ДВОРОВЫЕ

Часам к пяти вечера нужно было поднимать стадо и гнать его в деревню. Но козы, овцы и телята сами без команды пастуха, разворачивались по направлению к деревне. Домой! К хозяйкам, к теплому, ароматному пойлу, которое готовилось в каждом доме к приходу скота.
И вот разномастная братия вступала через подскотину в деревню, где на угоре собиралось все женское население деревни.
— Маля-я! Маля-я! — Неслось по угору. — Милка-а, милка-а!
Бяшки-бяшки, бяшеньки!
Козы в сопровождении козлят, шли полные достоинства, словно демонстрируя хозяйкам загруженные молоком вымена, овцы, бараны, ягнята растекались по проулкам и заулкам, и только телята, показывая независимость, не спешили домой, отыскивая под заборами травку погуще и послаще, дожидаясь, когда подойдет с Заречья взрослое стадо с мамками-коровами.
Из избы двери вели на мост, в городе бы его назвали коридором, лестничной клеткой… А вот в деревне мост этот соединял два мира: человеческий и животный.
На нашем дворе помимо коровы Зорьки и бычка Капитона обитали невероятной вредности коза Маля с двумя козлятами, смиренная овца с ягнятами, поросенок -прожора, пяток гусей-сторожей, с десяток куриц с петухом будильником и безостановочно жующие траву, морковку, осиновые прутья — кролики… И вся эта дворовая братия хрюкающая, блеющая, мычащая, гогочущая и кукарекающая подчинялась строгой иерархии, во главе которой стояла корова- матуха… Зорька.
Вечером бабушка, подоив Зорьку и напоив меня парным молоком, принялась рассказывать:
— Корова, милушко, это — женская доля. Женская.
- Вот как? – Удивился я.
Бабушка поправила платок.
— Корову звали матушкой, матухой. Помню, как замуж-то выходила, так как приехали к женихову дому, так перво-наперво, не заходя в горницу, повели меня на двор к коровам. Свадебный каравай разломили, и стала я кормить с рук коровушек новой семьи. А уж после свадьбы одели на меня, как и всем замужним женщинам полагается, борушку такую — головной убор, навроде, как с рогами сшитый.
Да, милый. Корова и хозяйка-та будто бы они одним целым становились. Бывало так, нужно мужику подоить корову, жена, скажем, в отъезде, так тому нужно платок на голову одевать, иначе не дастся.
А как на пастбище-то выгонять после зимовки обходишь своих коров еще на дворе с иконкой, солонкой и творишь заговор:
«Две русицы, три русицы на теплое летушко, на красные деньки, тёмные ночки. Царь лесной, царь водяной, царь земной, спасите и сохраните мою скотинку. Егор-батюшко, Илья-пророк и Спас-Спаситель, спасите и сохраните мою скотину. Аминь».
После того выпускаешь корову через порог так, чтобы она перешагнула через иконку с гостинцем: в узелке хлеб, сахарный песок, чай завернуты. Это подношение лесовому.
Под кустик незаметно положишь: «Угощайся, батюшка, Лесовой, испей чайку-то нашего…»
А уж после отела нужно корову «поставить», чтобы та не лягалась при дойке.
Беру, милушко ты мой, молоко на ладонь, протираю корове задние ноги с приговором: «…Как с места на место земля не шевелится, так бы и любимая Малинка с места не шевелилась… Стой горой, дой рекой, озеро сметаны, река молока…»
Или так:
«Стоит коровушка горою,
Бежит молочко рекою,
По пенью и по коренью,
И по светлому по каменью.
Так бы бежало у Зорюшки молоцко».
После отела корову, милко, окадивать надо: тлеющие угольки из печки на лопате вокруг коровы носить. А уж потом доить садись.
Ну, а если, покупаешь корову, нужно ее правильно в дом ввести, чтобы ее принял хозяин двора — дворовой.
— Прими, батюшка, скотинку мою не по шерсти, по Божьей воле…
Иначе и хозяева намучаются, и сама скотина: и болеть корова будет, и лягаться, и по ночам кричать…
В доме, милушко, домовой правил, а на дворе хозяин — дворовой.
Его тоже уважить надо. Молочка к ночи в плошку плеснуть.
— А ты его, бабушка видела, дворового-то?
Бабушка заулыбалась.
— Что ты, милушко, разве он покажется. Стеснительной он у нас. А вот слышала-то много раз. То вздохнет тяжело, то хихикнет, то строжить начнет: в бревно как торкнет, так весь двор и отзовется…
Да ты его не бойся, милушко, он у нас радимый…
— Да я его и не боюсь, бабушка вовсе. Я его уважать стану. Я ведь теперь пастух, а пастух со всеми духами лесными, речными, болотными, домовыми и дворовыми в согласии должен быть.
— Верно, голубок говоришь. — Обрадовалась бабушка. — А то все старопрежнее обсмеяли да обругали. Мол, темнота да серость деревенская. А я тебе послушай, что скажу.
Вот была у меня прежде корова, всем коровам корова. И вот как-то не вернулась она со стадом. Как я плакала, как слезами умывалась. Приду на двор, так белугой вою: «Как жить, чем деток кормить? Пропадем! Потом, слышу, и он тихонечко плачет, как дитя малое. Дворовой-то…
Звали ту мою коровушку Малиной. По три ведра доила, уж умница-разумница была. Выступала, словно, барыня. Голос — труба…
Я все леса и болота, луга и покосы обегала. Нету Малины.
Потом уж к бабке ясновидящей в соседнюю деревню помчалась. Та сразу мне и открыла. Говорит, на гарях она, в круг попала. Кто-то на нее порчу напустил.
Возьми, говорит, святой воды, как найдешь, ее сердечную, сбрызни водицей, колдовство-то и спадет…
Вот какие чудеса бывали в прежние времена. Я бы сама не поверила, если бы не видела своими глазами.
Или вот жил у нас в Острове такой человек, глаз у него, говорят, был недобрый. Как-то молодые поехали на колхозном жеребце родню в Потеряеве проведать. А жеребец-то был такой: как пойдет махать, ровно огнем палит. Тот мужик-то и вышел, поглядел вслед — жеребец-то и обезножил, так еле-еле приплелся до нашего дому, в пене весь.
Послали за тятей моим, он только прошептал что-то в ухо жеребцу, как жеребец вздыбился и пошел на махах, едва молодых не вывалил.
Я вот все и думаю, что глупые мы были, у стариков ничего не переняли. А они многое знали, чего бы и нам, и внукам нашим сгодилось бы.
— Так нашла корову-то?
— А как же! Три дня она бедная в кругу ходила, кожа да кости остались. А как сбрызнула я ее водой, так замычала и пала без сил. Еле ее выходила. Вишь, кто-то позавидовал, уж больно удойная корова была, и наслал порчу.
А потом приезжают из области большие ученые, селекционеры, Обошли все колхозное стадо, все деревенское осмотрели, и выбрали мою Малину. Сам профессор Емельянов ее под свою опеку взял. Говорит, станем раздаивать, чтобы потом от нее потомство рекордисток получить.
— Вот с этой коровой я и буду работать. У нее перспективы большие. Она может замечательные молочные качества будущему стаду заложить.
А я тогда дояркой была на молочной ферме. Говорит, ты возьми ее со своего двора на колхозный двор, мы ей устроим отдельный кабинет и начнем раздаивать. Так моя Малина попала в науку.
А тут война. Ученого того на фронт взяли, а Малину снова в рядовые коровы зачислили. Не до рекордов, не до селекции.
И только спустя годы приехал ученый тот Селекционер обратно, нашел Малину и снова с ней работать стал, рационы составлял. Чем кормить и когда. Кровь на анализы брал, молоко исследовал. И, веришь ли, принесла моя Малина ему бычка. Он теперь на бычатнике у нас стоит и породу улучшает. Малинино потомство теперь по всей области славой гремит, милушко.
Анатолий Ехалов