19 февраля

День смешивания разных красок
Сегодня мой профессиональный праздник. Поэтому сразу же со знанием дела отмечу, что смешивать краски – в отличие от напитков – совсем невредно. Этим занимаются все художники, даже те, которые говорят, что краски не смешивают.
Художники-пуантилисты, например, пишут точками и чистыми красками. Каждая точка – своей краской. А если отойти на некоторое расстояние от такой картины, возникает ощущение множества оттенков. Краски, не соединяясь на поверхности холста, смешиваются – но не на палитре художника, а в глазу у зрителя.
Некоторые художники пишут не только без палитры, но и без кистей. Клод Моне рисовал свой «Руанский собор», выдавливая краску на холст густыми слоями прямо из тюбика. Красок на каждой картине Моне – по шесть-семь килограммов, смешивал он их прямо на холсте – и окончательно краски «домешивались» уже в восприятии зрителей.
Я же смешиваю краски по старинке – на палитре. Безо всякого авангарда. Как меня учили в художественной школе. И получаю нужные цвета и оттенки. Мешаю желтую краску с красной – получаю оранжевый цвет, мешаю синюю краску с желтой – получаю зеленый цвет и т.д.
Почему бы сразу не взять зеленую краску? – Потому что только путем смешивания красок можно найти тот единственный оттенок, который нужен художнику в тот момент.
В конце 80-х, только начав заново заниматься живописью, я замучился с серой краской. А я ее очень люблю. Дело в том, что – добавленная в любой другой цвет – серая краска создает его более сложный оттенок. А в Советском Союзе серая краска не производилась. Вообще!
Серые будни есть, а серой краски нет... – шутили тогда художники.
Серую краску как таковую и всё многообразие ее оттенков я впервые открыл, когда в 1991 году поехал на Антверпенскую книжную выставку. Все свободное время я, как маньяк, бродил по магазину художественных товаров и скупал краски – на все деньги, что у меня были. С тех самых пор я особенно неравнодушен к теплому серому, золотистому серому и совсем уж волшебному цвету – dove gray – серому голубиного крыла.
Моя одноклассница и подруга по жизни Наташа Нестерова как-то по случаю купила набор японских красок – более трехсот оттенков. Теперь ничего смешивать не надо, сказала она.
Ну-ну, подумал я. – Дело в том, что Наташа писала пастозно, почти как Клод Моне, очень густыми слоями красок, что иногда создавало проблемы. Например, когда она продавала картину, покупателю иной раз приходилось выносить ее из мастерской на вытянутых руках, потому что толстенные живописные слои сохли месяцами. Словом, красок Наташа не жалела – а потому и те, японские, быстро закончились… Пришлось ей снова смешивать краски.
Я же, видимо, по части красок более экономный, поэтому пишу не пастозно, а как получится: где-то в один слой, где-то в два-три, а где-то и в семь-восемь – и это на одной картине. Всё делается по наитию. В творческом раже. Потом вдруг вижу – там, где один слой, сквозь краску просвечивает холст. Так холст «дышит». И мне кажется, что вся эта разница в слоях на полотне дает картине жизнь, жизненную силу.
…У меня очень много палитр. Порисовав, я ленюсь иной раз очищать палитру от выдавленных на нее красок, через пару дней беру новую. – А на предыдущей палитре краски засыхают – и она сама по себе превращается в арт-объект, в абстрактную живопись. И висят такие палитры на стенах моей мастерской – как «самонаписавшиеся» картины…
…Как-то раз по осени я застрял в деревне: две недели кряду лили беспроглядные дожди, дорогу полностью развезло, «Москвич» не заводился и впал в летаргический сон… И, ко всему прочему, у меня закончились нужные краски. Немножко попереживав по этому поводу, я подумал: а чем я хуже древних живописцев? Жучков, конечно, для получения карминовых оттенков я перетирать не буду; и несчастных улиток для получения пурпурной краски, как в Древнем Египте, тоже не стану выдавливать... Но есть и другие варианты. – Поэтому я просто пошел к речке Шосе и, чуть не сверзившись в нее со скользкого берега, накопал серой и желтой глины. Посушил глину на печке – и ножичком наскреб в нее ржавчины со старинного утюга, найденного у себя же на косогоре. Добавил туда сажи из печки, потом растительного масла… ну и получил какую-то сомнительную серо-буро-малиновую жижу.
«Чирей, что ли, лечить собираешься?» – поинтересовался заглянувший ко мне дядя Леша, понюхав кашицу в баночке. Отмахнувшись от дяди Леши, я храбро размазал жижу по холсту. Получилось грязновато-грозное небо, очень похожее на стоявшее за моим окном… Картина эта, кстати, жива до сих пор, – и небо из речки Шосы пока не обсыпалось…
А еще мне помогают смешивать краски наши четвероногие друзья. Просочившись в мою мастерскую, кот считает своим долгом потоптаться на палитре – если в этот момент она лежит на стуле. Я на рыжего хулигана шумлю. Кот спрыгивает – и потом по всему дому тянутся разноцветные следы, следы кота-художника. Собаки Дуся с Марусей, ворвавшись в мастерскую, роняют на пол и палитру, и банки с кисточками, и бутылки с растворителем... И, изобразив счастье от встречи с хозяином, убегают – Дуся, как и была, черной, а белая Маруся – разноцветной…
Поэтому, наверное, и большинство собачек на моих картинах – в разноцветных пятнах…