репрессирован. Реабилитирован в 1956 году. Разговор о поэзии Ты мне сказал, небрежен и суров, что у тебя — отрадное явленье!- есть о любви четыреста стихов, а у меня два-три стихотворенья. Что свой талант (а у меня он был, и, судя по рецензиям, не мелкий) я чуть не весь, к несчастью, загубил на разные гражданские поделки. И выходило — мне резону нет из этих обличений делать тайну,- что ты — всепроникающий поэт, а я — лишь так, ремесленник случайный. Ну что ж, ты прав. В альбомах у девиц, средь милой дребедени и мороки, в сообществе интимнейших страниц мои навряд ли попадутся строки. И вряд ли что, открыв красиво рот, когда замолкнут стопки и пластинки, мой грубый стих томительно споет плешивый гость притихшей вечеринке. Помилуй бог!- я вовсе не горжусь, а говорю не без душевной боли, что, видимо, не очень-то гожусь для этакой литературной роли. Я не могу писать по пустякам, как словно бы мальчишка желторотый,- иная есть нелегкая работа, иное назначение стихам. Меня к себе единственно влекли — я только к вам тянулся по наитью — великие и малые событья чужих земель и собственной земли. Не так-то много написал я строк, не все они удачны и заметны, радиостудий рядовой пророк, ремесленник журнальный и газетный. Мне в общей жизни, в общем, повезло, я знал ее и крупно и подробно. И рад тому, что это ремесло созданию истории подобно. Несколько десятков стихотворений Ярослава Смелякова, прочно вошли в сокровищницу русской поэзии, но лучшим, хрестоматийным всё-таки остаётся: «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…», написанное в 1940 году, в одно время со стихотворением: «Хорошая девочка Лида». Если я заболею. Если я заболею, к врачам обращаться не стану. Обращаюсь к друзьям (не сочтите, что это в бреду): постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, в изголовье поставьте ночную звезду. Я ходил напролом. Я не слыл недотрогой. Если ранят меня в справедливых боях, забинтуйте мне голову горной дорогой и укройте меня одеялом в осенних цветах. Порошков или капель – не надо. Пусть в стакане сияют лучи. Жаркий ветер пустынь, серебро водопада – вот чем стоит лечить. От морей и от гор так и веет веками, как посмотришь – почувствуешь: вечно живём. Не облатками белыми путь мой усеян, а облаками. Не больничным от вас ухожу коридором, а Млечным Путём. Стихотворение «Если я заболею…» было положено на музыку и песню исполняли, с несомненным успехом у слушателей, - Ю.Визбор, В.Высоцкий, Ю.Шевчук. Хорошая девочка Лида. Вдоль маленьких домиков белых акация душно цветёт. Хорошая девочка Лида на улице Южной живёт. Её золотые косицы Затянуты, будто жгуты. По платью, по синему ситцу, Как в поле, мелькают цветы. И вовсе, представьте, неплохо, что рыжий пройдоха апрель бесшумной пыльцою веснушек засыпал ей утром постель. Не зря с одобреньем весёлым соседи глядят из окна, когда на занятия в школу с портфелем проходит она. В оконном стекле отражаясь, по миру идёт не спеша Хорошая девочка Лида. Да чем же она хороша? Спросите об этом мальчишку, что в доме напротив живёт. Он с именем этим ложится и с именем этим встаёт. Недаром на каменных плитах, где милый ботинок ступал, «Хорошая девочка Лида», - в отчаянье он написал. Не может людей не растрогать мальчишки упрямого пыл. Так Пушкин влюблялся, должно быть так Гейне, наверно, любил. Он вырастет, станет известным, покинет пенаты свои. Окажется улица тесной для этой огромной любви. Преграды влюблённому нету: смущенье и робость – враньё! На всех перекрёстках планеты напишет он имя её. На полюсе Южном – огнями, пшеницей – в кубанских степях, на русских полянах – цветами и пеной морской – на морях. Он в небо залезет ночное, все пальцы себе обожжёт, но вскоре над тихой Землёю созвездие Лиды взойдёт. Пусть будут ночами светиться над снами твоими, Москва, на синих небесных страницах красивые эти слова. *** История не терпит суесловья, трудна её народная стезя. Её страницы, залитые кровью, нельзя любить безумною любовью и не любить без памяти нельзя. Поэты Я не о тех золотоглавых певцах отеческой земли, что пили всласть из чаши славы и в антологии вошли. И не о тех полузаметных свидетелях прошедших лет, что все же на листах газетных оставили свой слабый след. Хочу сказать, хотя бы сжато, о тех, что, тщанью вопреки, так и ушли, не напечатав одной-единственной строки. В поселках и на полустанках они — средь шумной толчеи — писали на служебных бланках стихотворения свои. Над ученической тетрадкой, в желанье славы и добра, вздыхая горестно и сладко, они сидели до утра. Неясных замыслов величье их души собственные жгло, но сквозь затор косноязычья пробиться к людям не могло. Поэмы, сложенные в спешке, читали с пафосом они под полускрытые усмешки их сослуживцев и родни. Ах, сколько их прошло по свету от тех до нынешних времен, таких неузнанных поэтов и нерасслышанных имен! Всех бедных братьев, что к потомкам не проложили торный путь, считаю долгом пусть негромко, но благодарно помянуть. Ведь музы Пушкина и Блока, найдя подвал или чердак, их посещали ненароком, к ним забегали просто так. Их лбов таинственно касались, дарили две минуты им и, улыбнувшись, возвращались назад, к властителям своим.