Предыдущая публикация
Как неприличная политота стала детской сказкой
"Путешествия Гулливера" - совершенно не детская книга. У нее абсолютно не детский автор, совершенно не детская тема и совсем не детское содержание.Во-первых, автор натолкал в "Путешествия Гулливера" всякой злободневной политоты примерно столько же, сколько ее сегодня в телеграмм-каналах Дмитрия Медведева или Леонида Волкова - чуть более чем полностью.
Как точно заметил кто-то из исследователей, "Путешествия Гулливера" - мастерски сделанная книга-обманка. Она написана в популярнейшем тогда жанре рассказов о путешествиях за три моря, которые люди читали, чтобы хоть мысленно побывать в необычных экзотических странах. С экзотикой в книжке было даже лучше обычного, вот только читатели романа Свифта, формально путешествуя по Лилипутии или Блефуску, вдруг неожиданно оказывались в современной им Англии, которую автор к тому же чихвостил и в хвост, и в гриву.
Сегодня, разумеется, никто уже не считывает присунутых в книгу намеков и аллюзий - кроме историков литературы, чьи комментарии к тексту, наверное, не уступают по объему книге. Но их мало кто читает. Признаемся честно - сегодня уже далеко не всем интересно, на что намекал Свифт, рассказывая про лилипутских плясунов на канате и к чему отсылают цвета трех ниток, которыми награждались победители.
Как точно заметил кто-то из исследователей, "Путешествия Гулливера" - мастерски сделанная книга-обманка. Она написана в популярнейшем тогда жанре рассказов о путешествиях за три моря, которые люди читали, чтобы хоть мысленно побывать в необычных экзотических странах. С экзотикой в книжке было даже лучше обычного, вот только читатели романа Свифта, формально путешествуя по Лилипутии или Блефуску, вдруг неожиданно оказывались в современной им Англии, которую автор к тому же чихвостил и в хвост, и в гриву.
Сегодня, разумеется, никто уже не считывает присунутых в книгу намеков и аллюзий - кроме историков литературы, чьи комментарии к тексту, наверное, не уступают по объему книге. Но их мало кто читает. Признаемся честно - сегодня уже далеко не всем интересно, на что намекал Свифт, рассказывая про лилипутских плясунов на канате и к чему отсылают цвета трех ниток, которыми награждались победители.
Во-вторых, книга изобилует совсем не детскими эпизодами - грубыми физиологизмами и откровенно неприличными сценами, часто с эротическим оттенком.
Помните сцену, которую рисуют, наверное, все иллюстраторы Свифта - армия лилипутов, марширующая между ног Гулливера?
При этом и иллюстраторы, и даже переводчики часто "забывают" про одну занятную деталь этого торжественного марша:
Помните сцену, которую рисуют, наверное, все иллюстраторы Свифта - армия лилипутов, марширующая между ног Гулливера?
При этом и иллюстраторы, и даже переводчики часто "забывают" про одну занятную деталь этого торжественного марша:
"Его величество отдал приказ, чтобы солдаты, под страхом смертной казни, вели себя вполне прилично по отношению к моей особе во время церемониального марша, что, однако, не помешало некоторым молодым офицерам, проходя подо мною, поднимать глаза вверх; и, сказать правду, мои панталоны находились в то время в таком плохом состоянии, что давали некоторый повод и подивиться, и посмеяться".
И такого добра в книге - выше крыши: лилипуты, вывозящие тачками отходы жизнедеятельности Гулливера, великанские фрейлины, писающие в ночные горшки, из которых можно было бы наполнить бочку, прогулка Гулливера вокруг обнаженного соска великанши и прочие путешествия по ее телу.
Не случайно самопальные эротические версии путешествий Гулливера так любят сочинять и в России, и за рубежом.
Не случайно самопальные эротические версии путешествий Гулливера так любят сочинять и в России, и за рубежом.
Впрочем, в большинстве изданий романа Свифта все эти неприличные эпизоды благополучно купируются, хотя иногда это достаточно сложно сделать, поскольку часто они являются узловыми событиями сюжета.
Взять хотя бы эпизод тушения пожара в королевском дворце, из-за которого Гулливер попал в немилость у королевской семьи и вынужден был бежать из Лилипутии в Блефуску. Приведу выдержку из самого первого русского перевода, сделанного Ерофеем Каржавиным еще в XVIII веке:
Взять хотя бы эпизод тушения пожара в королевском дворце, из-за которого Гулливер попал в немилость у королевской семьи и вынужден был бежать из Лилипутии в Блефуску. Приведу выдержку из самого первого русского перевода, сделанного Ерофеем Каржавиным еще в XVIII веке:
«Пожар начал распространяться, дворец столь великолепный превратился бы неминуемо в пепел, есть ли б по некоторому особливому присутствию разума не выдумал я тот час способа к отвращению такового несчастия. Минувшим вечером пил я очень много белого вина, называемого глимигрим, кое привозится из некоторой Блесфуканской провинции и гонит очень на низ воду, коя до того самого времени, власно как для надобности, отнюдь не делала мне беспокойствия; а тут жар от огня, усилие к утушению оного и находящееся во мне количество вина, власно как соединясь, понудили меня к спущению воды. Пустил я оную в таком великом множестве и намечая столь исправно в те самые места, где надобно, что в три минуты пожар во всем утих. . .»
В третьих, и в главных, сам Джонатан Свифт был кем угодно, только не детским писателем.
Честно говоря, он и для взрослых-то был слишком мрачноват. Признаюсь как на духу - я не знаю большего мизантропа, то есть человеконенавистника, среди великих писателей. Этот британский классик действительно ко всем людям относился одинаково - терпеть не мог абсолютно всех.
Честно говоря, он и для взрослых-то был слишком мрачноват. Признаюсь как на духу - я не знаю большего мизантропа, то есть человеконенавистника, среди великих писателей. Этот британский классик действительно ко всем людям относился одинаково - терпеть не мог абсолютно всех.
«Вы и все мои друзья должны позаботиться о том, чтобы мою нелюбовь к миру не приписывали возрасту; в моём распоряжении есть надёжные свидетели, которые готовы подтвердить: с двадцати до пятидесяти восьми лет это чувство оставалось неизменным.
…С каждым годом, а вернее, с каждым месяцем я становлюсь все более гневным, мое бешенство настолько неблагородно, что мне становится ненавистным, в его глупости и трусости, этот порабощенный народ, среди которого я живу… Правда, я думаю, …что уже пора мне покончить с этим миром, но перед тем, как перейти в самый лучший мир, я хотел бы быть в чуть лучшем, а не умереть здесь в бешенстве, подобно отравленной крысе в дыре».
Эту ненависть и злоба очень чувствуются в текстах, особенно в последнем, четвертом путешествии Гулливера - "к лошадям", как писали в первых переводах. Путешествие в страну гуигнгнмов он писал уже в состоянии тяжелейшей - на грани сумасшествия - депрессии.…С каждым годом, а вернее, с каждым месяцем я становлюсь все более гневным, мое бешенство настолько неблагородно, что мне становится ненавистным, в его глупости и трусости, этот порабощенный народ, среди которого я живу… Правда, я думаю, …что уже пора мне покончить с этим миром, но перед тем, как перейти в самый лучший мир, я хотел бы быть в чуть лучшем, а не умереть здесь в бешенстве, подобно отравленной крысе в дыре».
К сожалению, вскоре после завершения книги Свифт действительно сошел с ума, был признан недееспособным, много лет маялся и наконец был похоронен в центральном нефе собора св. Патрика, которым много лет руководил.
К счастью, понимая, к чему все идет, он сильно заранее сам сочинил текст для своей надгробной плиты:
"Здесь покоится тело Джонатана Свифта, декана этого собора, и суровое негодование уже не раздирает его сердце".
Как же так получилось, что чрезмерно политизированный, совершенно неприличный, издевательски-желчный и злобный роман стал любимой детской сказкой?
Некоторые винят большевиков, выхолостивших книгу, но, видит бог - абсолютно зря.
Переделывать роман Джонатана Свифта в детскую сказку начали еще в начале XIX века, причем в европейских странах, а Россия к этому процессу присоединилась много позже. Зато потом взяла свое. Вот только несколько детских изданий второй половины XIX века.
Некоторые винят большевиков, выхолостивших книгу, но, видит бог - абсолютно зря.
Переделывать роман Джонатана Свифта в детскую сказку начали еще в начале XIX века, причем в европейских странах, а Россия к этому процессу присоединилась много позже. Зато потом взяла свое. Вот только несколько детских изданий второй половины XIX века.
"Детского" Гулливера" в Российской империи было так много, что предисловие к своему первому полному переводу с оригинала Кончаловский и Яковенко начали словами:
"До сихъ поръ на русскомъ языкѣ не было полнаго перевода классической сатиры Свифта, и потому мы рѣшились познакомить читающую публику съ этимъ міровымъ его произведеніемъ. Путешествія Лемьюэля Гулливера переведены и переводятся на всѣ европейскіе языки, выдерживая десятки изданій. Только русская публика знаетъ Свифта по жалкимъ дѣтскимъ передѣлкамъ, не имѣющимъ ничего общаго съ оригиналомъ, кромѣ ничтожныхъ обрывковъ фабулы, уродующихъ не только характеръ сатиры, но и характеръ всего разсказа, какъ глубоко задуманнаго и цѣльнаго художественнаго произведенія. Намъ кажется, это менѣе всего дѣтская книга".
Перевели. И что же?
И детских версий стало гораздо больше!
И детских версий стало гораздо больше!
Я уже молчу про советские времена, когда количество изданий классического "пересказа для детей" Тамары Габбе и Зои Задунайской исчислялось (и исчисляется) сотнями.
А ведь эта версия была не единственной. И я сейчас не про "подростковый" перевод Энгельгарда. В благородном деле перелицовки отметились даже гениальные поэты.
А ведь эта версия была не единственной. И я сейчас не про "подростковый" перевод Энгельгарда. В благородном деле перелицовки отметились даже гениальные поэты.
Я понимаю, что у читателей уже вертится на языке: "Ты нам картинками зубы не заговаривай. Это все, конечно, очень благоро-о-одно, но ответ на вопрос будет? Как все-таки получилось, что желчный скабрезный памфлет стал милой детской сказкой?".
Мне кажется, ответ очень прост.
Джонатан Свифт действительно был вредным, как почтальон Печкин, человеком с тяделым характером и при этом зацикленным и упертым политическим активистом.
Но при этом - невероятно талантливым.
Поэтому, учиняя агитацию и пропаганду (а все его тексты без исключения - агитация и пропаганда) он все время думал о том, как сделать ее более действенной. И в этом деле проявлял невероятную креативность, постоянно выдумывая всякие неожиданные кунштюки.
Мне кажется, ответ очень прост.
Джонатан Свифт действительно был вредным, как почтальон Печкин, человеком с тяделым характером и при этом зацикленным и упертым политическим активистом.
Но при этом - невероятно талантливым.
Поэтому, учиняя агитацию и пропаганду (а все его тексты без исключения - агитация и пропаганда) он все время думал о том, как сделать ее более действенной. И в этом деле проявлял невероятную креативность, постоянно выдумывая всякие неожиданные кунштюки.
В "Путешествии Гулливера" его находкой стало использование модного литературного жанра "записок путешественников в жаркие страны" для массового привлечения лохов, а также маскировки истинного содержимого книги - агитации и пропаганды.
А потом... Потом случилось неожиданное.
Река времени вымыла из романа все суетное и злобное - сиюминутную ругань и актуальные обличения, политически намеки и скабрезные шутки, даже вездесущая желчь и беспросветное отчаяние автора - не устояли.
А потом... Потом случилось неожиданное.
Река времени вымыла из романа все суетное и злобное - сиюминутную ругань и актуальные обличения, политически намеки и скабрезные шутки, даже вездесущая желчь и беспросветное отчаяние автора - не устояли.
А вот декорации, наспех сколоченные им для антуража, уже несколько столетий стоят несокрушимо и простоят еще не один век. Политический активист начаянно написал настоящую сказку, а сказки живут долго.
Выпавшая из времени фантастическая история о приключениях обычного человека в стране маленьких людей и государстве великанов вновь и вновь заставляет детей мечтать о дальних странах и синих морях.
О доблестях, о подвигах, о славе...
Выпавшая из времени фантастическая история о приключениях обычного человека в стране маленьких людей и государстве великанов вновь и вновь заставляет детей мечтать о дальних странах и синих морях.
О доблестях, о подвигах, о славе...
Титульный лист первого издания «Путешествий Гулливера»
. От человека часто остается совсем не то, что он полагал главным делом своей жизни. Вон, Игорь Тальков написал стопятьсот политических песен про тетрадь расстрелянного генерала, а люди помнят и слушают "Чистые пруды" и "Летний дождь".
Но кто может запретить людям разменивать жизнь на суетное?
Но кто может запретить людям разменивать жизнь на суетное?
Следующая публикация
Комментарии 2