В гостях у белки

Дмитрий Спиридонов.

Нелюбимый ребёнок. Вера Прядко.

Большой круиз. Александр Райн.

У Насти рос живот, а отчим странно улыбался. Мама привела ее к женскому доктору, врач побледнел… Насте было пятнадцать, когда мама снова вышла замуж. Олег был приветлив, внимателен, даже чересчур. Мама говорила: «Ты должна радоваться, что у тебя теперь есть отец». Настя кивала. Молчала. А Олег странно смотрел, когда мама уходила в магазин. Принёс как-то шоколадку и сказал: «Ты стала совсем взрослая». Прошло несколько месяцев. Настя перестала есть нормально — тянуло на кислое, кружилась голова. И живот… рос. Медленно, но заметно. Мама не замечала — всё крутилась вокруг новой жизни: муж, ремонт, фотки на кухне. Однажды вечером, увидев, как Настя держится за живот и кривится, мама встревожилась: — Ты заболела? Настя хотела промолчать. Но… слёзы выступили раньше слов. Наутро они поехали к гинекологу. Молодая врач, осмотрев Настю, побледнела. Зашла в соседний кабинет, позвала старшего врача. — Беременность. Месяцев пять. — Это невозможно! — выкрикнула мама. — Она… она же ребёнок! — Вам нужно поговорить с ней. Только не кричите. Настя смотрела в пол. Молчала. Потом едва слышно: — Он сказал, что это любовь. Что я красивая. И что мама всё равно не поймёт. Мама осела на стул. На несколько минут — как будто выключилась. А потом встала. И вдруг — взяла Настю за руку. Крепко. По-настоящему. — Прости меня. Прости… Я всё видела, но не хотела видеть. Больше я тебя не оставлю. Прошёл год. Настя сидела в маленьком зале суда, с младенцем на руках. Мама рядом. Олег получил срок. Большой. Но главное — Настя вернула себе веру. В себя. В женщин рядом. В то, что мама бывает настоящей. Не всегда с самого начала. Но навсегда. В ту весну, когда деревья только начинали зеленеть, а воздух пах надеждой, Настя вернулась в школу. Учиться было непросто — одноклассники шептались, кто-то косо смотрел. Но были и те, кто тихо клал на парту шоколадку или просто улыбался. Дочка, Маша, была крошечная, с мягкими щечками и глубокими глазами. Настя иногда смотрела на неё и думала: «Как так вышло, что ты появилась в самый страшный момент… и стала моим спасением?» Мама теперь была другой. Не идеальной — но настоящей. Уставшая, да. Но каждое утро собирала Машу в ясли, приносила Насте чай, гладила по спине, когда та плакала без причины. — Ты не одна, слышишь? — говорила она. — Мы с тобой вместе. Навсегда. Иногда Настя просыпалась от кошмаров. Врач в центре поддержки говорил, что это нормально. Что боль — это не слабость. Это память, которую можно обнять и отпустить. Однажды, на школьной выставке, Настя принесла рисунок: две женщины держат на руках младенца. Надпись внизу — “Я дома”. Учительница вытерла глаза. А мама просто обняла её — крепко, как тогда, в кабинете врача. Прошло ещё два года. Настя окончила школу экстерном. Поступила на психолога — хотела помогать девочкам, таким, как она когда-то. Иногда ей снилось прошлое. Но утром всегда был свет. И Машка, которая бежала к ней со словами: — Мамочка, ты у меня самая лучшая! А Настя улыбалась. Снова. По-настоящему. Через пять лет Настя открыла небольшую комнату в районной библиотеке. На двери — табличка: “Ты не одна”. Это был не центр, не кабинет с креслами и кофе. Просто комната, где девочки могли посидеть в тишине. Поговорить. Или просто молчать. В первый день не пришёл никто. Во второй — одна девочка. С пустыми глазами и дрожащими пальцами. Настя принесла ей чай. Села рядом. — Можешь не говорить. Просто побудь. Через неделю их было уже пятеро. Через месяц — двенадцать. А потом — фонд, помощь психологов, волонтёры. Всё это Настя делала по вечерам, когда Маша уже спала, уткнувшись в плюшевого медведя. Однажды вечером они вместе вешали на стену новое письмо: “Спасибо вам. Я хотела исчезнуть. А теперь хочу жить. Вы спасли меня”. Маша спросила: — Мама, это про тебя? Настя подумала. Потом кивнула: — И про тебя тоже. Ты спасла меня первая. В ту ночь Настя впервые за долгое время уснула без тревоги. Она больше не боялась. Теперь она — свет. И уже ничто не сможет его погасить. Из сети.

Вот так стоишь себе на остановке, и вдруг чуть ли не по твоим ногам, на тротуар, лихо въезжает, нечто серебристое, и из его недр, пыхтя и отдуваясь, вылезает Мишаня, и ты понимаешь, что надо было идти пешком. Осторожно пробираться темными тихими дворами, где есть возможность сигануть в чахлые кусты либо спрятаться за мусорным баком. — Это ж сколько мы не виделись? — радостно вопрошает Мишаня. И с очевидным удовольствием добавляет: — Что-то ты постарела! — Не так сильно, как тебе бы этого хотелось. На фоне твоего пуза и лысины, я юная красотка. — Где ты видишь пузо? — осведомляется Мишаня. — На меня еще девки молодые вешаются. — Может, не на тебя, а на тебе, когда хотят на себя руки наложить? В безлесной плоской степи, тебе в этом плане, цены нет. — Вот именно поэтому.. я на тебе и не женился — из-за языка твоего, — с укором говорит Мишаня. — Не, Мишань. Ты на мне не женился, потому что у меня не было квартиры. Мишаня никогда не слышит того, чего не хочет слышать. Поэтому обидеть его очень трудно. — Ну, как? — спрашивает он. — Что — как? — Точно постарела. Тормозишь. Джип как? Хорош джипец? — Джипец как джипец. Что, покататься дали? Если постараться, то и Мишаню можно достать. Аж задохнулся от возмущения, орел наш. — Мой джипец, мой, — произносит он бесконечно терпеливым голосом, каким разговаривают с умственно-отсталыми детьми, похлопывает пухлой ладошкой по капоту джипца, потом наклоняется, дышит на похлопанное место, достает из кармана красивую тряпочку и бережно стирает невидимые отпечатки. — Спроси, сколько стоит. — Зачем? — А, ну да, тебе-то зачем? Тебе ж все на тарелочке. Когда я вышла замуж, Мишаня, уже съехавший к тому времени в другой город, настойчиво интересовался у общей знакомой, кто у нас муж. Л., которая Мишаню терпеть не могла, на "голубом глазу", сообщила ему, что у мужа моего несколько автозаправок, но, мол, сам он светиться не хочет, так что записаны они на подставных лиц. Сказать, что Мишаня расстроился — ничего не сказать. Такой подлянки он от меня не ожидал. — А что ж ты на общественном-то транспорте? С вашими деньжищами и по автобусам давиться. Все копеечки копите? — Машина в сервисе. Муж в отъезде. Шофер болен. Такси не люблю. Бедного Мишаню аж перекашивает. — Слышь, ты у мужа спроси, может, нужен ему человек доверенный, надежный? — А кто таков? — Да я, я это! Ну, ты вообще думать не хочешь. Если б у нас действительно были эти самые заправки или там, скажем, свечной заводик, я бы за большие деньги наняла крепких парней исключительно для того, чтоб держать Мишаню за пределом видимости. — Ну, поговори с ним, ты ж меня знаешь — не подведу. Чем еще хорош и даже изряден Мишаня — это своей святой верой в то, что он в данный момент говорит. — Надежный, говоришь? Не подведешь? А с Сашкой тоже не подвел? Сто лет назад была такая славная дурочка Саша, третий курс политеха, которую угораздило влюбиться в Мишаню до смерти, но тут на Мишанином горизонте появилась дочка очень перспективных родителей, и Мишаня из Сашкиной жизни исчез, как и не было его там, а когда Сашка родила мальчишку, эта скотина как-то уверяла Л., что ребенок не его, и вообще кто виноват, что Сашка такая дура. Мишаня мрачнеет, молчит, а потом говорит в сторону: — Что ж вы все, чистоплюи хреновы, тогда не собрались да холку мне не начистили? — Не помогло бы. — Всё то ты знаешь. Может, и помогло бы, — снова молчит и потом добавляет: — А Сашка замуж в Германию вышла. Бюргер ее законный, пацанчика усыновил. Я три раза туда ездил… Да ладно тебе глазами сверкать, что я, совсем уже сволочь? Я издалека. Что ж я буду пацанчика расстраивать, он бюргера папой считает, а тут я — здравствуй, сын. Не, я так, посмотреть только. Хороший пацанчик. На меня похож. На Сашку — ни капли, а на меня — копия. В шахматы играет — это ж надо, в шахматы! И, уже сев в джипец и съехав на дорогу, кричит в окно: — А класс мы с тобой встретились! Хоть поговорили. Мужу не забудь сказать, слышь?! © Автор: Наталья Волнистая

Свадьбы не будет. Наталья Павлинова.

Сказка. Мавридика де Монбазон.

Гапка. Мавридика де Монбазон.

Отомстила. Мавридика де Монбазон.

Можешь считать, что мы развелись.