Предыдущая публикация
"РОДНОЙ"
- Хорошо, мы сделаем тест ДНК,
- улыбнулась я свекрови. - Но и ваш муж пусть проверит свое отцовство...
– Что-то Денис совсем на нас не похож, – заявила мне свекровь.
Я удивленно подняла брови. Мы только приехали из роддома, еще вещи не успели разложить, а свекровь Лидия Ефимовна уже прицепилась ко мне с претензиями.
– Ой, Лида, ну чего ты начинаешь, – свекор Степан Валентинович утащил женщину в другую комнату.
Он улыбнулся, поймав мой благодарный взгляд.
«И что значит, непохож?» - я критично осмотрела сына: бледная кожа, рыжие волосы, милый нос-кнопка. Я почти полностью уверена, что Денис – копия моего дедушки. Надо старые фотографии у мамы попросить. Кстати, о маме.
Оставив сына в кроватке, я пошла на балкон. Мама спорила по телефону, видимо, с отцом:
– У тебя внук родился, как ты мог не приехать?
Она прислушалась к собеседнику.
– Все, даже не думай появляться здесь в таком состоянии!
Когда мама завершила звонок, я подошла ближе и крепко ее обняла.
– Прости, дочка, порчу тебе такой день.
– Все хорошо, мама. Ты ведь знаешь, что не несешь ответственности за поступки отца? Да и развелись вы больше десяти лет назад. Не переживай! Ну нет его здесь, и нет. Чего сырость разводить?
Мама внимательно на меня посмотрела, погладила по щеке и заправила прядь волос за ухо.
– Ты уже совсем взрослая, такая мудрая и собранная.
– Училась у лучших! Пойдем, Денис уснул, хоть чай выпьем.
За праздничным столом нас было пятеро. Наше с Денисом возвращение домой отмечали только самые близкие люди. Хотя свекровь и пыталась устроить полноценную вечеринку, но я была против. Сейчас совсем не до того.
После того как гости разошлись, Женя подошел ко мне и крепко обнял:
– Инна, ты сделала меня самым счастливым человеком в мире. Спасибо тебе за все.
Мы и без ребенка были счастливы. Но с Денисом наша семья стала идеальной.
Шесть лет пронеслись незаметно. Пеленки, распашонки, первые болезни и бессонные ночи. Я часто плакалась маме, что не справляюсь с Денисом. И она приходила, забирала сына и отправляла меня гулять. Женя тоже всегда был рядом.
За эти годы мы успели купить свою квартиру, сменить несколько машин и стать успешнее на работе. Денис уже пошел в подготовительную группу детского сада. Совсем скоро ему предстояло отправиться в школу.
– Я уже боюсь, – призналась я Жене. – Уроки эти, постоянные сборы в школе. Да и начиталась я историй о школьных чатах. Может мы на домашнем обучении Дениску оставим?
Женя рассмеялся и прижал меня к себе.
– Ну что ты так переживаешь. Тысячи детей ходят в школу и ничего.
– Страшно.
– Не переживай, я всегда буду рядом.
Так мы и жили, поддерживая друг друга в трудную минуту.
Наконец, закончилась зима, наступили теплые весенние деньки. И свекровь предложила нам приехать на дачу. Насладиться чистым воздухом, отведать свежих овощей и шашлыков. Мы, конечно, согласились.
Вот только с каждым днем я стала замечать, что Лидия Ефимовна относится к Денису странно. Когда он играл во дворе, женщина смотрела на него с нечитаемым выражением лица. Она редко брала его на руки, не играла с внуком или просто интересовалась его жизнью. Хотя, пока я ходила беременной, свекровь мечтала о том, как будет заботиться о будущем внуке.
Поведение женщины немного подпортило впечатления от отдыха. Но Степан Валентинович сглаживал углы. Он не спускал Дениса с рук, рассказывал ему забавные истории и учил рыбачить.
Вечером, когда мы с Лидией Ефимовной мыли посуду на летней кухне, свекровь завела привычную шарманку.
– Посмотри, у него уже и веснушки выскочили. Он вообще на Женю не похож! Ты уверенна, что не нагуляла сына? Смотри, я не собираюсь воспитывать чужого ребенка, – под конец свекровь рассмеялась, хотя ее слова меня зацепили.
– Вы и так его не воспитываете, – сухо ответила я. – Относитесь к нему, как к постороннему.
Женщина фыркнула и громко стукнула тарелкой по столу.
– Потому что он нам не родной! А ты этого просто не хочешь признавать. Вскружила голову моему сыну, села ему на шею, еще и ребенка повесила. Вертихвостка! И боишься проверки!
Все, с меня хватит. Я видела, как на шум сбегаются мужчины, но ответила резко и хлестко:
– Хорошо, мы сделаем тест ДНК, – улыбнулась я свекрови. – Но и ваш муж пусть проверит свое отцовство.
– Что? – ахнула Лидия Ефимовна. – Да как ты смеешь обвинять меня в подобном?
– Но вы делаете то же самое! И только вы из всего окружения постоянно выедаете мне мозг из-за Дениса. Только вы считаете, что я его нагуляла, принесла в подоле, что я всех вокруг обманываю. Может, вы по себе судите, Лидия Ефимовна?
Одно мгновение и мою щеку обожгло болью. Я зло посмотрела на свекровь, у которой рука все еще висела в воздухе. Нужно было остановиться, проглотить обиду, но я не сумела сдержаться.
– Правда глаза колет?
– Ах, ты! – свекровь снова замахнулась, но ее остановил Степан Валентинович.
– Лида, ты что творишь? Хватит! Посмотри, ты уже довела девушку своими беспочвенными обвинениями.
– Потому что я права! Почему никто из вас не хочет видеть этого? Денис нам чужой!
Я не стала слушать дальше свекровь. Просто отправилась в комнату к сыну, собрала его и отнесла в машину.
– Инна! – муж пытался меня остановить.
– Нет, не сейчас, Женя. Мы домой поедем, а ты успокой свою маму. Иначе я наговорю еще много обидных вещей.
Из-за угла показался свекор.
– Дочка, не сердись на нее. Лида бывает немного зацикленной.
– Все хорошо, просто мне нужно побыть подальше от нее, – я выдавила улыбку и завела машину.
– Аккуратно на дороге, – сказал свекор.
– И позвони, когда вы доберетесь домой, – это уже был муж.
Я кивнула и тронулась с места. По дороге домой я развлекала Дениса песнями и историями. Мы добрались, искупались и легли спать. Тяжесть прошедшего дня давила на меня, поэтому я выключилась, как только голова коснулась подушки.
Утром я собрала сына и отправилась с ним в лабораторию. Благо, в доме было достаточно материла, чтобы сдать анализ и без Жени. Денис стойко терпел, лишь любопытно оглядывал все вокруг.
Спустя несколько дней я получила результаты. Я знала, что там будет сказано. Денис – наш с Женей сын. Результаты я спрятала в сумку, не став сообщать ничего родственникам.
Случай со свекровью забылся. Мы с тех пор почти не виделись. А если и пересекались, то Лидия Ефимовна вела себя подчеркнуто отстранено и холодно. На Дениса она и вовсе перестала обращать внимание. Меня все полностью устраивало. Это значило, что она не будет донимать меня своими обвинениями.
Но, так просто отстраниться от семьи не получилось. Вскоре мы собрались, чтобы отметить день рождение Степана Валентиновича. Мужчина – все еще крепкий, сильный, волевой – со слезами на глазах принимал поздравления от Дениса. Сын выучил стих, нарисовал открытку. Ну, а мы дополнили подарок новыми приспособлениями для рыбалки.
– Дети, не нужно было, – свекор крепко меня обнял, потом потянулся к Жене.
Празднование прошло тихо и мирно. Но потом наступил вечер и, видимо, свекровь переклинило.
– У Ани, моей сестры, внучка родилась – копия нашей мамы!
– Да, красивая девочка, – поддержал свекор.
– Поздравляю, – невпопад ответила я.
– А у нас? – она кивком головы указала на игравшего на полу Дениса. – Рыжий, бледный, да еще и с веснушками!
Я вздохнула и молча встала из-за стола.
– Дочка! – Степан Валентинович хотел было пойти за мной.
Но я его остановила:
– Сейчас вернусь.
Я порылась в сумке и нашла там результат теста ДНК. Вернувшись в комнату, я сунула бумагу под нос свекрови.
– Вот, полюбуйтесь. Денис – сын Жени, лаборатория подтвердила. И сын точная копия моего деда. Вам пора узнать, что такое рецессивные гены, Лидия Ефимовна.
Женщина жадно вчитывалась в текст.
– Здесь какая-то ошибка!
– Ошибка, – это ваше отношение к Денису. Я же сделала тест, чтобы вы, наконец, отстали от меня и от Дениса. Думаю, что и вам стоит сделать его. Проверять, так всех, не так ли Лидия Ефимовна.
– Мы тебя приняли. А ты пригрелась и показала свою истинную натуру. Ты на что намекаешь? – свекровь покраснела.
– Ни на что. Чего вы так распереживались? Я совсем не беспокоилась, когда проводила тест, – я усмехнулась и отправилась к сыну.
Вскоре мы засобирались домой. И я заметила, что свекор пребывает в задумчивости.
Через несколько дней Женя вернулся с работы поникший и расстроенный.
– Что случилось? – сразу же спросила я.
– Инна…
Он тяжело опустился прямо на пол.
– Женя? Что не так? Тебе плохо? Вызвать скорую?
Муж схватил меня и прижал к себе, крепко обняв.
– Просто, посиди так.
Я замерла, надеясь, что Женя сможет прийти в себя. Минут через пять он тихо заговорил:
– Несколько дней назад мы с папой… Мы пошли в лабораторию. Твои слова, реакция мамы… Инна, папа не мой отец…
И мой сильный, надежный муж расплакался как ребенок. Его тело сотрясали рыдания.
– Все хорошо, Женечка, я рядом, – я пыталась успокоить его, но мои попытки не увенчались успехом.
– Как она могла так с нами поступить? Обманывать нас столько лет? И еще тебе предъявлять претензии… Инна, что же будет дальше?
– Я не знаю, милый. Не знаю.
Через несколько часов, уложив и сына, и мужа, я сидела на кухне и потягивала кофе. Я не представляла, что сейчас творится у Жени на душе. От размышлений меня отвлек стук в дверь.
– Кого так поздно принесло?
Я посмотрела в глазок и принялась спешно открывать замки.
– Дочка, прости, что так поздно, – сказал Степан Валентинович.
– Ничего, проходите. Позвать…
– Нет, пусть отдыхает. Сегодня был сложный день.
Свекор почти сразу лег спать, не сказав мне и слова. Я же перестала понимать, что вообще происходит.
Но утром мужчина все расставил по местам. Он усадил нас за стол и сообщил:
– Женя, мы с твоей мамой разводимся. Я не могу простить ее, прости.
– Конечно, я понимаю, – угрюмо ответил муж.
– Но я не хочу терять тебя. Ты – мой сын, хоть и не по крови. И никакой анализ этого не отменит. У меня есть ты, прекрасная невестка и любимый внук. Просто с твоей мамой нам больше не по пути.
Женя всхлипнул и бросился к отцу в объятия. Я с пеленой на глазах смотрела, как отец и сын крепко прижались друг к другу. Они сумели сохранить семью, даже после последних потрясений.
Вскоре родители Жени развелись. Муж порой навещал мать и даже брал с собой Дениса. Но ее поступок надломил в нем что-то. Он перестал доверять маме. А вот с отцом его отношения стали еще более крепкими.
Забавно, как сложилась наша судьба. Если бы свекровь не обвиняла меня в измене, то никто бы ничего не узнал.
Автор - Вне сознания.
У моего друга была старая собака, овчарка. Ходила уже с трудом, задние лапы приволакивала. И тут его дети притащили в дом крысёнка вместе с клеткой. Дескать, некуда девать бедняжку, соседи уезжают за границу, хотели выкинуть на помойку…
Родители всполошились: как, ещё и крысёнок в нашем доме? У нас же собака, она его съест!
Дети: мы будем следить!
Примерно две недели вся семья строго следила, чтобы собака с крысёнком не пересекались. Запирали либо крысёныша в клетке, либо собаку в другой комнате. Но один раз, как и положено в таких случаях, не уследили… Собака засунула свою огромную зубастую морду, которая в 5 раз больше самого крысёнка, в открытую клетку: ой, а кто это такой маленький?
А крысёнок, он тогда безмятежно спал, проснулся и лизнул собачий нос: ой, а ты кто такой большой?
И началась дружба большой старой собаки с юным крысёнком. С тех пор они спали только вместе (никто никого уже не запирал), они гуляли вместе на улице (крысёнок на шее у собаки), они носились по квартире друг за другом как черти. Крысы — весёлые игривые существа.
Старая собака помолодела лет на пять, даже задние лапы заработали. Когда у тебя молодой весёлый друг — это передаётся. Они были — КОРЕША! Они даже еду со стола тырили вместе. Вернее так: крыса тихонько забиралась на стол и скидывала вкусные кусочки собаке. Собака их ловила в полёте: АМ! Они были — БРИГАДА!
Крыс мыть не надо — они сами начищают себя до блеска, они треть жизни посвящают вылизыванию самих себя. Крыса моего друга, кроме себя, усердно вылизывала и своего брутального собачьего друга. Правда, всего его вылизать она, конечно, не могла, она была в 100 раз меньше его. Хватало энергии вылизать ему нос, глаза и уши. Большая собака при этом дрыгала задней лапой от удовольствия.
Никто на свете не сможет вам лучше вылизать ухо, чем крыса своим маленьким розовым язычком, свидетельствую. Когда вся крыса целиком залезает в собачье ухо чтобы его вылизать, и из уха только хвост торчит… Представили себя на месте собаки? Вы тоже задрыгали задней лапой!
И собака в ответ благодарно вылизывала крысу. Это было непросто для крысы. Представьте: вы такой маленький, а вас вылизывают огромным розовым языком размером с холодильник, перекатывая по ковру. Но это — ритуал, от него не отвертишься. Крыса дрыгала лапами в процессе. Всеми четырьмя.
А когда собаку водили после осенней грязной прогулки мыть лапы в ванну, она нежно брала свою любимую крысу поперёк живота и тащила с собой: мне без тебя будет скучно мыться… Крыса не сопротивлялась. Друга моют, и я заодно поплескаюсь, делов-то, хоть я и чистая по жизни. Я это видел лично.
Я приходил в дом моих друзей с их замечательными и удивительными собакой и крысой. Первой в прихожей меня встречала выбежавшая вперёд крыса (крысы — любопытные до невозможности и бегают очень быстро): ой, а кто к нам пришел? Потом, не торопясь, выходила огромная овчарка, строгая такая: ты не наступи ей, мелкой попрыгунье, на хвост, дядя Юра! Овчарка меня знала 15 лет уже.
Становилась мощными лапами (размером с мою руку) над своим микроскопическим крысячим другом, прикрывая всем телом. Они были ко мне дружелюбными обе. Обеих чесал за ушком и был неоднократно облизан обеими. Я обожаю собак и крыс. И они это знают.
***
…А умерла друг-крыса раньше своего милого друга-собаки. Крысиный век недолог — всего 3 года. Их детство, юность, зрелость и старость укладываются в этот короткий промежуток. Потом у них «кончается батарейка».Собака пережила её на три дня. Как не стало её любимого друга-крысы, она легла и тихо «ушла на радугу». Кончилась и её батарейка.
Собака и так при помощи своей любимой крысы прожила минимум дополнительных два года, как сказали потом ветеринары. Она прожила почти 18 лет. Крыса подзаряжала её «батарейку». Друзья всегда подзаряжают наши батарейки — проверено по жизни!
**
автор: Юрий Алексеев
Это знаменитая на весь мир фотография, один из символов Блокады Ленинграда.
В ней, на первый взгляд, нет ничего ужасного, ее даже можно показывать детям. Но это на первый взгляд. Если рассматривать фотографию внимательно и вдумчиво, то сквозь весеннее солнечное настроение проступает черная трагедия. А если узнать историю этой семьи, одной из тысяч блокадных семей, то она , скорее всего, не забудется никогда.
Весна 1942 года. Две женщины идут по улице, с ними маленькая девочка. Военный корреспондент сфотографировал их около Невского проспекта. Первая женщина постарше, вторая – еще ребенок, но и лицо и фигура у нее старушечьи. А у прыгающей девочки не ножки – спички. А обратите внимание на ее коленки....
Мама - это Вероника Александровна Опахова. Старшей девочке Лоре 13 лет, младшей, Долорес, 4 годика. Отец погиб в сорок втором году при переправе через Ладогу. Он был гражданским дирижером любительских оркестров, ушел на военную службу и стал военным дирижером.
Долорес пытается попрыгать на ходу, поиграть, хотя ее колени налиты водой. Это был ежедневный маршрут мамы с девочками: по Майорова, по Герцена, к ДЛТ, потом на Невский. И обратно, и так по кругу. Мама их водила, чтобы отвлечь от мысли, что надо кушать. Лора до этого лежала в параличе от голода, у нее отнялась левая половина туловища, врач велела побольше гулять. И они гуляли. У девочек была очень большая сила воли, и, слава Богу, была мама, они пережили блокаду.
После войны вместе с мамой работали в Академической Капелле на Мойке. Долгое время семья не знали, что их сфотографировали, и их блокадная фотография попала во все издания мира, облетела весь земной шар. Им рассказали соседи, и они в Музее Обороны, действительно увидели фото и узнали себя.
Из Блокадной Книги: «Вот когда Лора ее увидела, с ней стало плохо. Вы сами понимаете – увидеть себя в таком состоянии! И вспомнить все это! Снова за какой-то короткий момент пережить весь этот страх и ужас! Мужчина к ней подошел, какой-то тамошний сотрудник, и говорит: «Что вы плачете? В этот год – сорок первый и сорок второй – погибла такая масса народу. Не плачьте! Их уже нету. А вам жить надо». А женщина, которая выдавала фотографии, говорит ему: «Вы видите, это она сама!» Он ужасно смутился, отошел от нее с извинениями».
Вот что стоит за одним снимком. Для безвестного военного фотографа-корреспондента он означал надежду, пробуждение к жизни. Для нас, сегодняшних, для наших детей, он – взгляд издали в ту страшную и легендарную блокадную реальность.
ТЫ ТОЛЬКО ЖДИ
- Какая невеста? – Елена схватилась за сердце и опустилась на табурет у стола, напрочь забыв про жаркое на плите.
- Мам, ну какие невесты бывают? – рассмеялся Дмитрий.
- Сынок, погоди, совсем что-то темно перед глазами… Зачем это? Так рано! Да и кто она?
- А есть варианты?
Елена с ужасом посмотрела на сына.
- Только не говори мне, что…
- Мама, да, Марина, конечно! Какие еще варианты-то?
Елена судорожно выдохнула и спрятала лицо в ладонях. Как она этого боялась! Сколько раз разговаривала с Димой, просила, чтобы одумался. Толку-то! И как теперь быть? Скажи сейчас категоричное «нет» и скандала не оберешься…
- Сыночек, - она наконец подняла голову и даже попробовала улыбнуться. – Ты, конечно, уже взрослый и сам принимаешь решения. Если ты так уверен, то я приму твой выбор. И Марину приму. Только вот… Может быть не торопиться так? Что толку, что сейчас вы поженитесь, а потом ты в армию уйдешь. И два года будете так далеко друг от друга. Может лучше ты отслужишь, а потом свадьбу сыграем? И тогда уж и вы вместе, и мне радость – внуков нянчить буду.
- Нет, мам. Я все решил. Хочу, чтобы Марина женой мне стала сейчас. Ты же знаешь, как они живут. А если со мной что? Кто о ней позаботится? Она же совсем одна останется, если с бабушкой что случится!
- Прав-то ты прав, да только захочет ли сама Марина, чтобы я о ней заботилась? Ты у нее-то спросил? – Елена попробовала последний аргумент.
- Нет, не спрашивал еще.
- А ты спроси, Дима! Непростое ведь решение? Не кило картошки купить.
Елена, затаив дыхание, наблюдала за сыном. Что скажет, как повернет? Только бы отсрочку получить, а дальше видно будет. За два года много чего случиться может.
- Может ты и права, мама. Поговорю с ней. Ты меня не жди сегодня, ложись, я ключи взял. Мы с Лехой собрались после тренировки с пацанами встретиться. Я недолго. – Дима поцеловал мать в щеку и вышел из кухни.
Елена, тихонько перевела дух и, ойкнув, выключила плиту. Ну вот, еще и без ужина чуть не остались из-за этой…
Марину она не любила. Сама не знала почему. Не нравилась ей эта девушка. Вроде и причин особых не было, а вот поди ж ты…
Лучшая подруга Лены, Настасья, как-то спросила:
- Что тебя в ней не устраивает? Ведь на глазах выросла, все про нее знаешь. Никто слова плохого про нее ни разу не сказал. Да, сирота. Не повезло девочке. Но, бабушка-то у нее замечательная. Она еще у меня физику вела, когда я в школе училась. Как ее любили! Никакой канцелярщины на уроках! Всегда что-то интересное и расскажет, и покажет. А Маришку как любит?! Не надышится на нее. Да и Маришка к бабушке так же относится. Уже скоро год, как Галина Николаевна слегла. А Маринка все успевает – и за бабушкой, и в школу. Я заходила к ним с неделю назад. Дома чистенько, бабушка обихожена. Хозяюшка она, Маринка-то! И Димку твоего видно, что любит. Он как рядом встанет, так она аж не дышит. Глаза лишний раз поднять боится. А ты кочевряжишься чего-то… Что не так, Лена?
- Да сама не знаю! Слишком уж она и хорошая, и правильная, аж противно!
- А тебе надо плохую и неправильную?
- Никого мне не надо! Дима молодой слишком, чтобы о семье думать, а эта вцепилась в него, как пиявка! Не оторвешь!
- Знаешь, Ленка, никогда не замечала за тобой, что ты такая склочная! – Настя поднялась из-за стола, за которым они пили чай. - Будешь такую политику вести, и сына потеряешь, и сама одна останешься, никому не нужная. Пойду я. Скоро ребята с речки придут, кормить надо.
- Настя! Ну, хоть ты мне душу не трави! – Елена в сердцах почти швырнула чашки в раковину.
- Сама кого хочешь отравишь. Это ж надо, сколько злости в тебе накопилось. И откуда что берется…
Настя ушла, а Лена еще долго сидела тогда на кухне, вспоминая разговор и пытаясь понять, что же ее так не устраивает в Марине.
Они знали друг друга много лет. Соседи же, куда деваться. С матерью Маринки, Ольгой, они приятельствовали, работая на одной фабрике. Крепкой дружбы не случилось, но общались. Елена тогда мало с кем сходилась близко. Некогда было. Работала, поднимала сына.
Мужа не стало, когда Диме исполнилось три года. Тяжело было, муторно, почти беспросветно. Да и много ли можно дать ребенку на зарплату медсестры? Бегала по пациентам, ставила уколы, подрабатывая. Дима рос хорошим парнем, понимая, сколько делает для него мама. Старался помочь, поддержать. Они понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда.
- Хорошо, что ты у меня есть, сынок! Есть на кого опереться!
Дима рос, радуя мать успехами в школе и в секции бокса, которым он увлекся сразу и навсегда, раз придя на тренировку за компанию с Лешей, своим лучшим другом.
Елена смотрела на сына и начинала тихонько строить планы. Как вырастет, как выучится, как устроит свою жизнь. И никакая Марина в эти планы не входила. Ее сын был достоин лучшего. Не эта девчонка ему пара! Совершенно не она…
Марина рано осталась сиротой. Ей было всего шесть, когда родители, отдыхая на речке, утонули один за другим. Ольга прекрасно плавала, но спасти мужа, у которого судорогой свело ногу, она не смогла. Не хватило сил. Маринке много лет потом снилось, как бегает она у кромки воды и зовет родителей, пытаясь разглядеть хоть что-то в водной ряби. Она просыпалась в слезах, с криком, и Галина Николаевна старалась успокоить ее, крепко обнимая, чтобы прогнать этот кошмар, вытеснить его из сердца любимого своего ребенка.
Со временем кошмары стали сниться Маришке реже, а когда появился Дима и вовсе перестали.
Они учились в разных школах. Так получилось, что Дима пошел в ту школу, которая была рядом с домом, а Маринка училась в физико-математической, где тогда преподавала еще ее бабушка.
Дети встречались только во дворе. Сначала бегали, играя в «казаки-разбойники», салки и прочие ребячьи игры. А потом какое-то время не виделись, потому, что Маринке было совершенно некогда носиться по двору, ведь бабушка всерьез занялась ее образованием. Музыкальная школа, фигурное катание – у Марины не оставалось даже минуты свободной. Но, она сама выбирала, чем заняться, бабушка никогда не настаивала ни на чем. Для нее мнение внучки было важно.
- Это твоя жизнь! Тебе и решать! Болтаться по улице, прости, ты не будешь! Я категорически против. Значит выбирай, чем займешься. Только думай хорошенько, чтоб не получилось так, что бросишь потом на полдороге. Пробуй! Но, не два-три занятия, а хотя бы год. Тогда точно будешь знать – надо оно тебе или нет.
И Маринка пробовала.
Ей нравилось рисовать, но, проходив год на занятия в художественную школу, Марина категорично заявила, что дальше будет рисовать только для себя, для души, а не из-под палки.
- Так в музыкалке-то тоже из-под палки? – хитро прищурилась бабушка.
- Посмотрим!
Через год, Марина сказала, что музыка ей не просто нравится. Она готова сидеть за инструментом часами. И палка ей не нужна.
Галина Николаевна вздохнула и достала отложенные деньги, прикидывая, сколько там не хватает, чтобы приобрести пианино. Дальше без инструмента было уже нельзя, а проситься каждый раз «на рояль» к Эмилии Карловне, которая преподавала в музыкальной школе и по совместительству была ее любимой соседкой, совесть уже не позволяла.
- Галиночка, вы совершенно зря это придумываете! Ваша девочка мне только в радость! С моим артритом играть уже невозможно, а инструмент должен звучать! Ведь только тогда он жив!
И Галина Николаевна смирилась, уступив. А инструмент появился у Марины после того, как Эмилия Карловна тихо ушла во сне, никого не потревожив и не обременив, впрочем, как и на протяжении всей своей жизни. Рояль она оставила любимой своей ученице. И Галине Николаевне пришлось сильно постараться, чтобы найти место для инструмента в небольшой их квартирке. Марина играла часами, стараясь, впрочем, делать это тогда, когда большинство соседей было на работе. Галина Николаевна обошла их с извинениями, но ее дружно успокоили.
- Пусть девочка учится! Дай Бог, скоро будем на ее концерты ходить! Играет-то - замечательно!
Однажды Маринка возвращалась с занятий вечером, когда возле дома, на площадке, где шла стройка, на нее напали собаки. Она отбивалась от них папкой с нотами, прижавшись спиной к забору, когда подоспели Дима с приятелями, которые шли с тренировки.
- Испугалась? – Дима подбирал рассыпавшиеся по земле листы и снизу-вверх глянул на Марину, которая пыталась осознать, что все закончилось. Она еще раз зажмурилась и помотала головой, а Дима, глядя на эту кудрявую, перепуганную девушку, вдруг понял, что готов вот так защищать ее и дальше хоть от всего мира.
Встречались они урывками, каждый раз благодаря судьбу за те несколько минут, которые выдавались им, чтобы побыть вместе. И, когда Галина Николаевна, перенеся подряд два инсульта, совсем слегла, Дима старался как можно больше времени проводить рядом с Мариной, помочь ей, облегчить эту ношу и она была ему безмерно благодарна, за то, что не осталась с бедой один на один.
Елена все это знала. Пару раз даже пыталась вмешаться, но увидев, что сын совершенно не понимает, почему она так категорично настроена, - сбавила обороты, решив, что все рассосется само собой. Ведь, как может быть интересно возиться с лежачей больной парню в его возрасте? Да и девушка, которая вся в заботах и бесконечной беготне, тоже не мечта.
Но, со временем, она поняла, что Дима не отступит. И это ее порядком испугало. Не такой судьбы она хотела сыну.
Но, ее никто не спросил.
Митя с Мариной тихо расписались за две недели до того, как пришла повестка. Никому ничего не сказав, кроме верного своего Лехи, Митя решил, что так будет лучше. Елена стояла в ЗАГСе с таким лицом, что даже Настя ее одернула шепотом:
- Смени мину-то, подруга! Не хоронишь ведь, а женишь сына! Порадовалась бы!
- Какая ж тут радость! – с досадой отмахнулась от подруги Елена.
Митя глянул на мать, и она тут же попыталась улыбнуться. Получилось плохо. Дмитрий нахмурился… Он любил мать, но в последнее время все больше убеждался, что они почти перестали понимать друг друга.
Марина пыталась возразить, когда Митя сказал, что мама переживает и не поддерживает его затею узаконить отношения до службы, но он только обнял ее:
- Родная, ну какая разница, сейчас или потом. Вот приду со службы, сыграем свадьбу как положено. С гостями, тортом и пупсом на капоте. А сейчас, для меня главное, что ты моя жена!
- Нельзя так, Митя, она твоя мама…
- Так ты против? – он шутливо нахмурился.
- Я «за»! – Марина вздохнула и обняла будущего мужа.
Всего несколько дней было отмеряно им для полного счастья, а потом пришла повестка. А еще чуть позже новость, от которой похолодели разом и Марина, и Елена.
Кавказ… Чечня…
Маринка не знала, что перед тем, как уехать, Дима встречался с друзьями и, отведя в сторонку Алексея, которому дали отсрочку, попросил его присмотреть за Мариной и Галиной Николаевной.
- Это хорошо, что ты остаешься! Мне спокойнее будет.
- Не вопрос, Дим! Служи спокойно!
Связь с Дмитрием оборвалась спустя два месяца.
Елена, проглотив гордость, пришла к Марине.
- Тебе-то пишет?
- Нет, ничего не было… - Маринку было не узнать. Осунувшееся, посеревшее лицо, небрежно скрученные в узел кудри. Она уже несколько ночей не спала, не понимая, что происходит.
- Плохо… Ладно, пойду я. Если что получишь, сообщи хоть…
- Конечно! Елена Владимировна, может чаю?
- Некогда мне с тобой чаи распивать! – Елена
сердито глянула на девушку, повернулась было к выходу, но внезапно остановилась. – А ну-ка! Глянь на меня? Ты что, тяжелая?!
Марина покраснела и опустила голову, еле заметно кивнув.
- Скорая какая! Куда торопилась-то?! – Елена, не скрывая эмоций, почти кричала.
В комнате раздался странный звук, и Марина выпрямилась, подняв заплаканные глаза на свекровь.
- Простите, мне к бабушке надо.
- Иди уж! Потом поговорим. Хорошо еще, что срок маленький!
Последние слова Марина не расслышала, уже мечась между аптечкой и бабушкой в комнате.
А Елена, открыв двери, нос к носу столкнулась с Алексеем.
- А ты что здесь забыл?
- Так, Дима попросил помогать Марине, пока его не будет.
- Вон оно что… Знатный из тебя помощник получился, - недобро прищурилась Елена и, отодвинув с дороги Алексея, пошла вниз по лестнице.
Тот ничего не понял, кроме того, что мать лучшего друга явно не в настроении. Он пожал плечами, подхватил сумки с картошкой и овощами и открыл двери.
- Маринка! Ты где?
- Леша! Как ты вовремя! Скорую вызывай! Бабушке плохо совсем!
Галины Николаевны не стало через два дня. Маринка, как не старалась, не могла потом вспомнить ничего из этих дней. Леша и ребята из секции взяли на себя хлопоты, осторожно водя ее под руку, там, где нужно было ее присутствие. Соседки, поохав, подключились к хлопотам, освободив Марину от тяжелых обязанностей. Настя сидела с ней в комнате, кутая в бабушкину шаль и держа под рукой флакончик с валерьянкой.
- Плачь, девочка, надо плакать!
- Не могу… И нельзя мне… Бабушка бы ругалась. – Марина чертила на стене узоры пальцами, не замечая, как те складываются в формулы, которые так любила ее бабуля.
- Почему нельзя? – Настя погладила Маринку по руке и нахмурилась.
- Ребенка я жду. А бабушка когда-то говорила, что беременным нельзя нервничать и смотреть надо на красивое…
- Правильно говорила бабушка твоя, Маринка! Умная была женщина! А ведь это радость… Один человек ушел, другой – придет…
- Где уж тут радоваться… Бабушки теперь нет, от Димы тоже никаких вестей нет… Я совсем одна, тетя Настя! – Маринка все-таки расплакалась, всхлипывая совсем как ребенок.
Настасья крепко обняла ее, покачивая и пытаясь найти хоть какие-то слова утешения. Ничего не придумав, она просто тихонько запела детскую колыбельную. Эта колыбельная и осталась тем единственным, что помнила из этого страшного для нее времени, Марина.
Елена проститься с Галиной Николаевной не пришла. Зато пришла через неделю, чтобы поговорить с Мариной.
- Подумай. Время тяжелое. От Димы вестей нет. Будут у тебя еще дети…
- Уходите… - Марина чертила пальцем по столу, не поднимая глаз на свекровь.
- Как знаешь…
Олежка родился в срок, крепким и здоровым. Это было тем более удивительно, что от и так тоненькой и хрупкой Маринки, осталась, хорошо, если половина.
Из роддома Марину забирал Алексей, который все это время постоянно был рядом, пытаясь всеми правдами и неправдами узнать хоть что-то о Дмитрии. Увы, новостей не было.
Елена обращалась во все возможные инстанции, но тоже ничего не добилась. Ответ был один: «Ждите!»
Она возвращалась домой, предприняв очередную тщетную попытку узнать хоть что-то, когда увидела, как из машины соседа по двору, выходит Марина, передав сверток, перевязанный голубой лентой, Алексею.
- Елена Владимировна… - Марина улыбнулась было свекрови, но увидев, как потемнели ее глаза, осеклась.
- Бесстыжая! – Елена плюнула под ноги Марине. – Муж сгинул, а она! Глаза бы мои тебя не видели!
Леша чуть дернул на себя Марину и следующий плевок тоже не достиг цели.
- Пойдем-ка, Маринка! Не надо оно тебе сейчас совершенно!
Он крепко взял ее под руку и повел к подъезду.
Марина шла как во сне. За что? Ведь это ее внук! Ладно ее не любит, но неужели на ребенка посмотреть не хочется…
- Значит не хочется…
- Что? – Леша повернул голову, с тревогой глянув на Марину.
- Да это я так, Леш, мысли вслух, - тряхнула коротко обрезанными кудряшками та.
Волосы она обрезала в тот самый день, когда ей на запрос ответили – «пропал без вести».
- Он - живой! – отрезала Маринка, когда секретарь попыталась ее упокоить, протягивая стакан воды и лепеча что-то о том, что сейчас так много погибших.
Оттолкнув руку со стаканом, Марина стряхнула с юбки капли и, гордо подняв подбородок, вышла из приемной.
Бред какой! Разве не почувствовала бы она? Разве не поняла бы? Не может такого быть! И вернется Дима! Возьмет на руки сына!
Голова закружилась, Марина прислонилась к прохладной стене и погладила свой, уже заметный тогда, живот.
- Дождемся мы нашего папку, да, малыш? Обязательно дождемся! И бабушке ничего не скажем, нечего ее волновать пока. А он тебе, знаешь, как обрадуется?! Он так хотел, чтобы у нас были дети…
И вот, Олежка уже есть, а отец его пока так и не объявился.
Марина нянчила сына, ждала новостей, которых все не было. Пару раз пыталась поговорить со свекровью, но та бросала трубку.
- Значит, не нужны мы ей, маленький… Ну, ничего. Жизнь длинная, может еще оттает и будет у тебя бабушка…
Почти год она жила как в полусне. Набрала дополнительных учеников, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Олежка замирал, слушая, как играет мать и почти не капризничал, когда неловко тарабанили по клавишам ее ученики, пытаясь хоть как-то освоить музыкальные премудрости. Иногда, какая-нибудь мама, ожидая свое чадо, слышала, как начинает гулить младенец и смеялась:
- Какой музыкальный у вас ребенок!
- Да! Кто знает, может и вырастет из него великий композитор! – улыбалась в ответ Марина.
Она ждала. Вся ее жизнь превратилась в сплошное ожидание. И однажды оно закончилось.
Дмитрий вернулся. Его, вместе с сослуживцем, больше года держали в плену. Дважды они пытались бежать и дважды их ловили, жестоко наказывая. Третий раз, к счастью, оказался удачным.
Он лежал в госпитале, когда Елена получила одновременно и извещение, и письмо от сына. Никому ничего не сказав, она собралась и уехала в Москву.
- Мама!
- Димочка! Родной мой, живой! – Елена целовала руки сына и плакала, не обращая внимания на людей вокруг.
- Живой, мама, живой! Все хорошо, не плачь! – Дима смотрел на дверь с каждой минутой понимая, что та долгожданная, кого он больше всего хотел там увидеть, не войдет, не охнет от счастья, как мать. – Мама, а где Марина?
- Димочка… - Елена внутренне содрогнулась от того, что собиралась сделать, но, не давая себе времени передумать, быстро заговорила.
– Не хотела я тебе говорить сразу. Радость портить не хотела Марина ведь не дождалась тебя. Сошлась с кем-то… Похоже, что с Алексеем. Сына родила Забудь ты ее, сыночек! Ты такое пережил, теперь у тебя совсем другая жизнь начнется.
- Другая… - Дмитрий отвернулся к окну. Подушка быстро стала мокрой, а слезы так и не останавливались.
«Странно, - думал он, - за все время ни слезинки, а тут реву как девица…»
Елена молча сидела рядом, уговаривая себя, что все она сделала правильно. Тот тихий, еле слышный голосок, который настойчиво твердил ей, что она неправа, Елена предпочла не слушать.
Спустя три недели Дмитрия выписали из госпиталя.
- Домой, сынок! Домой! – Елена радовалась, как никогда в жизни.
Единственное, что омрачало радость, так это то, что Диме придется увидеть Марину. Но, Елена успокаивала себя тем, что ее, всегда любивший правду, сын, даже не посмотрит теперь в сторону этой девчонки.
Жизнь странная вещь и иногда складывает мозаику совершенно не так, как, казалось бы, было логично и правильно. Так случилось и в этот раз. Первым, кого увидел Дмитрий, который уже твердо решил завербоваться на Север и уехать из родного города, стала вовсе не Марина, а Алексей. Вечером, выйдя прогуляться, недалеко от дома, Дмитрий встретил закадычного своего друга, который шел по улице, под руку с симпатичной девушкой, которая заразительно хохотала, пряча лицо у него на плече.
- Вот, значит, как… - Дмитрий остановился, глядя на замершего Лешу.
- Дима… Димка! Ты живой!!! – Лешка бросился обнимать друга, тормоша его и не понимая, почему тот замер как столб. – Когда ты? Как ты? А Маринка знает?!
- Маринка? И у тебя совести хватает про нее говорить?! – Дима, уже не сдерживая себя, размахнулся и коротким хуком уложил друга на землю.
- Сдурел?! Что на тебя нашло-то? – Алексей, сидя на земле, медленно потирал челюсть. Хорошо еще, что Дима столько времени не тренировался, а то бы возиться бы ему с переломом.
- Что нашло? Как сына назвал, от моей жены?
- Дима, ты говори, да не заговаривайся! – потемнел лицом Алексей. – Ты на что намекаешь?!
- Не намекаю, а прямо говорю! С такими друзьями, как ты и врагов не надо…
- Сына твоего Олег зовут, как ты и хотел, - внезапно успокоился Леша, понимая, что друг явно не в себе. – А это – Саша, моя жена. Знакомься. Мы уже больше года вместе.
Диме показалось, что он провалился в какую-то яму. Голос друга звучал глухо, как через толстую стену. Казалось, ухо не хочет воспринимать звуки, чтобы не разбился на осколки разум, переосмысливая все основы, на которых стоял до сих пор его мир.
«Она же мне никогда не врала… Мама, зачем?!»
Дима протянул руку, помогая подняться другу. Он заглянул в глаза Леше и крепко обнял его.
- Спасибо!
- Иди уже! Ждет. Все это время ждала. Никому не верила, твердила, что ты живой.
Дима хлопнул по плечу друга, кивнул Саше, и пошел в сторону дома.
Марина дернулась, когда звонок разбудил только что задремавшего сына.
- Чшшш! Спи, мой маленький, спи! – она прижала к себе Олежку покрепче, успокаивая его, и распахнула дверь.
- Живой! Родной мой! – Маринка плющом вилась вокруг мужа, а Дима не знал, кого целовать первым – жену или сына.
Руки дрожали, когда он первый раз взял на руки своего ребенка. Сын…
Счастье в тот день тихими крыльями укрыло дом Марины. Она выдернула из розетки шнур телефона и накрепко заперла дверь. Никому нет места сегодня в ее доме! Никто не должен потревожить то, чего она так ждала и, хоть и боялась себе признаться, уже почти не надеялась получить.
Они то говорили, взахлеб, перебивая друг друга, то вдруг замолкали, прижавшись друг к другу, и тишина не разделяла, а объединяла их в одно целое.
- Трудно было? – Дима целовал руки Маришки.
- Неважно. Все уже неважно, Димочка! Скажи мне кто-нибудь, что надо снова все это пережить, но я увижу тебя живым, – я согласилась бы не раздумывая.
- Как сама справлялась?
- А я ведь не сама. Леша помогал, Саша. Она очень хорошая. Работает медсестрой в нашей детской поликлинике. Ребята твои тоже помогали, соседи. Тетя Настя постоянно рядом. Олежка уже ее «бабой» зовет. Как сын ее, Толик, уехал, она совсем одна осталась. Очень мне помогла, когда бабушки не стало.
- Я должен был рядом быть все это время.
- Это не от тебя зависело, родной. Главное, что сейчас ты здесь.
Она прижалась к плечу мужа и выдохнула. В голове еще не укладывалось, что они вместе, а сердце уже скакало от радости, сбивая дыхание, отнимая силы и даря новые.
Уснули они под утро, так и не наговорившись, не надышавшись друг на друга, а проснулись от того, что входная дверь буквально сотрясалась от ударов. Марина испуганно вскочила, еще ничего не понимая и схватила на руки захныкавшего Олежку.
- Ты что? Маришка! Успокойся! – Дима обнял жену. – Я же здесь. Пойду гляну, кто там такой нетерпеливый.
Глянув на часы, который висели в коридоре, он удивленно поднял брови. Полпятого. Пожар что ли... Он открыл дверь и увидел мать.
Елена стояла на площадке встрепанная, покрасневшая от злости. Она всю ночь думала, что скажет «этой», когда Марина откроет ей. Обегав с вечера весь район и подняв на ноги друзей сына, она узнала от Алексея, что Дмитрий теперь в курсе всего, что произошло, пока его не было. Задохнувшись от ярости, глядя на усмешку, с которой смотрели на нее Леша с женой, она молча ушла из их дома и остаток ночи бродила по улицам, пытаясь хоть как-то привести в порядок мысли.
А сейчас, увидев сына, она перевела дыхание, справилась, наконец, с эмоциями, и только открыла рот, чтобы что-то сказать, как Дима, молча смотревший на нее, очень тихо, и, как-то аккуратно, словно стеклянную, закрыл перед ней дверь. Она подняла было руку, чтобы снова постучать, но в последний момент передумала. Пусть успокоится. Он в порядке, а это главное. Да и ей тоже не мешает успокоиться.
Почти час просидела Елена на ступеньках в подъезде Марины, пока не начали спускаться вниз по лестнице первые жильцы, собравшиеся на работу. Тогда она встала, отряхнула юбку и вышла во двор.
Яркое солнышко только начало вступать в свои права на этот день. Она прищурилась и обвела взглядом с детства знакомый двор. Здесь выросла она, вырос и ее сын. Вон качели, на который он так любил качаться, и мимо который ни разу они не прошли после садика. Вон самодельные турники, с который Дима когда-то неудачно упал на спину и перепугал ее до потери сознания, когда не смог вздохнуть. Все обошлось, но то чувство страха, которое напрочь забрало у нее дыхание, так же как у сына, Елена помнила до сих пор. Вот оно что… Вот почему она вспомнила про это! Сейчас то же самое чувство вернулось к ней. Лена поймала себя на том, что дышит резкими вдохами, как будто через силу. Страх просто парализовал ее. Что, если Дима никогда не простит ей того, что она натворила?
За спиной хлопнула дверь подъезда и Лена резко обернулась. Настасья шла по дорожке, глядя прямо перед собой.
- Настя! Привет! Как хорошо, что ты так вовремя, а я…
Елена осеклась, потому, что Настя не сводя глаз с дорожки и глядя себе под ноги, молча прошла мимо нее. Мимо! Словно и не было ее, Елены, там.
- Настя… - голос Лены прозвучал так странно, почти жалобно, что Настя не выдержала и повернулась.
Не вычеркнешь из жизни полвека, которые знаешь человека, просто так, без объяснений. Пусть и не хочется даже полминуты терять, полслова, на кого-то, ставшего совершенно чужим и непонятным. Хочется закрыть глаза и уши и бежать прочь от того, с чем столкнулся в том, кого, казалось, хоть немного да знаешь. Откуда берется эта чернота в людях? Кто вкладывает ее маленькой каплей обиды или несправедливости, в светлые, детские еще души, чтобы она росла и множилась?
- Что, Лена? Что ты мне сказать хочешь? Или можешь? Сама ведь все понимаешь, хотя может и не хочешь признавать пока. Откуда столько злобы? Откуда, Лен? Ведь он сын тебе. Ладно, Маринка тебе не ко двору пришлась, хотя живут люди и с менее приятными невестками, прикрутив себя, свою гордость, ради сыновей. Но, это же какой злыдней надо быть, чтобы не сказать девке, что муж ее живой?! Ведь месяц почти не знала ничего ни она, ни кто другой, пока вы не приехали. До сих пор не пойму, почему не сообщили ей. Хотя, как у нас почта работает, так…
- Не почта виновата. Он к ней прописаться не успел. По месту жительства сообщили… - Елена боялась поднять глаза на подругу.
- Вон оно что! Тогда вообще не понимаю тебя. Где ты себя потеряла? И вот чего я совсем не разберу, так это того, что Олежку ты не то, что не любишь, а даже видеть не захотела. Ведь он кровь твоя! Если не вернулся бы Дима, что было бы? А тут жизнь новая, часть сына твоего. Уж топать начал. А ты… Подавилась ненавистью и злостью своей… Не верим мы, выбили из нас это. Но, я тебе скажу, что есть кто-то там наверху над нами. И этот кто-то сильно пожалел твоего сына. Да и тебя, неумную и недалекую, любит, раз вернул его домой. А ты сама, своими руками все это в грязь затолкла. Эх, Леночка, жалко мне тебя… Ведь был у тебя шанс все наладить, а ты его упустила. И вот еще что, подруга дорогая. Нет меня для тебя больше! Не хочу о твою черноту мараться. С этого дня мы с тобой незнакомые люди!
Настя сердито повернулась, тряхнула седой головой и пошла дальше, чувствуя на себе взгляд бывшей подруги.
«И ведь ни слезинки! Не баба, а статуя! А ведь жизнь давала, должна бы и понимать… Господи, не допусти мне стать такой! Ведь скоро совсем подрастут ребята, приведут мне своих девочек. Дай мне смирения и терпения принять каждую. Любви дай к ним, незнакомым пока, ведь они тоже чьи-то дети! И Маринку с Димой охрани, как до этого берег. Пусть все у них сладится!»
Елена проводила взглядом Настю, пытаясь вдохнуть и чувствуя, как острая боль разливается в груди. Что ж это такое? Почему даже Настя ее понимать отказывается? Ведь не хотела она ничего плохого. Как они не поймут? Сын для нее – все!
Она еле дошла до дома, прилегла на диван в гостиной и до вечера провалилась в какой-то морок. Кружили перед глазами воспоминания, разрывалось сердце от осознания непоправимого. Ведь не простит ее сын. Не забудет. Только сейчас Елена поставила себя на его место на минуту и ужаснулась. Не прощают такое. Значит, и жизни ей теперь нет.
С того дня она жила как в тумане. На автомате что-то делала, машинально отмеривая минуты, часы, дни… Ловила себя на том, что готовить перестала, но иногда так же автоматически вставала к плите, чтобы приготовить что-то для сына. Готовое выкладывала на тарелку, ставила на стол, любовно укладывая приборы, и садилась напротив. А потом, очнувшись, выбрасывала все в мусорное ведро и горько плакала, понимая, что уже никогда не придет ее мальчик, не обнимет, поблагодарив за особо удавшийся нехитрый ужин.
Изредка видела она во дворе гуляющего с сыном Диму. Караулила, вычисляла, когда выйдут, а потом пряталась за занавеской и в голос выла, захлопнув форточку, чтобы не дай Бог, не услышал кто.
Отношение к Марине у нее не поменялось, она все так же винила ее, придумывая все новые и новые причины, почему это необходимо. Как не странно, но это держало ее на плаву, став своеобразным буем, который не давал ей уйти совсем под воду, в том море отчаяния, где ее болтало и откуда выбраться ей, видимо, было уже не дано.
А Дима с Мариной наверстывали упущенное, стараясь как можно больше времени проводить вместе. Настя, глядя на Маринку посмеивалась:
- Вот, что значит - мужик в доме! Расцвела, похорошела! Не девочка, а мечта! Маринка, как дела-то у вас?
- А все хорошо, тетя Настя, все хорошо! – Марина светилась от счастья.
Правда, длилась эта эйфория недолго…
Прошло два года. Жизнь вокруг стремительно менялась, выбивая из-под ног опору, пугая неизвестностью. Подрос и пошел в садик Олежка, устроилась на работу в музыкальную школу Марина, попав, наконец, в ту среду, к которой лежала душа. И только Дима начал сильно беспокоить жену, которая с тревогой поглядывала на него, гадая, стоит ли вмешаться более решительно в то, что происходит, не слушая его возражений.
Он по-прежнему не общался с матерью, напрочь вычеркнув ее из своей жизни, и жизни своей семьи. На робкий вопрос Марины, отрезал:
- Нет ее больше. Знать ее не хочу. И ни к тебе, ни к Олегу близко не подпущу. Мало ли что ей в голову взбредет? Все, родная, закрыли тему. Вы моя семья. Ты и Олег.
- Дима, нельзя так. Все-таки мать она тебе. Настя говорит, болеет сильно. Она с ней рассорилась, ты ее знать не хочешь… Это страшно, Димочка, быть одной. Я знаю.
Дима молча обнял жену и помотал головой. Нет, невозможно. Как простить то, что бросила их, пока его не было? Как простить, что скрыла от Марины то, что он жив? А, главное, как простить, что сына его, внука своего, не приняла? Не взяла ни разу на руки, не обняла… Это совсем не его мама.
Марина больше не заводила этого разговора, понимая, как тяжело мужу. Но, с тревогой следила за ним, будя по ночам.
Дмитрию стали сниться кошмары. Все то страшное, что случилось с ним с тех пор, как перебросили их на новое место службы, не давало ему покоя все эти годы. И если по возвращении домой, радость от осознания того, что жив, жена рядом, сын родился, как-то приглушила воспоминания, заменив их новыми, то со временем все вернулось и снова видел он тот окоп, после которого не осталось никого, кроме него и Мишки. Снова видел он во сне ту яму, где сидели они, пытаясь хоть как-то поддерживать друг друга. Снова видел горную тропинку и людей, который вальяжно шагали за ними, ковыляющими на сбитых в кровь ногах, понимая, что никуда они не денутся. А эта проклятая тропинка, как будто все больше замедляла их шаги, помогая преследователям. Снова видел своих парней, которые отбили их у погони в последнем побеге, а потом несли на себе до самого лагеря, молча стиснув зубы, чтобы скрыть эмоции, ведь им с Мишкой и так досталось. Все это вернулось и почти каждую ночь Дима криком кричал, пугая сына, не в силах вырваться из этой бездны отчаяния, куда снова и снова погружали его воспоминания. Марина будила его, покачивая как маленького и сама плакала с ним.
Они сходили к одному специалисту, потом к другому, потом к третьему и так дальше, пока не осталось уже в городе тех врачей, кто не пытался бы помочь Дмитрию, назначая все новые и новые препараты. Помогали связи Марины, у которой в учениках ходило полгорода. Везли лекарства, которых было не найти, давали советы, к кому обратиться. И только, когда первый раз в ночной тишине прозвучал отчаянный крик: «Мама!», она поняла, что надо сделать.
Елена открыла дверь и замерла.
- Ты?!
- Я. Мне поговорить с вами надо. – Марина решительно отстранила рукой свекровь и вошла в квартиру. – Ни к чему соседям наши семейные подробности. Речь не обо мне, о Диме.
Лена прикрыла дверь, прислонилась к ней спиной и выжидающе посмотрела на невестку, отмечая, что та снова похудела, осунулась. Видимо, семейная жизнь уже не так ее радовала.
- Что тебе нужно?
- Мне? Ничего. Вам нужно. Диме нужно. Я здесь ради него и только.
- Что с ним? – Марина услышала в голосе свекрови прозвучавший страх и мысленно выдохнула. Если боится, значит есть шанс. Значит, что-то за душой еще теплится.
- Он почти перестал спать. А когда спит – кричит, потому, что ему снятся кошмары.
- Это все ты виновата! Был бы дома – уже успокоился, дома и стены лечат.
- Замолчите. Или я сейчас выйду отсюда и больше никогда у вас не будет шанса помириться с сыном. Хватит. Я уже не та девочка, которой вы плевали под ноги. Многое изменилось и многое произошло с тех пор. Ни мне, ни моему сыну ваша любовь не нужна и неинтересна. Но, своего-то сына вы еще любите? Не поверю, что его вы возненавидели так же, как и меня. Я хочу попросить… Нет, не так. Потребовать от вас, чтобы вы сделали все возможное, чтобы помириться с сыном. Сами понимаете, что натворили. Он пока держится, но врач, у которого мы были последний раз, сказал, что это ненадолго. Слишком много он вынес и сейчас ему покоя нет. Поэтому и возвращается все снова и снова, поэтому проживает он снова и войну, и плен, и все прочее. Чем это обернется… Ничем хорошим! Поэтому, давайте, вспоминайте, что вы – его мать! Дайте своему сыну спокойствие с вашей стороны. Я знаю, как вы умеете играть на публику. Так примените сейчас свои способности так, как никогда до этого! Я открою вам свой дом, даже чаю налью и на праздниках буду на почетное место сажать. Всем соседям расскажу, какая вы прекрасная бабушка. Подарки ребенку буду приносить сама, вам останется только отдать их Олегу и улыбаться! Просто улыбаться так, чтобы Дима поверил. Засуньте свою ненависть ко мне подальше и спасайте своего сына, потому, что без вас он не справится. – Марина перевела дыхание и тихо добавила. – Когда ему там страшно, он вас зовет…
- А ты не так проста, как кажешься… - Елена с удивлением разглядывала невестку. – Никогда не думала, что ты можешь вот так… Зачем?
- Я люблю его. Неужели непонятно? Не так как вы, конечно, но люблю. Так вы сделаете то, о чем прошу?
Елена не задумалась даже на секунду:
- Да.
- Тогда слушайте, что вам надо сделать. Коротко рассказав о своем незамысловатом плане, Марина дождалась кивка от Елены и, отодвинув ее с порога, вышла из квартиры.
Ее трясло так, что она не сразу попала ногой на ступеньку лестницы и чуть не упала, схватившись в последний момент за перила. Перед глазами плясали противные черные мушки, а в голове крутилась только одна мысль:
«Я все делаю как надо. Главное – Дима».
Никогда за всю свою жизнь Марина не видела в глазах людей столько злости и ненависти, сколько увидела сейчас у Елены. Как можно жить с такой тьмой в душе? Растить, лелеять, пестовать… Она не понимала.
Долго еще она сидела на лавочке, возле подъезда, пытаясь успокоиться, пока, наконец, не поднялась и не пошла медленно к своему подъезду. По дорожке, ей навстречу бежал Олежка, которого забрал из садика Дима.
- Мама! – малыш размахивал какой-то цветной бумажкой. – Смотри, что я тебе нарисовал!
И отпустило сердце, оттаяло, забилось снова, когда она, подхватив на руки, прижала к себе сынишку.
А через две недели в квартире Марины и Димы с утра стояла суматоха. Готовили небогатый стол, готовясь встречать гостей, которые придут поздравить с днем рождения Дмитрия.
- А вот эти тарелки на стол просто стопочкой поставь, я сама потом… - Марина протянула стопку тарелок Саше и дернулась, когда в очередной раз прозвенел звонок. – Я сейчас!
Она выскочила из кухни как раз вовремя, чтобы перехватить в коридоре мужа, который распахнул дверь и увидел на пороге мать.
- С Днем рождения, сынок…
Марина вклинилась между мужем и свекровью, не дав ему закрыть дверь. Молчание затягивалось. Два человека, когда-то самых родных и близких, сейчас смотрели друг на друга, не решаясь сказать больше ни слова. Марина уже готова была прервать эту выматывающую тишину, которая, не длясь и пары минут как-то затянулась на целую вечность, но тут в коридор выскочил Олег и с размаху врезавшись в папины ноги, обнял его, и поднял свои карие глаза-вишни, точно такие же как у отца, на незнакомую женщину, которая стояла у порога.
- А ты кто?
Елена задохнулась, когда увидела, как Олег повернул голову, как поднял руку и почесал вихор, точно такой, как у Димы в детстве. Марина, внимательно наблюдая за ней, увидела в глазах Елены то, чего так ждала и улыбнулась. Не совсем потерянная еще
- А это, малыш, новая гостья. Поможешь ей? Дай тапочки и проводи в комнату, как я тебя учила, хорошо?
Олежка надулся от гордости за такое важное поручение и кивнул.
Марина положила руку на плечо мужа и глянула ему в глаза.
- Как решишь, так и будет. Я рядом.
Дима внимательно посмотрел на жену, глянул на мать, которая столбом застыла на пороге, не сводя глаз с внука и шагнул в сторону, пропуская Елену в их дом.
А Марина постояла еще немного в коридоре, после того, как они ушли в комнату, выравнивая дыхание и собирая мысли в одно целое. В коридор выглянула Саша и, приобняв подругу за плечи, спросила:
- Это что за явление?
- Терапия, - коротко ответила Марина.
- Ясно. А тебе потом самой терапия не понадобится?
Марина молча повернулась к Саше и улыбнулась. Саша удивленно и чуть испуганно посмотрела на подругу, а потом обняла ее покрепче.
- Поняла. Вопрос снят с повестки. А как думаешь дальше?
- Время покажет, Сашенька… время покажет…
Людмила Леонидовна Лаврова, 2022
ЧУТЬ НЕ УБИЛИ
Наверное, каждый из нас хоть раз в своей жизни да произнес эти слова, чудом выскочив из ситуации, угрожавшей жизни. Сам я недавно отметил круглый юбилей, оглянулся на прожитое, вспомнил кое-что, и с запоздалым ужасом подумал: а ведь я запросто мог не дожить до этого своего юбилея. Как, кстати, уже половина моих одноклассников, рано ушедших из жизни большей частью не по своей воле.
Сейчас я понимаю, что за прошедшие годы смертушка не раз и не два обдала меня своим ледяным дыханием, но в последний момент нашлось, видимо, кому заступиться, почему я и могу сегодня писать эти строки.
Самый первый такой случай настиг меня в таком возрасте, что сам-то я об этом решительно ничего не помню. Но о том происшествии частенько вспоминала моя мама, и каждый раз костерила отца и благодарила Бога, что оставил меня, ее первенца, в живых. А произошло вот что. Мне было всего три или четыре месяца, я еще даже и не сидел (ну, ну – как вам не стыдно, друзья: на пятой точке!).
Отец очень любил меня тетешкать – то есть как бы подбрасывать на руках. И вот в один из таких приступов отцовской нежности ему пришло в голову поднести меня к натянутой через всю кухню бельевой веревке, а я как будто только ждал этого и уцепился за нее обеими руками. Отец потянул меня от нее – я не выпускал веревки. Тогда батя приспустил руки, на которых я у него сидел, вниз – я не отцеплялся.
- Вот зараза, какой цепкий! – пробормотал мой папашка. – А так?
И на мгновение убрал от меня руки. Я висел!
- Мать, смотри: висит! – восхищенно заорал отец, повернув голову к накрывающей стол матери. На это у него ушла секунда. Может, две. Но их хватило, чтобы я почувствовал себя уставшим («что я вам, акробат, что ли?»), и разжал пальцы. Батя обернулся на глухой стук. И нашу хату огласил тройной рев: мой, отца и матери.
Потом я затих и посинел. Еще бы: практически грудной младенец грохнулся на пол почти с двухметровой высоты. Меня, видимо, спас половичок. Он был хоть и не толстый, но не дал расколоться моей черепушке. И удивительно – я оклемался!
Потом жизнь моя протекала вроде бы без особых происшествий. Но затем два раза подряд я вновь оказывался на грани жизни и смерти. Первый раз - это когда тринадцатилетним пацаном решил переплыть Иртыш. Он у моей деревни не особенно широкий, может быть, метров триста-четыреста. Но течение у Иртыша достаточно сильное, и с учетом того, что тебя во время заплыва сносит далеко, приходится в общей сложности преодолевать не меньше километра. Для взрослого это, может быть, и пустяк (хотя не для каждого – нужно все-таки иметь хорошие навыки в плавании, чтобы преодолеть столь серьезную реку), а для пацана такой заплыв – большое испытание.
Я сначала долго тренировался на другом водоеме – нешироком пойменном озере Долгое, переплыв его несколько раз подряд без роздыху. И потому в один прекрасный июльский день на ту сторону уже Иртыша я переплыл без особых проблем, «на махах». Когда уставал, плыл боком, на спине, «солдатиком». Но долго отдыхать было нельзя – течение могло снести меня черт знает куда. Я и так уже не видел пацанов, с кем пришел на рыбалку в тот день и кто стал свидетелем моего героического заплыва – меня снесло за поворот.
Спустя минут сорок я нащупал ногами илистое дно и на цыпочках, пока еще по горло воде, пошел к пустынному берегу, заросшему в десятке метров от песчаной полосы тальником и шиповником.
Когда выбрался на сушу, у меня от слабости дрожали ноги, от холода прыгали губы, хотя день был жарким. Я упал на горячий песок и неподвижно лежал минут двадцать, отогреваясь и набираясь новых сил для возвращения назад. Меня кусали комары, жалили оводы, но сил отбиваться от них почти не было. И я с отчаянием и страхом думал: а как же я вернусь обратно, когда не могу пошевелить ни рукой, ни ногой? Они у меня стали как ватные.
Переплыть с кем-нибудь реку обратно на попутной лодке и думать было нечего – на этой стороне Иртыша поселений поблизости не было. Во-вторых, это бы означало, что я таки сдрейфил и не одолел Иртыша, который к названному мной возрасту считал своим долгом переплыть всякий уважающий себя «чебак» - так называли коренных обитателей моей деревни, потомственных прииртышских казаков. Я не был потомственным казаком, но и меня «до кучи называли» чебаком. А что за чебак, боящийся реки?
И я лежал и лежал под тихий шелест лениво набегающих на берег волн, под негромкий шорох шевелящихся на ветерке тальниковых зарослей, щебетанье скачущих по их ветвям каких-то пичужек. И набирался новых сил.
В конце концов, я почувствовал себя вполне сносно, помню еще, что жутко захотел при этом есть, вскочил на ноги и сначала пошел, а потом и побежал по берегу вверх по реке, шлепая босыми подошвами по влажному песку.
Обогнув поворот реки и завидев на той стороне, под высоким крутояром одинокие фигурки пацанов, замахавших мне кто руками, кто удилищем, я глубоко вдохнул и пошел в желто-зеленую и теплую у берега иртышскую воду.
Когда вода стала мне по грудь, я поплыл.
Течение снова стало меня сносить за поворот. Я был уже на середине реки, когда силы вновь стали покидать меня. И я лег на спину и стал отдыхать, уставившись в знойное бледно-голубое небо с редкими облачками на нем. Болели обожженные на солнце плечи, яркое солнце слепило глаза. Хотелось спать.
И тут в погруженных в воду ушах послышался какой-то негромкий зудящий звук. Он быстро приближался и превращался в знакомый гул. «Ракета»! Как же я позабыл про нее. Как раз в это обеденное время, в два пополудни - часы можно было сверять, - этот скоростной пассажирский теплоход на подводных крыльях шел мимо нас на из Омска на Павлодар. Скорость у нее – дай боже, спокойно выжимает 60. Не успеешь оглянуться, а она с ревом пролетает мимо, и если не успел убрать удочки, червей и улов, то огромными волнами все смывает в реку. Лови их там потом!
А еще мы любили, заслышав гул «Ракеты», заранее заплыть подальше от берега, чтобы покачаться на высоких ее волнах. Но сейчас был не тот случай, чтобы радоваться появлению «Ракеты»: она неслась прямо на меня. Солнце светило капитану в глаза, и он вряд ли видел мою одинокую башку, пляшущую среди мелких барашков бликующих волн.
Я бестолково заметался на воде, стал махать руками и, захлебываясь, что-то орать изо всех сил. Бесполезно! Белоснежная «Ракета», горделиво задрав острый нос и опираясь на широко расставленные стойки подводных крыльев, по-прежнему летела на меня, угрожающе увеличиваясь в размерах. Я из всех сил поплыл к своему берегу. Но чертова «Ракета» тоже заворачивала туда же. Я, задыхаясь, развернулся и поплыл в обратную сторону. А «Ракета» - вот она, рукой подать. Сейчас наскочит на меня, всего изломает, перемолотит…
Мне оставалось только одно. Я глубоко вдохнул, перевернулся головой вниз и, ударив ногами по воде, нырнул с ускорением. Под водой я мог тогда продержаться полторы минуты – засекал. В речной толще стоял такой страшный грохот от проносящегося надо мной судна, что я испугался за барабанные перепонки – думал, они лопнут.
Вынырнул, практически теряя сознание. И увидел корму «Ракеты» метрах в пяти-семи от себя, оставляющую в воде глубокую продавленную траншею, увидел несколько сидящих на корме стремительно удаляющегося теплохода пассажиров и открытый рот какой-то девчонки с развевающимися на ветру волосами, с изумлением смотрящую на меня и теребящую за руку мужчину – видимо, отца.
А главное – я вновь увидел и почувствовал нещадно наяривающее июльское солнце и противоположный родной высокий издырявленный норками стрижей берег, то открывающийся, то вновь скрывающийся за высокими волнами, оставленными после себя «Ракетой». Я жив! Я перехитрил эту стальную махину, чуть было не раздавившую меня.
А вот что могло случиться : буквально в метре от меня вдруг всплыл отчаянно загребающий грудными плавниками разрубленный пополам винтом «Ракеты» огромный, килограмма на три, язь с опущенной вниз головой и обнаженным кровоточащим местом переруба с торчащей из него белой тряпочкой спущенного пузыря. От язя осталась половина, и он, не понимая, что же с ним такое, пытался уйти вглубь, но у него ничего не получалось. И уже не получится: сейчас. как только я отплыву подальше, его с воды подберут или патрулирующий свой участок мартын, или плавающий высоко в небе зоркий коршун.
Прощай, язь! Очень жаль, что тебе не повезло. А я поплыл домой! И минут через двадцать я был уже на берегу и рассказывал недоверчиво таращившимся на меня пацанам, как только что чуть не сшиб «Ракету»…
Или вот тоже занятный случай. Нас, нескольких подростков, достигших 14-летия, возили в райцентр принимать в комсомол. Кто вступал, тот знает: в свое время это был знаковый момент в жизни кажинного советского гражданина. Ну как же – тебя принимают в резерв партии. Там, глядишь, и в саму КПСС со временем вступишь, и перед тобой открыты все дороги в светлое будущее!
В райкоме все прошло нормально, хотя и тряслись под дверью, ожидая вызова на собеседование: а вдруг что-нибудь спросят не то, что ты заучил, и все, прощай, комсомол!.. Но нет, спросили какую-то фигню из устава, и я эту фигню, хоть и с запинками, но рассказал. Рассказали и остальные вступающие, и мы, радостно гомоня, погрузились в дожидающуюся нас машину.
А ехать надо было 25 километров в открытом кузове грузового ГАЗ-51, правда, оборудованном деревянными лавками. Но лавок на всех комсомольцев не хватило: пока мы канителились в райкоме, все козырные места позанимали возвращающиеся домой из разных присутственных мест наши взрослые односельчане. Так что я и еще пара пацанов ехали, сидя в конце кузова на запасном колесе.
Проехать по шоссе с ветерком 25 километров майским теплым деньком – сущий пустяк. Но наш совхозный водила Колька Т. почему-то поехал не по шоссе, а глубоко в объезд, по ухабистой грунтовке. А летел с такой же скоростью, как по шоссе, под женский визг и гогот мужиков.
Меня поначалу тоже забавляли эти скачки на упругом колесе. Но когда я пару раз чуть не вылетел за борт, я озаботился тем, как бы перебраться поближе к кабине, где трясет все же поменьше. Но не успел. На каком-то очередном ухабе машину так подбросило, что запаска взлетела высоко вверх вместе со своими седоками.
Я увидел вдалеке березовый колок, прячущийся за ним казахский аул Енбекжол и выпученные глаза грузного тракториста дяди Саши, уцепившегося за борт машины побелевшими пальцами с той стороны – вылетел из кузова, чудом успел ухватиться за борт и сейчас пытался вскарабкаться обратно или хотя бы удержаться до остановки машины.
А потом я упал на дно кузова и следом на меня обрушился страшный удар, от которого я провалился куда-то в темноту. Очнулся я уже дома, на кровати. Около меня хлопотала наша участковая фельдшерица и плакала рядом мама. Оказывается, меня в чувство в кузове привести не удалось, возвращаться в райцентр было уже далеко, и вот так, в бессознательном состоянии привезли домой и срочно вызвали фельдшерицу.
У меня страшно болела голова и горело лицо. Мне жутко повезло: подлетевшее кверху запасное колесо обрушилось мне не прямиком на голову, а ударило вскользь, по скуле. Сантиметров пять левее – и меня бы точно убило. А так – одним комсомольцем все же стало больше. И одним водителем меньше. У Кольки Т. навсегда отняли права.
Оказывается, он в тот день крепко употребил в райцентре, и потому и повез нас обратно проселочной дорогой, а не по шоссе. Это был не первый его прокол, почему он и лишился профессии. И вот что странно: он потом еще долго дулся на меня, будто я нарочно лег под брошенную им в кузов машины запаску.
Ну и напоследок еще одна история, в которой чуть не загнулись сразу два человека: я и шофер редакционной машины. Причем самым страшным образом. Я в то время уже работал в нашей районной газете, куда был принят после возвращения из армии (писал туда кое-что, им понравилось, вот и пригласили).
Как-то на редакционном «Москвиче» я отправился по заданию редактора за материалом в ближайший совхоз. В машине нас было двое – я и водитель Ермек (фамилию не помню). И вот на выезде из райцентра нам наперерез, под прямым углом, по грунтовке устремляется трактор «Беларусь» с навешенным стогометателем.
Мы едем по главной, ежу ясно, что этот механизатор с огромными блестящими «вилами» стогометателя должен нас пропустить. И Ермек едет себя, что-то мне рассказывая и не обращая внимания на трактор. А тот, то ли пьяный, то ли рассчитывая, что успеет нас пропустить, не спеша съезжает вначале в кювет, потом поднимается на насыпь шоссе, чтобы пересечь его. И в это же время на его пути оказывается наш «Москвич».
Я курил в открытое окно, и смотрел перед собой, рассеянно слушая треп Ермека. И в это время у меня что-то сверкнуло перед глазами, и в салон машины влетел крайний зубец стогометателя. Он скользнул по моей груди, прошел под подбородком Ермека и воткнулся в верхний угол кабины над дверью, с треском порвав жесть.
По тормозам одновременно ударили и Ермек, и тракторист. Вот так мы и замерли на месте: трактор и практически повисший на зубце его мирного вроде, но в некоторых ситуациях очень страшного агрегата, наш бедный «Моквичок». И мы в нем, не скажу в каких штанах.
Потом тракторист, кстати, тоже казах, бывший смуглым, а ставший пепельно серым, вылез из кабины МТЗ и стал орать: «Куда вы прете?». Мы тоже хотели вылезти и надавать по соплям этому наглецу, но нам мешал зубец стогометателя, проткнувшего нашу машину и самым чудесным образом пощадившего нас. И мы, в свою очередь, орали из машины на тракториста: «Сдай назад, козел!». И еще не осознавали, что только что были на волосок от гибели.
Что было дальше, спросите вы? Оказалось, что Ермек и этот чудик с вилами – дальние родственники. В общем, потом разошлись краями. Машину починили в два дня в «Казсельхозтехнике», где у этого лихого тракториста были родственники, и она стала даже лучше прежней. И эти два дня мы бешбармачили у родича Ермека, чуть не убившего нас. Так нам был возмещен и материальный, и моральный ущерб…
Так что жизнь человеческая – она всегда висит на волоске. Одному Богу, наверное. известно, когда и как она оборвется. И лучше жить, не думая об этом. Хотя при этом не мешает все же самому не лезть на рожон. Или я не прав?
Марат ВАЛЕЕВ.
Соседка уезжала на две недели в отпуск и принесла нам нечто со свисающим до пола брюхом и двумя фонарями глаз.
На лбу отчетливо просматривались морщины, вобравшие в себя всю скорбь еврейского народа.
"Сука и предатель" - читалось на морде кота, когда он смотрел на хозяйку, объясняющую нам, чем лучше кормить сфинкса.
К нашему изумлению Мусик ел такие вещи, которые мы даже не пробовали.
Телятину, отварную индейку и кролика у нас в семье никто никогда не готовил. Кот упал на бок посередине кухни и надменно наблюдал, как моя бабушка, которая в войну питалась картофельными очистками, удивлялась разнообразному меню ссаного кота.
- Галя, а чем он заслужил такие обеды? Он что, воевал? Ладно ещё вот эти собаки-спасатели... ну, которые вытаскивают людей из-под развалин... А твой Мусик кого-то спас?
Мы все дружно посмотрели на кота, стараясь понять, в чем его заслуга.
Мусик медленно моргнул и закрыл глаза.
Проигнорив вопрос, соседка достала из кармана маленькую баночку, в которой лежала пара чайных ложек красной икры и сказала, что можно давать коту по десять икринок в день для витаминизации.
Стоя в проходе между коридором и кухней, я услышала, как бабушка, провожая Галину, тихо себе под нос сказала "хуянизации".
Соседка остановилась в дверях и выдохнула последний наказ:
- И пусть всегда кто-то из вас будет рядом. Он плохо переносит одиночество.
- Что он не переносит?! - переспросила бабушка.
- Одиночество, - повторила Галя и, потупив взгляд, добавила, - с ним играть надо, чесать, гладить. Только голову не трожьте - этого он не любит. Лучше по спинке.
Первое, что сделала бабушка, когда закрылась дверь - это положила руку
лысому на голову, между ушей. Этот жест означал, что витаминизация отменяется.
- Ну, что, холуй, куриные желудки будешь?
Кот зашипел, но бабуля надавила чуть сильнее и сказала, что сейчас будем играть, чтобы животное не подумало умирать от одиночества.
Бабка достала зеркальце и пустила по комнате солнечного зайчика. Такую игру Мусик не знал и скорее всего запомнил на всю жизнь. За час беготни кот поймал ровно нихрена.
Зайчик скользил по стенам, к самому потолку, затем возвращался, кидался коту в лапы, проходился по морде и снова взмывал вверх. В какой-то момент даже мне захотелось, чтобы солнце зашло до того, как кота шандарахнет инфаркт.
На закате Мусик сожрал куриные желудки, невнятно мявкнул и уснул.
Бабушка сделала мне бутерброд с икрой:
- Давай, витаминизируйся, Лен! Завтра кролика будем пробовать.
инет
БЕРЛОГА СОЛНЦА
Которую ночь подряд шёл снег. Он покрыл землю толстым слоем скрыв запахи лесных зверей. Даже если вплотную приблизить нос к насту, не прочитаешь книгу лесных следов. Сапог не любил зиму, и приходилось ждать, ждать долго, ведь в Заполярье лето так ненавязчиво. Пёс лежал поперёк грубо струганных досок пола рядом с печью, положив голову на лапы, и смотрел на огонь. Языки пламени отражались в глазах Сапога красными флажками. Зверь боялся приближаться к огню. Когда-то ему, рыжему щенку, искра прожгла шерсть, оставив шрам на правом боку. Сапог вспомнил острую боль от ожога, повернул голову и лизнул шрам.
Человек с ночи пил пахнущий картошкой первач. Из извилистой трубки в большую стеклянную банку падали капли. Когда мутная жидкость покрывала дно, Человек сливал её в алюминиевую кружку и выпивал залпом. Глаза Человека наливались мутной ненавистью, пальцы острой болью сжимали кожу между собачьих лопаток. «Терпи, я же терплю», — говорил он, продолжая до хруста вжимать собаку в грязный пол. Ненависть и боль пахнут едко. А память, память пахнет талым снегом, сонными пчёлами, солнечными зайчиками рыжих щенят на белом снегу.
Сапог протиснулся в узкую дверную щель и выбежал на заснеженное крыльцо. Был полдень, время, когда полярная тьма ненадолго отступает. Тогда в полумраке замешкавшейся ночи проявляются силуэты деревьев, очертания домов, но солнце так и не выходит. «Солнце прячется в огромной берлоге, и только весной просыпается», — думал пёс.
Сапог зажмурился, он представил Солнце — огромного, слепящего лучами медведя. Медведи пахнут за версту прелой шерстью, и даже Кнут, самая ничтожная нюхом собака в деревне, знает, где прошёл медведь. А спящее Солнце, чем пахнет оно? Сосновой смолой, талой водой? Сапог знал, что берлога Солнца в лесу, за речкой, но не решался пересекать вьющуюся по полю заледеневшую границу. Он помнил, как тогда, в прошлом году не стало всех его друзей - Угря, Винта, Бычка, Быстрого…
Прошлый год был особенно лютым. Холод вымораживал жизни из зайцев, кабанов, лосей, превращая их в ледяные статуи. Обессиленные голодом волки сбивались в шеренги, чтобы навсегда не исчезнуть в белом сне. Сапог помнил заунывный волчий вой на опушке за ручьём и запах, манящий запах течной волчицы. Запах, который лишает страха, бросает вперёд. И он бежал, не чувствуя под собой стёртых лап. Чуть впереди бежал Винт. Сапог помнил, как Винт ворвался в лес, как завыл воем разрываемой в клочья собаки. Сапог успел упереться передними лапами в наст и затормозить, срывая о ледяную корку подушечки лап. На опушке два волка жадно доедали то, что ещё несколько мгновений назад было его другом. Визг, хриплое рычание умирающих на снегу собак…. С тех пор Сапог ни разу не пересекал замерзший ручей, но желание переступить через страх гнало его к ледяной границе снова и снова.
Он соскочил с крыльца и уже через десять минут стоял у ледовой тропинки, трещиной, прорезавшей белую равнину. Ветер отполировал серебристую поверхность реки. Сапог лизнул лёд, язык не примерз. В этом году мороз не прокалывает насквозь ледяной иглой, не валит на снег, не пережимает холодом горло. Сапог принюхался: там, за опушкой, недавно пробежала белка, а тут, совсем рядом, взлетела куропатка. А волки ушли, ушли за залив, за многие десятки километров. Иначе он бы почувствовал запах стаи, двухлеток, щенят, вожака. Их нет, а значит, можно бежать туда, где спит Солнце. Пёс перескочил через замерзший ручей и бросился в чащу леса. «Оно прячется на маленькой полянке посреди елей, в хрустальной ледяной избе», – думал Сапог, летя собачьим аллюром.
Он ворвался на поляну, но там пахло лишь спящим медведем. Сапог подошёл к берлоге, разгрёб передними лапами вход и просунул внутрь запорошённую снегом морду. Его не ослепил яркий свет, не опалило жарким огнём лапы, он не увидел порхающих бабочек и стрекоз, не почувствовал тонкий запах цветущих подснежников. Напротив входа лежала куча запревшего медвежьего меха и звучно сопела. В носу Сапога защекотало от приторного зловония. Он чихнул и вытащил голову из берлоги. «Не сегодня, в следующий раз обязательно найду», – подумал пёс и побежал домой.
Он издали почувствовал, что у Человека гость. Сапог не любил, когда к ним приходил Другой Человек. От него пахло злобой и болью, пахло чёрной сажей немытого тела. Лицо Другого Человека было изуродовано, нос сломан, на месте глаза зияла дыра.
Сапог не знал, что Другой Человек не всегда был таким. Что это случилось с ним три года назад, когда сёмга шла на нерест вверх по реке. Женщины Косого, так звали Другого Человека в деревне, Овдотья была доброй. Её руки пахли рыбой и сажей. Она часто садилась рядом с Сапогом и, растопырив пальцы, гладила его грубой рукой по шерсти, как гребёнкой. В тот день, когда это случилось Косой пил всухую, не заедая. «Сними юбку и трусы - тоже сними», — приказал он Овдотье. «Зачем?»— испуганно спросила женщина. «Не спрашивай, сука, спускай трусы и ползи сюда», — Косого острым клинком буравило желание полакомиться чужой болью. «Быстро сюда, дрянь!» — заорал он и кинул в Овдотью гранёным стаканом. Женщина закричала от боли: стакан попал ей в лицо. «Визжишь, сучка, чуешь, что недолго тебе осталось», — прошипел сквозь зубы Косой. Он встал, принёс канат, резким движением скрутил его в петлю и накинул на шею женщины. «Я больше не буду, не надо, мне больно», — в ужасе шептала она. Но Косой не слушал, он просунул кончик каната через балку в потолке и со всей силой пьяного стал тянуть конец вниз. Тело женщины медленно поднялось над полом. Она попыталась ослабить петлю, ледяным кольцом сжавшей горло, но сознание оставило её, и тело с несуразно наклонённой головой повисло в петле, как кукольный клоун, изуродованный злым мальчишкой. Косой привязал канат к скобе, вбитой в стену, и улыбнулся, стиснув челюсти. Потом сел на стул и принялся допивать спирт.
Спас Овдотью местный участковый Петр, возвращавшийся с дежурства. Проходя мимо избы Косого, он случайно взглянул в окно и увидел подвешенное тело, синее лицо Овдотьи…. Не помня себя, участковый ворвался в избу и, срывая ногти, принялся отрывать канат от скобы. Тело упало на пол. Он принялся нажимать на грудь женщины, вдыхать ей через рот воздух. «Не трать время на падаль, давай лучше за упокой сучьей души выпьем», – пьяно захихикал Косой. Овдотья пошевелилась и закашляла. Пётр перевёл взгляд на Косого. «Ну что, спасатель, пить будешь?» — повторил тот. У участкового задрожали руки, поплыли перед глазами предметы: грязный стол с пустыми бутылками, тусклая лампа, печка. Он выхватил из кобуры пистолет и металлической ручкой стал бить по голове Косого. Тот упал на пол, сдавленно захрипел и потерял сознание. Участковый ещё несколько раз ударил лежащее тело и, пошатываясь, вышел из избы.
Косой выжил, через четыре месяца, с изуродованным лицом и выбитым глазом, его выписали из Петрозаводской больницы, и он вернулся в деревню. Овдотья после случившегося перестала говорить, но осталась с Косым. Когда тот подходил к женщине, она мычала и рукой показывала на скобу, к которой был привязан канат. На шее у неё так и остался ужасающий вдавленный след.
Сапог не знал, что происходило тогда в избе, не видел, как Косой подтягивал конец каната, как, задыхаясь, рычала умирающая женщина. Но прошлое людей выходит через поры их кожи запахами, и пёс долго мялся на крыльце, смотрел на тающие в наваливающейся темноте силуэты деревьев, нюхал воздух. Ему не хотелось заходить в дом, он знал, что там Другой Человек.
Только когда совсем стемнело, он нерешительно поскреб потрескавшуюся дверь обветшалой избы, стелясь по полу, пробежал к печке и спрятался под лавку. У него не получилось даже помахать из стороны в сторону хвостом, как подобает приличной собаке. Он положил голову на лапы и стал ждать, когда Косой уйдёт.
— Пугливый он у тебя, в чавку, видать, часто кирзой бьёшь, — зло прохрипел Косой.
— Он не всегда пугливый, это он тебя не принимает, боится, — ответил Человек и заглянул под лавку. Сапог отвернулся, он не любил, когда смотрят в глаза.
— И правильно, что боится, никчемный пёс, — ощерился улыбкой Косой. — Волкам скормить или в печь. Помнишь, как в прошлом году Клим с Серёгой Сан Бернара этого, что из города рыбачить приехал, облили соляркой и запалили? Большая тварь, а визжала как крыса.
Он помнил, помнил, как горящая собака факелом металась по деревне, а потом упала на траву и визжала, догорая, пронзительно и страшно. Как Хозяин Сан-Бернара сел на корточки перед обугленным телом и завыл глухо, как зверь. С Клима с Серёгой тогда враз слетел хмель, они перестали хохотать и быстро ушли в избу. А городской принёс десантную лопатку и зарыл собаку. Потом зарядил ружьё, медленно направился в сторону избы Клима, резким ударом сапога открыл дверь и, держа двустволку наизготовку — чтобы убить наверняка, вошёл в избу. В избе никого не было. Пока он хоронил собаку, местные увели Клима с Серёгой в соседнюю деревню. Тогда городской принёс канистру, разлил бензин и поджёг избу. Она горела всю ночь, как память по заживо сожженному Сан-Бернару. Наутро городского разбил инсульт. Его вынесли на носилках и увезли на железнодорожную станцию. Больше он не появлялся в деревне — может, умер, а, может, так и остался навсегда прикованным к постели. Клим с Серёгой вернулись в деревню только через месяц и переселились в баню. Они пахли сожжённой собакой, и деревенские псы отказывались ходить с ними на охоту, даже если те для прикорма брали кусочки мяса или колбасы.
— Как крыса визжала тварь, — смаковал воспоминания Косой. — И эту тоже надо облить соляркой и поджечь. Будет по снегу носиться, искры во все стороны - фейерверк! Никчемный пёс, тупой и трусоватый!
Сапог пристально следил за людьми из-под лавки. Ему было не по себе.
— А ну, иди сюда! — позвал Косой Сапога.
Сапог забился под лавку и дрожал.
— Вот видишь, не слушается.
— Собака должна слушаться только хозяина, — возразил Человек. — Сапог — умная собака, на мой зов всегда идет.
— Да не пойдёт он, поспорим!!
— На что?
— Давай так: если пойдёт, отдам тебе свою двустволку. А если нет — привяжем тупую тварь к стене и будем в неё финку кидать, пока не кончим. — Косой кивнул в сторону дрожащего Сапога.
— По рукам, — Человек знал, что Сапог всегда идёт на зов, всегда выполняет команды. — Ко мне!
Сапог хотел подойти к человеку, виляя хвостом, был готов исполнить любой его приказ. Его лапы привычно дёрнулись, но мышцы первый раз в жизни не двинулись в такт желанию… Шестым собачьим чувством он понял, что уже не найдёт берлоги солнца, не увидит хрустального замка из льда и снега, и ему вдруг стало безразлично всё: и предметы, и запахи, и разговор людей. Он перестал дрожать и бесстрастно наблюдал, как клочками грязной ваты плывут предметы, как запахи настоящего смешиваются с запахами прошлого, унося в никуда. Он не вырывался, когда его верёвками привязывали к лестнице, не почувствовал боли, когда кулак сильно ударил его чуть ниже уха. Он видел, как Другой Человек, широко расставив ноги, кинул финку, почувствовал, как кольнуло острой болью, как стало трудно дышать, как липкая тёплая жидкость, пахнущая ржавчиной, потекла по шерсти. Он стал терять сознание, ему мерещился огромный ледяной замок, в хрустале которого запаяно янтарное солнце. Сапог из последних сил царапал передними лапами хрустальную глыбу. Ещё совсем немного, ещё чуть-чуть, и Солнце будет свободным…
В дверь нетерпеливо стучали. Сапог последним усилием уходящих желаний поднял уши, приоткрыл веки. В избу вошёл Большой человек в коротком полушубке, с охотничьим ружьём за плечом.
— Опять пьёте по-чёрному, помрёте ведь, — сказал он и вдруг заметил истекающую кровью распятую собаку:
— За что вы его так?!
— Не твоё дело, не прокурор, вали давай отсюда, пока самого не проткнули, — Косой потянулся за финкой.
Послышался глухой удар прикладом. Сапог угасающим зрением увидел, как Другого Человека мешком швырнуло на пол, как он покатился к стене и застыл там с раскинутыми в стороны руками.
— У тебя бинты есть и вода? — спросил Большой Человек у Человека.
— Вон там, — махнул тот рукой в сторону кухни.
Большой Человек бережно отвязал истекающую кровью собаку, положил на пол, затянул живот белыми бинтами. Человек сидел за столом, обхватив голову ладонями.
— Это больше не твоя собака. Ты предал его, — Большой Человек взял Сапога на руки.
Полушубок Большого Человека пах солнцем — не тем, зажатым в холодный кусок хрусталя, а живым, тёплым. «Оно пришло из берлоги, само пришло ко мне ...» — подумал Сапог и потерял сознание.
– Мaмa. Aле! Мaмa, этo Лaрa! Кaк y вac с нaстроением?..
– Пoкa ты не пoзвонилa, былo хopoшее. Шо слyчилось? Если ты хoчешь испopтить мине и ceгодняшний дeнь, то тeбе этo фиг yдaстся. Ты же знaешь — я стойкий оловянный солдaтик. Шо ты ревешь? Мине можно скaзaть усё — усё, шо зaвгодно. Это шо, Семa виновaт? Он шо, плохо себя вел ночью?
– Нормaльно.
– A шо, утром не сделaл тебе у постель чaшечку кофе?
– Сделaл.
– A шо тaдa тaкое? Пельмени? Шо пельмени?
– Слипшиеся.
– И де?
– У холодильнике.
– A шa тaкое?
– Свет выключили.
– Оспaди… Тоже мне проблемa. Неужели токa я в этой семье былa студенткой? Ну, не реви. Они же не испортились, a токa слиплися. Зaпоминaй шикaрный рецепт. Нaзывaется «Пельменный пирог по… по…итaльянски». Хорошо рaзмороженные и слипшиеся пельмени выклaдывaешь ложкой в слегкa смaзaнную мaслом форму для выпечки. Взбивaешь двa яйцa и полстaкaнa молокa и зaливaешь пельмени. Потом в духовку. Нa полчaсa. Если у тебя у зaгaшнике есть сыр, помидоры и зелень, то это вообще будет ужин итaльянского дожa. Ты не знaешь, кто тaкой Дож? Оспaди, молодежь пошлa. Дож — это глaвa Венециaнской республики. Токa Семе не говори, шо это слипшиеся пельмени. Почему, почему… Потому что в женщине должнa быть… зaгaдкa. Слезы, сопли вытри. Должнa быть зa–гaд–кa, a не слипшийся вид, кaк у пельменей. Кстaти, под это блюдо хорошо идёт бокaл крaсного винa. У тебя есть вино? Кaк нет?.. Ты шо, под любое, особенно неожидaнно слипшиеся блюдо должно быть вино. Шо знaчит зaчем? Шобы было. Нaличие бокaлa винa добaвляет в нaшу жизнь легкого пофигизмa.
**
автор: Мaринa Гaрник
НИКТО, НИКОМУ, НИЧЕГО НЕ ДОЛЖЕН В ЭТОМ МИРЕ, НО КАЖДЫЙ КОМУ-ТО, ПРОСТО НЕОБХОДИМ.
Мои друзья, давайте просто жить,
Мечтать, любить, идти прямой дорогой,
Коль Вас зовут, то рядом нужно быть,
Чтоб сердцем чувствовать за ближнего тревогу.
Какое счастье жить, любить, дышать,
И всем что рядом просто восхищаться,
Чтоб каждый день свой, чем-то украшать,
Куда-то уходя, чтоб не прощаться.
Чтоб в этой жизни ближнего любя,
Взять за руку, обиды забывая,
Жить для кого-то, а не для себя,
Упавшему, подняться помогая.
Своим друзьям, я подарю улыбку,
Желая света, радости, тепла,
И блюз любви, сыграю им на скрипке,
Присяду к ним за краюшек стола.
Налью вино, в хрустальные бокалы,
Найду слова, для сердца и ду
Мои друзья, давайте просто жить,
Мечтать, любить, идти прямой дорогой,
Коль Вас зовут, то рядом нужно быть,
Чтоб сердцем чувствовать за ближнего тревогу.
Какое счастье жить, любить, дышать,
И всем что рядом просто восхищаться,
Чтоб каждый день свой, чем-то украшать,
Куда-то уходя, чтоб не прощаться.
Чтоб в этой жизни ближнего любя,
Взять за руку, обиды забывая,
Жить для кого-то, а не для себя,
Упавшему, подняться помогая.
Своим друзьям, я подарю улыбку,
Желая света, радости, тепла,
И блюз любви, сыграю им на скрипке,
Присяду к ним за краюшек стола.
Налью вино, в хрустальные бокалы,
Найду слова, для сердца и ду
"РОДНОЙ"
- Хорошо, мы сделаем тест ДНК,
- улыбнулась я свекрови. - Но и ваш муж пусть проверит свое отцовство...
– Что-то Денис совсем на нас не похож, – заявила мне свекровь.
Я удивленно подняла брови. Мы только приехали из роддома, еще вещи не успели разложить, а свекровь Лидия Ефимовна уже прицепилась ко мне с претензиями.
– Ой, Лида, ну чего ты начинаешь, – свекор Степан Валентинович утащил женщину в другую комнату.
Он улыбнулся, поймав мой благодарный взгляд.
«И что значит, непохож?» - я критично осмотрела сына: бледная кожа, рыжие волосы, милый нос-кнопка. Я почти полностью уверена, что Денис – копия моего дедушки. Надо старые фотографии у мамы попросить. Кстати, о маме.
Оставив
- Хорошо, мы сделаем тест ДНК,
- улыбнулась я свекрови. - Но и ваш муж пусть проверит свое отцовство...
– Что-то Денис совсем на нас не похож, – заявила мне свекровь.
Я удивленно подняла брови. Мы только приехали из роддома, еще вещи не успели разложить, а свекровь Лидия Ефимовна уже прицепилась ко мне с претензиями.
– Ой, Лида, ну чего ты начинаешь, – свекор Степан Валентинович утащил женщину в другую комнату.
Он улыбнулся, поймав мой благодарный взгляд.
«И что значит, непохож?» - я критично осмотрела сына: бледная кожа, рыжие волосы, милый нос-кнопка. Я почти полностью уверена, что Денис – копия моего дедушки. Надо старые фотографии у мамы попросить. Кстати, о маме.
Оставив
Перед Пасхой баба Маня навела в доме порядок. Выстирала, не без помощи социального работника, зановесочки, те, что единым комплектом висели на окнах, на дверях, над печью. Их у неё два: зимний и летний вариант. Второй мне нравится больше, на ткани небольшие цветочки, разные и я люблю их рассматривать, когда забегаю в гости. Для меня эти скромные, обычные зановесочки как символ весны, когда позади снежная зима, а впереди яркое лето…
В красном углу тоже наведён порядок, салфетка под иконами скрипит от крахмала,
цепочка на которой висит лампадка вычищена, масло в неё долито, церковные свечи лежат на маленькой полочке, рядом.
Пора. Баба Маня в тёплой душегрее распахивает настежь окна и двери
По закоулкам памяти...
ДОЛГ...
...
Помню, в детстве я однажды спросил у отца:
- Папа, а что такое - настоящий друг?..
И отец, человек по своей натуре практический и здравомыслящий, ответил мне следующее:
- Знаешь, Сашка...
Все эти поговорки про сто рублей и про сто друзей - дребедень полная...
Если б так было на самом деле, то напрашивается естественный вопрос: а зачем тогда люди придумали деньги, логично?..
Жили бы себе оравой друзей и горя бы не знали, ан нет!..
Нам деньги подавай!..
И потом...
Я не думаю, что каждый твой друг полезет за тебя в огонь и в воду: все будет зависеть от обстоятельств, сколько перед тобой стоит противников и кто они...
И в разведку ты не с каждым другом пойдешь,
БЕРЛОГА СОЛНЦА
Которую ночь подряд шёл снег. Он покрыл землю толстым слоем скрыв запахи лесных зверей. Даже если вплотную приблизить нос к насту, не прочитаешь книгу лесных следов. Сапог не любил зиму, и приходилось ждать, ждать долго, ведь в Заполярье лето так ненавязчиво. Пёс лежал поперёк грубо струганных досок пола рядом с печью, положив голову на лапы, и смотрел на огонь. Языки пламени отражались в глазах Сапога красными флажками. Зверь боялся приближаться к огню. Когда-то ему, рыжему щенку, искра прожгла шерсть, оставив шрам на правом боку. Сапог вспомнил острую боль от ожога, повернул голову и лизнул шрам.
Человек с ночи пил пахнущий картошкой первач. Из извилистой трубки в большую
Которую ночь подряд шёл снег. Он покрыл землю толстым слоем скрыв запахи лесных зверей. Даже если вплотную приблизить нос к насту, не прочитаешь книгу лесных следов. Сапог не любил зиму, и приходилось ждать, ждать долго, ведь в Заполярье лето так ненавязчиво. Пёс лежал поперёк грубо струганных досок пола рядом с печью, положив голову на лапы, и смотрел на огонь. Языки пламени отражались в глазах Сапога красными флажками. Зверь боялся приближаться к огню. Когда-то ему, рыжему щенку, искра прожгла шерсть, оставив шрам на правом боку. Сапог вспомнил острую боль от ожога, повернул голову и лизнул шрам.
Человек с ночи пил пахнущий картошкой первач. Из извилистой трубки в большую
У моего друга была старая собака, овчарка. Ходила уже с трудом, задние лапы приволакивала. И тут его дети притащили в дом крысёнка вместе с клеткой. Дескать, некуда девать бедняжку, соседи уезжают за границу, хотели выкинуть на помойку…
Родители всполошились: как, ещё и крысёнок в нашем доме? У нас же собака, она его съест!
Дети: мы будем следить!
Примерно две недели вся семья строго следила, чтобы собака с крысёнком не пересекались. Запирали либо крысёныша в клетке, либо собаку в другой комнате. Но один раз, как и положено в таких случаях, не уследили… Собака засунула свою огромную зубастую морду, которая в 5 раз больше самого крысёнка, в открытую клетку: ой, а кто это такой маленький?
А
Родители всполошились: как, ещё и крысёнок в нашем доме? У нас же собака, она его съест!
Дети: мы будем следить!
Примерно две недели вся семья строго следила, чтобы собака с крысёнком не пересекались. Запирали либо крысёныша в клетке, либо собаку в другой комнате. Но один раз, как и положено в таких случаях, не уследили… Собака засунула свою огромную зубастую морду, которая в 5 раз больше самого крысёнка, в открытую клетку: ой, а кто это такой маленький?
А
По закоулкам памяти...
КАК ЛЮБИЛ ТЕБЯ Я...
...
"Как любил тебя я, знали все ребята...
Помнишь, это было в жёлтом сентябре?..
А теперь все это унеслось куда-то,
Кончились прогулки по ночной Москве..."
Сенькин звонкий голос буквально доставал до самого дна...
И у нас, шестнадцатилетних пацанов, что-то застряло в горле, то ли комок, то ли ещё что, дышать было трудно, мы дружно смотрели в пол, а сидевшие напротив девчонки, не стесняясь, вытирали слезы...
Сенька - единственный из нашего класса, кто умел петь и играть на гитаре и мы все ему немного завидовали...
Семья его переехала из соседнего города и он пришел к нам как раз в десятый класс...
Спортивный, весёлый, простой, а тут ещё и гитарист -
ЧУТЬ НЕ УБИЛИ
Наверное, каждый из нас хоть раз в своей жизни да произнес эти слова, чудом выскочив из ситуации, угрожавшей жизни. Сам я недавно отметил круглый юбилей, оглянулся на прожитое, вспомнил кое-что, и с запоздалым ужасом подумал: а ведь я запросто мог не дожить до этого своего юбилея. Как, кстати, уже половина моих одноклассников, рано ушедших из жизни большей частью не по своей воле.
Сейчас я понимаю, что за прошедшие годы смертушка не раз и не два обдала меня своим ледяным дыханием, но в последний момент нашлось, видимо, кому заступиться, почему я и могу сегодня писать эти строки.
Самый первый такой случай настиг меня в таком возрасте, что сам-то я об этом решительно ничего не
Наверное, каждый из нас хоть раз в своей жизни да произнес эти слова, чудом выскочив из ситуации, угрожавшей жизни. Сам я недавно отметил круглый юбилей, оглянулся на прожитое, вспомнил кое-что, и с запоздалым ужасом подумал: а ведь я запросто мог не дожить до этого своего юбилея. Как, кстати, уже половина моих одноклассников, рано ушедших из жизни большей частью не по своей воле.
Сейчас я понимаю, что за прошедшие годы смертушка не раз и не два обдала меня своим ледяным дыханием, но в последний момент нашлось, видимо, кому заступиться, почему я и могу сегодня писать эти строки.
Самый первый такой случай настиг меня в таком возрасте, что сам-то я об этом решительно ничего не
По закоулкам памяти...
ПОГОВОРИМ, БРАТ?..
...
Я думаю, что многие из нас сталкивались в жизни с ситуацией, отвечающей поговорке "не верь глазам своим"...
Хотя сейчас, в век интернета, нас трудно чем-то удивить...
Я думаю, что многие читали про стюардессу, летевшую с небес без парашюта с высоты 12 000 метров и оставшуюся в живых...
Так же многие, сидящие сутками в "тик-токе", могут рассказать сотни подобных историй: и про говорящих котов, и про поющих свиней, а уж про НЛО и говорить-то скучно...
Так вот...
Трудно объяснить сегодняшним "тиктокерам", что были когда-то такие времена, в которых понятия не имели: ни про "инстаграм", ни про "вконтакте", ни про тот же "тик-ток"...
Но...
Невероятны
Аннушка. Часть 14.
-Явились всё-таки-недовольно сказал он, посторонившись и пропуская их в дом. Некогда богатый, купеческий дом был тоже поделен между несколькими жильцами, но в отличии от дома Прасковьи, было здесь тихо. Не бегали дети, не
Как стемнело отправились они в путь. Жил Макар в доме, принадлежавшим когда-то Дозморовым, родителям Васи. С трепетом входила Анна в знакомые ворота. Флигеля, в котором жила она с Яковом уже не было, видать ушёл на дрова в холодные зимы, да и от сада одно название осталось, пара яблонь, да куст ирги. Поднявшись по ступенькам крыльца, Настя решительно постучала в филенчатую дверь. Открыл сам Макар, в исподнем и керосиновой лампой в руках.
Начало истории -Явились всё-таки-недовольно сказал он, посторонившись и пропуская их в дом. Некогда богатый, купеческий дом был тоже поделен между несколькими жильцами, но в отличии от дома Прасковьи, было здесь тихо. Не бегали дети, не
загрузка
Показать ещёЛевая колонка
О группе
Я рада приветствовать вас в группе
" Зеленая лампа". Это литературная группа. Внимание, здесь можно потеряться на целый день, потому что время,проведенное в нашей группе пролетает мгновенно!
Вы найдете у нас произведения на разный вкус : истории из жизни, лирика, мистика,сказки, фантастика,стихи.
Я надеюсь ,что группа будет полезной для вас и вы станете её активным участником.
Удачи вам в ваших начинаниях! И пусть зеленый свет нашей лампы освещает ваш жизненный путь!
Администратор группы - Марина Макерова
Мой канал на Яндекс Дзен: https://zen.yandex.ru/id/61652c4bc1047559c1d0069a
Скрыть информацию
Фото из альбомов