Я молча с полки пузырек с корвалолом достала, капель тридцать в стаканчик граненый отмерила, водичкой разбавила.

– Что стряслось, Степушка? Опять давление?
Он махнул рукой, будто отмахивался от мухи назойливой. Выпил залпом, скривился.
– Давление… Если б только оно! Брат мой, Пашка… Видала его? Ходит по селу, как огурчик! Улыбается всем! А у меня из-за него сердце в клочья рвется! Предатель он, Семёновна! Вот и всё слово ему – предатель!
Бросил это слово, как камень в воду. И ушел, опять дверью хлопнув. А я осталась сидеть, и круги от этого камня по душе моей расходились. Предатель… Эх, молодость, горячность… Вам бы знать, что за этим словом прячется, какая там боль горькая…
Я ведь их, Громовых, почти с пеленок знаю. Помню, как их мать, Царствие ей Небесное, на руках обоих приносила. Степка – старший, серьезный, весь в отца. А Пашка – на два года младше, вихрастый, смешливый, мамина копия. Жили – душа в душу. Степка мелкого из любой драки вытаскивал, последний кусок сахара ему отдавал.