Православное богослужение часто по праву называют «школой богословия и богомыслия».

Это действительно так, если вслушаться в смысл молитв и песнопений, обратить внимание на сам строй богослужения, его внутреннюю логику и мотивы, лежащие как бы «за кадром», но повлиявшие на возникновение того или иного элемента или обряда. Но в то же самое время не секрет, что часто (а может быть, даже в большинстве случаев) сокровищница православного богослужения оказывается невостребованной.
Виной тому — не только частая непонятность для большинства простых прихожан (а местами — даже для священнослужителей) существующего церковно-славянского перевода, на необходимость поновления которого указывали еще лучшие церковные умы XIX века, например, святитель Феофан Затворник. Часто непонятность богослужения происходит просто от невнятности чтения и пения, неудобовразумительности восприятия на слух «бормотания» чтеца или громогласного «рыка» дьякона, читающего Апостол или Евангелие с тем, чтобы показать весь диапазон своих вокальных возможностей. Бывает и так, что сама акустика храма не способствует внятности донесения до слуха молящихся чтения и пения (исправить эту проблему помогает акустическая аппаратура, профессионально подобранная). Но бывает и иное. Подчас неверному пониманию службы способствуют так называемые «ложные друзья переводчика» — отдельные слова или фразы, смысл которых для современного человека звучит совершенно иначе, чем для авторов текста. Некоторые ошибки такого рода в понимании богослужения могут быть названы «классическими» по причине своей давности и повсеместности.
Есть слова и обороты, которые кажутся на первый взгляд большинству прихожан совершенно понятными и не требующими разъяснений. Но на поверку оказывается, что их подлинный смысл чаще всего далек от, казалось бы, очевидного предположения. И исправить эти казусы можно было бы довольно просто, оставаясь в рамках все того же церковнославянского языка и не прибегая к переводу на современный украинский или русский.
Мы рассмотрим для примера несколько наиболее распространенных случаев ошибочного понимания богослужебных текстов (или потенциального непонимания их вообще) и выскажем соображения по поводу возможного исправления этих «трудных мест» — как возможный образец для подобной фронтальной работы. Тезисы, приведенные в данной статье, несколько лет назад активно обсуждались нами на интернет-форуме «Человек и его вера», но спустя годы актуальность этих вопросов нисколько не уменьшилась.
В начале каждой литургии, вечерни или утрени, а также и во время других служб, диакон возглашает так называемую «великую» или «мирную» ектению, которая начинается с прошения: «Миром Господу помолимся». Далеко не каждый из стоящих в храме людей, к которым обращен этот призыв, знает, что здесь идет речь не о приглашении помолиться «всем вместе, то есть всем миром», но — о молитве в «мирном состоянии духа». Переводчики на славянский, во многих других местах строго следовавшие букве греческого оригинала, здесь отступили от нее: в греческом тексте стоит «en eirene» — буквально «в мире». Но переводчики убрали предлог «в» и заменили предложный падеж творительным. Подавляющее большинство прихожан одного обычного городского храма, среди которых был проведен блиц-опрос, ответили, что переводят для себя это прошение как «помолимся всем миром» — «все вместе». Примечательно, что везде в других частях богослужения то же самое «en eirene» переводится у нас буквально — «в мире»: «Прочее время живота нашего в мире (а не «миром») и покаянии скончати…», «Святое Возношение в мире (не «миром») приносити», «В мире (а не «миром») вкупе усну и почию» и т.д.
Как можно было бы решить эту проблему? Варианта может быть два: либо исправить перевод на буквальный: «В мире Господу помолимся», — либо же обстоятельство, выраженное существительным, заменить на наречие: «Мирно Господу помолимся». Нам режут слух оба варианта? Может, это потому, что мы уже привыкли к неправильному пониманию прошения?
Далее в той же ектении диакон возглашает: «О свышнем мире и спасении душ наших…». И снова та же история. На вопрос, что значит это прошение, прихожане при опросе почти хором ответили: это значит «о вышнем мире», то есть о мире ангелов. На вопрос, как вообще мы можем молиться об ангелах, никто, правда, ответить не смог. Что же здесь в греческом тексте? «Hyper tes anothen eirenes». Anothen — это наречие ano (вверху) с суффиксом then, обозначающем движение «откуда?». Буквально фраза должна переводиться «О мире (не мiре!) свыше (!) и спасении душ наших…», то есть «О ниспослании мира свыше…».
С подобной заменой не-адъективных греческих определений (не создающих проблем для понимания) на адъективные в церковнославянском языке вообще много недоразумений: например, «память смертная» — это на самом деле «память (о) смерти»; «за мiрский живот и спасение» — это «за живот (жизнь) мiра и спасение»; но звучит так, будто мы испрашиваем в молитвах себе смертную память (то есть способную умереть?), а Христос пострадал во имя какой-то мiрской жизни. Впрочем, там, где подобную замену было бы, наоборот, желательно применить, этого иногда не встретишь (об этом будет сказано ниже).
Как же можно было бы исправить эту ситуацию? Предельно просто: вернуться к буквальному греческому «О мире свыше» (равно как и в остальных приведенных только что примерах и им подобным).
Следующее прошение ектении: «О мире всего мира, благостоянии святых Божиих церквей и соединении всех…» Вот оно, любимое прошение экуменистов! :)) Одна лишь незадача: слово «церкви» в греческом — женского рода (как и в русском), а слово «всех» здесь (panton, а не pason) — мужского. Под «всеми» подразумеваются не церкви, а христиане: верующих приглашают помолиться о соединении всех православных христиан, которые, каждые в своем городе, принадлежат Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви. Исправить потенциальное непонимание можно легко, добавив одно слово: «…и соединении всех нас…».
Практически каждая ектения оканчивается прошением: «Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную, Славную… со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим». Порой батюшки, как можно заметить, делают почему-то дополнительную паузу после слов «друг друга», а не только после «помянувше». Это только усугубляет трудность в восприятии. Ошибок тут не возникает, но текст становится именно трудно воспринимать на слух (все равно что читать книгу с хаотически проставленными знаками препинания). Основная же трудность вот в чем: как ни крути, «(сами) себе» воспринимается как дательный падеж (кому?), а не как винительный (кого?). Выход простой: заменить на параллельный церковнославянский вариант: «самих себе и друг друга…». Ощущение дательного падежа исчезнет.
Практически в каждой службе встречается сугубая ектенья. Одно из ее прошений, посвященное поминовению усопших, заканчивается словами: «…зде лежащих и повсюду, православных». Многие батюшки не обращают никакого внимания на стоящую в служебнике запятую и читают «зде лежащих (пауза) и повсюду православных». Получается, что у нас мертвые — лежащие, но не православные, а во всем остальном мире мертвые — православные, но не лежащие. Выходом было бы, конечно, читать правильно: «зде лежащих и повсюду, (пауза) православных», но это кажется несколько «неудобопроизносимым». Второй вариант: поменять расположение слов — «зде и повсюду лежащих, православных».
Херувимская песнь. Кладезь трудностей для простых прихожан. Показательный факт: подавляющее большинство храмовых хористов на нескольких разных приходах, которые были опрошены (а ведь они пели эту песнь, наверное, уже многие сотни раз!), не смогли ее правильно перевести. Одна из первых трудностей заключается в том, что слово «херувимы» воспринимается как именительный падеж, хотя на самом деле стоит в винительном (в именительном было бы «херувими», с «и» на конце). Выход: заменить параллельной формой (кстати, допустимой в церковнославянском, сравните параллельное употребление в наших текстах «помилуй ны» и «помилуй нас») — «Иже херувимов тайно образующе…». Нам снова режет слух? Подумаем, отчего.
Кроме того, как ни крути, а в нынешнем переводе Херувимской для правильного понимания просто необходимо сделать еще одно изменение. Вместо славянского «подъимем» поставить славянское же «приимем». Иначе, кроме всего прочего, будет еще и сохраняться нежелательная ассоциация с совершенно неверным толкованием о «ношении на копьях». Hypodechomai, напомним, означает именно «принимать», особенно «принимать у себя гостя», или «принимать в себя». Это — прямое указание на Евхаристию. Речь идет о причащении Тела и Крови Христовых, принятии Евхаристической жертвы, приготовленные дары для которой переносятся на престол на Великом входе во время пения Херувимской песни. Славянское слово «подъяти» имеет такое же значение, как и слово в греческом оригинале — «принять в себя», и перевод, конечно, правильный, однако сейчас это слово просто неотличимо от русского «поднимать», которое нужного значения не имеет вовсе. А «дориносимый», напомним, значит «окруженный телохранителями, копьеносцами», а отнюдь не «поднятый на копьях».
Один пример — из утрени. Возглас священника после шестой песни канона: «Ты бо еси Царь мира и Спас душ наших…». Заметьте, «Царь мира», а не «Царь мiра». «Царем мiра» в нашем богослужении часто называется диавол — например, в службе навечерия Крещения Господня (хотя чаще встречается «князь мiра»). Подобный пример, что и в первом случае, встречаем на великом повечерии: «Бог крепок, Властитель, Начальник мира». Последние два слова: Archon eirenes — Князь мира, то есть Князь мирный. Однако на слух эти слова воспринимаются иначе. Какой здесь можно найти выход? Заменить не-адъективное определение адъективным: «Ты бо еси Царь мирный и Спас душ наших…», «Бог крепок, Властитель, Начальник мирный». Кстати, в просительной ектенье у нас так и сделано: «Ангела мирна, верна наставника», а не буквально «Ангела мира (eirenes)». Это именно тот случай, когда определение, выраженное существительным в родительном падеже, желательно было бы переводить прилагательным (в отличие, наоборот, от случаев «смертной памяти» и «мирского живота»).
В конце первого часа, а порой и на литургии поют гимн «Взбранной Воеводе», который у нас является также первым кондаком Акафиста Божией Матери (первой строфой Акафиста, или проимием, изначально было «Повеленное тайно приим в разуме…»). У некоторых наших составителей акафистов, пишущих свои произведения по образцу классического Акафиста, слово «Взбранная» оказалось понятым как архаическая форма для «Избранная». Поэтому многие поздние акафисты начинаются со слова «Избранный». На самом же деле славянское «взбранный» происходит не от «брать» («избирать»), а от «брань» — битва, сражение. По-гречески: Hypermachos, от mache — битва. Hypermacheo означает «бороться в защиту кого-либо». «Взбранная Воевода» — это «сражавшаяся за нас, в нашу защиту».
Употребление выражения «Взбранная Воевода» в отношении Богородицы связано исключительно с известной в истории Ее чудесной помощью в защите Константинополя. Применять же его буквально к каждому святому и даже к Самому Господу, как это делается в акафистах — не всегда уместно. Акафист свт. Николаю, например, начинается со слов: «Возбранный чудотворче и изрядный угодниче Христов…». Буквально это означает «Сражавшийся за нас (или: защищавший нас в брани) чудотворче…», но вряд ли составители акафиста предполагали именно такой смысл. С чем именно в житии свт. Николая может быть связан этот эпитет — сказать трудно…
Ирмос шестой песни канона 6-го гласа: «Житейское море, воздвизаемое зря…». На просьбу объяснить, о чем здесь идет речь, прихожане при опросе ответили, что житейское море (кстати, в греческом, снова-таки, определение не-адъективное: «море жизни», «жития») воздвизается, дескать, на нас «зря», то есть напрасно, всуе. Но в славянском слово «зря» не имеет такого значения. «Зря» (греч. kathoron) — это [дее-]причастие от «зрети», «видеть». Буквальный перевод: «Я, видя, что море моей жизни возмущается бурей искушений (peirasmon — в «Отче наш» это слово переведено так)…». Выход из ситуации возможного непонимания довольно простой: можно заменить «зря» на «видя». Тем более что в первом ирмосе канона того же 6-го гласа это же самое слово (kathoron) переведено именно так — как «видя» («гонителя фараона видя потопляема»).
А в ирмосе восьмой песни того же канона 6-го гласа появляется вдруг некая жертва Илии, попаленная водой (!!!): «Из пламене преподобным росу источил еси, и праведнаго жертву водою попалил еси…», — вопреки предельно ясному указанию Писания: «И ниспал огонь Господень и пожрал всесожжение, и дрова, и камни, и прах, и поглотил воду, которая во рве» (3Цар. 18:38). Но при опросе прихожане подтвердили, что здесь, по их мнению, идет речь о какой-то неизвестной им жертве, которая чудесным образом была сожжена водой… На самом деле в переводе ирмоса оказался всего-навсего пропущен союз «с». Исправить очень просто: вставить выпавший союз в перевод — «и праведнаго жертву с водою попалил еси».
На воскресном всенощном бдении, а также и в поминальные дни, когда читается 17-я кафизма, часто звучат выражения, где упоминаются «оправдания» Господни: «Благословен еси Господи, научи мя оправданием Твоим». То же самое слово встречаем и в вечернем песнопении «Сподоби Господи»: «Вразуми мя оправданием Твоим… Просвети мя оправдании Твоими. О каких «оправданиях» здесь идет речь? Вопреки тому, что кажется очевидным на первый взгляд, псалмопевец говорит вовсе не о способах оправдаться пред Богом. Dikaiomata — это «установления, предписания, заповеди». Так, данная строка из псалма 118 в Синодальном переводе звучит: «научи меня уставам Твоим» (Пс. 118:12).
Следующий момент, пожалуй, самый трудный для перевода. На литургии мы слышим возглас: «Твоя от Твоих, Тебе приносяще, о всех и за вся». До сих пор литургисты и филологи спорят о смысле выделенных слов. Скажем только, как нельзя их понимать: «О всех людях и за всех людей», или «повсюду и в благодарность за всё» (перевод В.Шолоха в параллельном издании текста литургии Златоуста, Киев: «Пролог», 2004). Это совершенно неверно. В греческом оригинале: «kata panta kai dia panta». Panta — «всё» среднего рода множественного числа. Буквально: «согласно всему и ради/вследствие всего». Эти слова являются частью анафоральной молитвы и могут быть поняты только без отрыва от нее, как «согласно всему и ради всего» — что было сказано ранее о делах Божиих в отношении мира и человека и о том, как Христос установил это спасительное таинство.
Каждый из православных христиан несчетное множество раз слышал возглас «прости!» (ударение на «о») – либо в составе «Премудрость, прости», либо в начале благодарственной ектении после причащения: «Прости, приимше…» Все ли понимают, о чем идет речь? Сама практика совершения богослужения показывает, что, увы, нет. И лучшая иллюстрация тому — Литургия Преждеосвященных Даров. Во время этой Литургии после второго прокимна священник возглашает «Премудрость, прости!», а затем оборачивается к собранию, благословляет народ зажженной свечой и кадилом, произнося: «Свет Христов просвещает всех». При этом все молящиеся в храме, как правило, падают ниц. Но ведь возглас священника, прозвучавший только что, призывал всех, напротив, стоять прямо! По-гречески «прости» — orthoi. Это прилагательное orthos («прямой», а также «правильный», «истинный» — отсюда происходит всем известное слово ortho-doksia, православие) в именительном падеже множественного числа мужского рода. Поскольку в греческом это слово не имеет артикля, то на церковнославянский оно было переведено кратким прилагательным.
В церковнославянском слово «простый» имеет несколько значений, и одно из основных — «прямой». Краткая форма его по-славянски – «прост» (сравните: мудрый — мудр, благий — благ, и т.д.). Множественное число – «прости» (он — мудр, они — мудри; он — прост, они — прости). Слово «прости» отвечает на вопрос «какие?» или «каковы?». Оно подразумевает призыв: «Будьте прости», или «Станьте/стойте прости», — то есть, буквально по-русски: «Стойте прямыми, прямо!». Как можно было бы исправить ситуацию с непониманием? Возможный вариант: добавить уточняющее слово: «Премудрость! Станьте прости».
Одно из главных песнопений вечерни (а также и молитва священника на вечернем входе) содержит слова: «Да исправится молитва моя яко кадило пред Тобою». Что это за «кадило», с которым сравнивается молитва, которая, в свою очередь, должна быть «исправлена»? Thymiama — это, во-первых, «фимиам (ладан), каждение», а уже только во вторую очередь «кадило» в привычном для нас значении. И в указанной цитате имеется в виду именно «каждение, кадильный дым». Kateuthyno — «выпрямлять, делать прямым, направлять по прямой линии, направляться, устремляться». Перевод фразы можно исправить так: «Да вознесется молитва моя яко фимиам пред Тобою». Все тот же церковнославянский язык, но смысл куда очевиднее.
В прошениях литии, которая совершается на всенощном бдении, есть фраза: «О всякой души христианстей, скорбящей же и озлобленней». О чем здесь молимся? Об умягчении злых сердец, как кажется на первый взгляд? «Злоба» в церковнославянском — это «зло, порок», но также и «забота» (ср. «Довлеет дневи злоба его» — «Довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6:34); отсюда, из евангельского стиха, кстати, произошло русское «злободневный» и «на злобу дня»). «Озлобити» — «делать худое, обижать, угнетать, стеснять». «Озлобленный» — это «озабоченный, угнетенный, стесненный». То есть не тот, кто озлоблен на окружающих, но кто, напротив, терпит угнетение или притеснение. Так что можно со спокойной совестью (как у М.Ардова в «Мелочах») писать в записках «О озлобленном рабе Божием имярек» :)
Следующий пример звучит в храмах гораздо реже всех предыдущих, но если вдруг в него вслушаться, то можно подумать, что произносится кощунство. Можно даже подумать, что за каждой одиннадцатой воскресной службой нас призывают «не верить» в Воскресение Христово. В эксапостиларии после 9-й песни канона звучат слова: «Яко Христос воскресе, никтоже да не верует». При этом, если взглянуть на сам напечатанный в Октоихе – богослужебной книге – текст, то можно заметить сноску, или глоссу, которая дает вариант чтения: «никтоже не неверуй». Однако читают ли хоть в одном храме эту исправленную версию?
На самом деле «никтоже да не верует» — это буквальный, дословный перевод с греческого: «me tis diapisteito». Весь фокус в том, что в большинстве европейских языков принято одинарное отрицание («I have never been there»), а у нас — допускается двойное («я никогда там не был») в значении простого отрицания. Двойное же отрицание для европейских языков равносильно утверждению. По-английски достаточно одного отрицания: либо отрицания действия (не знаю), либо его объекта (ничто): «I don’t know anything», или: «I know nothing», то есть «я не знаю чего-либо» или «я знаю ничто». А вот если скалькировать на английский наше «я ничего не знаю», получим несуразное: «I don’t know nothing», то есть буквально: я НЕ знаю вот это самое НИЧТО, следовательно, что-то иное, помимо НИЧЕГО, я вполне могу знать.
В греческом также нет нашего двойного отрицания. Выражение «пусть никто не верит в Воскресение Христово» означает буквально: «Пусть неверующим в Воскресение будет НИКТО», то есть, «пусть не будет никого, неверующего в Воскресение». Однако, калькируя греческий синтаксис, в переводе мы, как это воспринимается на слух, доходим едва ли не до кощунства. Стоило бы обращать внимание псаломщиков или чтецов на этот момент, чтобы в храмах звучала именно глосса «никтоже да не не веруй» (дабы не объяснять всем присутствующим на службе особенности греческого и русского синтаксисов).
Касательно глосс есть и другие примеры. В Евангелии от Иоанна 15:22 читаем: «Аще не бых пришел и глаголал им, греха не быша имели, ныне же вины не имут о гресе своем». На полях Евангелия разъяснено, что «вина» — это на самом деле «извинение» (греч. prophasis — отговорка, увертка). Но «не иметь вины» и «не иметь извинения» в грехе – это все же немного разные вещи для современного уха, не правда ли?
А вот пример из 17-й кафизмы, которая у нас звучит вслух в поминальные дни (на «парастасе»), а также и в Великую Субботу, а по уставу, вообще-то, должна исполняться намного чаще. «В заповедех Твоих поглумлюся» (ст. 15), «раб же Твой глумляшеся во оправданиих Твоих» (ст. 23), «Путь оправданий Твоих вразуми ми, и поглумлюся в чудесех Твоих» (ст. 27) и т. п. При этом глосса уточняет: «поглумлюся» — значит «буду размышлять». Согласитесь, глумиться над заповедями и размышлять над ними – вещи для современного слушателя совершенно противоположные.
На Великом повечерии, которое совершается во всех храмах в первую седмицу Великого поста, читается молитва Манассии, царя иудейского. В ней звучат следующие обращенные к Богу слова: «яко непостоянно великолепие славы Твоея…» Что за странное выражение? Слава Божия может быть «непостоянна»? Речь, конечно же, о другом, но кто из простых прихожан догадывается? В Часослове, откуда читаются эти слова, есть глосса: «Яко никтоже постоит пред великолепием славы Твоея». «Непостоянно» — в данном случае означает «перед чем трудно выстоять», «что трудно выдержать/вынести».
Но неужели все эти глоссы печатаются для того, чтобы один-единственный человек в храме (священник или псаломщик) знал, что же именно он читает, а остальные — пусть что хотят, то пусть и думают? Не веровать в Воскресение — пожалуйста! Считать иудеев невиновными в отвержении Спасителя — да запросто! Глумиться над заповедями — да ради Бога!
Однако за те годы, что авторы этих строк служат в священном сане, не было случая, чтобы кто-либо из постоянных прихожан, не связанных клиросным послушанием, по собственной инициативе обратился к клирикам за разъяснением этих «жутких» фраз. При том что при опросе правильно перевести их практически никто не смог. Надо честно признать, что прихожане привыкли не понимать богослужения и даже явные ошибки перевода воспринимают совершенно безучастно. Однако виноваты ли в этом сами прихожане? Нет, за состояние дел ответственны мы, клирики, которые поставлены для того, чтобы учить народ Божий словом и делом.
Уже в позапрошлом веке святитель Феофан Затворник писал: «Есть вещь крайне нужная. Разумею новый упрощенный и уясненный перевод церковных богослужебных книг. Наши богослужебные песнопения все назидательны, глубокомысленны и возвышенны. В них вся наука богословская, и все нравоучение христианское, и все утешения, и все устрашения. Внимающий им может обойтись без всяких других учительных христианских книг. А между тем большая часть из сих песнопений — совсем непонятны. А это лишает наши церковные книги плода, который они могли бы производить, и не дает им послужить тем целям, для коих они назначены и имеются. Вследствие сего новый перевод богослужебных книг неотложно необходим. Ныне-завтра надобно же к нему приступить, если не хотим нести укора за эту неисправность и быть причиною вреда, который от сего происходит».
«Ныне-завтра», писал святитель. Прошло более века, но воз и ныне там. При этом многие верующие вполне довольны — удовлетворяясь просто тем, например, что нужный канон или кафизма «вычитаны» (говорят так и о подготовке ко Причастию: «вычитал правило»), а понятые в них от силы 60-70% слов и фраз создали нужное молитвенное настроение. Однако тот же святитель Феофан писал: «Не то значит молитва, чтобы прочитать только молитвы, но то, чтобы воспроизвести в себе содержание их, и так их произносить, как бы они шли от нашего ума и из нашего сердца».
Сколько же еще должно пройти лет/десятилетий/веков, чтобы в области улучшения понимания богослужебных текстов (что достигается не в последнюю очередь и обновлением существующего перевода) хоть что-то сдвинулось с мертвой точки?
PS. После публикации статьи я получил от священника Максима Плякина совершенно справедливый критический комментарий:
«В истории ирмоса про жертву и воду не все так однозначно. Да, дониконовский вариант действительно говорит о том, что Господь «праведнаго жертву и воду попали». Однако в Священном Писании есть эпизод, в котором Господь чудесно изменил свойства воды: после окропления ею жертвенника разгорелся огонь, который и попалил жертву, которую приносил праведник. Речь идет о Неемии и об отрывке 2Мак.1:18–23.
Именно отсылкой к этому месту Писания объясняется этот ирмос в некоторых современных толкованиях. Поэтому, как мне кажется, необходимо как минимум сделать поправку на возможное прямое объяснение текста и не мотивировать разночтение только (гипотетической) ошибкой при справе текста».
Соглашусь, что здесь может иметь место как раз моя ошибка восьмилетней давности. Действительно, в некоторых современных изданиях этот ирмос понимается как относящийся одновременно к двум «эпизодам» – и Илии, и Неемии, напр., в «Настольной книге священнослужителя», 1992, т. 1: «Из пламени источил Ты росу для благочестивых (отроков) и водою попалил жертву праведника (пророка Илии и Неемии. 2Мак.1:18). Ибо Ты, Христе, всё творишь единою Своею волею. Мы превозносим Тебя во все века».
В 2Мак.1:20-22 читаем: «По прошествии же многих лет, когда угодно было Богу, Неемия, присланный от Персидского царя, послал за сим огнем потомков тех священников, которые скрыли его. Когда же объявили нам, что не нашли огня, а только густую воду, тогда он приказал им, почерпнув, принести ее; и когда потом приготовлены были жертвы, Неемия приказал священникам окропить этою водою дрова и положенное на них. Когда же это было сделано и наступило время, когда просияло солнце, прежде закрытое облаками, тогда воспламенился большой огонь, так что все удивились».
И если в случае Илии огонь сходит с неба, то процитированное сейчас место как раз допустимо понять в том смысле, что источником пламени явилась вода – жертва была «зажжена» водой (возможно, это была нефть: см. 2Мак.1:36).
В греческом тексте данного ирмоса слово «вода» стоит в дательном падеже. В древнегреческом языке он используется, с одной стороны, и в качестве нашего творительного (dativus instrumentalis) – поскольку творительный в этом языке отсутствует. В этом случае перевод, действительно, будет выглядеть: «сжег жертву (чем?) водой» – и подходить к случаю Неемии. В пользу этого также можно привести и использование в таком случае в ирмосе двух противопоставленных парадоксов: из пламени – роса, из воды – огонь.
С другой стороны, от чего (ошибочно?) отталкивался я, дательный без предлога может использоваться вместо meta + Gen. – в значении нашего «с кем? с чем?». Это подходит к случаю и Илии, и Неемии – жертва была сожжена вместе с водой.
В любом случае, вопрос правильного перевода является не таким однозначным, как было мною ранее представлено. Если окажется, что я действительно восемь лет назад ошибся и не заметил этого сейчас – прошу простить!
Однако данный пример – даже в случае моей ошибки – является еще одной иллюстрацией в пользу основной тематики этой статьи. Указанный ирмос является одним из наиболее часто исполняемых за богослужениями в течение года. За год хористы поют его, а прихожане слышат не один десяток раз. Однако как много из них (да и нас, священнослужителей) знает, о каком вообще эпизоде из Священного Писания идет речь? И если многие не знают и не пытаются вообще узнать – то признаком чего может быть это?
.....
Проповедь в понедельник 6-й седмицы по Пятидесятнице.
Июль 17-ое 2011
Проповедь в понедельник 6-й седмицы по Пятидесятнице.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Мы с вами сегодня слышали достаточно редкое для евангельской истории пояснение притчи. Пояснение притчи не Иоанном Златоустом, не блаженным Феофилактом, не каким-либо другим толкователем Священного Писания, а разъяснение ее Самим Христом. Христос рассказал притчу о сеятеле, а затем, что бывало очень редко, Он объяснил значение этой притчи, ее смысл и что скрывается под ее образами.
Но прежде, чем пояснять притчу Спаситель удовлетворил недоумение Своих учеников, которые вопрошали по поводу того, зачем Христос говорит притчами. Ну действительно, зачем говорить притчами, то есть образами, иносказаниями, загадками, когда можно сказать прямо. Христос отвечает им, напомню ответ Спасителя:
«Для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано. Ибо, кто имеет, тому дано будет и приумножится; а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет. Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют. И сбывается над ними пророчество Исаии, которое говорит: «слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите. Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их». Ваши же блаженны очи, что видят, и уши ваши, что слышат. Ибо истинно говорю вам, что многие пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали».
Кратко эти слова Спасителя можно свести к следующему. Среди слушателей Христа были разные люди. Разные по возрасту, по интеллекту, по сфере деятельности. Разные по духовному и нравственному уровню. Далеко не все могли понять учение Христа и осознать важность того, к чему Он их призывает.
Потому что призыв Спасителя относился в первую очередь к изменению человеческого сердца. Что надо делать, чтобы стать духовно чище и ближе к Богу? Как надо жить, чтобы обрести Царство Божие? Но ведь для многих духовные ценности это что-то очень расплывчатое, не конкретное, а потому не очень важное. И Христос посредством притч, вполне понятных образов из повседневной жизни и профессиональной деятельности, говорил о законах духовной жизни.
Вот как сегодня многие не церковные люди могут только тогда заинтересоваться, понять и принять религиозную истину, если эту истину преподнести на доступном для них языке, облечь в понятные им формы и сравнения из мирской жизни. А говорить с ними на том языке и оперировать понятиями, которые верующие люди употребляют в общении между собой, нет никакого смысла. Они просто не поймут, о чем речь-то идет, поскольку не живут духовной жизнью.
К ним также можно отнести слова пророка Исаии, которые цитировал Спаситель в сегодняшнем евангелии: «Слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите. Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их».
Да, апостолы могли вместить учение о Царстве Божием и без притч. Это были люди, чистые сердцем, потому и говорил им Господь: «вам дано знать тайны Царствия Божие, а им не дано». То есть остальным людям не дано. Поэтому для широкой аудитории Христос учил притчами, облекая вечные истины духовной жизни в обстоятельства жизни земной, которые понятны абсолютно всем.
Ну а теперь перейдем к самой притче.
Христос говорит: «вышел сеятель сеять. Одно зерно упало при дороге, и птицы склевали его. Другое упало на каменистую почву, где мало земли, и оно быстро стало возрастать, но когда взошло солнце, то оно засохло, потому что не имело в себе корня. Третье упало в терние, и оно заглушило его. А четвертое упало на добрую почву и принесло много плода. И заканчивает Господь притчу словами: «Кто имеет уши слышать, да слышит!» И хотя все окружавшие Его уши, конечно, имели, но, услышав, они не поняли, о чем говорит Господь.
И вот тогда Господь разъясняет эту притчу, что делает Он крайне редко. Христос говорит, что зерно, семя – это слово Божие, сеятель – это Бог, а почва – это душа человека. Ну, это понятно. А вот непонятно другое, почему слово Божие, которое даруется роду человеческому, так по-разному людьми воспринимается и так по-разному ими сохраняется.
Ведь вот смотрите, одно из четырех зерен приносит плод – 25 % от всего посеянного. Здесь Христос показал еще такую очень идеалистическую картину. На сегодняшний день, наверное, не 25 % усваивается, а дай Бог, чтобы два-то процента усваивалось из того, что сеет Господь.
Так что же является причиной такого плохого прорастания семени слова Божия? Вот давайте, на основании этой притчи подумаем, что представляют из себя те житейские обстоятельства, которые препятствуют нормальному приятию и усвоению нами слова Божия.
Первое – семя, упавшее при дороге, и птицы поклевали его. Господь поясняет, что это диавол похищает посеянное. Но как это все происходит в нашей жизни? Диавол, он что, подобно ветру врывается в нашу жизнь и уносит это семя слова Божия? Нет, все, конечно, гораздо реалистичнее. Диавол действует в этом мире через людей, и именно люди являются проводниками его мыслей и действий. И если коснулась человека благодать Божия, то можно не сомневаться, что встретятся на его пути такие люди, которые попытаются заглушить эти семена.
А ведь не так давно таких людей в нашей стране специально готовили. Они проходили профессиональную подготовку только для одной цели: вырвать из человеческого сердца семена слова Божия и выбросить их на помойку. И привлекаться здесь будет все: и достижения человеческого разума, и философская мысль, и логика жизни.
И неокрепшему часто в вере и мало знающему человеку вбивает в голову кто-то более изощренный в слове и в дискуссии, что все это заблуждение, что все то, что содержится в слове Божием, не может содействовать твоей жизни и процветанию. И руководствуясь евангельскими указаниями, выжить в этом мире нельзя. И ведь для многих это убедительно. А что это значит на языке этой притчи? Это значит, что пришел диавол и похитил семена слова Божия.
Второе зерно упало на каменистую почву. И Господь так характеризует этих людей. Это люди, которые с радостью воспринимают слово Божие, но они не имеют корня, а потому и не имеют влаги для возрастания посеянного. Поэтому во дни испытаний они отпадают. Есть такая категория людей, которые очень быстро загораются. Загораются чем? Загораются либо какой-либо идеей, или симпатией к человеку, или каким-то видом деятельности, а потом они так же быстро остывают.
Это люди порыва. Они быстро вспыхивают. Они бывают очень влюбчивы и во многих, а в результате не любят никого. Это люди, которые не способны долго нести трудности, они ломаются и часто гибнут, потому что они способны на порыв, они способны может быть даже на жертву, но на жертву кратковременную. И вот когда корня нет, то получается, что человек благодаря своим эмоциональным данным близко принимает к сердцу семена слова Божия, но приходит испытание, приходит искушение, приходит иногда гонение за это слово, и весь их пыл очень быстро охлаждается.
Третье зерно, ну, наверное, это более понятно и не нуждается в каких-то особых толкованиях. Каждый из нас, если не знает, то, по крайней мере, представляет, что такое огород. И вот для того, чтобы вырастить на нем что-то доброе, надо положить много труда и забот. А вот для того, чтобы сорняки выросли на грядке – это никаких проблем. Ни забот не надо, ни трудов. И если грядку не прополоть, то сорняк задушит урожай, ибо сорняк всегда сильнее культурного растения.
Так же и сорняки этого мира, о которых говорит Господь. Это и неумеренная забота о повседневных нуждах, это стремление к богатству, к власти, к удовольствию. Все это, конечно, сильнее маленького зернышка слова Божия, ибо оно прорастает медленно и невидимо. А такие сорняки, как власть, деньги, почет, удовольствия – все это так видимо, так реально и так притягательно, что, конечно, заглушит зерно, посеянное Богом.
Люди, конечно, иногда одумываются. Но чаще уже на смертном одре, понимая, что с собой, собственно, ничего не возьмешь. Но по-настоящему покаяться, перемениться, стать как бы другим человеком, бывает уже очень сложно. Потому что в сердце не то, что каменистая почва или мало влаги или сорняки, а там уже просто дорога бетонированная, на которой ничего не может расти.
И Христос, говоря нам эту притчу, как бы советует не доводить свое сердце до такого состояния, а бережно относиться к тому маленькому зернышку слова Божия, которое Господь посеял в душу каждого из нас, для того чтобы оно выросло в невидимое внутреннее Царство. Аминь.