Психолог Родион Чепалов

Как не надо воспитывать детей: психология воспитания в рассказах Михаила Зощенко Я освежил недавно в памяти рассказы Зощенко и подумал о воспитании детей. В рассказах Михаила Зощенко о детстве — особенно в цикле про Лёлю и Миньку — тема воспитания занимает центральное место. Причём это не наставительная педагогика с чёткими моральными выводами, а скорее болезненный, ироничный, зачастую абсурдный взгляд на то, как взрослые ломают или формируют детей — чаще случайно, чем сознательно. Условно можно сказать, что Зощенко пишет одновременно и о «правильном» воспитании — когда ребёнку удаётся вынести из ситуации какой-то смысл, и о «неправильном» — когда взрослые действуют импульсивно, нелогично, насильственно, и оставляют в детской душе не урок, а шрам. Что делает Зощенко особенно ценным — это его умение показать не злых, а растерянных взрослых. Его персонажи не садисты, не изверги. Это обыкновенные мамы, папы, бабушки, дяди — с тревогами, нервами, амбициями и полным непониманием того, кто перед ними: ребёнок или враг режима. Они не справляются с собой — и поэтому воспитывают как умеют, порой плохо. Вот сцена из рассказа «Ёлка»: Лёля и Минька пробираются к праздничной ёлке и объедают сладости. Когда это обнаруживается, мать устраивает публичное наказание: Лёлю ставит в угол, Миньке не дарит игрушку, которую собиралась вручить. Затем вмешивается отец, начинаются препирательства с гостями, оскорбления, показательная борьба за дисциплину. И всё это заканчивается совершенно абсурдной фразой, когда уже взрослый Минька говорит: «И за все эти тридцать пять лет я ни разу больше не съел чужого яблока...» Что мог бы сделать другой, более внимательный родитель? Возможно, сказать: «Ребята, я понимаю, что вы не удержались. Всё-таки столько соблазна, и ёлка такая красивая. Но давайте договоримся: в следующий раз спросите — и я дам вам попробовать. Это же праздник». Такой родитель не отрицает границы, но и не унижает. Он превращает провинность в разговор, а не в спектакль. В других рассказах — например, в «30 лет спустя» — драматизм доведён до предела. Лёля симулирует, что проглотила бильярдный шарик. Почему? Потому что хочет внимания. Потому что Минька болеет и его жалеют, а она — здорова и незаметна. Родители не понимают, почему она так поступила. Мама называет её сумасшедшей, отец дёргает за косичку и назначает год наказаний. Никакой попытки понять, сопереживать, хотя бы поинтересоваться: что ты чувствовала? А что могло бы быть иначе? Представим, что отец подходит и спрашивает: «Лёля, ты правда хотела, чтобы мы тебя увидели? Чтобы мы испугались за тебя, как за Миньку? Это не очень хороший способ, но, знаешь… мне теперь понятно, что тебе, наверное, не хватает нашей ласки». Такой родитель превращает ложь — в признание, манипуляцию — в боль, которую можно исцелить. Зощенко не делает из этого сентиментальную драму. Он не пишет обвинительные манифесты. Он пишет буднично, сдержанно, почти с равнодушием, но именно эта сухость делает боль достоверной. Он не предлагает рецептов, а создаёт пространство узнавания для тех, кто пережил подобное и для тех, кто хочет это не повторить. Можно ли говорить о правильном воспитании у Зощенко? Пожалуй, да — но не как о наборе правил, а как о ценности взгляда на ребёнка как на человека. В тех редких эпизодах, где взрослые проявляют мягкость, где дети делают выбор не из страха, а из понимания, — там и есть тот самый тонкий момент правильности. Но это скорее исключение, а не правило. В мире Зощенко дети чаще всего остаются наедине с абсурдом и стараются выжить, не потеряв себя. В рассказе о бабушке, которая явно предпочитает Миньку Лёле, девочка остаётся в эмоциональной тени. Бабушка даёт Миньке монеты, пирожные, ласку, а Лёля получает холодное безмолвие. Что мог бы сделать родитель, увидев это? Просто сказать бабушке: «Мама, ты, может, не замечаешь, но Лёля обижается. Ей кажется, что ты Миньку любишь больше. Может, ты просто не успела обнять её?» Это простые, но важные слова. Они не требуют психологического образования. Но Зощенко не был педагогом, не был моральным авторитетом. Его проза — учебник по эмпатии. Со страниц его рассказов звучит не урок, а осторожный вопрос: «А ты точно знаешь, что ты сейчас делаешь с этим ребёнком?» И если этот вопрос останется у читателя — значит, Зощенко всё-таки кого-то воспитал.