У Люськи были тонкие черты лица, красивые, нежные.

Но девчонка своей красоты не чувствовала, сутулилась, сжималась, как будто специально старалась быть как можно менее заметной.
Одевалась невзрачно, дешево, на шик денег пока не хватало.
И конечно не замужем. Почему?
— Да кто такую возьмет? — говорили за ее спиной товарки, пока Люська мылась в общественном душе. Кто–то смотрел на нее сочувственно, кто–то равнодушно, а кто–то, даже представить себе такое сложно, с какой–то завистью. Опять непонятно! Чему же тут завидовать? Душе что ли? Так душой счастлив не будешь! Или будешь? Кто знает… А может, завидовали молодости, тому, что всё впереди, и можно верить в лучшее.
После смены все женщины, взопревшие рядом с печами, одуревшие от запаха дрожжей и свежего хлеба, наскоро мылись, растирая мочалками уставшие, во вздутых венах ноги, обворачивались полотенцами, красились, глядясь в малюсенькие зеркальца пудрениц, причесывались и разлетались по магазинам, делам, свиданиям. А Люська шла домой.
Ей повезло, у нее есть квартира, однушка со старенькими обоями и видом на стену соседнего учреждения. Ну и пусть, что не видно неба и деревьев, а только эту стену. Какая разница?! Главное, что у Люды есть своя, отдельная норка, теплая, тихая.
По утрам Люська всегда делала зарядку, размахивала ручками, топала, наклонялась, и тогда каждый позвонок выделялся под кожей, как бусина на нитке, перетянутой в одном месте полоской нижнего белья.
После зарядки следовал быстрый завтрак, а потом на работу.
С работой Люське опять повезло. Практически сразу после окончания училища она устроилась пекарем на хлебобулочный завод.
— Чего тихоня такая? — бросали ей женщины. — Ты нас держись, мы же все тут одна семья!
А Люська как будто не хотела быть в такой «семье», держалась особнячком, но ни на кого зла не держала, не смотрела угрюмо исподлобья. Просто была сама по себе.
— Люська! Айда с нами в кафе? У Ирки день рождения, хоть развеемся, потанцуем! — шептала Раиса, поглядывая на часы. Вот–вот закончится смена.
— Нет, спасибо. Мне некогда, — качала головой Люська.
— Господи! Некогда ей! Дите что ли дома малое? Или ухаживаешь за кем? Да мы ненадолго, Люся! Ну надо же как–то развлекаться! — не отставала Раиса, женщина яркая, даже иногда чересчур, веселая, а в глазах тоска...
— Нет. У меня дела. Спасибо. Ира, с днем рождения, — опустив глаза, качала головой девушка.
— Ну нет так нет. Слышь, Люсь, а у тебя парень–то хоть есть? — Раиса шептала в самое ухо, подмигивала товаркам. Те хихикали.
— Нет у меня парня.
— Ну а был?
— Зачем это вам? — Люся еще больше опускала голову.
Не было у нее никого.
— Затем, что интересно, — пожала Раиса плечами. — Мы же не чужие люди, Люська!
— Чужие, — вдруг ответила девушка. — Родные в душу не лезут. Отстаньте, Раиса Вадимовна, вы отвлекаете.
Рядом засмеялись. Никто не осмеливался перечить Раисе, и не из уважения. Из страха.
Рая вспыхнула.
— Ох, смотрите на нее! От чего?! От булок этих твоих?! Ду ра ты, Люська! Люди к тебе с добром, а ты кусаешься. Ведь мы знаем, что ты детдомовская, что не обучена ласке, вы там все растете, как сорная трава, если выживете, то хорошо, а можете и... Словом, мы хотим тебе помочь! — сердито буркнула она.
— У меня есть родители. Были, — поправилась Люся. — И про «нас», — Люська особенно выделила это слово, смело поглядела на работницу, — вы ничего не знаете. Ничего. Помогать не надо. У меня всё есть.
Райка тогда крепко обиделась. Она даже сама не поняла, почему, но обиделась. Почему–то хотела быть с Люсей ближе, но та оттолкнула…
Люська, измокнув под дождем, доехала до дома, долго отогревалась под душем, потом легла спать. Завтра выходной, она поедет на кладбище. К ним.
…Дошла по чавкающей земле до нужного места, поставила сумку в сторонку, вынула из кармана носовой платок и осторожно вытерла забрызганные грязью фотографии: мужчина, красивый, в военной форме, не молодой, вон, виски совсем седые, и женщина с красивыми чертами лица, лучистыми глазами, того гляди, улыбнется.
И Люське всегда хотелось, чтобы она улыбнулась, ну хоть чуть–чуть, немножечко!
Но женщина не улыбалась.
«Денисов А.Ю., Денисова Г.П.» — были аккуратно подписаны фотографии.
Девушка быстро вынула из своей сумки перчатки, принялась убирать засохшие цветы, набросанные ветром листья.
Потом постояла немного, пошла за песком. Надо набросать песка, а то много воды, течет и течет, низинка же, размывает…
Песок лежал в больших ящиках на главной аллее, ближе к церковке.
Люся нашла свободное ведерко, набрала туда тяжелого мокрого песка, потащила к могиле. Накрапывал дождь. Скоро вся ее курточка намокла, обвисла, потемнела. И беретка тоже намокла, теперь она прилипала ко лбу, что Люське не нравилось, но девушка терпела, пыхтя и отфыркиваясь, тащила ведро, то и дело лязгая им по асфальту.
Ручка больно била по ноге, царапнула погнутым железом, порвала чулки.
Люська на секунду остановилась, посмотрела, как из царапины потекла тонкая струйка крови.
— Надо продезинфицировать! — возникло в голове совершенно автоматически. А потом следующая мысль:
— Потом!
Люда тут же решительно подхватила злосчастное ведро, зашагала, задрав подбородок. Она – дочка военного, ей не пристало обращать внимание на какие–то там царапины!
И вот уже песок разбросан по небольшому огороженному квадратику. Он прикрыл черные куски земли, где раньше росли ноготки и примула. Люська всё вырвала, отнесет в мусор. Нечего тут оставлять, еще мыши в сухостое поселятся!
Она никогда не занималась огородничеством и садоводством, никогда! Но интуитивно чувствовала, как надо, а как будет плохо. Там, где она росла, было не до грядок и цветов. А вот сейчас ей до всего этого стало дело.
— Хорошо. Вам же нравится, да? — тихо спросила она. — Немного неряшливо получилось, песок мокрый, тяжело кидать. Вы не обижайтесь, пожалуйста… — Помолчала, потом добавила:
— Пап, я вчера в автобусе «зайцем» проехала. Ну не ругайся! Я всего один раз. Деньги потеряла, понимаешь? Были в кошельке, а потом куда–то пропали. Стыдно… Да, я знаю… Мам, не защищай меня, ну чего ты! Папа прав, я поступила плохо. Да, в следующий раз пойду пешком…
Она еще что–то рассказывала про работу, про Раису и ее вопросы, про то, как дома хорошо и чисто.
Люська старалась, чтобы в квартире было чисто. Очень. Её так приучили. Строго? Возможно. Зато не стыдно, если кто–то придет в гости.
— …Я купила поваренную книгу, мама, буду учиться готовить, — продолжала свой монолог Люся, усевшись на железный заборчик. Ах, его же надо покрасить! Забыла совсем!.. — Как для кого готовить? Ну ко мне будут же когда–то приходить гости! Нет, мам, мы не станем пить водку, что ты! И бить посуду тоже не будем.
И Люська вдруг всхлипнула то ли от усталости, то ли от того, что ей так никто и не ответил.
А потом девчонку хлопнули по плечу.
Люська охнула, вскочила, обернулась, поскользнулась на куске глины, чуть не упала, но ее схватили за руку, удержали.
— Рая? — изумленно прошептала Люська.
— Людка? А ты чего здесь трешься? — вопросом на вопрос ответила женщина. — Ты же детдомовская! Мы в «Кадрах» спрашивали! И квартиру тебе поэтому дали, а мы с Томкой и Анечкой вот уже пять лет ждем. А тебе дали. Зачем тебе квартира, тебе бы в общежитие! У тебя и мужика нет, и вообще! — Раиса завелась как будто, смотрела зло, насупленно, а потом вдруг смягчилась, махнула рукой. — А может оно и к лучшему. Тебе пожить надо самой, обвыкнуться. А мы б в отдельном жилье «делов» натворили… Так чего ж ты тут?
— А вы чего? — тихо поинтересовалась Люська.
— Я к тетке хожу. Вон ее могила, под березой. Вредная такая была баба, жуть! Чуть что не так — подзатыльник, без разбора, сразу наотмашь. Тяжелая была женщина, характер дрянной. Померла два года назад. Я за ней ходила, пока она болела, на руках почти носила, обстирывала, все же родная мне кровь, взяла меня к себе когда–то, вырастила. Подвинься, я сяду. Ноги аж трясутся, устала, — Раиса тоже уселась на оградку. — Так вот, она меня воспитала, как могла. Матери я не знаю, она в роддоме умерла, отец – гастролер. Знаешь, что такое «гастролер»? — Люська отрицательно помотала головой. — Не важно. Он сразу после моего рождения пропал, уехал. Кулек орущий сунул тете Вале и укатил в командировку. Ну и вот, тетка моя от него деньги получала на мое содержание. А потом, под конец, она ему, папеньке, квартирку и отписала, предательница! Ведь так ругала его всегда, такими словами бранила, а видишь, как вышло…. Теперь он там, в нашей с теткой двушке со своей очередной женушкой, а я в общежитии. Я там прописана, но… Но жить с ними не буду.
Раиса пнула ногой злосчастный ком глины. Тот полетел прямо к кресту Денисовых.
— Ой, прости. Уберу сейчас! — спохватилась женщина, но Люся уже сама взяла голыми руками склизкую глину, выкинула в траву.
— Вы же ее не любите. Тетку. Зачем тогда ходите? — спросила девчонка. — Потому что так принято?
— Ага. А ты чего ходишь? Они тебя сдали, — кивнула рая на фотографии. — Ты же вообще не из наших мест! У тебя в личном деле черным по белому написано, что ты сирота, а вот ведь, ходишь, песочек носишь, карточки протираешь. Принято. Вот и ходишь. А ты на нее похожа… На женщину эту.
Раиса вынула сигарету, похлопала по карманам в поисках спичек.
— Потеряла. Вот вечно тут что–нибудь да уроню. Закурить нет у тебя? — Она вздохнула, оглядев Люськину промокшую насквозь куртенку. — И в чем только у тебя дух–то держится?!
Люся сидела молча, мяла свои замерзшие пальцы, растирала их. Саднила царапина на ноге, ветер задувал за воротник капли измороси.
— Я не знаю, кто эти люди, — вдруг сказала девушка. — Совершенно их не знаю. Они жили в доме напротив. Я встречала ее, эту женщину, когда она выходила гулять с собакой. У них была такса, коричневая, красивая, очень добрая. И старая. Такса лениво брела по дорожке, а хозяйка всегда шла впереди, дергала поводок, потом вздыхала и ждала свою питомицу. Я смотрела на них просто так. И представляла, что это она – моя мать. Это очень глупо, наверное, я уже взрослая, самостоятельная, мне никто не нужен, у меня даже жилплощадь имеется, — Люська потерла лицо, как делала всегда, когда волновалась. — Но мне хотелось всё же, чтобы был кто–то.
— Да, с квартирой тебе повезло. Я завидую. Хотя… Знаешь, — Рая наконец нашла спички, чиркнула одной, второй, но коробок намок. — Наверное, так и лучше. Ты учишься быть одна, сама по себе. а я одна бы на стенку полезла. Меня в общаге поместили. Кто? Не знаю. Тетка верила в бога. У нее этих икон было – целая стена. А папаша мой их все продал. Вернее, его благоверная. Я ни одной не забрала, не разрешили. Да я и не хотела, не верила. А смотрю на тебя и понимаю, что есть кто–то там, — женщина ткнула вверх пальцем, — кто решает, как лучше. Нет, погоди, так ты чего же, вот так к любой могилке могла бы ходить? — усмехнулась Раиса.
— Нет. Денисовы мне нравились. Она была воздушная, улыбалась, а он… Очень солидный, статный такой мужчина. Раз у меня не было никаких родителей, значит, я могу себе их придумать, да? К ним сюда никто не приходит. Наверное, родные живут очень далеко. А мне не трудно, — пояснила Люська.
— Так ты их и хоронила что ли? — ужаснулась Раиса.
— Нет. Я знала только, что что–то стряслось с автомобилем, они погибли. На похороны кто же меня пустит?! Там было много военных, я не решилась… Потом только стала ходить.
— Лучшего места не нашла… Меня сюда палками загонять надо, а ты сама… — Рая усмехнулась. — Может пойдем? Продрогла ты вся!
Они встали, Люська собрала лопаточки, совочки и грабельки, маленькие, как будто игрушечные, постаралась отчистить с них землю, уложила в сумку.
Раиса полила ей на руки воды из кружки, потом протянула свой носовой платок.
— Спасибо. Не нужно, — Люська вытерла руки о куртку – дурная привычка. Мама, то есть Денисова, ее конечно бы за это отругала.
— Н–да… Ну ты даешь! — все повторяла Раиса. — Может ты «ку–ку»?
— Может, — согласилась Люся. — Я тут никак не могу обзавестись подругами, — призналась она. — А хочется с кем–то поговорить по душам. В детском доме у меня была подружка, Юля. Но… Но она уехала далеко, не знает моего адреса. И мне одиноко. А эти люди, — Люська кивнула в сторону могилки, — они пару раз даже со мной разговаривали, смотрели очень ласково. Или мне показалось. Наверное, я, действительно, с ума сошла.
Они втиснулись в автобус. Разговаривать стало неудобно. Молчали. Стучали от каждого ухаба в Люсиной сумке садовые инструменты, или это ее зубы отбивали дробь.
— Ты прости меня, я грубая, ты со мной не водись, — буркнула Раиса. — За это тетка меня и не любила. Характер – дрянь.
— Зато ты очень красивая, — шепнула Люська по–детски откровенно.
Раиса улыбнулась.
— Да, пожалуй, это многое меняет! — шепнула она…
***
… — Девочка у вас, — равнодушно плюхнув новорожденную Галине Павловне на грудь, сообщила Валентина Игоревна Симакова, акушерка, уставшая, замученная террором сестры женщина.
Беременная, вечно орущая сестра Ольга жила Валей. Там же, в двушке, жил и Олин муж, Вадим. Они переехали, как только Лёлька забеременела. Вернее, переехала сестра, на работу естественно не устроилась, сидела дома, Вадик же мотался как будто по каким–то командировкам, был ужасно занят и разбираться, что да как у жены, легко ли ей «носится», хорошо ли живется сестрам, не собирался. Приедет, поест, поспит, пару дней помается, послоняется по городку и опять пропадает.
— Это он из–за тебя! — шипела Оля. — Ты его куском хлеба попрекаешь, смотришь на нас косо, вот он и не живет со мной. Уууу! — опять ныла Лёля, хваталась за живот, раскачивалась.
— Я в своей квартире. И ничего такого не говорила. Оль, ты бы сходила к врачу, бледная вся, нервная, надо бы, чтобы поглядел. Или дай хоть я… — Валентина тянула руки к драгоценному Ольгиному животу, но сестра шарахалась в сторону.
— …Она, понимаешь, как будто умом повредилась! — жаловался Вадик свояченице. — Дотронуться не дает, гонит.
— Это бывает, — опять вздыхала уставшая Валентина. — К врачу надо, на учет встать. Хоть этого нормально выносить!
Ольга была беременна вот уже в пятый раз, но никак не могла доносить. Сначала бегала по врачам, сдавала анализы, лежала в больницах. Потом как отрезало.
— Всё, Вадик. Никуда не пойду. Они только хуже делают! — сказала она мужу, сообщив заодно о пятой беременности. — Я лучше в церкви свечку поставлю.
— Оль, не дури. Ну ты же нормальный, взрослый, разумный человек, сама понимаешь, что врачи – это сейчас твое первое дело! И Валя…
— А что мне твоя Валя?! Тоже мне, профессор! Или ты теперь ее любишь? — вдруг вспыхивала Лёлька, сотрясаемая изнутри бушующими гормонами…
Рая родилась восьмимесячная, с двойным обвитием, слабая и синюшная. Она даже не кричала, пищала только.
— Ну хоть сама дышит, уже хорошо! Что же вы, мамаша, так себя запустили?! — отчитывала лежащую в родильном зале Ольгу врач. — Ведь ребенку здоровье портите! Валя, твоя же сестра, как так–то?!
Но Валентина ничего не ответила, схватила Олю за руку, стала щупать пульс, потом истошно закричала…
…Вадим похоронил жену, помыкался с младенцем, а потом укатил в командировку. Навсегда.
— Вадик, но я же не смогу… Я работаю, а кто же с Раей будет?! — растерянно смотрела на него Валентина. — Это же твоя дочка!..
Вадик вздохнул, сунул свояченице деньги, немного.
— Потом еще пришлю. Оформим опеку на тебя. Всё, я сказал, Валька. Не могу. Смотрю на нее, и Лёлька перед глазами стоит… Не могу.
Оформили документы, Валентина стала опекуном маленькой Раисы…
Не стоит объяснять, что работу на время пришлось отложить. Потом, когда ребенку исполнилось три месяца, Валя определила ее на пятидневку в дом малютки, договорилась, были связи.
И озлобилась на весь мир…
А сейчас перед Валентиной, устало повернув голову набок и едва придерживая новорожденную девочку трясущимися руками, лежит женщина. Она плачет. Она так горько плачет, скривив лицо, что от былой красоты не осталось и следа. А ведь приехала рожать куколкой, с прической, макияжем, строгая и важная. Сопровождал муж, военный. Он, кажется, был не рад, быстро поставил на пол чемоданчик и попрощался.
— Гляди, как будто не рожать привез, а так, в галантерею! — хихикали санитарки ему вслед.
— Да а чего им, мужикам–то? Их всех, я считаю, надо в родильный зал, и показывать, как женщины мучаются. Тогда, глядишь, отрезвеют головами своими! — сказала какая–то медсестра и побежала оформлять новую пациентку.
Но Денисов в родильный зал, конечно, не пошел. Больно надо ему смотреть, как жена рожает чужого ребенка!
Он узнал неделю назад. Ему позвонили, сообщили. Сначала не верил.
— …А вы посчитайте! Ведь беременной она стала после санатория. А вы потом в командировке были, ну никак не сходится! — шептал в трубке вкрадчивый голос. Чей? «Доброжелателя».
И Антон поверил. Сложил два и два. И всё понял. Жену возненавидел, но для того, чтобы не выносить сор из избы и не портить разводом анкету, все–таки шел на повышение, велел родить и ребенка оставить на попечение государства как больного.
— Как же, Антоша? — хлопала глазами Галочка. — Он твой! Клянусь!
Но Антон Юрьевич был непреклонен. Гордый очень оказался.
И Галка сдалась. Она сейчас плачет, потому что девочка так вцепилась в ее грудь, что больно и жалко. Жалко ее отдавать. Но надо.
— Чего ревете? Ерунда! Наладится всё! Сколько вас таких тут плакало, а потом благодарить приходили. Ничего, девка! — Валя нарочно сказала так грубо. — Наладится!
— Ничего не наладится! — вдруг зло процедила сквозь зубы Галина. — Не его это ребенок. И он знает. И сказал сдать в детдом.
Валя замерла, ее лицо, и без того суровое, сделалось каменным.
— А и правильно. Откажись, да и всё. Поди, назначение в Москву ждете? И ты хочешь в столицу, да? А эта пигалица, — Валя ткнула подбородком в сторону малышки, — тебе мешает. Ведь разведется с тобой супруг, да? И будешь мыкаться, страдать, локти кусать… — Она говорила с издевкой, не щадя рыдающую на кресле Галочку. — Да и правильно. Пиши бумагу, мамаша. А новорожденную я заберу. Некогда мне с тобой.
Так Люська и оказалась сиротой. Людой назвала её все же Галочка…
Денисовы даже не искали её потом, родили сына, законного, «генетически правильного». Антон Юрьевич определил его в военное училище, был горд тем, что вот он, продолжатель его рода, династии, дела.
Галочка сына тоже очень любила. А на вопрос врачей: «Сколько было родов?», отвечала, что двое. Но первый раз ребенок родился нежизнеспособным. Да, так и говорила – «не жизнеспособным». Не способным жить с ней и Антошей.
Назначения в Москву им так и не дали…
…Валентина работала, скрежетала зубами, потому что с Раей было тяжеловато – характер, да и без матери любой ребенок делается другим… А ещё Валя так и не вышла замуж. Не брали или брали, но настаивали на том, чтобы Раиса из квартиры исчезла.
Вадик помогал деньгами, один раз даже Вале показалось, что он ей, Валюше, симпатизирует, она потянулась к нему, хотела поцеловать, но тот смутился, уехал.
Любила его Валька. Всю жизнь любила. И жалела. И поэтому оставила ему квартиру. И пусть у Вадика другая жена, семья, пусть! Валька простила. А Рая… Рая сама всего добьется! Она пробивная, гордая, самостоятельная. Она живет «наперекор». Вот и пусть живет.
Умирая, Валя так и не успела попросить у племянницы прощения. За что? За то, что не смогла любить, как любила бы мать. Духу не хватило…
***
… И никто из них не знал, что два одиночества, Раиса и Люська, теперь едут в одном автобусе, трясутся от холода и глядят друг на друга.
Странно и жестоко, что Люся, молодая, глупая, выбрала себе в «родители» тех самых людей, которые когда–то оттолкнули ее. Странно, что Люська теперь знает племянницу Валентины, что когда–то не отговорила Галочку отказаться от ребенка.
Странно. И… И удивительно, что две эти молодые женщины, Рая и Люся, уже идут по асфальтовой дорожке к Люськиному дому.
— Давай хоть картохи схожу куплю, чего я с пустыми руками–то?! — грубовато, потому что смущена, твердит Рая.
— Не надо. Ты вся уже сизая! Какая тут картошка! Пойдем! У меня всё есть. Сейчас перво–наперво в ванную. А я пока что–нибудь приготовлю. Я купила кулинарную книгу! — по–детски наивно похвасталась Люська. — и у меня никогда не было гостей, ты извини, если что!
— Ой, вот давай только без церемоний! Какой из меня гость?! Яичницу давай и сало. Есть у тебя сало? Ох, и лучка бы зеленого! — Рая чихнула, и обе рассмеялись.
А чего же им грустить?! Впереди целая жизнь, их собственная, никому больше не принадлежащая, счастливая! И дружба, которая сейчас только–только зарождается, тоже уже есть. И она нужна им обеим.
А прошлое… Оно ушло, растворилось, размазалось. Ни к чему о нём!
— Люсь, а я замуж выхожу… — тихо скажет через два года Рая.
— Ой, Райка! Какая ты счастливая! Господи, хорошо–то как!!! — Люся кружилась, раскинув руки. Рая сшила ей такое замечательное платье, и все вокруг было такое красивое, что хотелось смеяться и петь.
И никакое прошлое этого не испортит.
К Денисовым Люся больше не ходила. Ей не разрешили. Приехал их сын, прогнал Люську, сестру прогнал.
А потом долго пил, сидя на перилах оградки, одинокий и заброшенный…
Автор: Зюзинские истории.