Лихолетье. 3 часть

4

В пять часов утра Михаил Иванович был уже на ногах. Он разбудил
работников, спавших во флигеле на полатях, накормил собак, проверил
замки на амбарах, с зажжёнными фонарями обошёл конюшни
и стаи. Осмотрел и оглядел каждую животину. Стельным коровам и
жерёбым кобылам заглянул в подхвостье, пытаясь определить день и
час прибавления столь желанного потомства. Чистопородного заводского
жеребца потрепал по крутой шее, из кармана потёртой рабочей
шубейки достал кусок ржанины. Конь благодарно ткнулся хозяину в
руку бархатистыми губами и осторожно забрал угощение...

Пока работники одевались, умывались, крестили в переднем углу
лбы и кланялись в сторону иконостаса, Евдокия Ниловна расставляла
по столу поставушки... Позавтракав, работники ушли управляться.

Михаил Иванович прошёл в дом, поднял на ноги сыновей и, пока
те одевались, давал им наставления: «Тройку карих и Агата промните,
поставьте под попонами на выстойку, а как просохнут - прочешите
мелкими волосяными щетями. Уксусной-то водой?.. Ей протрёте
перед выездом, как ободняет... Да завёртки, сбрую проверьте, блёстки
натрите... Колокольца-то? На тройку поставьте дугу с колокольчиками
Серебрянникова, те, что с малиновым звоном, а под дугу воронка привяжите валдайские разухабистые да ширкунцов добавьте.

Тем временем поднялись и гости. Умылись, гребешками прочесали
бороды, пригладили волосы на голове. Евдокия Ниловна пригласила
всех пройти в дом на завтрак.

Мужики оделись и вышли из флигеля во двор, заставленный увязанными
возами, кошевами, беговушками. Приглядывались, переговаривались:
«Инеёк - надо ждать больших снегов». - «Оттепелью-то и не пахнет...». - «Да крутенёк Михайло-то н о н е . ». - «Дак уж
зиме-то, поди, две недели»... - «Это так!..».

На крыльце дома их поджидал Пахомов.

Приветливо здоровался с каждым за руку, называл по имени-
отчеству и просил пройти на молитву.

Молельная комната на самом деле была домовой церковью. За
иконостасом находился престол, горнее место, алтарь, жертвенник.
Перед царскими вратами - амвон. К большим двунадесятым праздникам
приезжали к Пахомову попы-старообрядцы из деревни Иониной,
Ялуторовска, Тюмени, а то и из Екатеринбурга. В эти дни велись торжественные службы по всем старообрядческим канонам.

Михайлов день был праздником трудовым, потому обошлись рядовой
утренней молитвой. Некогда, к делам надо спешить: «Кто рано
встает да дело в руки берет, тому Бог подает».

Молились. Кланялись поясно, били земные поклоны. Просили Господа
научить их различать добро и зло, уберечь от всякой напасти,
наставить на добрые дела, направить на дорогу, ведущую к спасению:
«От сна востав, благодарю Тя, Всесвятая Троице, яко многия ради
благости и долготерпения не прогневася на мя грешнаго и лениваго
раба Твоего. И ныне Владыко, Боже Пресвятый, просвети очи сердца
моего и отверзи ми устне поучатися словесам Твоим, и разумети
заповеди Твоя, и творити волю Твою.».

После утренней молитвы Господу каждый прочитал молитву своему
ангелу-хранителю: Ефим - преподобному Ефимию Великому,
Иван - апостолу и евангелисту Иоанну Богослову, Степан - святителю
Стефану Пермскому, а хозяин - Михаилу Архангелу: «Ангеле
Христов, хранителю мой святый, помилуй мя и помолися о мне грешном
ко Господу Богу, и помози ми ныне, в жизне сей, и во исход души
моея, и в будущем в ец е .» .

На завтрак Евдокия Ниловна подала стерляжью уху, обильно заправленную протёртой налимьей печенью, и растягаи из нельмы. На
столе стояли графинчики с водкой, рюмки, бокалы и кувшины с пивом.

Хозяин предложил гостям опохмелиться.
- Веру блюдём и по вере живём, Михаил Иванович, - степенно
проговорил Ергин, - мог и не предлагать. Знаешь ведь: не за то отец
сына бил, что тот пил, а за то, что похмелялся.
- Всякому «савелью» свое похмелье, - не согласился Пахомов. -
Степан, ты как?
- Обижаешь, Михаил Иванович, я ведь тоже в старой вере вырос, -
тихо проговорил Степан, - с молоком матери впитал: «Не хмель беда,
а похмелье».
- Это так, - согласился Пахомов, - не жаль молодца битого, жаль
похмельного...

После завтрака все разошлись по своим делам. Пахомов с младшим
сыном Романом направился в свой магазин. За ними шли работники.
Один нёс граммофон, а другой - коробку с пластинками.

Гости общими усилиями разворачивали сани оглоблями в сторону
ворот, запрягали лошадей и один за другим выезжали из ограды...
Когда Леонтий Ергин, Ефим Вешкурцев и другие мужики подъехали
к торговому подворью Пахомовых, оттуда в утренней сторожкой
тишине уже разносилось: «Нельзя? Почему ж, дорогой мой? А в прошлой
минувшей судьбе, ты помнишь, изменник коварный, как я доверялась
тебе?..». Ворота были открыты, мужики прошли в ограду.

Пахомов их уже поджидал.
- Михаил Иванович, вот тебе весы. Товар можешь складировать в
завозню, там место найдётся. А ты, Ефим Нестерович, устраивайся со
своими шкурами под навесом, там уже работники весы поставили...

Мужики начали благодарить Пахомова, но он не стал их слушать.
- Знаете ведь - живём по присловью: свой человек своего родственника
пнёт - поможет.

Через полчаса Пахомов, Ергин и Ефим Вешкурцев уже рассчитали
своих родственников и друзей за проданный товар.
- Ну вот, масло, сало, шерсть, кожи я пристроил, - весело похохатывая,
говорил Степан подъехавшим на песни мужикам. - Теперь
примусь искать покупщиков на мясо, пшеницу, ячмень, овес, гречиху,
просо, муку. Масло постное кому-то надо навелить. Дочкам помочь
холсты продать...
- Про коня-то не забыл? - напомнил Ефим.
- Вот и Вихря продать надо. Ты уж, Ефимушко, своё обещание
сдержи! Ну, мужики, прощевайте до вечера.

Степан заторопился к выходу с подворья.
За ним потянулись и другие...

Село проснулось: в разных его концах, не смолкая, лаяли собаки.
Столбы дыма из печных труб клубились над всеми порядками домов.
В восточной стороне заалело. Чистое фиолетовое небо, частые яркие
звёзды и светел месяц, обещали морозный ясный день. «В том лесу
соловей громко песни поёт, молодая вдова в хуторочке живёт»... На
звук граммофона к торговому подворью Пахомова потянулись подводы,
группы людей и одиночки, тащившие за собой санки с товаром.

Народ прибывал, образовались очереди. «Чё сидишь, да чё глядишь,
да чё ты добиваешься? Все равно любить не буду, а ты набиваешься».
Опохмелившиеся мужики и бабы пустились в пляс... Когда праздничный
благовест колоколов оповестил о начале нового дня, призывая
прихожан к заутрене, торг кипел вовсю. Ефим, Михаил и Леонтий,
скинув чернёные шубы-борчатки, в одних душегрейках споро орудовали
у весов, окриками подгоняя работников. «Ой мороз, мороз, не
морозь м ен я» .

5

У Петрухи Мелентьева на ночёвку набилась большая компания
родственников и знакомых из соседних и дальних деревень: пили за
здоровье хозяина, хозяйки, за Михаила Архангела, за гостей. Тон задавал
хозяин: «По единой, братцы, по единой!.. Не считайте! За таловского богатыря, за Сеню Кобелева, за его силушку!..». Не отставала от него и хозяйка: «За сплываевскую куму, за Феофанью Константиновну:
все разом - по полной рюмке!», - и сама первая опрокидывала
чарку. Пели и плясали да вторых петухов...

Таловчанин Егор Тоболкин, сухопарый, жилистый мужик (один из
немногих, кто выдержал напор «гостеприимных» хозяев и не напился
в стельку), утром сумел поднять на ноги только своего однодеревенца
Елистрата Кремлёва - богатого, многодетного мужика. Вдвоём они
обежали торговые подворья Данченко, Матвея Тоболкина, Константина
Вешкурцева и, найдя их закрытыми, пошли на звук песен, доносившихся
от магазина Пахомова...

Посредине огромного двора: между каменным магазином, амбарами
и завознями, гомонился народ. Мужики и бабы плясали под граммофонный напев: «...Из-под вязова коренья бежит зайка горностайка.
Ой, калина! Ой, малина!..». Среди пляшущих Егор заметил и своих
однодеревенцев - Дмитрия и Сидора Иониных, их жен - Александру
и Федосью, Анисима Кремлёва... Зазевавшись, он лицом к лицу столкнулся с соседом Тимофеем Токмаковым. Поздоровались, поздравили друг друга с наступающим праздником...
- Чё тут, почём, Тимофей?
- Цены подходящие, - и земляк обстоятельно, всё, что знал, обсказал
Егору.
- Дак и наш Ефимушко здесь скупку ведёт?
- Торгует, только пыль столбом!..
- Эти двоедане народ дружный, за ценой не стоят.
- Потому им от всех почёт и уважение...
- Ну, ты меня, Тимофей, извиняй. Проспали мы сёдни. Побегу...

Окликнув Василия, он, ругая себя самыми последними словами,
чуть не бегом направился к дому Мелентьева...

Колокольный звон, призывающий верующих на молитву, подстегнул
его, и он побежал.

За ним, не отставая ни на шаг, поспешал Василий. Забежав в ограду,
они с трудом развернули свои возы, вывели из-под навеса лошадей
и быстро их запрягали. Уже потом сообразили, что лошади не поены.
Побежали с вёдрами к колодцу. Когда вывели подводы за ограду, Егор
повернул обратно.
- Подожди, надо разбудить народ-то, а то проспят и обедню.

В избе шибанул в нос запах водочного перегара, кислой капусты
и застоявшегося запаха табачного дыма. Подумал: «Хуже, чем в хлеву...».

Растолкал спавших на полатях Павла и Семёна Кобелевых, Мартемьяна Сысоева. Втолковал им, что к чему...
- Других поднимайте да хозяев-то не забудьте разбудить. - «Нет,
к этим Мелентьевым в последний раз заехал», - поклялся сам себе
Егор.

Проводив гостей, Авдотья накинулась на Петра с руганью:
- Лежебока! Лежишь, а добрые-то люди уже давно деньги добывают.

Напился вчера: рюмка за рюмкой, рюмка за рюмкой.
- Я - за рюмку, а ты - за стакан, - слабо сопротивлялся Петрован.
- Я - на один бок, а ты - на другой.
- А ты чё, удумал на мне пахать? Не на ту напал! Да тебе ли лежать!
Скотина не поена, не кормлена...
- А у тебя ребятишки голодны, - уколол он супругу.

Напоминание о детях, которые испуганно лупили на родителей
глаза из-под печной занавески, вывело Авдотью из ругательновоспитательного состояния, и она перешла к крутым мерам.
- А ну, вставай! Иди, управляйся, лошадь запрягай. Сало, масло,
кожу грузи! - скомандовала она, угрожая сковородником.

Петрован не стал вступать с женой в перепалку, а счёл за благо,
схватив шапку в охапку, ретироваться из избы.
- А как управишься, зайди в дом. Без меня на улицу - ни шагу! -
скомандовала Авдотья...

К магазину Пахомова они ехали уже по многолюдным улицам: народ
шёл из храма, стекался с окраин к центру села. На базарной площади
около лавок и прилавков толпился торговый люд, зеваки и покупатели...
Пожарники обмораживали призовой столб и устанавливали
качели... Авдотья сидела на возу. Голова её беспрерывно крутилась из
стороны в сторону. Она то и дело донимала мужа:
- Петро, а Петро, это чё там тако: какие-то красные ленточки по
кругу к кольям вяжут?
- Это место, где мужики будут бороться, - недовольно бурчал Петрован,
похмельную голову которого неведомые силы давили и рвали
на части.
- А там-то, вон, смотри, у Попадьюшки балаган какой-то ставят.
- Это комедианты...
- А за Попадьюшкой-то, что за горы? Я чё-то плохо вижу, - Авдотья
приставила руку ко лбу, - солнышко мешат. Ну, чё молчишь-то?
- Да мясо это, туши свиные, коровьи да овечьи: приказчики с Урала
скупают...
- Вот народ! Да они хоть когда это успели?
- А пока ты спьяну дрыхла! - уколол Петруха свою половину, прикладывая
к воспалённому лбу горсть снега.
- Трутень, лежебока!.. Ты меня ишо будешь упрекать! Бараны
не колоты, бычок тоже корм проедат: много ты его накосил сена-то!

Опять в конце зимы пойдёшь побираться! Сёдни же коли и быка и
баранов! С живого с тебя не слезу!..

Петруха нехотя огрызнулся. Он уже пожалел, что зацепил свою
благоверную. Так, перебраниваясь, они и въехали на торговое подворье
Пахомова. «Ой, ты, Коля, Коля - Николай, сиди дома, не гуляй.».
Авдотья, увидев пляшущих баб, тут же, забыв обо всём, ринулась в
самую их гущу и закричала пронзительно, с привизгом: «Валенки, валенки, не подшиты, стареньки.».

Петрован, услышав голос супружницы, беспомощно оглянулся.
Пожалобиться было некому: все были заняты своими делами. Понаблюдав некоторое время за беснующейся супругой, он с досады плюнул в её сторону и направился к заготовителям.

Бочку с салом ему помогли закатить на переносные платформенные
весы работники Пахомова. Михаил Иванович осторожно положил
две плоские с прорезями гири на площадку, подвешенную к
противовесу на стальном стержне, освободил подвижную шкалу, и
её моментально прижало к дужке ограничителя. Он хмыкнул, достал
блестящий стальной щуп и стал погружать его в сальную толщу раз,
другой, третий. Закончив обследование, он осторожно поднес его к
носу и тут же отдернул.
- Да ты где хоть это сало взял?..
- Тут прикупил у одного мужика по осени, - замялся Петрован, -
неполная бочка-то была. А сверху - с в о е .
- Не могу принять продукт: ближе ко дну в бочонке лежит здоровенный
бутовый камень, да к тому же сало протухло. Ежели не веришь
- понюхай, - и Пахомов проворно мазнул засаленным инструментом
по бороде Петрована.

Петруха качнулся, обтёр бороду рукавицами, с омерзением сплюнул
и закричал:
- Не имеешь права!..
- Да тебе за такие дела надо ноги повыдергать из того места, откуда
они растут. Иди прочь, а то ненароком второй фонарь под глаза-то
подвешу.

Меленьев отошёл к куче снега, пригребенную к заплоту, начал
яростно оттирать бороду. Отстояв очередь с продавцами масла, которые,
не переставая, подтрунивали над ним, он перетаскал на весы
янтарно-жёлтые замороженные бруски. Ергин взял один из них и поднёс
к носу.
- Можешь забрать обратно.
- Да это чё хоть тако! - Петруха беспомощно завертел головой. -
Почему не принимаешь-то?
- Масло прогоркло. Если не веришь - смотри, - Ергин отколол
небольшой кусочек от одного из брусков и подал чёрной кудрявой собачонке, которая сидела около весов на рогожной подстилке, - Жучка,
ешь! Собака понюхала подаяние и отвернула от хозяина голову, с тоской
оглядывая обступивших её мужиков и баб.
«Ишь ты, тварь какая, не х очет.». - «Да какая она тварь. Она получше
человека в масле-то понимат!..». - «Объелась, однако, зажир
е л а .» . - «Сам ты зажирел, нормальная собака, с умом! Не хочет
Петрухино добро заедать», - скалил зубы народ.
- Дак она сыта, с масла-то её воротит, - тихо промямлил Петрован.
- Не веришь, значит?

Ергин поднялся в завозню и вскоре вернулся с куском мороженого
масла величиной с напёрсток. Подал его собаке, та моментально его
проглотила и благодарно лизнула руку хозяину.

Мужики и бабы загалдели, захохотали. Жучка вскочила, напружинилась
и злобно залаяла на развеселившуюся публику. «Ну, собака,
ну, потешница!». «В балаган её отдай, Леонтий Иванович!..».
- Вас бы в балаган-то! - сердито буркнул Ергин. - Не отрывайте
собаку от дела: она при службе.
- Ну, извиняй нас, дураков, Жучка, - больше не будем, - поясно
поклонился собаке, погодившийся к случаю, Степан.
Собака, узнавшая Степана, успокоилась и заняла свое место на дерюге.
«Не собака, а человек.». - «Да, помощница!..».

Пока Петрован освобождал весы, перетаскивая масло к своей подводе,
Степан завёл с Ергиным разговор:
- Слушай, Леонтий Иванович, твоих дочек на торговой площади
встретил, не девки - картинки.
- Приехали, значит.
- И Марфа Егоровна здесь, она у Пахомовых. Я сейчас от н и х .
- Коней-то прибрали ли, - забеспокоился Ергин.
- Всё как положено - на выстойке стоят под попонами. А кобылку-
то я твою что-то раньше не видел, откуда она у тебя?
- С Курганского округа, с конезавода - сеголеткой купил. Там и
содержал её, а нынче к ярмарке пригнал.
- Дак дорого, наверно, содержание-то да тренаж обходится?
- Ещё и доход имею: она в бегах участвует, деньги приносит заводу.
Да и ставлю на неё понемногу.
- Резвая, значит, кобылка. Слушай, а ведь я мясо продал.
- А цена, какая? - оживился Ергин.
- Скотское и баранину - по четыре с полтиной за пуд, свиное по
пять с полтиной. Вместе с сыновьями Михаила Ивановича мясо-то
сбыли .
- Цены неплохие. Моих парней там не встретил?
- Ребят не встретил - наверное, раньше меня отстрадовались. А
вот скатерти твоих красавиц - хорошо разглядел, - Степан хохотнул.
- Народу там, не протолкнуться. Да всё молодые парни, якорило их!..
- Твои-то дочери холсты продают?
- Торгуют.
- Тоже, поди, парни около них крутятся?
- На то и мужики, чтобы девок оглядывать: куда без них. Да и папаши
ихние и мамаши нет-нет, да и заглянут: приглядываются.
- Ну, это само со б о й . Зерно сбыл?
- Муку столкнул. Пшеничную муку - по 87 копеек за пуд, ржаную
- по 70, а зерно не продал: к ценам приглядываюсь. Говорят, уральские
купцы на подворьях Данченко, Хабарова, Кости Вешкурцева да
у хлебных амбаров на берегу Попадьюшки скупают.
- За муку настоящую цену взял, - в голосе Ергина послышалось
одобрение, - а как про зерно что хорошее узнаешь - скажи или ребятам
передай.
- Сделаю. Ну, побежал я. Да, постой: когда у тебя перерыв-то?
- Договорились с Ефимом и Михаилом в двенадцать часов сегодня
пошабашить, - Ергин, дёрнув за серебряную цепочку, вытянул из
брючного кармашка часы в серебряном футляре. Крышка отскочила,
и полилась мелодия Российского гимна. - Сейчас одиннадцать, а бега
и борьба назначены на час.
- Не опоздаете?
- Успеем. Эй, продавцы, очередь не занимать: через час перерыв.

Песня стихла, плясуньи и певуньи разбрелись по двору, прибились
к мужьям, стоявшим в очередях.
- Ты чё стоишь, товар не сдаёшь? - налетела на Петруху жена.
- Сдавал уж, да не приняли.
- Как это не приняли! Масло-то наше да сало полутьше многих! -
гремела она на всю ограду.
- Давай, Авдотья, становись по второму разу, - смеялись мужики.
- Да заткнись ты! - прошипел Петрован, опасливо оглядываясь по
сторонам. - Нашёл Ефим камень-то в сале. И что негодное оно - тоже
унюхал.
- Вот вражина! Ни дна бы ему и ни покрышки! А масло-то чё?
- И масло Леонтий не взял. Да-ишо собака - не стала жрать-то его,
морду отвернула. Досталось ноне мне. На-ко, вот, понюхай, - Петро-
ван ухватил жену за голову и прижал свою бороду к её лицу.

Авдотья задохнулась, вырываясь, замахала руками.
- Да ты чё, козёл душной, выдумал! - озверела Авдотья. - Я вот
тебе покажу!..

Отколотив мужа под крики, свист и улюлюканье толпы, она снова
принялась за расспросы:
- А кожу-то почему не сдал?
- Не успел. Иди сама навеливай, - поправляя сбитую шапку, решительно
заявил Петрован.

Авдотья схватила засохшую, согнутую пополам шкуру и, расталкивая
людей, пробилась вперёд. Подождала, пока Ергин рассчитает
очередника, и сунула шкуру на весы. Народ недовольно загудел: «Без
очереди залезла.».
- Да пустите. Разве вы не видите, что под крышей-то у неё потолка
нет, - успокоил публику Ефим.

Авдотья надула губы, но ничего не ответила заготовителю.
Ефим, покрутив шкуру и так и сяк, посмотрел на свет и решительно
сунул Авдотье в руки.
- Не возьму!..
- Это почему же?! - притопнула ногой Авдотья.
- Потому, что всю мездру сороки издолбили.
- Так её скоблить не надо. Шкура-то моя дорогая.
- Решето я у червишевских баб куплю, а ты со своей шкурой домой
побегай, - Ефим вернул шкуру Авдотье. - Следующий!

Рассерженная Авдоха, выбравшись из толпы, налетела на мужа:
- Ты чё, не видел разве, что вороны да сороки шкуру-то всю испортили?
- Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала, - отбоярился Петрован.
- У тебя самой-то чё, руки отсохли?..

Так, перебраниваясь, они выехали с пахомовского двора на улицу.
Базарная площадь была забита торговым и гуляющим людом. Солнце
ярилось, выбивая из снега алмазные россыпи. Легкий ветерок развевал
флаги над управой и домом Данченко, колыхал хоругви на церковной
паперти, играл рукавами и подолами рубах, раскачивал сапоги
и ведёрные самовары на призовом столбе, мотал гирлянды бумажных
цветов. На качелях визжали девки, взлетая к ясному голубому
небу. От циркового балагана доносились крики и взрывы смеха, около
хлебных амбаров на берегу Попадьюшки толклась молодежь: ребята,
ухватившись за верёвку, вытягивали из-под горы розвальни, разворачивали их головками к реке и «кучей малой» проваливались в бездну.

На приречной луговине, за мясными рядами, мужики и парни проминали
тройки и одиночные упряжки - готовились к бегам.

Авдотья, как зачарованная, смотрела на серебрившийся в лучах
солнца призовой столб. По нему медленно полз мужик в кумачовой
рубахе. Вот он уже добрался до крестовины, поднял руку, чтобы ухватиться за нее, и . покатился вниз. Она облегчённо вздохнула.
- Куда ты правишь?!
- Так нам прямо-то к дому не проехать.
- Я тебе покажу!.. Домой захотел, на печку! Сало-то да масло сам
исть будешь?! - Авдотья вырвала у Петрована вожжи и решительно
повернула кобылёнку к торговой площади.

6

Агапея и Аграфена с трудом продирались через базарную площадь
- мешали санки с пестерями, доверху набитые древесным углём. Приходилось то и дело останавливаться, выжидать, пока схлынет народ...

Подружки, кроме уголька, припасли и богородскую травку, и деготёк,
и медок в туесьях. Теперь искали лучинкинских бёрдышников да цевошников. В очередной раз толпа прижала старушек к пирамиде бочек.
- Миру-то, миру-то! Батюшки светы, да куда хоть мы попали-то?
- высокая, полная Аграфена, тяжело дыша, огляделась. - Куда ни погляди
- всё бочки, бочки и бочки. Чё хоть в них, Агапеюшка?
- Не скажу. Эй, продавец, чё в бочках-то?
- Рыба обская солёная, нельма потрошёная, подходи красавицы-
старушки!
- Не надо нам соленой, ты нам морожену продай...
- Есть и морожена!.. Сами мы тобольски, стерляди - обдорски.
Подходи, покупай!.. Нельма, осетр, муксун, стерлядка - на выбор!..
- Погоди, не кричи шибко-то. Рыба-то у тебя по чём?
- Девять рубликов за пуд.
- Ой, красавец, да для меня вдовухи-горюхи отдай по семь, - подлаживаясь под продавца, запела Агапея.
- А много ли возьмёшь?
- Подешевле продашь - поболе куплю.
- Десять пудов возьмёшь - по восемь срядимся.
- Ой, голубь, двадцать возьму, но по семь...
- По семь с полтиной!..
- Так-то ладно, согласна. У кого на постое-то?
- У Шемякина Афанасья Степановича.
- Пошлю вечерком для встречи и договора зятя своего Ивана Токменина.
- Будем ждать, - обрадовался торговец...

Снова двинулись вперёд. А кругом шум, гам; около горы шуб, полушубков,
тулупов бьются по рукам купцы: «Наши шатровские шубы неизносимы». - «Знамо дело, были бы худы - не покупали...».

Впереди толпа, не пробиться.
- Чё хоть там, девки?
- Борьба началась, тётонька Аграфёна...
- Кто на кругу-то?
- Сказывают: таловский Сенька Кобелев против сплываевского
Ивана Митриковского.
- Кто кого пересиливат?
- Не знаю. Вроде, Сенька...

А ярмарка звенит, искрится, хлопочет. Полыхают ярким многоцветьем
голландские, английские и немецкие сукна; зазывно трепещут на
ветру красные, лазоревые, сиреневые, кубовые, зелёные ткани...
- Богатства-то, богатства сколь, Агапеюшка! - дивится Аграфена.
- Чё и говорить: год от году живём всё краше да краше. Погоди-ко,
вон там, по праву руку, вроде холсты да полотенца продают. Слышала
я, что девки Леонтия Ергина скатерки невиданные ткут. Пойдём-ко,
поглядим.

За прилавками стоят сами мастерицы - молодые девицы: одна другой
краше. Около них толпа молодых парней, мужиков и пожилых супружеских
пар. Продавщицы щелкают орехи, смеются, кричат: «Эй,
мужички, покупай рушнички!..». - «Белёны холсты - парням холостым!..
». - «Полотенца с петухами - мужикам с бородами! Подходи! Покупай!..».

Парни одаривают девчат калёными орехами, пряниками, конфетами,
орут: «Налетай, подешевело!». - «Расхвастали, не берут!..».

Агапея с Аграфеной долго разглядывали и ощупывали цветастые
скатерти, дивились узорам, расспрашивали молодую, одетую по-
городскому девицу:
- Ергиных будешь? А которая? Младшая-то Дарья где? Да неужто
она с конём-то сладит?
- Управится, ей не привыкать...
- Ну и ладно. А пряжу-то красишь как?
- По-разному: в розовый цвет - фуксином; в красный - отваром
зеленицы и марены; в чёрный - отваром груздевой воды и берёзовой
коры; в жёлтый - отваром серпухи...
- А ярко-то жёлтый?
- В серпуховом отваре три, а то и четыре раза пропариваю...
- По какой цене продаёшь?
- Об этом надо с батюшкой моим, Леонтием Ивановичем, говорить.
Мы у Пахомова Михаила Ивановича остановились...
- Знаем, знаем родителей твоих, передавай им поклон от Агапеи
Ивановны да от Аграфены Спиридоновны. Тутошние мы, архангельские.
Счастливой тебе торговли, голубушка...
- Видела цвета какие на скатерках-то?
- Видела, Аграфенушка, как не видать. Я ведь тоже этими отварами
крашу, а резкости, приглядистости той в утке-то нет.
- Секреты знают. У них и бабушка с материной стороны мастерица
была, и красить и ткать...
- Это Евлампия-то Сидоровна?
- Она...
- Видела я её работы. Но девки-то её обошли. Сказывают, что мастерицы
у них подолгу живали, обучали девок-то...
- Это так, - подтвердила Аграфена, - с России привозил Леонтий
наставниц-то, а одна с Тотьмы, сказывают, два года жила.
- Незамужние они?
- Девки...
- Вот повезёт кому-то. А у меня сынок привёл сношку - ничегошеньки
делать не умеет!
- А с ним-то хоть наигрыват?
- Ну, тут у неё руки золотые! Слушай-ко, а почему Ксения-то цены
не сказыват?
- Дорогие, видать, скатерки-то: не для всякого.
- Так-так, не для Петрухи Мелентьева...
- Эй, разойдись, расступись! - громкий, с провизгом голос заставил
товарок шарахнуться в сторону. Мимо них медленно «проплыла»
подвода, гружённая тремя бочонками. Авдотья, стоя в передке саней,
поторапливала лошадь, наигрывая правой рукой верёвочными вожжами,
и не переставая, кричала. На последнем бочонке, подложив телячью
шкуру под тощий зад, гордо восседал Петрован. Потревоженный
народ свистел и улюлюкал им вслед.
- Верно говорят: худых людей и помянуть нельзя - тут же объявятся.
- Так, Агапеюшка. Каковы в колыбельку, таковы и в могилку...
Подруги тащились меж товарных рядов под крики зазывал и продавцов,
часто останавливались, обсуждали услышанное и шли дальше.
«Есть ниточки! Есть катушечки! Подходите, покупайте, девки-
душечки».
- Постой-ко, Аграфенушка, нитки-то погляжу, надо бы голубых
прикупить двадцатого номера...
- Посмотри, Аграфенушка...
- У дядюшки Якова, товару всякого: мыла пахучие! Ситца нелинючие!..
- Мыла земляничного девки просят. Надо поглядеть...
- Погляди, Агапеюшка...
- Булавки, иголки! Стальные приколки! За один пучок плати пятачок!..
Что ни шаг, то новые краски, новые товары...
- Вот орешки из Вагая! Скорлупка у них золотая! Вкусные на меду,
давай в шапку накладу...

Ссыпав орешки в домотканые мешочки, подруги огляделись.
- Это кто там по столбу-то ползёт? Не вижу на солнышко-то, - Ага-
пея приставила рукавицу ко лбу, - нет, не разгляжу...
- Да это вроде Петруха Мелентьев, - прищурила глаза Аграфена,
- пойдём-ко поглядим. Ежели он, так там представленье в самом разгаре...

Около призового столба собралась большая толпа зевак и охотников
за дармовой поживой. Задрав головы, они на все лады обсуждали
возможности Петрована. «Жилистый - доберётся». - «Не вытянет -
кишка тонка». - «Так лезет же!..». - «По опползанному елозит, а как
до свежатины-то доскребётся, тут вниз и навернётся!..».

Со стороны Петруха был похож на гигантского червяка. Удерживая
себя на столбе переплетёнными в взъёмах ногами, он выпрямлял
выгнутую дугой спину, крепко обхватывал столб руками, подтягивал
колени к животу и вновь выпрямлялся... «Уж до половины дополз!..».
- «Ничего, скоро вниз покатится!..». - «Доползёт!..». - «Вон, уж остановился!..». - «Перебирается!..».
- Петя, держись! - взвизгнула дотоле молчавшая Авдотья. - Без
рубахи да самовара лучше не спускайся: тут у столба и прибью!..
Петруха ещё энергичнее заработал конечностями и заметно сократил
расстояние до заветной цели.
- Наши будут и хромовые сапоги, и самовар, и рубахи! - ликовала
Авдотья, суетясь под столбом.

Уверенность Авдохи подлила «масла в огонь». Забеспокоились те,
кто не меньше Мелентьевой мечтали обуться в хромовые сапоги да
износить кумачовую атласную рубаху. Мужики засвистели и заулюлюкали.

В Петруху полетели комья снега...
- Петрован, у тебя штаны на заднице лопнули! - перекрыл шум и
гам мощный басовой голос Степаниды. - Помидоры-то подтяни!
Свист и гул усиливались, комья снега полетели ещё гуще...
- Аграфенушка, чё это Степанида-то разошлась?
- Ты чё её не знашь?.. Порода такая... Слышала, поди, как она свекровь
вместо блинов сковородником угощала?
- Нет...
- Степанида блины пекла, а Евдокия с печки голос подала раз, другой
да третий: блинов просила. А той, видать, недосуг... Когда она
голос-то подала по четвёртому разу, та сковородником её и ткнула.
Тимофей-то с улицы зашёл, да и спрашиват: «Мамонька, ты чё плачешь?». А она того тошней. Тогда Степанида-то и говорит: «Дала ей
блин, а она и подмазку просит...».
- Да неужто правда?
- Вот те истинный крест! - размашисто перекрестилась Аграфена.
- Сама от Евдокии слышала. Видать, Петруха Степаниде чем-то досадил,
а она не такая, чтобы должок-то за ней оставался.
Петрован сучил ногами и руками изо всех сил, но обледенелый
столб «съедал» все его усилия... Крик Степаниды, долетевший до его
ушей, сделал свое чёрное дело: он медленно съехал по столбу... Авдотья
с руганью набросилась на Степаниду. Петрован шарил по заднику
штанов и не находил прорехи. Толпа от души веселилась. На столб
полез очередной охотник...
- Да ну их к лешему! Пойдём-ко дале, Аграфенушка, а то бёрда-то
так и не купим.


Продолжение следует...