В гостях у белки

Екатерина Шитова.

Татьяна Бро.

СЛУЧАЙ В НОВЫЙ ГОД. Домой Оле не хотелось. Рабочий день тридцать первого декабря был коротким, все ее коллеги-женщины убежали к своим детям, мужьям и оливье. Радостные, сияющие, взволнованные, с огромными пакетами мандаринов и бутылкой шампанского – подарок каждой от Николая Ильича. А Олю никто дома не ждал. И готовить оливье ей было не для кого. Она взглянула на мандариновую горку в прозрачном пакете, возвышавшуюся на ее рабочем столе, и вздохнула. Нет, домой точно не хочется. Оля занялась отчетом. Через некоторое время в кабинет заглянул запыхавшийся Николай Ильич в шапке и дубленке нараспашку – единственный мужчина в их коллективе и по совместительству босс. — О, а ты чего это тут одна? А я жене подарок забыл, представляешь? – выпалил он и скрылся у себя в кабинете. Минут через пять появился снова. — Ты чего одна-то, спрашиваю? Домой чего не идешь? — Так я и дома одна, Николай Ильич. Босс, собиравшийся вот-вот бежать к жене, вдруг застыл на пороге, потом подошел к Олиному столу и сел рядом. Несколько секунд смотрел на нее очень серьезно. — Так. Ольга, ты это прекращай. Новый год все-таки. Ну чего так смотришь? Праздник, веселиться надо. С таким лицом ты еще долго одна будешь. Женщина должна улыбаться! Давай-давай, прекращай это, — повторил Николай Ильич и засуетился над Олиными бумагами, вытаскивая их из-под ее ладоней и собирая в стопочку, — я их отпустил, понимаешь, а она чего удумала. — Николай Ильич, Вы не беспокойтесь. Я сейчас домой пойду. Вы идите, идите к жене. Я сама все уберу и офис закрою. — Точно? – с подозрением спросил Николай Ильич. — Ну конечно! — Ну тогда я пошел. С наступающим! Оля опять вздохнула. Действительно, по-дурацки это – в офисе торчать. Надо идти. «Пиццу что ли заказать? – подумала она, — интересно, пиццерии сейчас еще работают?» По первому номеру трубку не взяли вообще. Оля набрала другой, там девушка радостным голосом сообщила, что они сегодня только до восемнадцати, и поздравила Олю с Новым годом. Оля посмотрела на часы – восемнадцать ноль пять. Набрала еще один номер, решив, что последний. На удивление, заказ у нее приняли. Оля собрала бумаги, оделась, захватила мандарины с шампанским и вышла из офиса. И тут же у нее захватило дух – так восхитительно было на улице. Зимний воздух чуть охладил щеки, под ногами приятно поскрипывал снег. Фонари светили во всю мощь, и везде-везде мигали разноцветные лампочки. Люди спешили по домам, нагруженные пакетами и коробками. Еще работали магазины, и любители все отложить на последний момент выбирали подарки. Оля почувствовала, что ее постепенно заполняет эта суетливая праздничная атмосфера. «Да что же это я!» — укорила себя она и решительно шагнула в раскрывшуюся перед ней дверь супермаркета. А вскоре разбирала покупки у себя на кухне. «Надеюсь, картошка свариться успеет». Оля включила телевизор, повесила на окно только что купленную гирлянду, воткнула вилку в розетку. Вдоль рамы побежала, перемигиваясь, веселая разноцветная змейка. Оля сделала короткое танцевальное движение с поднятыми вверх руками и пошла готовить новогодний пир. «А что! Для себя любимой!» Пока на балконе остужалась картошка для оливье, на столе появились бутерброды с икрой и с ее любимой красной рыбой. Купленные в супермаркете мясные деликатесы тонкими ломтиками перекочевали на огромное плоское блюдо и были там красиво разложены на кучерявых салатных листьях. Тарелочка с сырными кубиками. Ананас. Миска с мандаринами от Николая Ильича. Через полчаса был готов и оливье, на сковородке приятно шкворчали куриные ножки. Оля подкатила к дивану журнальный столик, накрыла большой ажурной салфеткой и принялась носить тарелки с едой. Поставила бокал и стакан для сока, возле тарелки положила нож и вилку. Отошла на пару шагов и критично осмотрела результат, словно старалась для гостей. В двадцать три тридцать пошла открывать шампанское, как вдруг зазвонил домофон. — Пиццу заказывали? – раздался энергичный мужской голос. «Господи! Совсем забыла!» — Конечно! Поднимайтесь, — ответила Оля, нажимая на кнопку. — Проходите. Сколько я Вам должна? — спросила она у симпатичного молодого мужчины с плоской квадратной коробкой в руках. — Нисколько. Забирайте так, это подарок. У него была приятная искренняя улыбка. — Но я не могу. С Вас же потом вычтут. — Не вычтут. Уверяю Вас. Это компенсация за столь позднюю доставку. Возьмите уже, наконец, Вашу пиццу. Оля обнаружила, что до сих пор держит в руках бутылку шампанского, которую не успела открыть. — Подержите шампанское, — попросила она, протягивая мужчине бутылку и одновременно принимая коробку с пиццей, — я только отнесу пиццу на кухню. — Не очень-то Вы похожи на курьера, — сказала Оля, вернувшись. — А я и не курьер, — ответил мужчина, продолжая улыбаться, — я хозяин пиццерии. Просто я всех своих сотрудников пораньше отпустил`. Ну…Новый год же. А у них семьи. А потом смотрю – в базе Ваш заказ висит невыполненный. Вот и решил сам его отвезти. Меня-то все равно никто не ждет, в отличие от пиццы. Правда, в дороге задержался. — Десять минут осталось! – воскликнула Оля, — открывайте шампанское! Что Вы в него вцепились, надо же за уходящий успеть выпить! — О, без проблем. Бокалы у Вас найдутся? Пока Оля ходила за бокалами, раздался громкий хлопок. — За уходящий! — За уходящий! Они легонько чокнулись и залпом выпили пузырящийся напиток. — Ой, что же мы наделали! — Что такое? – испугался мужчина. — Ну как же! Вы выпили шампанское! Но Вы же за рулем! — Точно, — мужчина снова широко улыбнулся. — И как Вы теперь поедете? — Выходит, никак! — И такси вызвать нереально… — Ага. Нереально, — радостно повторил мужчина. — Знаете что? Быстренько снимайте обувь и проходите, а то мы так и встретим Новый год в коридоре! — Ого, а у Вас уютно. — Наливайте скорей, президент уже закончил! — Ну, с Новым годом … эээ — Оля, — подсказала Оля. — С Новым годом, Оля! А я Олег. — С Новым годом, Олег! Попробуйте оливье, я сама готовила. Правда, у меня только один прибор. Сейчас принесу. Хотя, ешьте прямо из салатника, — Оля говорила без остановки, и ей почему-то было очень весело. Ей нравился Олег, нравилось, что с ним так легко и просто. — Ммм, из салатника еще вкуснее. Оля, а у Вас черного хлеба не найдется? Я голодный, как… как не знаю кто. — Конечно, найдется! Когда Оля вернулась с хлебом, Олег в каждой руке держал по обглоданной куриной ножке. — Извините, не удержался, — сказал он с набитым ртом, — очень вкусно. Оля, а Вы умеете готовить! — Как я рада, Олег. Я ведь думала, все пропадет. Видите, сколько всего наготовила. Одна ни за что бы не съела. — Как одна? Я Вам помогу! — Помогайте скорей! Оля тоже почувствовала, что проголодалась. Они ели оливье, зачерпывая его прямо из салатника, запивали шампанским, смотрели новогоднее шоу и весело болтали о всяких пустяках. — Кажется, мы выпили все шампанское! — У меня в машине есть, я принесу! — Эээ, нет. Я с Вами! — Воздух какой чудесный, — сказала Оля, раскинув руки. Они стояли возле машины Олега. Там и тут вспыхивали и гремели салюты. — Знаете что, Оля? Выходите за меня замуж! Не сейчас, конечно. Через год! Вам же надо узнать меня получше. — Надеюсь, Вы шутите. — Даже не надейтесь! — Тогда я обещаю подумать. — А пока продолжим праздновать? Оля радостно кивнула, Олег взял из машины пакет, и вдвоем они отправились продолжать праздник. — За ночь справимся. Рассказы Забавной Леди.

СТAPAЯ ДЕBA Mapия Сергeeвна, а проще Маруська пoceлилась в подъезде сравнительно нeдaвно — пару лет назад. Когда она зaeзжaлa в однокомнатную квартиру на втором этаже, поглазеть собрался почти весь двор. Потому что было на что пocмотpeть. Из нeбoльшoй мaшины выгрузили диван, стол, переноску с мяyкaющим котом. Степенно вышли две кpyпные собаки: одна — овчapка, другая — неизвестной пopoды. Но кульминацией всего шествия стала грациозная пyмa. Она не спеша проследовала на поводке в квартиру, игнорируя зeвaк. Сoceди завoлнoвaлись. — Что за зоопарк? — запричитала соседка справа. — Теперь вонища будет. Шум. Тapaканы расплодятся. — Опасно, — согласились одни жильцы. — А если выcкочaт? У нас дети. Всякое мoжeт быть. — Старая дева. Вот всякой живности и нaтaщила, — peшили другие. Маруську невзлюбили сразу. Она была xyдeнькая, небольшого росточка жeнщинa. Вела замкнутый образ жизни. С соседями особо не общалась. Когда выxoдилa на прогулку с собаками, мнoгиe вздрагивали. Казалось, ее тонкие pyчoнки не смогут удержать двух свирепых пcoв. Но собаки всегда были в намopдникax, вели себя дocтойнo. Пума из квартиры не выxoдилa. Иногда ее морда показывалась из окна зacтеклeннoгo балкона. Она внимательно наблюдала за прохожими и двopoвыми котами. Cocеди судачили долго, но ожидаемый запax из квартиры не чyвcтвoвалcя, лай и мяуканье не дoнoсились. Раз в неделю к ней приeзжaл молодой мужчина с огpoмными пакетами кopмa. Долго не задерживался. *** Однажды ночью Мapcькину соседку разбудил отчаянный и очень громкий рык пумы. Женщина пеpeпугалacь и позвонила участковому. «Что-то стpaннoe там проиcxoдит, — всполошилась соседка. — Утром Маруська своих собак не выгуливала. Может, нaшy старую деву coжpaли зверюги?». Участковый отpeaгиpoвал быстро. Открыла ему Маруська. Из-за спины выглядывали две собаки, из комнаты доносилось рычaниe и стоны пумы. «Зaxoдите, раз сигнал поступил, — кивнула женщина. — Не бойтесь. Не тpoнут» Она взглянула на собак. Они как по команде oтoшли в угол комнаты и yлeглись, вытянув лапы. Из кухни выглянул огромный кот, нeмнoго огляделся и прошествовал к coбакaм. Вытянув лапы, на диване лежала пума. Маруська присела к ней и пoглaдила по гoлoве. — Умиpaeт, — вздохнула женщина. — Старая oчeнь. Ей весной восемнадцать лет исполнилось. Больно ей oчeнь. Я колю oбeзболивающиe, — она кивнула на стол, где лежали шприцы с ампулами. — Но, видимо, не oчeнь помогaeт. — А если усыпить, чтобы не мучилась? — спросил участковый. — Знаете сколько раз я это coвeтовaла дpyгим? — подняла глаза женщина. — Я ветеринар. Но вот pyка не поднимается. Не могу. Ее к нам в цирк кoтeнкoм принесли. Она apтистка, настоящая труженица. Мой покойный муж очень ее любил. — Женщина немного помолчала. — Цирковые мы. Пpaвдa, все на пeнcии. — Кот тоже? - спросил участковый. — Кот? — Маруська улыбнулась. — Нет. Его уличные coбаки чуть не задpaли. Мои, — она кивнула в сторону пcoв, — отбили. Долго лечили. Teпeрь с нами живет. Не выбpacывать же. Пума открыла глаза, вытянула лапы и издала страшный рык. Собаки напряглись. Кот медленно, косясь на чужака, пoдoшел к дивaнy, вскарабкался и уместился возле живота пумы, замурлыкал. — Недолго осталocь, — вздохнула женщина и утерла скатившуюся слезу. Повернулась к coбакaм. — Мальчики, попрощайтecь. Coбaки вскочили и подошли к дивану. Они по очереди облизали морду пумы и уместились рядом с ней. Участковый отвepнyлся. Чepeз некоторое вpeмя собаки завыли. — Всё, — произнесла женщина и зaплакaла. Раздался звонок. Овчарка поднялась, осторожно взяла в зубы телефон и сунула в руки хозяйке. — Да, умерла, — скорбно ответила Маруська. — Как нибудь справлюсь. Чем вы мне пoмoжете? Вы же в дpyгoм городе. — Я помогу Вам, — предложил участковый. — Она тяжелая. Может, ребят позвать? — Спасибо, — она с надеждой посмотрела на yчacтковoго. — Очень надо. Наши, вся тpyппа, на гастролях, никого нет. Мы с мальчиками, — она кивнула на собак, — место хopoшее присмотрели. За городом. Река рядом. Учacтковый вышел на лecтничную плoщaдкy. Выглянула coceдка, за спиной маячил ее муж. — Что там? — спросила соседка. — Пума умерла, — ответил участковый. — Ребятам позвоню, надо похopoнить помочь. — Не будите людей, — махнула рукой соседка. — Муж на маршрутке работает, она во дворе стоит. Мы поможем. Все помecтимся. Собаки же тоже поедут? — А кyдa без них? — пожал плечами участковый. — Кот еще с ними. *** На пригopке возле небольшого холмика сидела женщина. Возле нее, склонив головы, сидели два старых пса. Кот лежал рядом. — Жaлкo Маpycьку, — вздохнул муж соседки. — Тяжело ей сейчас. — Она не Маруська, а Мария Сергеевна, — одернула его жена. — И не старая дева, — добавил участковый. — Она — очень добрый и вepный человек. Друзей своих не бpocит и не пpeдаст. Лидия Maлкова

Лесное слово.

Не сержусь. Георгий Жаркой.

Наталья Баранова. Спасибо Ваське- паразиту!

Рыжий лист кленовый ... или История с бумажником. Наталья Павлинова.

ГАДЫ ТРЕКЛЯТЫЕ -Не понесу! Что хотите со мной делайте, не понесу! – размазывая слезы по впалым щекам, говорила почтальонша Клара Ветрова начальнику почты Ольге Николаевне Зыбиной. – Детишки у меня, - трое. Знаете, ведь! Ой, на кого ж они останутся. Кто им кусок хлеба подаст, если со мной, что случится. Ой, мамочка, ты моя миленькая! Ой, Господи, мой боженька, чем же я тебя так прогневила, что хочешь оставить моих детей сиротами. Клара, прикрыв глаза, заголосила. -Ну, что ты, Кларочка, голубушка ты моя! – подсела Зыбина к ней на скрипучую скамейку. – Не гневи Бога, не накликай беду раньше срока. Я бы сама разнесла почту, но куда мне. На своих кочерыжках год буду разносить. Война, милая! Кто-то должен и похоронки разносить. Себе то я сама разнесла! Зыбина уткнулась Кларе в плечо и всхлипнула. -Ладно! – тяжело вздохнула Ветрова. – Сегодня рискну, а завтра, ну, хоть к стенке, хоть в Сибирь! Нет больше сил, людям в дом горе носить! Дойдя до речки, Клара присела на сломанную березу. От мысли, что ей нужно вручить похоронку на мужа Марии Аленкиной, у нее холодело в животе, и ноги становились ватными. Клара еще под стол пешком ходила, когда Иван Аленкин привез Марию из соседнего села. Иван был первым парнем на деревне. Все девушки сохли по нему. В деревне мало кто верил, что Мария приживется в деревне в качестве жены Ивана. Но произошло чудо. На свадьбе Мария запела, и всем стало ясно, что с таким голосом ей везде рады, всюду примут. Ивана сельчане величали Поповичем, за недюженную силу и постоянное стремление прийти на помощь людям. Мария называла его Синявушкой за синие, как весеннее, безоблачное небо, глаза. Мария часто пела по вечерам. Из соседних сел приезжали послушать ее чудный голос. Троих сынов родила Ивану Мария, троих богатырей. Хорошие парни получились: добрые, сильные, трудолюбивые. При них мало кто осмеливался по пьяному делу хвастаться необузданным нравом или силой. Боялись оказаться в руках Аленкиных, которые не размахивали кулаками, а наоборот, обнимали, но после их объятий неделями у буянов болели ребра. На войну Мария проводила сразу всех четверых мужчин. Они улыбались, пели, шутили, обещали Гитлера в бараний рог согнуть. Трудно было себе представить их мертвыми. Верилось, что смерть не посмеет к ним подступиться. Казалось, они сами ее смогут так приласкать, что ей самой отправлять людей на тот свет, охота отпадет. Война, видно, в сотни тысяч раз увеличила силу смерти, раз она так смело валит с ног таких богатырей, как Аленкины. Полгода прошло с того времени, как Клара отнесла похоронку в дом Аленкиных на третьего сына. Долго горевала Мария, думали, сгорит от горя, как свечка. Обошлось. Выкарабкалась. Снова стали к ней по вечерам собираться женщины. Соберутся и молчат, пока Мария не запоет. Грустные песни поют. Но, странное, дело. От них легче становится на душе. Распустит Мария свою толстую седую косу, вздохнет и скажет: -Ничего, бабоньки, вот вернется мой Синявушка с Победой, мы еще десять богатырей вырастим. Ох, война треклятая. Будь она проклята. Ой, бабоньки! И заплачет Мария песней. Сожмется сердце от великой тоски, а потом… Иногда так распоются, что и спляшут, как бывало в мирные дни. Только не хватает в этой пляске топота мужских ног. -Не понесу, не понесу! – шептала Клара посиневшими от страха губами. – Брошу сумку в речку и дело с концом. Эта мысль отрезвила ее. За такое посадят. А дети? Нет, уж лучше пусть Мария задавит, чем детей на всю жизнь с клеймом оставлять. Ей повезло. Марии дома не было, задержалась на ферме. Клара оставила похоронку на столе и не чувствуя земли под ногами стала разносить почту. Вечером, бросив сумку на стол Зыбиной, простонала: -Все, Ольга Николаевна, все. Отпустите, не берите грех на душу. -Хорошо, Кларочка. Мое слово твердое. – Не поднимая головы от бумаг, сказала Зыбина. – Вот ей дела передай. В углу сидела девочка лет пятнадцати. Кларе хотелось прикрикнуть на нее, чтобы бежала домой. Не детское дело сегодня почту разносить, но вспомнила о своих детях и промолчала. Два дня Мария не появлялась на работе. Закрылась в хате и никого не впускала. Вечером одноногий Григорий Оглоблин решил проникнуть в хату через окно. Узнать, жива ли? Утром он рассказывал, что после такой попытки всю ночь глаз не сомкнул, трясло всего, как в лихорадке. Иван Аленкин на совесть отгрохал дом. Выставить раму даже с помощью топора дело сложное. -Когда рама затрещала, - рассказывал Григорий, - появилась Мария со свечкой в одной руке и топором в другой. Вид у нее - Господи спаси и помилуй. Помнится, милиция одного откопала для опознания через сорок дней, так он красивее будет. Мария как махнет на меня топором, я и упал у окна, ни живой, ни мертвый. Когда Мария появилась на ферме, никто ее ни о чем не спрашивал. Месяца два ходила, как тень. Когда жизнь вроде бы стала брать свое, и Мария снова запела на крестинах у Елизаветы Дробиной, произошло событие, заставившее сельчан усомниться в том, что у Марии не помутился рассудок. Почту теперь разносила пятнадцатилетняя Лена Березина. Все ее жалели и помогали, чем могли. И Мария часто заносила в дом Березиных крынку молока. Девочка жила одна с пятилетним братом и двухлетней сестренкой. Похоронка на отца пришла прошлой осенью. Дарья Березина бросила работу, собрала котомку и уехала искать могилу мужа, чтобы привезти его тело в село. Как ее только не умоляли, не уговаривали, не грозили, она не отступилась от этой дикой идеи. В селе она больше не появлялась. Два месяца назад пришло сообщение, что ее посадили на десять лет. На имя Марии пришло письмо с фронта от сослуживцев мужа. Лена решила отдать его Аленкиной лично в руки. Когда она постучала в калитку и помахала рукой, в которой держала белый треугольник, Мария выскочила во двор, схватила вилы и с воплем: «Убью!», - кинулась к Лене. Но, видно, девушке не суждено было умереть от деревенских вил. Спас ее камень у калитки, о который Мария споткнулась. До темноты она бродила по селу и спрашивала встречных, не видели, мол, смерть с почтовой сумкой. Утром, подойдя к ней на ферме, бригадир Николай Злобин посоветовал ей показаться врачу, но встретившись взглядом с Марией, поспешил заняться своим делом. Шума не стали поднимать. Обошлось, и слава Богу. Два года село после этих событий жило напряженной трудовой жизнью. Похоронки приходили, и все больше женщин в селе повязывали черные платки. Но работать надо было, и они шли и работали. Там, где не выдерживала техника, где надрывалась скотина, женщины, подставляли свои хрупкие плечи и вытаскивали, казалось бы, безнадежное дело. Мария ездила в город, просилась на фронт. Ее там предупредили, если еще раз появится в городе, отправят, куда следует. В конце сорок четвертого село облетело сообщение, которое взволновало всех. Казалось, даже куры, которых осталось, как говорится, на раз суп сварить, засуетились, как перед дождем. Волноваться было от чего. В нескольких километрах от села должна пройти колонна с пленными фашистами. В село пришла депеша, в которой рекомендовалось руководителям на местах обеспечить надлежащий порядок. Все понимали, что в округе нет практически такой семьи, у которой война не отняла бы близкого человека. Злобин, к тому времени ставший председателем, сам обошел все семьи, у которых в шкатулках и сундуках лежали похоронки. Заходил, садился у порога и тихо говорил о том, что пленные охраняются законом и того, кто кинет в них хотя бы камень, строго накажут. Все вяло кивали головой, мол, пленные есть пленные, что с них возьмешь. А погибших уже не вернешь. И только Аленкина зло бросила: -Фашист он и есть фашист. Пленный, али не пленный. Какая разница! Злобин нутром почувствовал, что от Марии можно ждать такого, что ни ей, ни ему потом воли не видать. «Связать ее, что ли?» – подумал он. Она, словно, угадала его мысли. -Не бойся, Николка, хочешь расписку дам, что не трону эту погань! -Нужна мне твоя расписка, в одно место сходить! – ругнулся Злобин, решив рано утром сам проследить за поведением Марии. Мария заранее приглядела место, где решила спрятаться и, как только колонна поравняется, выскочить и проткнуть хоть одного фашиста вилами. Даст Бог, думала она, попаду в того, кто моего Синявушку или одного из сыновей на тот свет спровадил. Место подвернулось подходящее. Метров в трех от дороги ложбинка. Дорога в этом месте резко берет вправо. Можно не опасаться, что ее заметят, пока не выскочит из укрытия. Спряталась с вечера, понимая, что Злобин если надо, свяжет. Прихватила с собой хлеба и огурцов. Застрелят, птички склюют, а поведут в тюрьму – пригодятся. Рано утром из-за лесочка вдали появилась головная колонна. До ложбинки от лесочка минут сорок ходьбы. Прошло полчаса, а колонна все змеилась из-за лесочка. «Господи, сколько же их?» – перекрестилась Мария. Когда колонна поравнялась с ложбинкой, Мария стала всматриваться в лица пленных. «Господи, а где же фашисты?» – шептала она. Мимо шли измученные мужики и парни. Она ожидала увидать озверевшие лица, порой ей чудилось, что они обязательно должны быть с клыками и рогами. Мария не заметила, как вышла из укрытия. На нее никто не обращал внимание. Взгляд ее споткнулся о молодое лицо с обоженной щекой. Парень едва волочил ноги. Сердце замерло у нее от жалости. «Господи, - закричала она. – Гады ж вы треклятые! За что же вы их так!». Она кинулась в колонну. Часовой не успел ни крикнуть, ни преградить путь женщине. Парень с обоженной щекой прикрыл лицо руками. Но женщина не ударила его, а протянула краюху хлеба. Он схватил ее дрожащими руками. У него тут же ее выхватили. Началась потасовка. Автоматная очередь быстро поставила все на свои места. Часовой не знал, что делать с женщиной. Отпустить, вдруг спросят, почему отпустил? Погнать вместе с пленными: какой же она враг? Часовому повезло. Рядом остановилась легковая машина, и военный с капитанскими погонами спросил, что случилось. Часовой объяснил. -Отведи ее, Костя в город, - сказал капитан молоденькому лейтенанту. – Видно, она из тех, кто и в этой глухомани на врагов молился. Когда хвост колонны скрылся за поворотом, лейтенант зло сказал: -Ну, что потопали? Дать бы тебе в морду, - сплюнул он. – Ну, ничего, там тебя научат Родину любить! -Сейчас, сынок, потопаем! – засуетилась Мария. – Вилы вот только. Надо их на дороге бросить. А то пропадут. -Какие вилы, мать твою? - дотронулся лейтенант до кобуры. -Обычные, наши деревенские. Я то дура старая думала фашистов гоните. Так это, хотела пырнуть одного. – Испуганно замахала руками Мария и заскороговорила. – Только не подумайте, сынок. Я сама. Председатель тут ни при чем. Сама я, сама, понимаете? -Ну и чего ж ты, мать, вместо вил – хлеб? А? -Кого, сынок, на вилы-то? Сними с них чудную форму, обряди в нашу одежду, не отличить от наших мужиков. Как же на вилы-то? -А кого ж ты тогда, мать, гадами треклятыми обозвала? – нахмурил брови лейтенант. -А тех, сынок, кто войну эту треклятую затеял! -А у тебя-то есть кто на фронте? Может один из них твоего-то мужика и грохнул, а ты им хлеб суешь? -Были на войне мои соколы! Три сына и муж! На каждого похоронку получила. Пусть земля им пухом будет. А хлеб этим дала, так сердце у меня в груди, сынок. Материнское сердце! Судите ее окаянное! Судите, раз оно так провинилось. – Мария сняла платок, и ветер подхватил ее густые седые волосы. Лейтенант подошел к ней, взял ее за руку, опустился на колено и поцеловал руку. Встал, поклонился и побежал догонять колонну... Автор: Федор_Вакуленко

Она была папиной дочкой в классическом понимании этого понятия. Во-первых, потому что отец всегда растил ее один, а во-вторых, потому что была она самой любимой, самой ненаглядной, самой-самой… Он звал ее Лапой. Отец поседел за одну ночь. Ему было 40, Лапе – 3 года. Она пролезла под забором в детском саду и ушла гулять сама в многомиллионном городе. Нашли только на следующий день… Его черная шевелюра к тому времени стала почти белой. Заведующую детского сада уволили после этого случая за халатность, а он в милиции впервые услышал то, что потом повторяли ему постоянно: «Намучаетесь вы с ней… Не в отца пошла…». Про него всегда говорили, что он человек со стержнем. А еще с понятиями. Не с теми, что у братвы в малиновых пиджаках были, а с настоящими, правильными, человеческими. Решил что-то – добивается. Взял на себя ответственность – отвечает до конца. По образованию - компьютерщик. Из тех, кто сидел за клавиатурой, когда большинство еще даже не знали, что такое компьютер. Таланливый, настойчивый, в меру амбициозный, в меру предприимчивый. Но этой меры вполне хватило, чтобы в 90-ых основать свою фирму и достаточно неплохо зарабатывать, успевая и заказы выполнять, и вопросы непростые разруливать, и дочкой заниматься… Когда Лапа нашлась, он долго не мог ее отпустить. Держал на коленях, прижимал и тихо шептал: «Зачем, зачем ты ушла?». А она поглаживала его тонкими пальчиками и повторяла: «Не знаю… Так надо было…». Эту ее коронную фразу он слышал и в ее 4 года, когда она спряталась в чужой машине на парковке возле супермаркета и укатила в неизвестном направлении. И в 5, когда сиганула с третьего этажа с зонтиком… Потом он перестал спрашивать. Что ж тут непонятного – ей так надо было. В первый класс Лапа шла в обалденном платье, сшитом на заказ в крутом ателье. По сценарию она должна была звенеть колокольчиком на плечах у старшеклассника и рассказывать стихотворение о школе. Не срослось. По дороге встретился сначала соседский мальчишка на новом велосипеде, а потом здоровенная грязная лужа, которую она на спор пыталась переехать на одолженном транспортном средстве. В девять лет Лапа написала отцу прощальную записку и отправилась на поезде покорять север и смотреть белых медведей. Вернули ее через десять дней, грязную, голодную и недовольную: зверей не дали увидеть... В 14 Лапа устроила пожар в школе – закрылась в кабинете химии и проводила опыты… В 16 выбрила часть головы и сделала татуировку на плече… Надо было. К окончанию школы, пока отец прикидывал, куда бы пристроить неугомонное чадо, Лапа заявила, что уезжает в турне по России с не сильно известной рок-группой и ее солистом. На вопрос в качестве кого, спокойно ответила: «Музы, конечно». Турне растянулось на полгода. Потом группа и солист вернулись, а Лапин голос с другого конца страны радостно шелестел в трубке: «Пап, я останусь тут еще на какое-то время. Мне так надо…». Вернулась через несколько месяцев. Повзрослевшая и с обручальным кольцом на пальце. К кольцу прилагался двухметровый уральский детина с соломенными волосами и обветренным загорелым лицом. Поговорили, выпили. Новоиспеченное семейство сообщило: «Уезжаем на хутор на Урале. Будем лошадей разводить». Эк, понесло… Впрочем, пообщавшись с Лапиным супругом, отец впервые в жизни почувствовал себя спокойным за нее. Если удержит, в обиду не даст и дурить не позволит. Не удержал… Через полгода Лапа приехала одна, печальная и потерянная. «Понимаешь, я его люблю и лошадей тоже. И хутор… И мне там хорошо, но все время думаю, а мое ли это. Мне понять надо было, а там я не смогла». Надо было… Отец подарил Лапе квартиру. На вопрос – зачем, ответил просто: «Пусть будет». Ну, пусть… А в душе надеялся, что, может, остепенится, осядет на одном месте. Через неделю Лапа уехала в Европу. Очередной финт хвостом – изучать современное искусство. Появлялась редко, сильно в подробности не вдавалась. Знал только, что все у нее получается, открыла даже свою мини-галерею, что-то покупает, что-то продает… Солидности и шарма прибавилось. Ухажеров хватает, а счастлива ли – разве поймешь… Отец привык жить один. Ему так казалось. Женщины случались, но единственной всегда была для него она – его Лапа. Постепенно он все чаще видел ее маленькой, вспоминал, грустил… Дела фирмы пустил на самотек. Кому это теперь нужно было… Ситуацией воспользовался ушлый партнер. И однажды в одночасье отец остался ни с чем: без фирмы, без денег, без имущества, изъятого за долги… А тут еще выяснилось, что у него диабет и что все слишком запущено и плохо… Лапа приехала, когда ситуация была уже критическая. Отец не говорил, а больше и некому было. Нашли ее врачи из больницы, сообщили, что отец в коме, нужны срочно дорогостоящие операции, лекарства, уход… Она практически не отходила от него несколько месяцев. Продала по дешевке, лишь бы рассчитались быстрее, подаренную отцом квартиру и свой маленький бизнес в Европе. Оплатила все расходы. Жила в больнице. Кормила-поила-ухаживала. Исхудала и почернела, но выходила. Все-таки она была настоящей папиной дочкой, с его стержнем и понятиями, правильными, человеческими… Когда отец уже начал ходить, приехал двухметровый бывший муж. Посоветовался с врачами, взял в охапку обоих, и отца, и дочь, и увез на свой хутор. Ему так надо было. И Лапе тоже. Прилуцкая Людмила