– На Каменской подбросишь в топку, а пока сиди, – старый машинист, Пал Саныч, любил, когда Васька сидит вот с таким одухотворенным, хоть и закопченным от кочегарки, лицом.

А Василий относился к машинисту с почтением. А вот его помощника – заносчивого Лешку, недолюбливал. Противный, важный и насмешливый тип.
– Перекусим, что ли…, – потянул Лешка и полез в свой мешок, достал газетный свёрток.
Пал Саныч тоже достал свёрток. А Васька на этот раз проспал, бежал бегом, еды не взял, не успел.
– Ты чё там? Иди, перекуси…, – звал Лешка.
Васька отмахнулся. Оставалось ещё часа три до смены. Вчера дома он натушил капусты. А ещё вечером можно б сходить к Зинаиде, соседке.
Но при думе об этом стало не по себе. Было что-то нехорошее, давящее в их с Зиной отношениях, делающее Ваську в его собственных глазах низким и непорядочным.
Даже сейчас, глядя на залитую солнцем березовую рощу, при воспоминании о Зинаиде, стало нехорошо на душе.
И вдруг…
– Э-э, смотрите! Там там… Там дитё! Ребенок. Эй…, – Васька звал машиниста, махал рукой и не мог спустить глаз с того, что видел.
Ребенок сидел на земле, прижавшись спиной к стволу сосны, вытянув вперёд, казалось, босые ножки, низко опустив голову. Но Васька определенно видел, как повел ребенок головой за их паровозом. Живой…
– Где? Чего ты? – Лешка перегнулся в окно, но кусты уже скрыли ребенка.
Васька подскочил к Пал Санычу, потянул гудок.
– Сообщить надо! На станцию надо сообщить.
– Чего ты всполошился-то?
– Так ребенок там один.
– Да с чего ты взял? Грибы ж пошли. Вот и… Грибники, наверное…
– Не похоже. Один он.
– Так может мать где рядом, или бабка.
– Не похоже, – повторил Васька.
– Чё ты затвердил-то: «не похоже не похоже…», – ворчал Лешка, – Мало ли кто тут ходит, а ты… Гудишь тут без повода.
Васька молчал. Хотелось похлестче ответить Лешке, но он не находил слов, и от этого досадовал ещё больше. Он не знал, как объяснить, почему понял он, что ребенок, как будто, в беде. То ль поза у ребенка была такая, то ль молодым глазам Васьки удалось разглядеть взгляд мальца …
– Пал Саныч, спросим в Каменской – не ищут ли дитя, ладно? Вдруг заблудился ребенок. Он ведь на поезд смотрел, как будто, вродь, надеялся. Видел я.
– Спро-осим. Чё ж не спросить-то. Время есть. Нам водой там заправляться надобно.
Васька рычагом раздвинул чугунные дверцы топки. С какой-то поднявшейся изнутри обидой начал бросать в топку уголь. Лицо его озарилось красным отсветом.
Этот ребенок напомнил ему себя самого…
***
– Вась — кии! Вась-кии! Гаденыш! Гаденыш! Ты почем курям не дал? Ирод! Губитель…
«Губителю» было тогда шесть лет. От голодухи он пил сырые куриные яйца, рвал рябину, спал в пустом сарае, когда был наказан. А наказан он был часто. Один раз выставила его мать на мороз раздетого. Он хорошо помнил, как ревел, отдирая замерзшую солому от пола – пытался хоть чем-то укрыться, а потом побежал босой по снегу в дом соседний. Знал – теперь убьет его мать за такое, но бежал.
Не убила. Два дня пожил у соседей, а потом отправили его в больницу, оттуда – в детский дом. Соседка все вспоминала, как он нашел у них на полу закатившуюся под стол старую засохшую сушку, вцепился в нее зубами, а она никак не могла отобрать.
И странное дело – мать приезжала в детдом, плакала, просила ребенка ей вернуть. Его спрашивали – «Поедешь?». Он мотал головой, глядя в пол, шарахался от матери. Самое главное –мать ведь не пила. Просто жила в ней какая-то болезнь нервная – озлобленность, совмещённая с глупостью.
А потом началась жизнь детдомовская. Тоже нелёгкая жизнь. Он тогда замкнулся, любил прятаться в шкафчик и сидеть там тихо, чтоб его не трогали, не били старшие мальчишки. Он конопатым был, это какой-то признак – таких бьют часто.
А когда подрос чуток, научился стоять за себя. Его кулак был стёсан почти всегда. И всегда он был виноватым.
Не мог поднять руку только на женщин. А женщины на него могли – была такая одна …воспитательница Ирина Семеновна. Била ногами за то что нажаловался. Отправляла она его за обедами себе. Носил он ей прямо в кабинет. А тут директор с проверяющим на пути по коридору: «Кому несёшь?» Он и выдал, испугался строгости взглядов.
А она потом его … Он понимал, что если сейчас вдарит ей, то лететь ей в стену. Но не мог – женщина же. Плевал кровью и ревел потом в туалете.
Всякое было.
Когда после детдома направили его работать на железную дорогу, жил сначала в общежитии, в комнате на десятерых. Но даже там он уже вдохнул воздух свободы.
А после армии перевели его на узловую станцию Желобки в кочегары. Служебное жилье предоставили. Васька счастлив был бесконечно. Свой дом!
У него теперь был свой дом!
Желобки – разъездная станция с будкой стрелочника, двумя десятками старых и новых домов, крытых шифером, со школой, из крашенных зелёным досок и детсадом в частном небольшом домике.
Его не испугало, что домишко, который выделили ему, был щитовой, что в щели окон летел песок, что пол прогрызли крысы. Не испугало, не потому, что был он смел и рукаст, а потому, что у него никогда не было подобных проблем, он и не знал, что это – вообще проблемы. Не испугало и то, что возможно подселят к нему второго железнодорожника.
Жалеть и учить его было некому, кроме… Кроме соседки. Разведённая стрелочница Зина жила одна с восьмилетним сынишкой.
– О, горе луковое! Ступай к диспетчеру, говори, чтоб тебе хошь глины или цементу дали, замёрзнешь ведь, – учила Зинаида.
И пригрела. Может от жалости, а может от тоски по ласке мужской.
– Теперь жениться нам надо, да? – после первой же совместной ночи спросил Васька.
Зинаида упала в подушку от смеха.
– От ить! От ить! Жениться! Искала, искала и нашла… , – пышные ее плечи с бретельками от сорочки ходили ходуном от смеха.
Василий одевался, улыбался, просто, чтоб не выглядеть уж совсем дураком. Видно, жениться не обязательно… И было ему немного обидно, но и радостно, что жениться не придется. Жениться он как-то не хотел.
– Нет уж, Васек! У меня одно дитё исть! Второго не надобно… Но ты февраль-то перебудь у меня, а то ведь пропадешь в своей холупе холодной. И чему вас только учили в вашем детдоме!
Их отношения то прерывались, то продолжались вновь. Все зависело от перепадов настроения Зинаиды. И Васю эти отношения уже порядком тяготили.
***
Вот паровоз перевалил через вершину холма, и они увидели село. Прибыли в Каменскую.
– Пал Саныч, узнаешь? – перегнулся через перила Васька.
– Спрошу…
Машинист с помощником ушли в диспетчерскую, а Васька взял из шкафа жестяной чайник и мыло, спрыгнул на перрон и, пролезая под вагонами, направился к водокачке. Ему на станцию идти было незачем. О ребенке узнает и Саныч.
Там он скинул майку, отвернул кран, начал обмываться. Васька крякал от удовольствия, мыльная пена текла под ноги. Ещё мокрый он побежал обратно, поднялся в будку.
Саныч с Лехой вернулись буквально за ним. Спешили. Переводили их на запасной путь.
– Узнали?
– Чё?
– Ну, о ребенке- то…
– Ой ты, Вася! Погоди! Не до чего. Станция перегружена, там состав отогнать надо срочно… Пары подымай!
Васька включил стокер, и в топке зашуршало.
– Выходной зелёный, – уже кричал Лешка.
– Так мы не вернёмся? На станцию -то? – интересовался Васька, перекрикивая гудок.
– Не-е… Сразу пойдем. Тебе чего, домой неохота? – ответил за Саныча Лешка.
Василий сурово глянул на помощника машиниста и ничего не ответил. Вальяжный, холеный. Разве понять ему таких вот, как Васька? Или может такого, как тот ребятенок под сосной…
А пока шел отгон состава на другие пути, он опять подкатил к Санычу.
– Пал Саныч, я побросал там. Пока ждём, сбегаю я до станции, а? Спрошу. Я быстро, одна нога здесь…
– Куда! А коли не успеешь, говорю ж, перегруз, не дадут ждать…, – нервничал машинист.
– Да чего тут бежать-то. Я ж мигом… Я…
– Нет…
Но ожидание затягивалось, видя, как кусает Васька губы, машинист махнул рукой:
– Только, чтоб… Ждать не будем!
Но Васька, перепрыгивая рельсы уже несся к станции. В дежурку забежал без стука.
– Здрасьте! С маневрового я. Там ребенок в лесу. Мы видели. У вас дитя тут не терялось? Може ищут?
Девушка и пожилой диспетчер переглянулись. Нет, они не слыхали о пропаже. Никаких объявлений не было. Васька сказал, на каком километре видел ребенка, если вдруг кто хватится, и помчался к своему составу. Успел.
Они составили товарный и маневровый потихоньку запыхтел в путь обратный.
– Пал Саныч, а выкинь меня на сто тридцать шестом, – говорил тихо, пока Лешка ушел на площадку. Начнет выступать, учить жизни…
– Ты с ума сошел, паря! Смену отбросал, и не наездился? Как доберешься -то потом?
– Доберусь. Попутки ж будут, чего…
– Спятил. Увидел чего-то и придумал себе… , – ворчал Саныч.
– Я побросал там, и склон ведь … Ну, Саныч!
– Так правда что ли ребенок?
– Правда. И вроде как плохо ему. Ну ведь, коль так, не уснуть мне. Тормозни, Саныч…
– Ой, Васька. Дурачок ты и есть дурачок! Ладно… Вон только бутерброд возьми, а то не пушшу…
Леха, как и следовало ожидать, ругался больше Саныча. Учил жизни, предрекал, что все это зря.
Паровоз притормозил, Васька с авоськой в руках спрыгнул с лестницы, повернулись перед ним темные закопченые колеса, окатило Ваську белыми клубами и, отдуваясь, маневровый покатил дальше.
И как только гул его утих, запели птички, застрекотали кузнечики, как будто и не было тут только что железной громадины.
Василий направился вдоль лесной опушки по шпалам к тому месту, где видел ребенка. Место это он запомнил хорошо, дорога была знакомая.
Он перескочил полосу лесонасаждений, поднялся на лесной холм, шел быстро, почти бежал, перескакивая кочки и ветки. Вот она, эта сосна, вот овраг, уходящий в лес. Никакого ребенка тут не было.
Васька походил по округе, покричал даже. Но никто не откликнулся. Подошёл к месту, где видел ребенка. Да, он определенно был здесь. Примята хвоя, раскопана палочкой ямка.
Васька присел, немного передохнуть. Да, наверное, Леха прав. Просто– грибники с ребенком. Зря он устроил себе проблему. Теперь надо было идти в глубь леса, в Рябиновку, ближайшую деревушку, куда даже транспорт не ходит, а уж от нее выходить на трассу, ловить попутку.
Пешком в этих краях Васька не бывал никогда. Просто знал по наслышке о местных деревеньках, да смотрел карту местности.
Проще всего двигать в глубь леса было по берегу оврага. Туда Васька, все ещё озираясь в поисках ребенка, и направился.
Стояли прохладные летние денёчки. И вот вроде устал, был голодным, а лесу и этой прогулке был рад.
Вспомнил про бутерброд, сунутый ему Санычем, решил, что съест чуть позже. После горячности кочегарки, жара паровоза, здесь, от чистоты воздуха, аж закружилась голова.
Деревья уходили в голубое небо, совмещая над ним свои кроны, всплескивались стайки птиц, тихо журчала вода. Василий присмотрелся: по дну оврага, под камышами, бежал ручей. Это хорошо. Надо найти подход к воде, обмыться, и перекусить.
Но пока шлось легко, подхода к воде не попадалось, он отвлекся… Думал о своем. О Зинаиде, о жизни своей.
Саныч, хоть и ворчлив был, но проникся к нему. Всё уговаривал его – идти учиться на помощника машиниста.
– Понимаешь ли ты, Василий, что паровозы свое отжили. Ушло их времечко. Скоро и кочегары будут не нужны. Пришло время электровозов.
А Ваське было страшно учиться. Само это слово «учеба» вызывало у него неприязнь. Он вечно был в отстающих. Детдом не располагал к прилежной учебе. Хотя учитель физики его отличал, утверждал, что способности у него хорошие. А вот литераторша за косноязычие его терпеть не могла.
Математику вела у них женщина странная. Пол урока она кричала, гнала их всех в ПТУ, а остальные пол урока, повернувшись к ним спиной, увлеченно объясняла задачи. Только объясняла скорее самой себе, потому что позади нее все занимались, чем хотели, а она уже на учеников не реагировала.
Когда нет корней, не за что ухватиться, трудно найти свой путь. Он чувствовал себя нужным только тогда, когда кидал уголь в топку. Вот – он, вот – его руки, вот – лопата с углем, и поэтому едет поезд. А в оставшееся от работы время он терялся. Планировать дела он не умел, хватался то за одно, то за другое. Часто оставался полуголодным не потому, что нет денег, а потому, что забыл сходить в магазин.
– Бестолковый мой, – в периоды нежности говорила о нем Зинаида, – Уеду я в деревню, как жить будешь?
И правда, как ему жить? Васька думал об этом часто, но так ничего и не придумал. Работа кочегаром – вот и весь смысл его маленькой жизни.
…
Вася прошел бы мимо, если б не колыхнулись камыши. А колыхнулись они от того, что кто-то, сидящий на корточках, встал в полный рост. Рост был небольшим, поэтому камыши скрывали стоящего полностью.
Вася вернулся назад и увидел, что в камышах стоит ребенок. Именно тот, которого он искал.
Это была девочка. Со съехавшим на плечи платком, растрепанными космами, в серой кофте, съехавших колготках и без обуви. Вероятно, она пила воду. Рукавом она утирала губы, смотрела на Василия с испугом.
– Вот те и на! А я как раз тебя и искал. А ты вон где, – Василий положил руку на грудь.
Девчушка не двинулась с места. За камышами ее было как следует и не разглядеть.
– Эй, вылезай давай. Ты заблудилась что ли?
Девчушка молчала, опустила голову. Тогда Вася полез к ней сам. Но она вдруг начала от него уходить, раздвигая камыши обратно вдоль берега ручья.
– Да ты чего? Боишься что ли? Эй! Не бойся. Я ж тебя до дому провожу. Стой!
Вася поднажал, догнал беглянку, ухватил за руку. Она напряглась, нахмурилась. Он посмотрел ей на ноги, ноги были совсем мокрыми. Вероятно, ходила она по ручью.
– Ты ж простынешь, а ну, наверх!
Он вывел ее наверх ручья, сел на траву, насильно усадил на руки. С детьми управляться он умел. В детдоме частенько смотрели они за малыми.
– Ты чего это босичиной-то? А? По лесу босой нельзя. Ноги наколоть можно, да и сыро тут. А ну-ка!
Он ловко стянул с нее сырые колготки, взял в свои руки ее холодные стопы, грел и ворчал, точь в точь, как Саныч:
– Ты смотри…ты смотри, ледышки, а не ноги у тебя. Ну, ничего, ничего, согреем ща, потерпи.
Он держал ее крепко, боялся, что побежит опять, поэтому стащил свои сапоги, не снимая девочку с рук, хоть было и неудобно. Снял свои носки, натянул их на маленькие холодные ноги девочки. Носки достали до колен, дарили тепло его ног, но нещадно спадали.
– Да-а… Так мы не дойдем, красота ты моя!
С самого начала, как только нашел девчушку, почувствовал себя Василий необычайно уверенно. Так уверенно, что на душе разлилась благодать от навалившейся ответственности.
– Ладно, держи вот.
Ему нужно было время для обдумывания ситуации, и он достал газетный свёрток, развернул бутерброд, вручил его девочке. Но думать уже не о чем не смог. Он смотрел на девчонку.
Хлеб с сыром разваливались под ее пальчиками, потому что вцепилась она в него крепко-накрепко. Ела, глядя в одну точку – на этот хлеб. Когда кусочек хлеба упал, схватила кулачком, засунула в рот вместе с вырванной травой.
– Не торопись! Не спеши так… Не спеши…
И вспомнил он рассказ соседки о той его сушке… Попробовал бы кто сейчас отобрать бутерброд у этой девчушки! Он подставил грязную ещё от паровозной копоти свою ладонь, крошки теперь девчушка подбирала с этой ладони.
– Не спеши…
Она не наелась, смотрела на него, подняв бровки.
– Нету больше. Да и хватит тебе. Нельзя тебе больше. Уж поверь, знаю я…
Он это знал наверняка. Однажды из детдома сбежали двое пацанов из его комнаты. Бродяжничали они больше месяца. А когда вернули их, работники столовой на радостях накормили изголодавшихся сорванцов от души. Обоих еле спасли тогда. Одного из них даже оперировали, удалили часть кишок. С трудом узнали они его тогда – скелетом вернулся из больницы.
Васька перочинным ножом отрезал тряпичные ручки от своей сумки, перевязал ноги девочки, чтоб не спадали носки.
– Давай понесу чуток, потом сама потопаешь. Пошли…
Он подхватил ее на руки, но по неровностям леса, по кочкам, идти с ребенком на перевес было нелегко. Немного девчушка пошла и сама. Она по-прежнему молчала, на вопросы не отвечала и даже не кивала. Василий уж думал – не глухонемая ли?
– Эй, стой-ка, – он подошёл к поваленному стволу, – А ну, прыгай на закукорки, – показал на спину.
И она поняла. Очень ловко взобралась на ствол, обняла его холодными ручонками. Так идти было намного веселее. Но все ж передохнуть было надо. Василий надеялся, что деревня Рябиновка ближе.
Они остановились на передышку. Василий спустился к ручью, хотелось пить. Есть тоже хотелось, но пить – особенно.
Побежит – не побежит. Он прислушивался. Треснула ветка, оглянулся – девочка спускалась тоже за ним к ручью.
Он сел на корточки. Так же рядом присела и она.
– Не намочи опять ноги! Гляди тут…, – сказал строго, а потом сам же и плеснул водой ей в лицо, пошутил.
Она подскочила, помчалась наверх, но на полпути остановилась, оглянулась, что-то вроде улыбки проскользнуло в ее глазах – и Вася понял: она догадалась, что это была шутка.
Оказалось, что Рябиновку они проскочили. Вышли в поле и увидели по одну сторону небольшую деревушку, а по другую – трассу. Василий решил, что идти надо в деревню. Возможно там знают, откуда эта его подопечная. Да и отдых им обоим нужен, и согреться бы…
Постучали в ближайшую калитку, залаяла собака. Дверь открыла приятная женщина в грязном фартуке. Позади ее хрюкали свиньи.
Вася быстро объяснил, что им нужно.
– А вы точно не аферисты какие? – спросила добродушная хозяйка.
– Нет, я – кочегар простой с маневрового, мы на вашей линии часто ходим.
– Ого! Далековато вас занесло. Проходьте… Чё это она у вас без обуви?
Хозяйку звали Светлана. Она, как и Вася, во все глаза смотрела, как малышка ест. Рукою она выгребала из тарелки оставшиеся лапшинки, тяжело дышала, обсасывала пальцы.
– Свят, свят… Побудьте тута, поспрошаю я… Может кто и знает, где дитя пропало. Вон на полати ее. Смотри-ка, спит уж.
Пальцы девчушки так и остались во рту, а она, склонившись над тарелкой, спала. Вася аккуратно вынул ручку из ее рта, поднял, перенес к печке, уложил и сел рядом. Лапши похлебал и он, привалился к теплой печи и тоже задремал.
Но вскоре проснулся – хлопнула дверь. Светлана вернулась не одна. С ней пришла седая старушка с клюкой. Поздоровались. Она подошла к девочке, наклонилась, рассматривала долго.
– Да, ейная. Их порода-то. Можа и ошибаюся, но ведь глаза-то какие у меня…
– Чья ейная? – не понял Вася.
– Да у нас тут деревушка есть заброшенная. Покрова, называется. Баба Апполинария оттудова будет родом, – поясняла Светлана, говоря о приведенной ею старушке, – Вернее, называлась. Ничего уж от неё не осталось, три дома. Да и жителей – трое. Там у них ни электричества, ни колодцев. Речка только. Оттуда девочка, наверное. Мать-то уж давно уехала, а потом вернулась, да на бабку свою и кинула дочку. Ее вот, коль не ошибаемся, – показала на спящую девчушку хозяйка, – А бабка старая, уж из ума, поди, выжила. А больше ведь там смотреть некому.
– Далеко это? – день клонился к вечеру, Василий уж переживал.
– Стемнеет скоро. Мы сейчас Витьку, соседа, попросим, он вас быстро туда доставит. Мотоцикл-то на месте, знать и он… Девочку отвезёшь, да на трассу он тебя забросит, а может и куда надо, сами уж договоритесь.
Василий пошел вместе со Светланой, а старушка осталась в доме. С мотоциклистом договорились быстро. Парень, почти ровесник Васьки, понятливым оказался.
Вася вернулся за девочкой, вошёл в дом. Старая Апполинария гладила ее по голове. Та крепко спала.
– Ну, давайте. Я возьму ее, может и не проснется…, – он аккуратно поднял ее, понес к двери. Она не проснулась, мягко обвисла на его руках.
– Отреченные обое вы …, – вдруг сказала тихо ему в спину старушка.
Он обернулся к ней, чтоб открыть дверь ногой и задом, переспросил:
– Какие?
– Отреченные…
– Это как это? – слово вроде и знакомое, но сейчас он не понимал, о чем говорит эта Апполинария.
– Нету ниче у обоих. Жалость одна…
Вася уже толкнул дверь, вывалился на улицу, так и не поняв, чего ж хотела сказать старушка. Пока усаживали в люльку, малышка приоткрыла глаза, но потом, укачалась – уснула опять.
Уже начало вечереть. Солнце клонилось к закату. Васька выглянул из-за плеча водителя. Он любил скорость. Навстречу неслись могучие сосны, будто кудрявые мудрые старики, склоняясь к дороге.
А Вася думал, что нет ничего лучше прекрасного вольного ветра, когда летишь навстречу хорошей цели и видишь эту цель. Он так рад был сейчас, что спрыгнул с паровоза. Ведь не зря же спрыгнул. Не зря … И пусть сейчас помощник машиниста Леха нежится в объятиях своей жёнушки, а он, измученный, до сих пор не попал домой, все равно – он победитель. Он, а не Леха.
Он перевел взгляд на девочку, смотрел на её растрепанные волосы, бледное лицо, и вдруг увидел какая она слабенькая и одинокая. И горячее чувство заботы охватило его. Захотелось сейчас ладонями огородить её от печалей, от жизненных перипетий, от всего того, что выпало ему, и возможно, перепадёт и ей.
– Вон они, – крикнул Виктор.
– Где?
На холме, под густыми зарослями не то вишни, не то сирени – дома, вросшие в землю, едва было видно. Последний километр ехали они по тропинке среди диких запущенных полей, потом переехали бревенчатый мостик над мелкой речушкой и въехали на холм. Это и была деревня Покрова. Вернее – три дома, развалившиеся срубы и печи, заросшие крапивой.
Однако навстречу им двигался кривоватый мужичок в длинной старомодной рубахе.
– Этит …этит твою. Откуда? А… Вон она где! – он увидел девочку в люльке, – А бабка орет. Орет и орет. Еле успокоилась. А они, значит…
– Здравствуйте! Ваша девочка? – строго перебил Виктор.
– Наша, наша…, – закивал мужик.
– А в милицию заявляли?
– Нету у нас милиции, мы ж… Где уж… Какая милиция?
– У вас ребенок пропал, а вы даже не ищите?
– Ищем, ищем, как же… И Люська, и я… Облазили все кусты, да… И вон там, я там в Ильиной роще ходил, грибов насобирал. Боровики ведь. А Люська хвать их, и в яму…
– А Люська это кто? – спросил Вася.
– Да баба. Тоже тут живёт. Вона там… Но спит она, – он выразительно щёлкнул себя по шее, – В Рябиновку ходила, чего уж…
– Это бабушка ее? – Вася пытался понять.
– Нее, какая бабушка? Чего вы! Насмешили, того и гляди в штаны сделаю. Люська ж меня моложе, хоть и …в общем… Как в Рябиновку сходит. А бабка Шура вон в том доме живёт. Но она того уж…, – мужичок был то ль слегка слобоумный, то ль просто придурковатый. Он перепрыгивал с одного на другое, понять его было сложно.
– Чего того?
– Так кричит. Кричит и кричит…
Витя с Васей протолкали мотоцикл чуть дальше.
– Буди, приехали.
Василий разбудил девчушку.
– Эй! Найдёныш, вставай. Домой приехали. К бабушке.
Помог выбраться из люльки.
Дверь в доме перекошена. Открыли с трудом. Какой-то кислый запах пахнул в лицо. Полы земляные…
– И как они тут зимуют? – озадаченно смотрел на Василия Виктор. Тот только пожимал плечами.
И тут из-за печи раздался жуткий истошный крик. Девочка прильнула к Виктору, он был ближе.
За печью на кровати лежала старуха. Видно было, что когда-то здесь были пышные подушки и вышитые простыни, но сейчас все это было серым, вокруг постели – мусор и тряпье. Старушка в теплой фуфайке, платке, валенках, лежала и смотрела на них.
Она протянула руку к девочке и опять закричала.
– Тихо, бабушка, тихо, – первым в себя пришел Виктор, – Нашлась ваша внучка. Видите, нашлась. Мы ее привезли.
Девочка вдруг подошла к старухе, залезла на кровать и легла с ней рядом. Напряжённая, как костыль, рука старухи расслабилась, упала на внучку, она закрыла глаза.
Солнце садилось за горизонт, миссия была выполнена – ребенок вернулся домой.
Можно было уезжать …
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ👇 👇 👇ПОЖАЛУЙСТА ,
НАЖМИТЕ НА ССЫЛКУ НИЖЕ (НА КАРТИНКУ)⬇