Звонкая получилась оплеуха...
Говорят, за минуту до отхода поезда "Берлин - Москва" он, словно не в себе, вдруг выскочил из вагона, бормоча: "Не сейчас, не сейчас, не сейчас!" Жуткая сцена. Достоевский. Накануне, в ресторане, на своих проводах, он, подняв бокал, крикнул, что едет в красную Россию - "на распятие"! И вот спохватился: "не сейчас".
Кондуктор, пишут, уже на ходу втянул поэта в вагон. Тот крикнул что-то провожающим, но что - никто и не услышал...
Он, который только до революции выпустил 13 книг, действительно будет распят в СССР. Когда-то в юности, обыгрывая псевдоним "Белый", он призывал исследовать только "белые начала жизни". Теперь, в 1923-м, имя его грозно "обыграет" сам Троцкий. "Псевдоним его, - скажет о Белом, - свидетельствует о его противоположности революции, ибо эпоха революции прошла в борьбе красного с белым..."
"Человек - выше звезд!" - написал он однажды. Написал, когда понял, что даже Вселенная стала ему "по грудь". Но сам - вот ужас-то! - последние 15 лет реально, не образно, прожил не по грудь - по горло в земле - в сырой подвальной комнате на Плющихе. Считайте - в могиле с узким оконцем под потолком.
Как он жил в то время - не пересказать. Представьте немое кино. Улицы, гололед, выбеленные инеем стены домов, на фоне которых бежит черная фигурка: скользит, оглядывается, размахивает руками, спотыкается. Зал в таком кино умирает от смеха. Но так или примерно так метался по Москве Белый в поисках хоть какого заработка. Лекции, семинарий с рабочими, обучение молодых поэтов в Пролеткульте. Печку пять месяцев растапливает рукописями, сваленными в углу, и несмотря на разыгравшуюся экзему, на крики тифозного за стеной, на тьму одолевших вшей, он, посреди мусора и хлама, в вечных шапке и перчатках (в комнате 7 градусов мороза) до четырех утра просиживает за столом, готовясь к лекциям, составляя программы, работая над "Записками чудака". Сидит, понимая, сквозь слезы, что опять встанет после десяти и опять останется без горячей воды, а значит, вновь, не напившись чаю, дрожа от холода, побежит черной побежкой по скользкой панели сначала на лекцию, потом на рынок за лепешками, потом - учить взрослых балбесов уважать Пушкина.
Вспоминал ли, интересно, прыгая озябшим кузнечиком по вымершей Москве, свое участие в бунте 1905 года, вечера в пользу ссыльных большевиков, вскрики у Гиппиус в 17-м: "Да-да-да, теперь русский флаг - будет красный флаг? Правда? Правда, надо, чтоб он был красный?.."
Последние 15 лет он проведет с Клавдией Васильевой, "тонкогубой монашкой в черном", по словам Берберовой, и, напротив, прелестным существом с "лучистыми глазами", в которых виден был "жар души", - по словам ее подруги. "Существо" было замужем, но когда Белого бросит в Берлине Ася, поэт без колебаний свяжет свою жизнь с ней - с "Клоденькой", "Невеличкой", как будет звать ее до самой смерти.
15 лет в подвале на Плющихе, где на 18 "квадратах" жили его Клодя, ее бывший муж и мать жены. И если до революции он был раздвоен, то здесь стал уже расчетверен.
Его, разодранного отцом и матерью, именем и псевдонимом, лицом и маской, теперь рубила на куски эпоха.
Комментарии 2