Предыдущая публикация
Верни мне дочку.
Наталья Павлинова.
#вернимнедочкуПавлиноваубелки
Часть 1
В небольшом городке Сокол в единственном старом родильном доме – переполох. Всегда миловидная и смешливая Людочка, молодая старательная медсестра отделения новорожденных, плачет.
Всё дело в том, что одна из мамочек, когда принесли ей ребенка кормить второй уж раз, вдруг раскричалась, заявила о том, что ребенок этот не ее – его подменили. Людочка пыталась пациентку успокоить, даже развернула плачущую корчащуюся голодную девочку, демонстрируя бирочки. Но девушка бросилась к каталке, начала хватать других детей, потом выскочила в коридор в истерике, требуя принести ей ее ребенка.
– Так с чего она решила -то? – спрашивал плачущую Людочку подошедший врач неонотолог Аркадий Юрьевич Голованов.
Рядом стояла опытная акушерка Валентина Петровна Дубравина и молодая врач, принимавшая роды, Софья Александровна Короленко.
– Я не знаю, – захлебывалась в рассказе Людочка, – Я всех четверых везла. А девочка плакала, вот и повезла ее первой в двадцать третью. Левашова взяла, а потом как вскочит, на койку ее бросила и давай всех хватать. Там Наталья свою от нее отворачивает, а она как толкнет ее, чуть ребенка не уронили. Я так испугалась, бирки ей показываю, – Люда опять заплакала и говорила уже сквозь слезы, – Этих от нее закрываю, а она хватает. Глаза сумасшедшие.
– Не плачьте, Люда, Вы ни в чем не виноваты.
– Ой, я так испугалась, Господи, – утирала глаза Людочка, – Это ж дети!
– Так она так и не покормила ребенка?
– Да какое там! Я всех увезла, даже у Натальи забрала. Она потом в двадцать второй кормила. Тетя Таня носила их. Меня трясло всю.
– Вы все правильно сделали, Людочка. Всё правильно. Это ж второе кормление? А утром она нормально кормила? – спросила Валентина Петровна.
– Так не я ж была. Светлана. Но там все в порядке, запись есть. И ничего она мне не говорила. Смена, как смена, – Люда хлюпала носом.
Все трое, два врача и акушерка направились в двадцать третью палату. Рядом с лежащей Левашовой сидела тетя Таня. Так все звали санитарку, проработавшую тут, в старом роддоме, всю свою жизнь. Увидев их, она встала, покачала головой с сожалением и вышла из палаты. Попросили удалиться и Наталью – единственную на данный момент соседку по палате.
– Мария Андреевна, Вашу девочку накормили, не волнуйтесь. А то, что Вы ее не признали, иногда случается. Дети меняются в течении первых часов, уходит синюшность, головка форму меняет, сходит отечность, которая бывает при рождении, – спокойно пояснял Аркадий Юрьевич.
Пациентка смотрела на него равнодушно, как будто сквозь его. На вопросы не отвечала. Она лежала на койке, руки поверх одеяла, неестественно натянуты ладонями внутрь, как будто она стояла по стойке смирно.
Волнистые волосы разбросаны беспорядочно, синие подглазины, белые губы. Но, несмотря на эту послеродовую болезненность, было ясно – она была молода и красива.
– Психиатра позовите, – обернулся врач к молодой своей коллеге.
– Не надо психиатра, – вдруг тихо сказала девушка, – Я покормлю ребенка.
– Ну вот, – выдохнул врач, – Вот и отлично. Но принесут Вам его, Мария, на следующее кормление. Вы уж, пожалуйста, не подведите. Не пугайте нас больше. А ребенок... ребенок ещё, ох, как изменится. Вот увидите.
Аркадий Юрьевич просил Людочку все кормление быть рядом с кормящей, следить.
– А психиатра? Аркадий Юрич, а психиатра? – сомневалась врач Софья Александровна.
– Не надо пока, не волнуйте ее. А я позвоню Астафьеву, сам проконсультируюсь.
Вечером Люда понесла ребенка напугавшей ее мамочке. И шло все хорошо. Людочка помогла, ребенка подложила к груди. Лёжа на боку, пациентка начала кормление. Правой рукой поглаживала одеялко, в которое была плотно завернута девочка, смотрела на нее безотрывно, серьезно и как-то задумчиво.
– А развернуть ее, показать мне можете?
Но Людочка была ещё напряжена, спешила отнести на кормление других детей. Она протянула руки, взяла заснувшую малышку.
– Сейчас некогда совсем. Давайте завтра покажу Вашу девочку.
– Она не моя, – спокойно произнесла мамочка, – Ну, завтра так завтра.
Люда вышла недоуменная.
Господи, да что ж это! Опять – двадцать пять.
Девочка родилась день назад. Она видела ее впервые в это дежурство. В первый день кормить ее матери не носили: тяжёлые роды, определенные процедуры с ребенком. Понесли ранним утром сегодняшнего дня. Ребенок обычный, здоровый.
Вчера выписали двух родивших с новорожденными. Сейчас в послеродовом всего-то четверо малышей. Два мальчика и две девочки. Перепутать невозможно.
Что ж не так с этой Левашовой? И почему Аркадий Юрьевич не стал звать психиатра? С ней же явно не все в порядке.
Но больше Людочку волновала своя судьба. Инцидент этот не делал ей чести, мог вызвать массу пересудов в роддоме и в городе. А ей так хотелось зарекомендовать себя отличной медсестрой.
Она склонилась над журналом, пролистала, прочитала данные и опять заплакала.
***
Ее ручки и ножки согнуты, мокрая, чуток синюшная, она нехорошо сопит, потому что ноздреньки ее совсем крохотные, узенькие. Удивительно – как вообще попадает туда воздух. Головка маленькая, высокий лобик, а волосики лишь на затылке и, почему-то, пушок на шейке и плечах. Но тут ее уносят, и Маша уже не видит ребенка, видит только спину медсестры и мелькающие белые халаты.
Она запомнила свою девочку. Очень хорошо запомнила.
Ее начали шить, больно, она вздрагивала, охала, а потом укололи – и она уснула.
С трудом припоминала, как принесли ребенка рано утром кормить. То ли сама ещё не проснулась, то ли кормление было таким стремительным, но она никак не могла вспомнить, как выглядела девочка в это утреннее кормление.
А когда ребенка принесли второй раз, она вдруг четко поняла – это не тот ребенок, которого она родила. Да, он был запеленан с головкой в голубое рябое плотное покрывало, видно было лишь личико, но оно было совсем другим: большая головка, широкий курносый носик, круглые, задранные вверх ноздри, низкие, почти над бровками начинающиеся волосики. И ещё щёчки – у ее новорожденного ребенка не было таких больших щек.
Маша смотрела в потолок, она догадывалась, что могло произойти. Все страхи, которые улеглись, которые притупились и ушли в прошлое, вернулись со страшной многократной силой.
Полгода назад, в Москве, она вздрагивала в съемной квартире от звуков, доносящихся с лестницы. Вставала, доставала из шкафа пузырек валерианки, капала себе в стакан и долго потом сидела на маленькой старой кухне. Раньше она вообще не замечала этих звуков. Спала спокойно, утром вставала и шла на учебу.
О том, что произошло с ней, она не рассказывала никому. Об этом знали он и она. Сейчас она понимала – это была ошибка. Это была самая большая ее ошибка.
А начиналось все так позитивно.
Их, нескольких студенток-комсомолок из института, отправили на встречу делегатов XXIV съезда партии. Освободили от пар, провели инструктаж. Они искренне радовались. Быть участником такого исторического события – дело важное.
Маша и ещё несколько девочек оказались среди членов оргкомитета. Обаятельный их руководитель Леонид Саидович Гарин был строг, мог и прикрикнуть. Но он был опытен в делах встреч и размещения делегаций, был хорош собой, пах дорогим мускусно-древесным одеколоном. Тонкий, решительный, быстрый, он влюбил в себя всех девчонок сразу.
– Так, девчуни, на Казанский едем. Автобус возле гостиницы "Москва" ровно в шесть утра, но прибудете к пяти, нам ещё программы, расписание и приглашения по номерам разнести надо будет. Не проспите, а, красавицы? – весело спрашивал он.
Девчонки заверяли – не подведут. Даже думать об этом не стоило – такая ответственность, такое событие! И они стали его участниками.
Взялись с энтузиазмом. И как-то так оказывалось, что Маша всегда была рядом с Гариным. Прошел съезд, но он продолжил привлекать девчонок. Летом организовывался в Москве слёт молодежи, соревнования и кинофестиваль. Гарин сделал так, что работа девчонок оплачивалась, и они все лето проработали в Москве. Маша тогда первый раз не поехала домой к маме в Вологодскую область.
– Мамуль, зато я денежек заработаю. У нас столько не заработаешь. Не скучай, – звонила она маме с телеграфа.
Да чего говорить: для девчонок из провинции вращение в высших московских кругах было честью и возможностью зацепиться за работу в столице. Они впервые увидели воочию тех, кого видели лишь по телевизору, горели энтузиазмом.
Они плели косы в баранки, носили фланелевые халатики в общаге, жарили картошку на общей кухне. Они впервые увидели красивую жизнь, красивых женщин и мужчин из высших эшелонов власти.
Случилось все в сентябре. Леонид Саидович просто объявил, что Маша летит с делегацией в Ташкент на открытие какого-то института. Тогда уже Маша, конечно, понимала, что нравится ему.
– Машка, Гарин не отстанет. Чего делать будешь? – то ли завидовала, то ли беспокоилась за подругу Наташа.
– Не знаю, Наташ. Думаешь, заболеть? Не ехать?
– Догадается, что симулируешь. Он не дурак какой. Хитрый лис. Хуже б не наделать. Всем нам тогда худо будет.
– Вот и я так подумала, – Маша вздохнула, поехать ей хотелось, – Наташ, а может это и есть настоящая любовь? Мне кажется, я люблю его.
– Понятно уж. Только женат же. Вот в чем дело. Смотри, подруга.
Подруга не досмотрела. В Ташкенте их встретила персональная "Волга", и Гарин вдруг открыл перед Машей дверь. Перед студенткой-помощницей, на которую совсем недавно мог и голос повысить. Он был обходителен, восхитителен, летал вокруг Маши, окружил ее такой аурой несчастного немолодого и безнадежно влюбленного мужчины, что Маша поверила.
В гостинице Ташкента они сблизились. Он был первым ее мужчиной, вполне бережным и тактичным.
Вскоре в Москве Леонид снял Маше квартиру. Песню пел известную, банальную – про то, что развестись пока не может, но процесс разрыва с женой запущен. Маша верила.
Пришлось отгородиться от подруг, от Наташки. Маша мало училась и много работала по заданиям Леонида. Все проблемы с пропусками занятий были решены столичным горкомом партии – у Маши было оформлено свободное посещение.
Чего уж говорить? Маша влюбилась. Эту любовь невозможно было рассказать маме, невозможно пояснить девчонкам. Она понимала всю некрасивость ситуации – вот уж никогда не думала, что она, скромница, комсомолка и отличница станет, страшно сказать – любовницей.
Но таковой она себя не считала. Просто нужно Леониду время, вот и все. А вскоре станут они семьёй. Обязательно станут. А на тот момент он решал все ее проблемы. У Маши появились деньги, красивые наряды, интересные поездки.
Когда явилась на зимнюю сессию в новой серой шубке, девчонки покосились, переглянулись. Стало страшно неловко, хотелось убежать, переодеться в свое черное пальтецо с цигейкой. Она, краснея, подошла к ним, поздоровалась, желая казаться беззаботной и счастливой.
Эту зимнюю сессию сдала она плохо, но Леонид махнул рукой.
– Маш, я могу конечно подсуетиться, но главное – диплом получить. А вкладыш с оценками можешь и выкинуть. Ты уже на своем поприще знаешь больше их в пять раз. Так что, забудь...
Сам Леонид родился и вырос в Подмосковье, в простой семье. Отец его торговал на рынке, был он родом из Армении, а мать – русская.
А вот тесть его раньше был большим человеком в Министерстве. Детей у Леонида с женой не было. Сначала он был уверен – жена досталась ему "выгодная", но не здоровая. Имелось у нее генетическое заболевание. Была она очень близорукий, короткошеей и угловатой. Женился, скорее, на должности, которую пророчил ему будущий тесть.
Он и познакомил с дочкой. Позвал на обкомовскую дачу, обговорить детали новой должности, а там она – Ирена. Намек толковым помощником был понят. Вскоре играли грандиозную свадьбу.
Через пару лет, по настоянию семьи, оба обследовались – хотелось детей. Результат шокировал – в бездетности виноват Леонид. Женщин он любил, гордился своей мужской силой, но перед ним лежала официальная бумага с диагнозом: астенозооспермия. В общем, его сперматозоиды не слишком активны.
Поэтому он очень удивился, когда в марте сообщила ему Маша о своей беременности.
– Маш, у меня не может быть детей. А если и может ... В общем, надо ехать в больницу. Там помогут.
– Что помогут? Леня... Леня, ты хочешь, чтоб я делала аборт? Леня!
– Маша, у меня не может быть здоровых детей. Ты пойми...
Маша плакала, умоляла ребенка оставить, но он стоял на своем. И она, прорыдав пару ночей, поплыла по течению. Так значит так. Пусть везёт. Тем более – он обещал, что будет лучшая клиника, а она просто уснет и проснется.
Но в назначенный день он не приехал. Потом объяснил, что помешали ему дела государственной важности. Он, по-прежнему, обеспечивал ее работой, но некоторое время не приезжал. Маша волновалась, не спала ночами, похудела. С одной стороны – уходило время, а с другой – появлялась надежда, что ребёночка она родит. Она клала руки на живот, но старалась не думать о ребенке глубоко – Леонид сказал, что он нездоров.
А потом он заявил страшное. Предложил ей родить и отдать ребенка им с женой.
– Что? Ты же сказал, что ребенок может быть больным. Что ты не здоров.
– Отдельная история, Маш. Меня обманули, в общем. Всё очень сложно, тебе не понять. А сейчас я организую тебе и сессию, и перевод на пятый курс. Не волнуйся. Родишь в хорошей клинике и спокойно выйдешь на учебу осенью.
– Так значит, мой ребенок здоровый? – она схватилась за живот обеими руками.
– Надо обследоваться. Поедешь в клинику в Красногорске. Там знакомый врач нашей семьи работает. Он все устроит. Тебя отвезут.
И пришло осознание. Нет, она не была дурочкой. Она просто поверила ему. Теперь все встало на свои места. Он никогда не бросит жену. А она – просто его любовница. Такая, каких было у него, наверное, множество. Уже чувствовалось охлаждение. Она надоела ему. Просто раньше эти мысли она гнала, а теперь ...
Маша подняла подбородок и твердо заявила:
– Ребенка своего я никому не отдам. Даже не думай. Даже если нам придется расстаться– не отдам.
Как же наивна она была тогда, предполагая, что расставание – это самое страшное, что может случиться в ее ситуации.
– Ты подумай ещё, Машенька. Это лучший вариант для тебя. А мы в долгу не останемся.
"Мы"... Это "мы" придавило тяжёлым камнем. Неужели жена знает о ней? А может вся его семья уже знает? Рухнул идеальный мир, созданный ею в воображении. Всё встало на свои места.
Утром следующего дня она направилась в ближайшую женскую консультацию. На улице было тепло и сыро, хлюпал под ногами жёлтый тающий снег, перемешанный с песком, а в голове – ералаш.
– Срок ставлю на сентябрь. Плод развивается нормально. Где рожать собираетесь? – строгая маленькая врач была довольна.
– Рожать? Не знаю ещё.
– Ну, решайте. Время есть. Поздравляю, мамочка!
И было так странно услышать это... Мамочка... Какая она мамочка? Она сама совсем недавно перестала вплетать ленты в косы. Так много было тревожного, непонятного и страшного, о чем совсем не хотелось думать.
Выйдя из метро, она уже решила – из квартиры Леонида она уходит. В общежитие вернуться она не могла, место ее давно отдали, но доучиться оставалось месяца два-три, а сбережения, благодаря работе у Леонида, у нее имелись. Даже к маме обращаться не придется. В конце концов продать кое-что можно. Леонид подарил ей пару золотых украшений, а ещё серебро, да и одежда лишняя теперь была.
А дальше?
Деваться ей было некуда. Дальше только домой, к маме. Оформлять академ, как сделала это недавно замужняя беременная сокурсница, и растить ребенка. Мама расстроится очень, но примет, поможет. Она у нее хорошая.
Доска объявлений на остановке пестрела объявлениями о сдаче жилья, но оказалось, что снять недорогое жилье в Москве не так уж и легко. Неделю Маша искала варианты, и, наконец, нашла комнату у старушки в квартире, где проживала и она сама.
Хозяйка была ворчлива, несносно экономна, но Маше потерпеть нужно было немного. К тому же собиралась она подолгу сидеть в институтской библиотеке – учебу нужно было наверстывать, впереди – сессия.
Леониду оставила прощальную записку, новый адрес писать не стала. О своей беременности и расставании с Леонидом она не сказала никому.
В тот вечер, как обычно, возвращалась она домой из читального зала. От метро идти минут двадцать. Она совсем не боялась хулиганов, шла, с наслаждением вдыхая весенний воздух.
И вдруг услышала сзади глухие шаги, оглянулась. За ее спиной – двое. Черные волосы, смуглые бородатые лица, поблескивающие в темноте значки.
– Что вам нужно? – как можно спокойнее спросила она.
Испуг хоть и холодил спину, но ещё не успел овладеть ею полностью. Она ещё надеялась, что это просто прохожие.
– Мария, – один положил ей руку на плечо, она вывернулась, но он ее схватил за предплечье, больно дернул, – Послушай, девочка. Прятаться не нужно. Тот, кому ты нужна, все равно тебя найдет. Одумайся. Сделай так, как просят. Поняла?
Маша кивала, испуганная до одурения.
– Учти, а то в гости придем. Где ты живёшь, мы знаем, – он толкнул ее в спину, сильно и бесцеремонно. Она чуть не упала, на глаза навернулись слезы, пошла, а потом побежала, задыхаясь, к подъезду.
Утром она направилась в милицию. Скучающий капитан, позевывая, выслушал ее рассказ. Вот только о беременности говорить не хотелось, и она сказала, что просто сбежала от парня, с которым жила и теперь он подослал молодчиков.
– Так чего вы хотите? Телесные повреждения есть?
– Нет. Но я хочу, чтоб хулиганов наказали. Защиты хочу.
– И чего Вы предлагаете? К каждой девушке, ушедшей от парня, защиту приставлять? Просто вечерами сидите дома, и парней больше не обижайте. Вот и все.
С этого дня поселился в сердце Маши страх. Она стала плохо спать по ночам, вздрагивать от малейшего шума. Стала сторониться людей кавказской наружности даже днём.
Тогда впервые в жизни она почувствовала жуткое беспросветное одиночество. Тогда, ребенок, живший внутри, стал ей ещё дороже.
Хотелось это забыть, но забыть не получилось. Однажды у своего подъезда увидела она жёлтый милицейский "воронок". К ней подошёл милиционер в мышиной милицейской форме.
– Мария Андреевна Левашова?
– Да, я...
– Добрый день. Тут возникли некоторые вопросы по Вашему делу...
– Это по поводу моего заявления? Да? Вы нашли их?
– Давайте пройдем в машину. Там надо расписаться, – он открыл дверцу заднего сиденья.
Она подняла ногу на ступень и вдруг увидела Леонида. Милиционер подхватил ее сзади и почти забросил в машину.
– От, хулиган! – пожурил его Леонид, – Как только таких в милицию берут!– сказал, когда остались они одни, – Привет, Маш. Чего, прячешься от меня?
– Я? Нет. Разве от тебя спрячешься?
– Вот и я так думаю. А думать иногда полезно. Головой, Маш, головой. Давай так договоримся: мы хорошо заплатим, даже больше, чем ты можешь себе представить. Но нужны гарантии, что от ребенка ты откажешься. Сделаем это законно, юридически грамотно и заранее. Вот сейчас поедем и сделаем. Не торопись отказываться от предложения, иначе мне придется действовать некрасиво. А я ж все ж таки люблю тебя. Ты носишь моего ребенка. Зачем же усугублять?
– Любишь? Ты любишь? – Маша даже глаза закрыла от такой наглости, – Поэтому подсылаешь этих молодчиков?
– Ты мне выбора не оставила. Уехала неведомо куда. Маш, я ведь везде найду...
– Зачем? – Маша дернулась, резко обернулась к нему, – Ты не знаешь меня! Совсем не знаешь! Я никогда, ты слышишь, никогда не брошу своего ребенка! Это мой и только мой ребенок. Я не буду писать тебя в отцы, я выращу его сама. Я буду хорошей матерью. Тебе не повезло, ты не на ту напал.
– Маша, Машенька, успокойся. Тебе ж волноваться нельзя. Пойми ты, я скоро уже ничего не смогу сделать для тебя. Просто согласись, иначе ты себе сделаешь хуже, Маш...
Это была их последняя встреча. Больше они не встречались и никаких угроз не поступало. Маша уже решила, что все улеглось. Она ещё озиралась на улице, вздрагивала в съемной квартире от звуков, доносящихся с лестницы, но время шло, лечило.
Сессия была закрыта на отлично, справка о беременности дала возможность оформить академ, мама от новости такой поплакала и смирилась, Маша уехала рожать домой – в провинциальный городок Сокол с единственным старым родильным домом.
И вот теперь она лежала на койке, сцепив зубы, глядя в одну точку, как солдат в строю – по стойке смирно.
Она была уверена – ребенка ей подменили.
Ее ручки и ножки согнуты, мокрая, чуток синюшная, она сопит, потому что ноздреньки ее совсем крохотные, узенькие – удивительно, как вообще попадает туда воздух. Головка маленькая, высокий лобик, а волосики лишь на затылке и, почему-то, пушок на шейке и плечах.
Она хорошо запомнила свою девочку.
Часть 2
– Машуня, творог, творог! На рынке брала. Ешь, тебе надо питаться правильно. Чтоб Катеньке молочко было.
Маша была сыта, но, чуток поморщившись, взяла из рук матери чашку с творогом. Съела ложку, чтоб мама увидела – ест.
Она была благодарна маме за то, что не причитает, за то что отстала с вопросами, смирилась и теперь просто радовалась малышке, посвятив ей всю себя.
Мама была достаточно молодой, не пенсионерка, работала на машиностроительном заводе простой рабочей конвейера. Жили они в двухэтажном старом деревянном доме без ванны и туалета, но с центральным отоплением и многочисленными соседями.
Соседям мама объявила, что Маша замужем побывала, но разошлась.
Два окошка в Машиной комнате смотрели в переулок, по которому всегда спешили люди. А в общем-то, она любила эту свою комнату. Тут многое было из детства – книжки, игрушки и даже школьные тетрадки. Контраст с жильем московским ее не пугал.
Теперь тут появилась ещё и детская кроватка. Она старательно ночами выпроваживала из комнаты маму: ей на работу, а она суетилась, беспокоилась от каждого шороха. Но иногда сон сваливал Марию, и она опять благодарна была маме.
– Это ж внучка моя, как ты не понимаешь – мне в радость.
Внучка ...
Маша всё решила ещё в роддоме. В то время, когда у молодых мамочек материнство и неимоверная любовь к родившемуся дитя захватывают все мысли, у Маши зрел план.
Она рассуждала трезво и логично, благо, что времени для размышлений было достаточно.
Ее уже чуть было не приняли за сумасшедшую. Значит, доказывать, что она не ошиблась, что ребенок не тот, больше не стоит. Только усугубит свою ситуацию.
Девочка, которую носили ей, всего лишь новорожденный младенец. Она тоже заложница ситуации. Откуда она? На этот вопрос всё равно ответа не получить. Значит, надо ее принять пока за свою. Тем более, что молока у Маши было предостаточно.
Молоденькая медсестра отделения новорожденных Людмила по ее просьбе показала ей девочку, развернула. Никаких волосиков на шейке и спине у девочки не было. Медсестра явно волновалась, помнила ту ее истерику.
– У них бывают волосики на спинке. Да? – спросила Маша спокойно, когда девочку распеленали.
– Да, бывают. Но они очень быстро вытираются. А почему Вы спрашиваете? – покосилась на нее медсестра, пеленая ребенка.
– Да так. Просто, – пожала плечами Маша.
Людмила закусила губу, подняла брови, и Маше на миг показалось, что она ее жалеет.
– Как назовёте?
– Катенька. Пусть будет Катя.
– Хорошее имя. Редкое сейчас.
Свою уверенность в подмене Маша оставила при себе. Ей нужно было прийти в себя. Она ещё не могла даже сидеть, роды были нелегким, случились разрывы, болели швы. Вообще, родила она как-то очень стремительно – за полмесяца до назначенного срока. Лежала на сохранении, ничто не предвещало, и вдруг ...
Ее встречали из роддома мама и тетя Лика с мужем и сыном-школьником. Витька подарил ей цветы, был счастлив подержать двоюродную племянницу на руках.
Шел сухой голубой прозрачный сентябрь. Все были счастливы. Улыбалась и Маша, глядя в объектив. Мелькнула мысль – ее настоящая дочка должна будет видеть на этих фото счастливую маму.
– Вся в мать! – заглянув в одеялко, констатировала тетя Лика.
Маша не спорила.
И странное дело: сейчас ее не раздражали ни суетливость матери, ни поучительный нрав тети Лики. Маша думала о том – как бы была она сейчас счастлива с ними, со своими близкими, если б не одно обстоятельство – сюда, в это светлое дорогое место, дотянулась черная костлявая рука зла. Дотянулась, сделала свое черное дело, превратив счастье в горе.
Но Маша старательно улыбалась. Близкие ничего не должны знать. Особенно мама. Мама ...
Маша была одной из лучших учениц школы. Комсорг, активистка и отличница. Мама вырастила ее одна, из доходов – заводская зарплата, хилые алименты от отца и помощь с хозяйства деревенской бабушки.
У бабушки Маша вместе с двоюродной сестрой Иркой, дочерью тети Лики, проводила все летние каникулы, набиралась силами и весом от парного молока и бабушкиных пирогов.
Вообще-то, в детстве она ни в чем не нуждалась. Конечно, в подростковом возрасте поняла Маша, что доходы ее семьи ниже уровня многих, но это лишь придало энергии: надо учиться, надо выбиваться в люди – помогать некому.
И после школы, с поддержкой близких, которые собрали в кубышку денежек на Москву, она легко поступила в столичный вуз. Поэтому и рада она была первым московским заработкам, счастлива, что, вероятно, нашла свое место в Москве.
Для родни возвращение ее домой беременной было шоком. Переживали все, а тетя Лика повторяла:
– Говорила я. Говорила, что ничего хорошего от Москвы этой. Так кто меня слушает?! – ее Ирина была на год старше Маши, закончила Вологодский молочный техникум и уехала по распределению в область.
Но сейчас уже все улеглось – куда деваться? Смирились.
А для Маши потянулись дни первого трудного материнства. Зарядили осенние дожди, облетели под окнами липы. И на Машу, видимо от бессонных ночей, нашло странное тупое спокойствие.
– Иди ко мне, – прижимала она к себе маленькую плачущую Катю ночью, – Ну, чего ты все плачешь? Думаешь, мне легко? Не легко. Но надо потерпеть. Найдем мы их: ты – свою маму, а я – дочку. Потерпи.
Маша и не представляла, и не думала, что есть какая-то разница между любовью к своему ребенку и к ребенку не своему. Заботы и хлопоты материнства потихоньку отодвигали горе на второй план. Она точно также, как переживала б за свою дочь, переживала за проблемы этой, странным путем оказавшейся у нее девочки. Катюша стала родной.
Группа крови у девочки была вторая. У Маши – первая. Какая группа крови была у Леонида, Мария не имела понятия. Но этот факт она уже держала в голове. Если дочку ее в роддоме подменили, то сделал это непременно Леонид. А значит – в эти дни у него тоже должна появиться дочка. Это-то и будет – ее девочка.
Вот только как заставить его девочку вернуть? Маша выматывала сама себя думами об этом. То это казалось нереальным, невозможным. У него такие связи, такие силы, такие возможности. То представлялось, что сделать это будет очень просто: стоит заявить о себе.
Но пока не было никакой возможности даже поехать в Москву. Она написала письмо Наташке, спокойное, оптимистичное. Сообщила, что родила девочку, вскользь спрашивала о Леониде, ждала ответа. Ответ пришел довольно быстро. Наташка писала о сокурсниках много и сумбурно, писала о преподах, но ни словом не обмолвилась о Леониде.
В ноябре Маша вызвала ее на переговоры, не могла больше терпеть безвестность. Ноябрь был влажный, с лёгким морозцем. Ветви покрылись нежнейшим кружевом инея, подсвечивающим сиреневым.
Она увидела себя в зеркальном отражении витрины магазина. Как изменилась она за это время. Из подтянутой стала рыхлой, волосы из под вязаной шапки торчат беспорядочно, глаза – тусклые.
– Как ты там, Машка? Скучаешь? – спрашивала Наташа.
Маша скучала очень, но ответила:
– Разве что по тебе. Некогда скучать. Вот сейчас на маму оставила Катю и уже волнуюсь.
Наташка опять болтала о сокурсниках, Маша спросила несмело.
– А на мероприятия министерские привлекают вас? Ну ...
– А... Ох, Машка. Нет. Девчонки расстроились, конечно. Видели Геннадий Палыча, набросились с вопросами, а он руками разводит: никто в деканат не обращался. Им же запрос конкретный нужен, понимаешь. В общем, Леонид твой... ой, прости, уж не твой... с нашим институтом не сотрудничает больше. Ну... Сама понимаешь – накосячил, теперь скрывается. Сволочь он. Я сразу это поняла. Ты б на алименты подала что ли. Мы подтвердим.
– Да какие алименты, Наташ... У него связи, отбрехается.
– А мы подтвердим. Чего ты? Подумай...
– Наташ, я слышала, что у него тоже ребенок родился. Вроде, девочка, – это была обдуманная ложь, Маша ничего слышать не могла.
– Да? Не знаю. Но если хочешь, уточню.
– Уточни, пожалуйста, Наташ. И напиши мне.
Маша вышла с телеграфа, сощурилась от белизны снега, хоть уже и вечерело. Кружила и сыпала мелкая мокрая метель. Она медленно пошла по заснеженной улице домой через мост. И тут ее окликнули. Она оглянулась.
Высокий сутуловатый милиционер догонял ее, и она сразу, с первого мгновения, его узнала – Димка Воронин из их школы. Когда-то она нравилась ему, пару раз он даже провожал ее домой с катка, тащил на плече ее коньки. Смотрел преданными глазами и спрашивал:
– Совсем не нравлюсь, да? – голос высокий, слабый, немного сипловатый.
– Ты хороший парень, Дим...
В общем, ей он не нравился тогда. Угловатый, нос с горбинкой, близко посаженные глаза ... Он не слишком изменился.
– Маша... А я смотрю: ты – не ты?
– Привет. Я, собственной персоной. Постарела?
– Да нет. Ты что! Просто ... У тебя все в порядке? – они уже шли рядом, он наклонился, заглянул ей в лицо.
– Да. Вот стала мамой. Дочка у меня.
– Я знаю. Мне Любка Трофимова рассказала. Она в магазине на Троицкой работает, все новости знает.
– Любка? А..., – Маша с трудом ее вспомнила, – Городок наш... Все всё знают, – грустно улыбнулась, – А ты что, в милиции работаешь?
– Служу. В училище военное не поступил. Армию отслужил и в ментовку пошел. А чего? Нормально у нас, квартиру обещают.
– Квартира – это хорошо. Женат?
– Не-ет. Не успел ещё. Я провожу тебя?
– Давай.
Они шли и болтали о школе и учителях, об общих знакомых и новостях города. Маша рассказала ему об учебе в Москве. Она проучилась там целых четыре года, было что вспомнить и рассказать.
– Маш, а ты изменилась. Никак не пойму ..., но изменилась. Я видел тебя в прошлом году летом. Мельком, правда. Но ты была ещё прежняя. Ты не горюй, ладно?
– Материнство меняет, – подняла она ладонь и на нее сразу упали снежинки. Маша посмотрела на них задумчиво, – Не буду, Дим. А ты не пропадай, заходи, если что. Где живу, думаю, не забыл.
Она сказала это просто так, для проформы, но по глазам поняла – зайдет. Он пожал ей руку. У него была сильная и спокойная рука.
***
Леонид свою жену любил. Ему казалось, что любил именно по-настоящему. Абсолютно не испытывал к ней страсти, сексуального влечения, частенько раздражался от ее внешнего облика и чрезмерной заботливости и суетливости, но любил.
Ирэна была очень начитанна, образованна, любила классическую музыку и театры. И это было не то показное, какое частенько встречал он в женских образах знакомых ему женщин, а настоящее. Она действительно всё это любила.
Могла замереть и начать дирижировать рукой, услышав оркестровую музыку по радио, часами стоять в Третьяковке, запав на банальную, как казалось Леониду, неинтересную картину.
И ему, в общем-то заурядному человеку, не имеющему такого таланта, казалось, что и он через жену причастен к видению великого искусства.
– Лёнь, ты посмотри, посмотри, какие тут штрихи, какой это шедевр! Сейчас он развернется и порвет пространство!
Он приглядывался, силился разглядеть, вздыхал и уходил от картины.
Жена знала поэтов и писателей, улыбалась на его познания и даже немного мягко стыдила его. По специальности она была библиографом, писала докторскую.
О ребенке мечтала она всю жизнь. Сначала говорили они об этом много, а когда выяснилось, что виной тому Леонид – от своей внутренней интеллигентности замолчала. Молчал и Леонид.
Молчал, пока не случилась беременность у его любовницы Марии, девушки умненькой, красивой, но немного наивной и простой. Такие провинциалки всегда ему нравились. Для них он был Богом – большим московским чиновником со связями и возможностями. Хотя Маша его и правда, кажется, любила не за это. Он это уж понимал, но старался не вникать глубоко.
Первое, что сделал он после ее сообщения, так это поехал в клинику. Через день ему уже сказали, что он абсолютно здоров, его семя в полном порядке. Врач очень удивился сообщению о прошлом диагнозе.
Далее был серьезный разговор с тестем, который и организовал им с женой тогда обследование у друга-врача. Тесть стоял на своем. Но вскоре позвонила ему теща, рассказала правду: он был обманут, Ирена больна с детства, детей иметь никак не может, но, чтоб не отвернуть зятя от дочери, отец подделал медицинские документы.
Леонид не понял, зачем такие сложности? Ирену он все равно любит и ценит, а вот сам мог попасть в ситуацию нелепую. Что, в общем, и случилось: Маша была беременна.
Первая мысль – беременность надо прервать. Казалось, что и проблем-то с этим никаких не будет. Но чем больше Леонид думал, тем больше приходил к выводу, что действовать нужно по-другому.
Сколько раз представлял он своих детей! Вернее, представлял свое подобие. Почему-то представлялся мальчик, очень похожий на него, но одаренный способностями матери, воспитанный ею. Это был бы почти он, но выросший не среди рыночных торговцев, а в семье интеллигентной, отдыхающей на министерской даче и на заграничных курортах, начитанный и толковый, разбирающийся в шедеврах мировой культуры. В общем, как его мать.
Ну, а если девочка, то все равно была б похожа на него: высокая, стройная, миловидная, но точно такая ж интеллигентная, как ее мать. Наверное, она играла бы на рояле, как Ирэна, любила бы музеи и театры, впитала бы в себя эрудицию и просвещенность матери.
Как бы любил он ее!
И тогда он твердо решил: этот ребенок должен родиться. Мария запишет его отцом и напишет отказ. Потом передумал: нет, так он подставит себя перед родней. Пусть просто родит и напишет отказ. А вот где состоятся эти роды, он уже знал – в Красногорском роддоме работал у него знакомый врач-акушер Игорь Горенко. Он, конечно, за определенное вознаграждение всё устроит.
И получится прекрасно: его родной ребенок будет расти с ним. Да и Мария – девушка с прекрасной генетикой, здоровая, красивая, талантливая и милая. Жаль, что так у них все вышло, но и для нее – это отличный выход. Зачем ей, бедной студентке, ребенок?
Пока он строил планы, Маша из их квартиры куда-то сбежала. Он не слишком тревожился, найти ее можно и через институт, лишь бы не натворила глупостей.
А потом он сам совершил ошибку, о которой пожалел позже – он заговорил о возможности усыновления ребенка с Ирэной. Она как будто только этого и ждала. Даже слезы на глазах заблестели.
– Лёнь, я так рада, что ты сам это предложил. Так рада.
Конечно, она уже знала об отцовском обмане и теперь робела перед мужем. Отца она обвиняла во лжи, но из-за природной тонкости, делала это исключительно молча.
– Я сам этим займусь, Ирусь. Не беспокойся.
– Ну, что ты. Зачем же сам? Я подключу маму, у нее же подруги – врачи. Они...
– Давай не будем спешить. Дело важное. Но мне бы очень хотелось, чтоб у нас с тобой ребенок был.
Машу он нашел быстро. В Москве жили многочисленные родственники по отцу, их и подключил. Теперь дело оставалось за малым – поднажать, пообещать денег, а если заартачится, можно и пугнуть. Она ещё сопротивлялась, но Леонид не спешил.
А зря.
Оказалось, что Ирэна, на радостях от его предложения, тоже не сидела сложа руки. Она подключила маму, и вскоре нашлось совсем юное шестнадцатилетнее беременное создание, готовое за небольшую сумму ребенка отдать.
Вернее, готовы были ее родители, готов был друг-юрист, готовы были врачи. Многочисленные тещины подруги расстарались.
– Зачем, Ирэна? Зачем? Я же сказал, что сам решу эту проблему, – психовал Леонид.
Но у Ирэны были доводы, желания и огромный настрой. Тему усыновления детей она изучила, казалось, могла писать докторскую и по ней.
Леонид просто бесился. Он уже всё решил, придумал и представил. Хотелось, чтоб ребенок был родным ему по крови, и такой ребенок есть, вернее, скоро родится. Да... Так зачем усыновлять чужого?
Вот только сказать об этом он никому не мог. И на переубеждение жены не хватало ему доводов. На некоторое время он смирился, успокоился. Нет, значит, нет. И Мария артачится, и Ирэна настроена на ребенка шестнадцатилетней дурочки. Ничего не поделаешь.
Но мечты не оставляли его. И чем больше он думал об этом, тем больше загорался идеей преступной.
Путают же детей в роддомах, так почему б ...
Всё решают деньги, а деньги у него были. Ребенок шестнадцатилетней Евгении, которого собираются они усыновить, должен будет родится в Красногорске, а там – Игорь Горенко, друг, который очень любит "бабки" и никогда от них не откажется.
А вот с Машей сложнее. Она всего скорей будет рожать в своем провинциальном городишке Сокол, а там у него знакомых нет.
Но было у Леонида одно хорошее качество, которое помогало ему по жизни – он умел добиваться своего. И он шагнул на первую ступеньку преступления: он передал Горенко крупную сумму денег. Тот все обещал решить, и дело завертелось.
Денег было жаль, потому что в успех Леонид не слишком верил. Вернее, надежда была призрачной. Во-первых, расстояние... Подменить детей в роддомах, находившихся друг от друга за тысячу километров, просто невозможно. А во-вторых, дети могли родиться разнополые. И тогда дело не сделаешь точно.
Но Игорь, не говоря по телефону в открытую, подбадривал. Утверждал, что все будет хорошо. Сначала что-то говорил о переводе Левашовой в областной роддом, но вскоре от идеи этой отказался. Леонид решил: нашел ходы и в Соколе.
Деньги были оплачены и он не вникал. Только Ирэна урчала о самочувствии их роженицы Женечки, переживала, излишне тратила деньги. В общем, из интеллигентной особы уже превращалась в наседку.
Но и понять ее было можно – столько лет мечтала о ребенке.
В конце августа прилетела неожиданная новость – Евгения родила. Родила раньше времени дней на десять. Леонид знал, что сроки родов их и так не совсем совпадали, а тут ещё – раньше. Значит, деньги потрачены впустую. И вторая часть денег, отложенная им, вообще не потребуется.
Каково́ же было его удивление, когда Горенко ему позвонил и объявил, что всё удалось – в Красногорске его девочка. Маша тоже родила, правда роды чуток пришлось ускорить медицинскими средствами. Детей поменяли.
Вот только случился инцидент: молодая врач-акушер в Соколе показала девочку матери сразу после родов. И та, как ни странно, запомнила, не признала потом чужого ребенка. Но в конце концов всё утряслось. Сочли за послеродовую депрессию.
– Аркадий поволновался, конечно, но о надбавке не заикался. Перепуганный весь, – говорил ему потихоньку Горенко, когда приехал Леонид с женой и тещей за девочкой в Красногорск.
Они отошли за угол крыльца роддома, Леонид, отчего-то боязливо озираясь, передал вторую часть денег.
Ему казалось, что вот возьмёт в руки сейчас Ирэна ребенка, посмотрит, и обман вскроется – она сразу всё поймет.
Без лишних слов тут же были оформлены необходимые документы. Леонид сложил справки, сверху донизу залепленные печатями.
Им вынесли девочку.
Ирэна и ее мать не спускали с ребенка глаз.
– Ты посчитаешь меня глупой, Лёнь, и, наверное, так и есть. Но мне кажется, что она немного похожа на тебя, – Ирэна улыбалась.
– Как назовем? – сердце колотило, он выезжал на магистраль.
– Анечка. Анна Леонидовна. Тебе нравится это имя?
– Да, конечно нравится, дорогая. Пусть будет Анной.
Жена была счастлива.
А он все думал – не обманули ли его? Его ли это ребенок?
Как проверить? У девочки первая группа крови, а у него – третья. Какая группа крови у Маши, он не имел понятия.
***
Девушка в белой пушистой шапке, озираясь, боясь поскользнуться, двигалась по переулку. Маша видела ее в окно.
Катюха маялась животиком, не спала, Мария ходила по комнате туда-сюда, укачивая ее. Мама сегодня работала во вторую смену.
Маша никого не ждала, халат расстегнут от бесконечных кормлений, Катюха капризничает, и грудь не берет, и спать – не спит, плачет весь вечер.
В дверь постучали. Маша решила, что это соседка. Но за дверью стояла та самая девушка, которую видела она за окном. Маша запахнула халат и вдруг узнала ее – медсестра из роддома.
– Здравствуйте, – проговорила гостья, – Я Людмила из роддома, не помните меня?
– Людмила? Помню, конечно, помню.
"Неужели они и по домам обязаны ходить?" – мелькнул в голове вопрос.
– Вы простите, что я вот так. Но я подумала, что лучше...
И тут в руках у Маши закрутилась и громко заплакала Катенька. Гостья зашла вслед за Машей, огляделась, быстро разделась, сполоснула руки, и уже через минуту была рядом.
– Дайте я попробую, – отодвинула Машу от дивана, села рядом, согнула ножки Катюши, прижав к животику, ловко помассажировала, потом перевернула ребенка туда- сюда, положила на живот, обратно, и Катя вдруг замолчала, покраснела и начала какать на пеленку.
– Ох, Катюшка...Чего ж ты? Простите..., – Маше стало неловко.
– Этого мы и добивались, да? – она давила коленочками на животик, – Давно плачет?
– Полдня мучила меня сегодня.
– Я Вам расскажу потом, что делать. А сейчас она покушать захочет, наверное. Надо покормить.
Но Катя успокоилась, заулыбалась, весело болтала ручками- ножками.
– Тепло у вас, – сказала Людмила, вздохнув.
– Так мы ведь и печь не сломали. Мама не хочет пока. Не доверяет центральному отоплению. Вот и подтапливаем.
– Да? – Людмила уже была немного рассеянна, видно было, что готовится сказать что-то важное.
– Может, пока лежит сама, чаю? – махнула Маша на довольную Катю.
Люда закивала.
– Да, да. Давайте чаю.
Маша ушла на маленькую свою кухоньку, быстро убрала со стола грязную посуду, поставила чайник, налила варенье в розетку и позвала Люду.
– Маш, Вы, наверное, удивляетесь, зачем я пришла?
– Ну, не знаю. И зачем же?
– Понимаете, я ... Возможно, я надумала себе, но... Сначала спрошу: так Катя – Ваша дочка?
Маша молчала, смотрела на девушку. Она что-то знает, явно поэтому и пришла.
– Нет. Думаю, что нет. У меня есть основания так думать.
– Но ведь ..., – она показывала в комнату, где гулила Катюша, – Но Вы же, Вы...
– А в чем виновата Катя? То есть эта девочка. Вот и ... Вы что-то знаете, Люд? Вы пришли мне рассказать?
– Маш, а давай на "ты" перейдем. Мы ровесницы. Я из Николаевки. Квартиру тут снимаю. Недалеко, кстати.
– Давай.
– Я, понимаешь, вся издумалась. Уж и спать не могу. Всё думаю и думаю: а вдруг и правда произошла подмена.
Маша хлебнула чая, слушала внимательно.
– Понимаешь, я, когда напугала ты меня там, в документы полезла. И в родовой журнал, и в наш, и в прививочные тоже. Крутила вертела и ничего не понимаю. Вот сколько вес у твоей Кати при выписке?
– Три двести.
– Вот. А в родовом журнале – два девятьсот. А три двести уже через день она была. Странно да?
– Так не бывает?
– Нет. Разве что если сильно ошиблись. Но Софья у нас старательная, там ее подпись стоит. Обычно дети теряют в весе в первые дни, – Людмила пожала плечами, – И ещё. Я ж уже успокоиться не могу, под лупой все разглядываю. В общем, группа крови, мне кажется, тоже исправлена. Была первая, а потом кто-то палочку подрисовал, вот только паста другая – темнее. И нули подтерты, исправлены на вэшки, – она заморгала глазами и вдруг заплакала, – Маш, Маш, я думала, я в святое место работать пришла, счастье людям дарить, а тут...
Наклонившись вперёд, она горько плакала в ладони.
– Не плачь, Люд. Не плачь. Это хорошее место – работа твоя. Это я во всем виновата. Мой грех.
Вторя Людмиле, заплакала в комнате Катюша. Они перешли туда, Маша кормила и рассказывала Людмиле всю свою историю. Впервые о своей связи и о том, что с нею случилось после, она говорила предельно откровенно.
И чем дальше она рассказывала, тем больше была уверенность Людмилы – ребенка Марии подменили. Она ночи напролет листала документы, ломала голову, а теперь всё встало на свои места.
Вот только кем? Что же за девочка сейчас сосёт её грудь?
– А если дело до суда дойдет, я пойду на твою сторону, Маш. Это ... Это преступление – лишать мать своего собственного ребенка!
***
Продолжение следует..
https://dzen.ru/persianochka1967?share_to=link
В небольшом городке Сокол в единственном старом родильном доме – переполох. Всегда миловидная и смешливая Людочка, молодая старательная медсестра отделения новорожденных, плачет.
Всё дело в том, что одна из мамочек, когда принесли ей ребенка кормить второй уж раз, вдруг раскричалась, заявила о том, что ребенок этот не ее – его подменили. Людочка пыталась пациентку успокоить, даже развернула плачущую корчащуюся голодную девочку, демонстрируя бирочки. Но девушка бросилась к каталке, начала хватать других детей, потом выскочила в коридор в истерике, требуя принести ей ее ребенка.
– Так с чего она решила -то? – спрашивал плачущую Людочку подошедший врач неонотолог Аркадий Юрьевич Голованов.
Рядом стояла опытная акушерка Валентина Петровна Дубравина и молодая врач, принимавшая роды, Софья Александровна Короленко.
– Я не знаю, – захлебывалась в рассказе Людочка, – Я всех четверых везла. А девочка плакала, вот и повезла ее первой в двадцать третью. Левашова взяла, а потом как вскочит, на койку ее бросила и давай всех хватать. Там Наталья свою от нее отворачивает, а она как толкнет ее, чуть ребенка не уронили. Я так испугалась, бирки ей показываю, – Люда опять заплакала и говорила уже сквозь слезы, – Этих от нее закрываю, а она хватает. Глаза сумасшедшие.
– Не плачьте, Люда, Вы ни в чем не виноваты.
– Ой, я так испугалась, Господи, – утирала глаза Людочка, – Это ж дети!
– Так она так и не покормила ребенка?
– Да какое там! Я всех увезла, даже у Натальи забрала. Она потом в двадцать второй кормила. Тетя Таня носила их. Меня трясло всю.
– Вы все правильно сделали, Людочка. Всё правильно. Это ж второе кормление? А утром она нормально кормила? – спросила Валентина Петровна.
– Так не я ж была. Светлана. Но там все в порядке, запись есть. И ничего она мне не говорила. Смена, как смена, – Люда хлюпала носом.
Все трое, два врача и акушерка направились в двадцать третью палату. Рядом с лежащей Левашовой сидела тетя Таня. Так все звали санитарку, проработавшую тут, в старом роддоме, всю свою жизнь. Увидев их, она встала, покачала головой с сожалением и вышла из палаты. Попросили удалиться и Наталью – единственную на данный момент соседку по палате.
– Мария Андреевна, Вашу девочку накормили, не волнуйтесь. А то, что Вы ее не признали, иногда случается. Дети меняются в течении первых часов, уходит синюшность, головка форму меняет, сходит отечность, которая бывает при рождении, – спокойно пояснял Аркадий Юрьевич.
Пациентка смотрела на него равнодушно, как будто сквозь его. На вопросы не отвечала. Она лежала на койке, руки поверх одеяла, неестественно натянуты ладонями внутрь, как будто она стояла по стойке смирно.
Волнистые волосы разбросаны беспорядочно, синие подглазины, белые губы. Но, несмотря на эту послеродовую болезненность, было ясно – она была молода и красива.
– Психиатра позовите, – обернулся врач к молодой своей коллеге.
– Не надо психиатра, – вдруг тихо сказала девушка, – Я покормлю ребенка.
– Ну вот, – выдохнул врач, – Вот и отлично. Но принесут Вам его, Мария, на следующее кормление. Вы уж, пожалуйста, не подведите. Не пугайте нас больше. А ребенок... ребенок ещё, ох, как изменится. Вот увидите.
Аркадий Юрьевич просил Людочку все кормление быть рядом с кормящей, следить.
– А психиатра? Аркадий Юрич, а психиатра? – сомневалась врач Софья Александровна.
– Не надо пока, не волнуйте ее. А я позвоню Астафьеву, сам проконсультируюсь.
Вечером Люда понесла ребенка напугавшей ее мамочке. И шло все хорошо. Людочка помогла, ребенка подложила к груди. Лёжа на боку, пациентка начала кормление. Правой рукой поглаживала одеялко, в которое была плотно завернута девочка, смотрела на нее безотрывно, серьезно и как-то задумчиво.
– А развернуть ее, показать мне можете?
Но Людочка была ещё напряжена, спешила отнести на кормление других детей. Она протянула руки, взяла заснувшую малышку.
– Сейчас некогда совсем. Давайте завтра покажу Вашу девочку.
– Она не моя, – спокойно произнесла мамочка, – Ну, завтра так завтра.
Люда вышла недоуменная.
Господи, да что ж это! Опять – двадцать пять.
Девочка родилась день назад. Она видела ее впервые в это дежурство. В первый день кормить ее матери не носили: тяжёлые роды, определенные процедуры с ребенком. Понесли ранним утром сегодняшнего дня. Ребенок обычный, здоровый.
Вчера выписали двух родивших с новорожденными. Сейчас в послеродовом всего-то четверо малышей. Два мальчика и две девочки. Перепутать невозможно.
Что ж не так с этой Левашовой? И почему Аркадий Юрьевич не стал звать психиатра? С ней же явно не все в порядке.
Но больше Людочку волновала своя судьба. Инцидент этот не делал ей чести, мог вызвать массу пересудов в роддоме и в городе. А ей так хотелось зарекомендовать себя отличной медсестрой.
Она склонилась над журналом, пролистала, прочитала данные и опять заплакала.
***
Ее ручки и ножки согнуты, мокрая, чуток синюшная, она нехорошо сопит, потому что ноздреньки ее совсем крохотные, узенькие. Удивительно – как вообще попадает туда воздух. Головка маленькая, высокий лобик, а волосики лишь на затылке и, почему-то, пушок на шейке и плечах. Но тут ее уносят, и Маша уже не видит ребенка, видит только спину медсестры и мелькающие белые халаты.
Она запомнила свою девочку. Очень хорошо запомнила.
Ее начали шить, больно, она вздрагивала, охала, а потом укололи – и она уснула.
С трудом припоминала, как принесли ребенка рано утром кормить. То ли сама ещё не проснулась, то ли кормление было таким стремительным, но она никак не могла вспомнить, как выглядела девочка в это утреннее кормление.
А когда ребенка принесли второй раз, она вдруг четко поняла – это не тот ребенок, которого она родила. Да, он был запеленан с головкой в голубое рябое плотное покрывало, видно было лишь личико, но оно было совсем другим: большая головка, широкий курносый носик, круглые, задранные вверх ноздри, низкие, почти над бровками начинающиеся волосики. И ещё щёчки – у ее новорожденного ребенка не было таких больших щек.
Маша смотрела в потолок, она догадывалась, что могло произойти. Все страхи, которые улеглись, которые притупились и ушли в прошлое, вернулись со страшной многократной силой.
Полгода назад, в Москве, она вздрагивала в съемной квартире от звуков, доносящихся с лестницы. Вставала, доставала из шкафа пузырек валерианки, капала себе в стакан и долго потом сидела на маленькой старой кухне. Раньше она вообще не замечала этих звуков. Спала спокойно, утром вставала и шла на учебу.
О том, что произошло с ней, она не рассказывала никому. Об этом знали он и она. Сейчас она понимала – это была ошибка. Это была самая большая ее ошибка.
А начиналось все так позитивно.
Их, нескольких студенток-комсомолок из института, отправили на встречу делегатов XXIV съезда партии. Освободили от пар, провели инструктаж. Они искренне радовались. Быть участником такого исторического события – дело важное.
Маша и ещё несколько девочек оказались среди членов оргкомитета. Обаятельный их руководитель Леонид Саидович Гарин был строг, мог и прикрикнуть. Но он был опытен в делах встреч и размещения делегаций, был хорош собой, пах дорогим мускусно-древесным одеколоном. Тонкий, решительный, быстрый, он влюбил в себя всех девчонок сразу.
– Так, девчуни, на Казанский едем. Автобус возле гостиницы "Москва" ровно в шесть утра, но прибудете к пяти, нам ещё программы, расписание и приглашения по номерам разнести надо будет. Не проспите, а, красавицы? – весело спрашивал он.
Девчонки заверяли – не подведут. Даже думать об этом не стоило – такая ответственность, такое событие! И они стали его участниками.
Взялись с энтузиазмом. И как-то так оказывалось, что Маша всегда была рядом с Гариным. Прошел съезд, но он продолжил привлекать девчонок. Летом организовывался в Москве слёт молодежи, соревнования и кинофестиваль. Гарин сделал так, что работа девчонок оплачивалась, и они все лето проработали в Москве. Маша тогда первый раз не поехала домой к маме в Вологодскую область.
– Мамуль, зато я денежек заработаю. У нас столько не заработаешь. Не скучай, – звонила она маме с телеграфа.
Да чего говорить: для девчонок из провинции вращение в высших московских кругах было честью и возможностью зацепиться за работу в столице. Они впервые увидели воочию тех, кого видели лишь по телевизору, горели энтузиазмом.
Они плели косы в баранки, носили фланелевые халатики в общаге, жарили картошку на общей кухне. Они впервые увидели красивую жизнь, красивых женщин и мужчин из высших эшелонов власти.
Случилось все в сентябре. Леонид Саидович просто объявил, что Маша летит с делегацией в Ташкент на открытие какого-то института. Тогда уже Маша, конечно, понимала, что нравится ему.
– Машка, Гарин не отстанет. Чего делать будешь? – то ли завидовала, то ли беспокоилась за подругу Наташа.
– Не знаю, Наташ. Думаешь, заболеть? Не ехать?
– Догадается, что симулируешь. Он не дурак какой. Хитрый лис. Хуже б не наделать. Всем нам тогда худо будет.
– Вот и я так подумала, – Маша вздохнула, поехать ей хотелось, – Наташ, а может это и есть настоящая любовь? Мне кажется, я люблю его.
– Понятно уж. Только женат же. Вот в чем дело. Смотри, подруга.
Подруга не досмотрела. В Ташкенте их встретила персональная "Волга", и Гарин вдруг открыл перед Машей дверь. Перед студенткой-помощницей, на которую совсем недавно мог и голос повысить. Он был обходителен, восхитителен, летал вокруг Маши, окружил ее такой аурой несчастного немолодого и безнадежно влюбленного мужчины, что Маша поверила.
В гостинице Ташкента они сблизились. Он был первым ее мужчиной, вполне бережным и тактичным.
Вскоре в Москве Леонид снял Маше квартиру. Песню пел известную, банальную – про то, что развестись пока не может, но процесс разрыва с женой запущен. Маша верила.
Пришлось отгородиться от подруг, от Наташки. Маша мало училась и много работала по заданиям Леонида. Все проблемы с пропусками занятий были решены столичным горкомом партии – у Маши было оформлено свободное посещение.
Чего уж говорить? Маша влюбилась. Эту любовь невозможно было рассказать маме, невозможно пояснить девчонкам. Она понимала всю некрасивость ситуации – вот уж никогда не думала, что она, скромница, комсомолка и отличница станет, страшно сказать – любовницей.
Но таковой она себя не считала. Просто нужно Леониду время, вот и все. А вскоре станут они семьёй. Обязательно станут. А на тот момент он решал все ее проблемы. У Маши появились деньги, красивые наряды, интересные поездки.
Когда явилась на зимнюю сессию в новой серой шубке, девчонки покосились, переглянулись. Стало страшно неловко, хотелось убежать, переодеться в свое черное пальтецо с цигейкой. Она, краснея, подошла к ним, поздоровалась, желая казаться беззаботной и счастливой.
Эту зимнюю сессию сдала она плохо, но Леонид махнул рукой.
– Маш, я могу конечно подсуетиться, но главное – диплом получить. А вкладыш с оценками можешь и выкинуть. Ты уже на своем поприще знаешь больше их в пять раз. Так что, забудь...
Сам Леонид родился и вырос в Подмосковье, в простой семье. Отец его торговал на рынке, был он родом из Армении, а мать – русская.
А вот тесть его раньше был большим человеком в Министерстве. Детей у Леонида с женой не было. Сначала он был уверен – жена досталась ему "выгодная", но не здоровая. Имелось у нее генетическое заболевание. Была она очень близорукий, короткошеей и угловатой. Женился, скорее, на должности, которую пророчил ему будущий тесть.
Он и познакомил с дочкой. Позвал на обкомовскую дачу, обговорить детали новой должности, а там она – Ирена. Намек толковым помощником был понят. Вскоре играли грандиозную свадьбу.
Через пару лет, по настоянию семьи, оба обследовались – хотелось детей. Результат шокировал – в бездетности виноват Леонид. Женщин он любил, гордился своей мужской силой, но перед ним лежала официальная бумага с диагнозом: астенозооспермия. В общем, его сперматозоиды не слишком активны.
Поэтому он очень удивился, когда в марте сообщила ему Маша о своей беременности.
– Маш, у меня не может быть детей. А если и может ... В общем, надо ехать в больницу. Там помогут.
– Что помогут? Леня... Леня, ты хочешь, чтоб я делала аборт? Леня!
– Маша, у меня не может быть здоровых детей. Ты пойми...
Маша плакала, умоляла ребенка оставить, но он стоял на своем. И она, прорыдав пару ночей, поплыла по течению. Так значит так. Пусть везёт. Тем более – он обещал, что будет лучшая клиника, а она просто уснет и проснется.
Но в назначенный день он не приехал. Потом объяснил, что помешали ему дела государственной важности. Он, по-прежнему, обеспечивал ее работой, но некоторое время не приезжал. Маша волновалась, не спала ночами, похудела. С одной стороны – уходило время, а с другой – появлялась надежда, что ребёночка она родит. Она клала руки на живот, но старалась не думать о ребенке глубоко – Леонид сказал, что он нездоров.
А потом он заявил страшное. Предложил ей родить и отдать ребенка им с женой.
– Что? Ты же сказал, что ребенок может быть больным. Что ты не здоров.
– Отдельная история, Маш. Меня обманули, в общем. Всё очень сложно, тебе не понять. А сейчас я организую тебе и сессию, и перевод на пятый курс. Не волнуйся. Родишь в хорошей клинике и спокойно выйдешь на учебу осенью.
– Так значит, мой ребенок здоровый? – она схватилась за живот обеими руками.
– Надо обследоваться. Поедешь в клинику в Красногорске. Там знакомый врач нашей семьи работает. Он все устроит. Тебя отвезут.
И пришло осознание. Нет, она не была дурочкой. Она просто поверила ему. Теперь все встало на свои места. Он никогда не бросит жену. А она – просто его любовница. Такая, каких было у него, наверное, множество. Уже чувствовалось охлаждение. Она надоела ему. Просто раньше эти мысли она гнала, а теперь ...
Маша подняла подбородок и твердо заявила:
– Ребенка своего я никому не отдам. Даже не думай. Даже если нам придется расстаться– не отдам.
Как же наивна она была тогда, предполагая, что расставание – это самое страшное, что может случиться в ее ситуации.
– Ты подумай ещё, Машенька. Это лучший вариант для тебя. А мы в долгу не останемся.
"Мы"... Это "мы" придавило тяжёлым камнем. Неужели жена знает о ней? А может вся его семья уже знает? Рухнул идеальный мир, созданный ею в воображении. Всё встало на свои места.
Утром следующего дня она направилась в ближайшую женскую консультацию. На улице было тепло и сыро, хлюпал под ногами жёлтый тающий снег, перемешанный с песком, а в голове – ералаш.
– Срок ставлю на сентябрь. Плод развивается нормально. Где рожать собираетесь? – строгая маленькая врач была довольна.
– Рожать? Не знаю ещё.
– Ну, решайте. Время есть. Поздравляю, мамочка!
И было так странно услышать это... Мамочка... Какая она мамочка? Она сама совсем недавно перестала вплетать ленты в косы. Так много было тревожного, непонятного и страшного, о чем совсем не хотелось думать.
Выйдя из метро, она уже решила – из квартиры Леонида она уходит. В общежитие вернуться она не могла, место ее давно отдали, но доучиться оставалось месяца два-три, а сбережения, благодаря работе у Леонида, у нее имелись. Даже к маме обращаться не придется. В конце концов продать кое-что можно. Леонид подарил ей пару золотых украшений, а ещё серебро, да и одежда лишняя теперь была.
А дальше?
Деваться ей было некуда. Дальше только домой, к маме. Оформлять академ, как сделала это недавно замужняя беременная сокурсница, и растить ребенка. Мама расстроится очень, но примет, поможет. Она у нее хорошая.
Доска объявлений на остановке пестрела объявлениями о сдаче жилья, но оказалось, что снять недорогое жилье в Москве не так уж и легко. Неделю Маша искала варианты, и, наконец, нашла комнату у старушки в квартире, где проживала и она сама.
Хозяйка была ворчлива, несносно экономна, но Маше потерпеть нужно было немного. К тому же собиралась она подолгу сидеть в институтской библиотеке – учебу нужно было наверстывать, впереди – сессия.
Леониду оставила прощальную записку, новый адрес писать не стала. О своей беременности и расставании с Леонидом она не сказала никому.
В тот вечер, как обычно, возвращалась она домой из читального зала. От метро идти минут двадцать. Она совсем не боялась хулиганов, шла, с наслаждением вдыхая весенний воздух.
И вдруг услышала сзади глухие шаги, оглянулась. За ее спиной – двое. Черные волосы, смуглые бородатые лица, поблескивающие в темноте значки.
– Что вам нужно? – как можно спокойнее спросила она.
Испуг хоть и холодил спину, но ещё не успел овладеть ею полностью. Она ещё надеялась, что это просто прохожие.
– Мария, – один положил ей руку на плечо, она вывернулась, но он ее схватил за предплечье, больно дернул, – Послушай, девочка. Прятаться не нужно. Тот, кому ты нужна, все равно тебя найдет. Одумайся. Сделай так, как просят. Поняла?
Маша кивала, испуганная до одурения.
– Учти, а то в гости придем. Где ты живёшь, мы знаем, – он толкнул ее в спину, сильно и бесцеремонно. Она чуть не упала, на глаза навернулись слезы, пошла, а потом побежала, задыхаясь, к подъезду.
Утром она направилась в милицию. Скучающий капитан, позевывая, выслушал ее рассказ. Вот только о беременности говорить не хотелось, и она сказала, что просто сбежала от парня, с которым жила и теперь он подослал молодчиков.
– Так чего вы хотите? Телесные повреждения есть?
– Нет. Но я хочу, чтоб хулиганов наказали. Защиты хочу.
– И чего Вы предлагаете? К каждой девушке, ушедшей от парня, защиту приставлять? Просто вечерами сидите дома, и парней больше не обижайте. Вот и все.
С этого дня поселился в сердце Маши страх. Она стала плохо спать по ночам, вздрагивать от малейшего шума. Стала сторониться людей кавказской наружности даже днём.
Тогда впервые в жизни она почувствовала жуткое беспросветное одиночество. Тогда, ребенок, живший внутри, стал ей ещё дороже.
Хотелось это забыть, но забыть не получилось. Однажды у своего подъезда увидела она жёлтый милицейский "воронок". К ней подошёл милиционер в мышиной милицейской форме.
– Мария Андреевна Левашова?
– Да, я...
– Добрый день. Тут возникли некоторые вопросы по Вашему делу...
– Это по поводу моего заявления? Да? Вы нашли их?
– Давайте пройдем в машину. Там надо расписаться, – он открыл дверцу заднего сиденья.
Она подняла ногу на ступень и вдруг увидела Леонида. Милиционер подхватил ее сзади и почти забросил в машину.
– От, хулиган! – пожурил его Леонид, – Как только таких в милицию берут!– сказал, когда остались они одни, – Привет, Маш. Чего, прячешься от меня?
– Я? Нет. Разве от тебя спрячешься?
– Вот и я так думаю. А думать иногда полезно. Головой, Маш, головой. Давай так договоримся: мы хорошо заплатим, даже больше, чем ты можешь себе представить. Но нужны гарантии, что от ребенка ты откажешься. Сделаем это законно, юридически грамотно и заранее. Вот сейчас поедем и сделаем. Не торопись отказываться от предложения, иначе мне придется действовать некрасиво. А я ж все ж таки люблю тебя. Ты носишь моего ребенка. Зачем же усугублять?
– Любишь? Ты любишь? – Маша даже глаза закрыла от такой наглости, – Поэтому подсылаешь этих молодчиков?
– Ты мне выбора не оставила. Уехала неведомо куда. Маш, я ведь везде найду...
– Зачем? – Маша дернулась, резко обернулась к нему, – Ты не знаешь меня! Совсем не знаешь! Я никогда, ты слышишь, никогда не брошу своего ребенка! Это мой и только мой ребенок. Я не буду писать тебя в отцы, я выращу его сама. Я буду хорошей матерью. Тебе не повезло, ты не на ту напал.
– Маша, Машенька, успокойся. Тебе ж волноваться нельзя. Пойми ты, я скоро уже ничего не смогу сделать для тебя. Просто согласись, иначе ты себе сделаешь хуже, Маш...
Это была их последняя встреча. Больше они не встречались и никаких угроз не поступало. Маша уже решила, что все улеглось. Она ещё озиралась на улице, вздрагивала в съемной квартире от звуков, доносящихся с лестницы, но время шло, лечило.
Сессия была закрыта на отлично, справка о беременности дала возможность оформить академ, мама от новости такой поплакала и смирилась, Маша уехала рожать домой – в провинциальный городок Сокол с единственным старым родильным домом.
И вот теперь она лежала на койке, сцепив зубы, глядя в одну точку, как солдат в строю – по стойке смирно.
Она была уверена – ребенка ей подменили.
Ее ручки и ножки согнуты, мокрая, чуток синюшная, она сопит, потому что ноздреньки ее совсем крохотные, узенькие – удивительно, как вообще попадает туда воздух. Головка маленькая, высокий лобик, а волосики лишь на затылке и, почему-то, пушок на шейке и плечах.
Она хорошо запомнила свою девочку.
Часть 2
– Машуня, творог, творог! На рынке брала. Ешь, тебе надо питаться правильно. Чтоб Катеньке молочко было.
Маша была сыта, но, чуток поморщившись, взяла из рук матери чашку с творогом. Съела ложку, чтоб мама увидела – ест.
Она была благодарна маме за то, что не причитает, за то что отстала с вопросами, смирилась и теперь просто радовалась малышке, посвятив ей всю себя.
Мама была достаточно молодой, не пенсионерка, работала на машиностроительном заводе простой рабочей конвейера. Жили они в двухэтажном старом деревянном доме без ванны и туалета, но с центральным отоплением и многочисленными соседями.
Соседям мама объявила, что Маша замужем побывала, но разошлась.
Два окошка в Машиной комнате смотрели в переулок, по которому всегда спешили люди. А в общем-то, она любила эту свою комнату. Тут многое было из детства – книжки, игрушки и даже школьные тетрадки. Контраст с жильем московским ее не пугал.
Теперь тут появилась ещё и детская кроватка. Она старательно ночами выпроваживала из комнаты маму: ей на работу, а она суетилась, беспокоилась от каждого шороха. Но иногда сон сваливал Марию, и она опять благодарна была маме.
– Это ж внучка моя, как ты не понимаешь – мне в радость.
Внучка ...
Маша всё решила ещё в роддоме. В то время, когда у молодых мамочек материнство и неимоверная любовь к родившемуся дитя захватывают все мысли, у Маши зрел план.
Она рассуждала трезво и логично, благо, что времени для размышлений было достаточно.
Ее уже чуть было не приняли за сумасшедшую. Значит, доказывать, что она не ошиблась, что ребенок не тот, больше не стоит. Только усугубит свою ситуацию.
Девочка, которую носили ей, всего лишь новорожденный младенец. Она тоже заложница ситуации. Откуда она? На этот вопрос всё равно ответа не получить. Значит, надо ее принять пока за свою. Тем более, что молока у Маши было предостаточно.
Молоденькая медсестра отделения новорожденных Людмила по ее просьбе показала ей девочку, развернула. Никаких волосиков на шейке и спине у девочки не было. Медсестра явно волновалась, помнила ту ее истерику.
– У них бывают волосики на спинке. Да? – спросила Маша спокойно, когда девочку распеленали.
– Да, бывают. Но они очень быстро вытираются. А почему Вы спрашиваете? – покосилась на нее медсестра, пеленая ребенка.
– Да так. Просто, – пожала плечами Маша.
Людмила закусила губу, подняла брови, и Маше на миг показалось, что она ее жалеет.
– Как назовёте?
– Катенька. Пусть будет Катя.
– Хорошее имя. Редкое сейчас.
Свою уверенность в подмене Маша оставила при себе. Ей нужно было прийти в себя. Она ещё не могла даже сидеть, роды были нелегким, случились разрывы, болели швы. Вообще, родила она как-то очень стремительно – за полмесяца до назначенного срока. Лежала на сохранении, ничто не предвещало, и вдруг ...
Ее встречали из роддома мама и тетя Лика с мужем и сыном-школьником. Витька подарил ей цветы, был счастлив подержать двоюродную племянницу на руках.
Шел сухой голубой прозрачный сентябрь. Все были счастливы. Улыбалась и Маша, глядя в объектив. Мелькнула мысль – ее настоящая дочка должна будет видеть на этих фото счастливую маму.
– Вся в мать! – заглянув в одеялко, констатировала тетя Лика.
Маша не спорила.
И странное дело: сейчас ее не раздражали ни суетливость матери, ни поучительный нрав тети Лики. Маша думала о том – как бы была она сейчас счастлива с ними, со своими близкими, если б не одно обстоятельство – сюда, в это светлое дорогое место, дотянулась черная костлявая рука зла. Дотянулась, сделала свое черное дело, превратив счастье в горе.
Но Маша старательно улыбалась. Близкие ничего не должны знать. Особенно мама. Мама ...
Маша была одной из лучших учениц школы. Комсорг, активистка и отличница. Мама вырастила ее одна, из доходов – заводская зарплата, хилые алименты от отца и помощь с хозяйства деревенской бабушки.
У бабушки Маша вместе с двоюродной сестрой Иркой, дочерью тети Лики, проводила все летние каникулы, набиралась силами и весом от парного молока и бабушкиных пирогов.
Вообще-то, в детстве она ни в чем не нуждалась. Конечно, в подростковом возрасте поняла Маша, что доходы ее семьи ниже уровня многих, но это лишь придало энергии: надо учиться, надо выбиваться в люди – помогать некому.
И после школы, с поддержкой близких, которые собрали в кубышку денежек на Москву, она легко поступила в столичный вуз. Поэтому и рада она была первым московским заработкам, счастлива, что, вероятно, нашла свое место в Москве.
Для родни возвращение ее домой беременной было шоком. Переживали все, а тетя Лика повторяла:
– Говорила я. Говорила, что ничего хорошего от Москвы этой. Так кто меня слушает?! – ее Ирина была на год старше Маши, закончила Вологодский молочный техникум и уехала по распределению в область.
Но сейчас уже все улеглось – куда деваться? Смирились.
А для Маши потянулись дни первого трудного материнства. Зарядили осенние дожди, облетели под окнами липы. И на Машу, видимо от бессонных ночей, нашло странное тупое спокойствие.
– Иди ко мне, – прижимала она к себе маленькую плачущую Катю ночью, – Ну, чего ты все плачешь? Думаешь, мне легко? Не легко. Но надо потерпеть. Найдем мы их: ты – свою маму, а я – дочку. Потерпи.
Маша и не представляла, и не думала, что есть какая-то разница между любовью к своему ребенку и к ребенку не своему. Заботы и хлопоты материнства потихоньку отодвигали горе на второй план. Она точно также, как переживала б за свою дочь, переживала за проблемы этой, странным путем оказавшейся у нее девочки. Катюша стала родной.
Группа крови у девочки была вторая. У Маши – первая. Какая группа крови была у Леонида, Мария не имела понятия. Но этот факт она уже держала в голове. Если дочку ее в роддоме подменили, то сделал это непременно Леонид. А значит – в эти дни у него тоже должна появиться дочка. Это-то и будет – ее девочка.
Вот только как заставить его девочку вернуть? Маша выматывала сама себя думами об этом. То это казалось нереальным, невозможным. У него такие связи, такие силы, такие возможности. То представлялось, что сделать это будет очень просто: стоит заявить о себе.
Но пока не было никакой возможности даже поехать в Москву. Она написала письмо Наташке, спокойное, оптимистичное. Сообщила, что родила девочку, вскользь спрашивала о Леониде, ждала ответа. Ответ пришел довольно быстро. Наташка писала о сокурсниках много и сумбурно, писала о преподах, но ни словом не обмолвилась о Леониде.
В ноябре Маша вызвала ее на переговоры, не могла больше терпеть безвестность. Ноябрь был влажный, с лёгким морозцем. Ветви покрылись нежнейшим кружевом инея, подсвечивающим сиреневым.
Она увидела себя в зеркальном отражении витрины магазина. Как изменилась она за это время. Из подтянутой стала рыхлой, волосы из под вязаной шапки торчат беспорядочно, глаза – тусклые.
– Как ты там, Машка? Скучаешь? – спрашивала Наташа.
Маша скучала очень, но ответила:
– Разве что по тебе. Некогда скучать. Вот сейчас на маму оставила Катю и уже волнуюсь.
Наташка опять болтала о сокурсниках, Маша спросила несмело.
– А на мероприятия министерские привлекают вас? Ну ...
– А... Ох, Машка. Нет. Девчонки расстроились, конечно. Видели Геннадий Палыча, набросились с вопросами, а он руками разводит: никто в деканат не обращался. Им же запрос конкретный нужен, понимаешь. В общем, Леонид твой... ой, прости, уж не твой... с нашим институтом не сотрудничает больше. Ну... Сама понимаешь – накосячил, теперь скрывается. Сволочь он. Я сразу это поняла. Ты б на алименты подала что ли. Мы подтвердим.
– Да какие алименты, Наташ... У него связи, отбрехается.
– А мы подтвердим. Чего ты? Подумай...
– Наташ, я слышала, что у него тоже ребенок родился. Вроде, девочка, – это была обдуманная ложь, Маша ничего слышать не могла.
– Да? Не знаю. Но если хочешь, уточню.
– Уточни, пожалуйста, Наташ. И напиши мне.
Маша вышла с телеграфа, сощурилась от белизны снега, хоть уже и вечерело. Кружила и сыпала мелкая мокрая метель. Она медленно пошла по заснеженной улице домой через мост. И тут ее окликнули. Она оглянулась.
Высокий сутуловатый милиционер догонял ее, и она сразу, с первого мгновения, его узнала – Димка Воронин из их школы. Когда-то она нравилась ему, пару раз он даже провожал ее домой с катка, тащил на плече ее коньки. Смотрел преданными глазами и спрашивал:
– Совсем не нравлюсь, да? – голос высокий, слабый, немного сипловатый.
– Ты хороший парень, Дим...
В общем, ей он не нравился тогда. Угловатый, нос с горбинкой, близко посаженные глаза ... Он не слишком изменился.
– Маша... А я смотрю: ты – не ты?
– Привет. Я, собственной персоной. Постарела?
– Да нет. Ты что! Просто ... У тебя все в порядке? – они уже шли рядом, он наклонился, заглянул ей в лицо.
– Да. Вот стала мамой. Дочка у меня.
– Я знаю. Мне Любка Трофимова рассказала. Она в магазине на Троицкой работает, все новости знает.
– Любка? А..., – Маша с трудом ее вспомнила, – Городок наш... Все всё знают, – грустно улыбнулась, – А ты что, в милиции работаешь?
– Служу. В училище военное не поступил. Армию отслужил и в ментовку пошел. А чего? Нормально у нас, квартиру обещают.
– Квартира – это хорошо. Женат?
– Не-ет. Не успел ещё. Я провожу тебя?
– Давай.
Они шли и болтали о школе и учителях, об общих знакомых и новостях города. Маша рассказала ему об учебе в Москве. Она проучилась там целых четыре года, было что вспомнить и рассказать.
– Маш, а ты изменилась. Никак не пойму ..., но изменилась. Я видел тебя в прошлом году летом. Мельком, правда. Но ты была ещё прежняя. Ты не горюй, ладно?
– Материнство меняет, – подняла она ладонь и на нее сразу упали снежинки. Маша посмотрела на них задумчиво, – Не буду, Дим. А ты не пропадай, заходи, если что. Где живу, думаю, не забыл.
Она сказала это просто так, для проформы, но по глазам поняла – зайдет. Он пожал ей руку. У него была сильная и спокойная рука.
***
Леонид свою жену любил. Ему казалось, что любил именно по-настоящему. Абсолютно не испытывал к ней страсти, сексуального влечения, частенько раздражался от ее внешнего облика и чрезмерной заботливости и суетливости, но любил.
Ирэна была очень начитанна, образованна, любила классическую музыку и театры. И это было не то показное, какое частенько встречал он в женских образах знакомых ему женщин, а настоящее. Она действительно всё это любила.
Могла замереть и начать дирижировать рукой, услышав оркестровую музыку по радио, часами стоять в Третьяковке, запав на банальную, как казалось Леониду, неинтересную картину.
И ему, в общем-то заурядному человеку, не имеющему такого таланта, казалось, что и он через жену причастен к видению великого искусства.
– Лёнь, ты посмотри, посмотри, какие тут штрихи, какой это шедевр! Сейчас он развернется и порвет пространство!
Он приглядывался, силился разглядеть, вздыхал и уходил от картины.
Жена знала поэтов и писателей, улыбалась на его познания и даже немного мягко стыдила его. По специальности она была библиографом, писала докторскую.
О ребенке мечтала она всю жизнь. Сначала говорили они об этом много, а когда выяснилось, что виной тому Леонид – от своей внутренней интеллигентности замолчала. Молчал и Леонид.
Молчал, пока не случилась беременность у его любовницы Марии, девушки умненькой, красивой, но немного наивной и простой. Такие провинциалки всегда ему нравились. Для них он был Богом – большим московским чиновником со связями и возможностями. Хотя Маша его и правда, кажется, любила не за это. Он это уж понимал, но старался не вникать глубоко.
Первое, что сделал он после ее сообщения, так это поехал в клинику. Через день ему уже сказали, что он абсолютно здоров, его семя в полном порядке. Врач очень удивился сообщению о прошлом диагнозе.
Далее был серьезный разговор с тестем, который и организовал им с женой тогда обследование у друга-врача. Тесть стоял на своем. Но вскоре позвонила ему теща, рассказала правду: он был обманут, Ирена больна с детства, детей иметь никак не может, но, чтоб не отвернуть зятя от дочери, отец подделал медицинские документы.
Леонид не понял, зачем такие сложности? Ирену он все равно любит и ценит, а вот сам мог попасть в ситуацию нелепую. Что, в общем, и случилось: Маша была беременна.
Первая мысль – беременность надо прервать. Казалось, что и проблем-то с этим никаких не будет. Но чем больше Леонид думал, тем больше приходил к выводу, что действовать нужно по-другому.
Сколько раз представлял он своих детей! Вернее, представлял свое подобие. Почему-то представлялся мальчик, очень похожий на него, но одаренный способностями матери, воспитанный ею. Это был бы почти он, но выросший не среди рыночных торговцев, а в семье интеллигентной, отдыхающей на министерской даче и на заграничных курортах, начитанный и толковый, разбирающийся в шедеврах мировой культуры. В общем, как его мать.
Ну, а если девочка, то все равно была б похожа на него: высокая, стройная, миловидная, но точно такая ж интеллигентная, как ее мать. Наверное, она играла бы на рояле, как Ирэна, любила бы музеи и театры, впитала бы в себя эрудицию и просвещенность матери.
Как бы любил он ее!
И тогда он твердо решил: этот ребенок должен родиться. Мария запишет его отцом и напишет отказ. Потом передумал: нет, так он подставит себя перед родней. Пусть просто родит и напишет отказ. А вот где состоятся эти роды, он уже знал – в Красногорском роддоме работал у него знакомый врач-акушер Игорь Горенко. Он, конечно, за определенное вознаграждение всё устроит.
И получится прекрасно: его родной ребенок будет расти с ним. Да и Мария – девушка с прекрасной генетикой, здоровая, красивая, талантливая и милая. Жаль, что так у них все вышло, но и для нее – это отличный выход. Зачем ей, бедной студентке, ребенок?
Пока он строил планы, Маша из их квартиры куда-то сбежала. Он не слишком тревожился, найти ее можно и через институт, лишь бы не натворила глупостей.
А потом он сам совершил ошибку, о которой пожалел позже – он заговорил о возможности усыновления ребенка с Ирэной. Она как будто только этого и ждала. Даже слезы на глазах заблестели.
– Лёнь, я так рада, что ты сам это предложил. Так рада.
Конечно, она уже знала об отцовском обмане и теперь робела перед мужем. Отца она обвиняла во лжи, но из-за природной тонкости, делала это исключительно молча.
– Я сам этим займусь, Ирусь. Не беспокойся.
– Ну, что ты. Зачем же сам? Я подключу маму, у нее же подруги – врачи. Они...
– Давай не будем спешить. Дело важное. Но мне бы очень хотелось, чтоб у нас с тобой ребенок был.
Машу он нашел быстро. В Москве жили многочисленные родственники по отцу, их и подключил. Теперь дело оставалось за малым – поднажать, пообещать денег, а если заартачится, можно и пугнуть. Она ещё сопротивлялась, но Леонид не спешил.
А зря.
Оказалось, что Ирэна, на радостях от его предложения, тоже не сидела сложа руки. Она подключила маму, и вскоре нашлось совсем юное шестнадцатилетнее беременное создание, готовое за небольшую сумму ребенка отдать.
Вернее, готовы были ее родители, готов был друг-юрист, готовы были врачи. Многочисленные тещины подруги расстарались.
– Зачем, Ирэна? Зачем? Я же сказал, что сам решу эту проблему, – психовал Леонид.
Но у Ирэны были доводы, желания и огромный настрой. Тему усыновления детей она изучила, казалось, могла писать докторскую и по ней.
Леонид просто бесился. Он уже всё решил, придумал и представил. Хотелось, чтоб ребенок был родным ему по крови, и такой ребенок есть, вернее, скоро родится. Да... Так зачем усыновлять чужого?
Вот только сказать об этом он никому не мог. И на переубеждение жены не хватало ему доводов. На некоторое время он смирился, успокоился. Нет, значит, нет. И Мария артачится, и Ирэна настроена на ребенка шестнадцатилетней дурочки. Ничего не поделаешь.
Но мечты не оставляли его. И чем больше он думал об этом, тем больше загорался идеей преступной.
Путают же детей в роддомах, так почему б ...
Всё решают деньги, а деньги у него были. Ребенок шестнадцатилетней Евгении, которого собираются они усыновить, должен будет родится в Красногорске, а там – Игорь Горенко, друг, который очень любит "бабки" и никогда от них не откажется.
А вот с Машей сложнее. Она всего скорей будет рожать в своем провинциальном городишке Сокол, а там у него знакомых нет.
Но было у Леонида одно хорошее качество, которое помогало ему по жизни – он умел добиваться своего. И он шагнул на первую ступеньку преступления: он передал Горенко крупную сумму денег. Тот все обещал решить, и дело завертелось.
Денег было жаль, потому что в успех Леонид не слишком верил. Вернее, надежда была призрачной. Во-первых, расстояние... Подменить детей в роддомах, находившихся друг от друга за тысячу километров, просто невозможно. А во-вторых, дети могли родиться разнополые. И тогда дело не сделаешь точно.
Но Игорь, не говоря по телефону в открытую, подбадривал. Утверждал, что все будет хорошо. Сначала что-то говорил о переводе Левашовой в областной роддом, но вскоре от идеи этой отказался. Леонид решил: нашел ходы и в Соколе.
Деньги были оплачены и он не вникал. Только Ирэна урчала о самочувствии их роженицы Женечки, переживала, излишне тратила деньги. В общем, из интеллигентной особы уже превращалась в наседку.
Но и понять ее было можно – столько лет мечтала о ребенке.
В конце августа прилетела неожиданная новость – Евгения родила. Родила раньше времени дней на десять. Леонид знал, что сроки родов их и так не совсем совпадали, а тут ещё – раньше. Значит, деньги потрачены впустую. И вторая часть денег, отложенная им, вообще не потребуется.
Каково́ же было его удивление, когда Горенко ему позвонил и объявил, что всё удалось – в Красногорске его девочка. Маша тоже родила, правда роды чуток пришлось ускорить медицинскими средствами. Детей поменяли.
Вот только случился инцидент: молодая врач-акушер в Соколе показала девочку матери сразу после родов. И та, как ни странно, запомнила, не признала потом чужого ребенка. Но в конце концов всё утряслось. Сочли за послеродовую депрессию.
– Аркадий поволновался, конечно, но о надбавке не заикался. Перепуганный весь, – говорил ему потихоньку Горенко, когда приехал Леонид с женой и тещей за девочкой в Красногорск.
Они отошли за угол крыльца роддома, Леонид, отчего-то боязливо озираясь, передал вторую часть денег.
Ему казалось, что вот возьмёт в руки сейчас Ирэна ребенка, посмотрит, и обман вскроется – она сразу всё поймет.
Без лишних слов тут же были оформлены необходимые документы. Леонид сложил справки, сверху донизу залепленные печатями.
Им вынесли девочку.
Ирэна и ее мать не спускали с ребенка глаз.
– Ты посчитаешь меня глупой, Лёнь, и, наверное, так и есть. Но мне кажется, что она немного похожа на тебя, – Ирэна улыбалась.
– Как назовем? – сердце колотило, он выезжал на магистраль.
– Анечка. Анна Леонидовна. Тебе нравится это имя?
– Да, конечно нравится, дорогая. Пусть будет Анной.
Жена была счастлива.
А он все думал – не обманули ли его? Его ли это ребенок?
Как проверить? У девочки первая группа крови, а у него – третья. Какая группа крови у Маши, он не имел понятия.
***
Девушка в белой пушистой шапке, озираясь, боясь поскользнуться, двигалась по переулку. Маша видела ее в окно.
Катюха маялась животиком, не спала, Мария ходила по комнате туда-сюда, укачивая ее. Мама сегодня работала во вторую смену.
Маша никого не ждала, халат расстегнут от бесконечных кормлений, Катюха капризничает, и грудь не берет, и спать – не спит, плачет весь вечер.
В дверь постучали. Маша решила, что это соседка. Но за дверью стояла та самая девушка, которую видела она за окном. Маша запахнула халат и вдруг узнала ее – медсестра из роддома.
– Здравствуйте, – проговорила гостья, – Я Людмила из роддома, не помните меня?
– Людмила? Помню, конечно, помню.
"Неужели они и по домам обязаны ходить?" – мелькнул в голове вопрос.
– Вы простите, что я вот так. Но я подумала, что лучше...
И тут в руках у Маши закрутилась и громко заплакала Катенька. Гостья зашла вслед за Машей, огляделась, быстро разделась, сполоснула руки, и уже через минуту была рядом.
– Дайте я попробую, – отодвинула Машу от дивана, села рядом, согнула ножки Катюши, прижав к животику, ловко помассажировала, потом перевернула ребенка туда- сюда, положила на живот, обратно, и Катя вдруг замолчала, покраснела и начала какать на пеленку.
– Ох, Катюшка...Чего ж ты? Простите..., – Маше стало неловко.
– Этого мы и добивались, да? – она давила коленочками на животик, – Давно плачет?
– Полдня мучила меня сегодня.
– Я Вам расскажу потом, что делать. А сейчас она покушать захочет, наверное. Надо покормить.
Но Катя успокоилась, заулыбалась, весело болтала ручками- ножками.
– Тепло у вас, – сказала Людмила, вздохнув.
– Так мы ведь и печь не сломали. Мама не хочет пока. Не доверяет центральному отоплению. Вот и подтапливаем.
– Да? – Людмила уже была немного рассеянна, видно было, что готовится сказать что-то важное.
– Может, пока лежит сама, чаю? – махнула Маша на довольную Катю.
Люда закивала.
– Да, да. Давайте чаю.
Маша ушла на маленькую свою кухоньку, быстро убрала со стола грязную посуду, поставила чайник, налила варенье в розетку и позвала Люду.
– Маш, Вы, наверное, удивляетесь, зачем я пришла?
– Ну, не знаю. И зачем же?
– Понимаете, я ... Возможно, я надумала себе, но... Сначала спрошу: так Катя – Ваша дочка?
Маша молчала, смотрела на девушку. Она что-то знает, явно поэтому и пришла.
– Нет. Думаю, что нет. У меня есть основания так думать.
– Но ведь ..., – она показывала в комнату, где гулила Катюша, – Но Вы же, Вы...
– А в чем виновата Катя? То есть эта девочка. Вот и ... Вы что-то знаете, Люд? Вы пришли мне рассказать?
– Маш, а давай на "ты" перейдем. Мы ровесницы. Я из Николаевки. Квартиру тут снимаю. Недалеко, кстати.
– Давай.
– Я, понимаешь, вся издумалась. Уж и спать не могу. Всё думаю и думаю: а вдруг и правда произошла подмена.
Маша хлебнула чая, слушала внимательно.
– Понимаешь, я, когда напугала ты меня там, в документы полезла. И в родовой журнал, и в наш, и в прививочные тоже. Крутила вертела и ничего не понимаю. Вот сколько вес у твоей Кати при выписке?
– Три двести.
– Вот. А в родовом журнале – два девятьсот. А три двести уже через день она была. Странно да?
– Так не бывает?
– Нет. Разве что если сильно ошиблись. Но Софья у нас старательная, там ее подпись стоит. Обычно дети теряют в весе в первые дни, – Людмила пожала плечами, – И ещё. Я ж уже успокоиться не могу, под лупой все разглядываю. В общем, группа крови, мне кажется, тоже исправлена. Была первая, а потом кто-то палочку подрисовал, вот только паста другая – темнее. И нули подтерты, исправлены на вэшки, – она заморгала глазами и вдруг заплакала, – Маш, Маш, я думала, я в святое место работать пришла, счастье людям дарить, а тут...
Наклонившись вперёд, она горько плакала в ладони.
– Не плачь, Люд. Не плачь. Это хорошее место – работа твоя. Это я во всем виновата. Мой грех.
Вторя Людмиле, заплакала в комнате Катюша. Они перешли туда, Маша кормила и рассказывала Людмиле всю свою историю. Впервые о своей связи и о том, что с нею случилось после, она говорила предельно откровенно.
И чем дальше она рассказывала, тем больше была уверенность Людмилы – ребенка Марии подменили. Она ночи напролет листала документы, ломала голову, а теперь всё встало на свои места.
Вот только кем? Что же за девочка сейчас сосёт её грудь?
– А если дело до суда дойдет, я пойду на твою сторону, Маш. Это ... Это преступление – лишать мать своего собственного ребенка!
***
Продолжение следует..
https://dzen.ru/persianochka1967?share_to=link
Следующая публикация
Комментарии 2