нужде. Коней они знают и любят. Толкуют:
«Сытая лошадь меньше ест», что надо покупать на неё не плеть, а
овёс, который и возит. Не гладь её рукой, а посыпай мукой, потому
что «бей её одной рукой, а другой вытирай слёзы». По этим приметам
около крестьянской лошади столько суеверных обычаев и приёмов,
что их не перечтёшь... Как часто я здесь бываю? Да, почитай, каждый
год. Здешние мужики толк в лошадях понимают. Вон, видите,
вороная тройка несётся? Правит ею Ергин. Вот про такую и говорят:
пти ц а !. Я у него четырех лошадей в разные годы купил и ни в одной
не ошибся. Конечно, денежек стоят, но зато уж и кони!». - «А тройка
каурых чья?», - улучив момент, интересуется капитан. Грибов требовательно смотрит на стоящего рядом барышника. «Эта-с? - маклак
тычет в сторону идущей крупной рысью тройки. - «Да...». - «Ивана
Маркова-с...». - «А продаст он её?». - «За хорошие деньги продаст,
не утерпит, - улыбается Грибов, - а через год у него будет такая же».
- «Это так-с, - подтверждает перекупщик, - признаёт только рыжих
коней...».

Разговор Грибова со штабс-капитаном и барышником внимательно
слушает «цыганский барон» Исидор Варош. Он плотен, приземист,
голова его - чёрный курчавый шар, из которого клювом грифона торчит
горбатый нос. Он без головного убора, в руках - огромная ремённая
плеть. Остальные цыгане держатся от него на почтительном
расстоянии, но их взоры направлены в его сторону. Они что-то кричат,
машут руками. Вожак оглядывается. «Бачка, - обращается он к Грибову,
- однако, сбор объявили». Все поворачивают головы на восход
солнца. Грибов достаёт из жёсткого кожаного футляра бинокль и долго
смотрит в сторону тёмной копошащейся массы. Наконец, удовлетворяя
всё возрастающее любопытство присутствующих, он медленно,
растягивая фразы, говорит: «Одиночек выстраивают в линию. Двадцать
одного бегуна насчитал. Плотно стоят...». - «Бачка, ты не ошибся,
должно бежать двадцать два гонца? - «Может, и ошибся. Пошли!»,
- до болельщиков и зевак доносится ружейный выстрел. «Бачка, ну
как там?», - цыганский барон нервно терзает в руках ремённую плеть.
- «Ровно идут. Вот вперёд вырывается саврасый конь. За ним каурый.
Буланый. Чалый. К ним подтягиваются два белых...». - «Бачка дорогой,
а где вороной?», - глаза цыгана горят азартом, он распустил плеть
по снегу... «Вороных много, но все они поотстали...». - «Эх!», - цыган
в отчаянии вздымает руку с плетью, слышится громкий, похожий
ни выстрел хлопок... «Вперёд выходит белый. Рядом с ним белая в
яблоках кобыла Ергина!», - узнаёт лошадь Грибов. - «А вороной? Где
вороной?», - кричит цыган... «За двумя первыми - саврасый... каурый,
чалый, буланый. А вот и вороной - подтягивается к буланому
коню...». - «Эх!», - снова слышится хлёсткий удар плетью...
Теперь уже видно невооруженным глазом: впереди всех несутся
два белых коня. Они оторвались от ближайших преследователей едва
ли не на пятьдесят сажен. Грибов прячет бинокль в футляр и отдаёт
стоящему рядом приказчику. Картина вырисовывается совершенно
чётко: забег расслоился на две части. От третьей, замыкающей, оторвались два воронка и пытались подтянуться ко второй группе. «Эх!»
- цыганский бич засвистел в воздухе и щелкнул раз, другой. В третий
раз кнут прошёлся по спине старого цыгана, бросившегося утешать
вожака. «На то цыган мать свою бьёт, чтобы жена боялась», - подтолкнув
локтем капитана, усмехнулся Грибов. Гонцы стремительно
приближались к мете. Молодой Данченко укороченной плетью, не
переставая, подстёгивал своего рысака. Барс приблизился к Вербе,
почти сравнялся с ней. Было слышно, как Дашутка что-то кричала
своей кобыле. Ноги Вербы закрутили немыслимую карусель, и она
медленно стала уходить от Барса. Мету она пересекла первой, опередив
жеребца на целый корпус...

Публика свистела, кричала, улюлюкала; вверх полетели шапки и
рукавицы.

Цыганский вожак, увязая в снегу, устремился к участникам забега.

Он угрожающе потрясал кнутом. За ним, едва поспевая, неслись его
подручные. Гонец на вороном жеребце, опасаясь гнева своего владыки,
маячил в далёкой закатной стороне.

Дашутка, успокаиваясь, гоняла Вербу по кругу утишающейся рысью.
Невдалеке приводили в чувство своих бегунов Роман, Спиридон,
Степан Вешкурцев, Сидор Марков и Александр Данченко. К ним
устремились родители, родственники, друзья и знакомые.


Продолжение следует...