Приукрашенная ложь

Дозволь, Феодул, дозволь мне рассказать тебе нечто из моего детства, нечто личное и сокровенное, хоть и не столь приятное, что и по сей день не может стереться из моей памяти. В [городке] Валево есть знаменитый Свято-Ильинский рынок. Как-то раз, еще ребенком, увязавшись за своими старшими родственниками, прогуливался я по его рядам. Пестрота и буйное ярмарочное разноцветье веселило и поражало мою детскую душу, раскрытую, как подсолнух, что с изумлением смотрит на солнце. Внезапно набрели мы на огромный шатер, фасад которого был в таком богатом убранстве, что я подумал: «Там внутри, вероятно, Сам Бог и рай Божий». Ворота инкрустированные, украшенные флажками; тут тебе и полотно, разрисованное яркими красками, и зажженные китайские фонарики, и дивные изображения райских птиц, и звон колокольчиков, и мерный звук труб, и человек в бархатном кафтане с золотыми пуговицами, зазывающий людей войти и посмотреть на невиданное чудо Божие.
– Дядя, давай войдем, – сказал я.
– Брось ты это, дитя, всё неправда, – ответил мой дядя. (Мы, крестьяне, Феодул, всегда опасались городских плутней и обманов. А уж тем более тех, что творятся на рынках, в сердце этих городов!) Но тут пристали [к нему] и остальные мои родственники, и мы оплатили вход и вошли.
Что же мы увидели? Мерзость. В обширном пустом помещении, полумрачном и неказистом, стоял худой теленок с двумя головами. И ничего другого.
Ах, Феодул, да заплатили бы мы в десять раз больше, чтобы только этого не видеть!
Но, видимо, и это было по Божию Промыслу. Не предполагал я и не догадывался, что эта картина послужит мне впоследствии верным отображением необозримого языческого мира на протяжении всей истории человечества.
Кто был заинтересован в показе подобного уродца, явного неблагообразия, тела с двумя головами? Хозяин теленка и художник. Первый зарабатывал деньги, демонстрируя ненормальное тело, а последний получал щедрую мзду от первого, стараясь как можно вычурнее разрисовать и приукрасить фасад павильона.
Жрец и художник, Феодул, суть основные столпы язычества и главные служители сатаны в течение всей истории человеческого рода до Христова пришествия.
Ты ждешь доказательств? Начнем с Афин, с этого оплота западного язычества. Поднимемся на Акрополь. Что видишь ты? Мрамормый остов эллинского идолопоклонства. Еще не выпавшие зубы лжи, над которой в некогда бывшем храме Минервы ныне высится крест Христов. Руины многих алтарей, посвященных целым сонмам божеств. Какой прекрасный материал этот греческий мрамор! Сколь непревзойденны произведения искусства Фидия и Праксителя, изящно вырезанные и сплетенные из мрамора, как из белого воска! А лестницы, а статуи богов, а кариатиды, а фризы бога Зевса и Пана и прочих божеств обоего пола. И однако же, всё разрушено, всё покрыто трещинами и щербинами, всё мертвее и бездыханее самой смерти и безрассуднее сумрачного сна; но в то же время всё тешит взор, и глаза не могут наглядеться. Неудивительно, что два выродившихся европейца, вытравившие в себе всё Христово: хромой англичанин Байрон и французский расстрига Ренан – воспевали хвалы этому скелету эллинского идолослужения. Так и впредь будут поступать все те, кто – кроме телячьих глаз – лишен всякого иного зрения и, помимо чувственных мерил, не имеет других принципов.
Но ведь все это разукрашенный и привлекательный фасад, а что внутри? Это шелуха, скорлупа, а что в ядре? Ничего, Феодул, И впрямь ничего. Ничего не только теперь, но и тогда, в период расцвета новизны и невежества. Гнусное тело с двумя головами! В пустых каменных храмах по одной статуе, перед которой жрец воскурял ладан и собирал деньги, чтобы поделиться ими с художниками, каменотесами, живописцами и ювелирами. Это всё. Ни света – ни для этой, ни для той жизни, – ни утешения, ни исцеления, ни радости, ни истины, ни здоровья, а меньше всего – любви к Богу и к людям. В этих каменных зданиях люди помирили ссорящихся богов. Не боги людей, как требовал бы порядок, а люди богов. Здесь все олимпийские божества, воплощенные в камне, стояли одно подле другого, и только здесь. Окаменелое сборище врагов. А народ приходил, чтобы вручить богам их долю, дабы те оставили его в покое. Через величественные аркады из белого и позолоченного мрамора проходили и самые мудрые эллины, Сократ и Платон, Аристотель и Перикл, дивясь внешней оболочке и, вероятно, гнушаясь изгнившим ядром, [хотя и] не [выражали это] публично. Никогда в сем мраморном стойбище звероподобных богов не раздавалось слово истины, пока оный согбенный еврей Павел не произнес речь пред афинскими жрецами, и художниками, и вельможами о Боге неведомом и о воскресении мертвых (Деян. 17, 15–34).
Пойдем в Дельфы, в самое прославленное святилище древних греков. Встань на ту поваленную колонну, а я на эту. Какое чудное изящество эти мраморные изделия под нашими ногами. А посмотри, сколько их еще вокруг! Все ниспровержено и поломано. Вот руины некогда знаменитого храма Аполлона, дельфийского оракула. Цари и полководцы из Афин и Спарты, а также народ со всех греческих островов и из Азии некогда толпами валили в это святилище, чтобы услышать предсказание о чем-то грядущем. И пророчицы, пифии, сидя на стульях-треножниках над восходящим паром, окутанные кадильным дымом, прорицали – причем всегда двусмысленно, кому что принесет будущее. Снаружи храм был шедевром красоты, подобным белому лебедю, но внутри в нем не было ничего, и даже хуже, чем ничего. В полной пустоте храма тщательно заботились о благополучии некой змеи! То есть о чем-то еще более отвратительном, чем двухголовый теленок. К счастью, эта принаряженная ложь теперь лежит в развалинах и пепле, а в окрестностях Дельф белеют крохотные церковки, посвященные имени Спасителя мира, Господу Иисусу Христу.
В Ефесе же не заметно и пепла от восхитительного храма Дианы (Артемиды) Ефесской. Храм сей был цел и невредим в то время, когда апостол Павел проповедал Радостную весть о Царстве Небесном и о Христе Спасителе. Цел и невредим был сей храм и в [о всей] Азии [был] знаменитее даже самого города Ефеса. Но против Павла и его друзей вспыхнуло возмущение. Кто поднял его? Жрецы и художники. Руководил всеми ювелир Димитрий, серебряник, делавший серебряные храмы Артемиды и доставляший художникам немалую прибыль (в серб.: ...и дававший мастерам немалую работу. – Пер.). Собрал он своих умельцев и объявил им: Друзья! вы знаете, что от этого ремесла зависит благосостояние наше. Но этот Павел... почти по всей Асии... совратил немалое число людей (в серб.: ...отвращает народ по всей Азии. – Пер.), говоря, что делаемые руками человеческими не суть боги. «Беда! – кричит Димитрий. – Несчастье и для нашего ремесла, которое потерпит крах, но еще большее горе для народа, ведь от людского пренебрежения и храм великой богини Артемиды ничего не будет значить, и испровергнется величие той, которую почитает вся Асия и вселенная». В этом якобы величайшее бедствие. И тогда разъяренные художники и мастера закричали: Велика Артемида Ефесская! (Деян. 19, 23–40). Так своим громким голосом подавали они знак тем, для которых прибыток стоял выше истины.
Как было в Ефесе, так произошло это и в Сирии, в Баальбеке60. Исполинские колонны, величественный храм, резьба, позолота – все восхищает глаз. Но все это так удивительно [только] снаружи – словно пестрая змея, полная яда. А внутри? Внутри стоял громадный медный вол, которого время от времени нагревали до раскаленного состояния, а затем внутрь его бросали детей в жертву Молоху. Ах, Феодул, представь себе малых невинных дитятей, Ангелы которых видят лице Отца Небесного (Мф. 18, 10), а их плотские родители предают их ненасытному огню! Неужто не догадываешься, отчего благой Иисус заповедал: И отцем себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах (Мф. 23, 9).
Как [это было] в Сирии, так и в Халдее, в Ассирии и в земле Ханаанской. Всюду изящные храмы с причудливыми фасадами, расписными вратами, вылепленными человеческими головами, сочлененными с телом быка, с бородатыми лицами царя Саргона, Ксеркса, Артаксеркса, Навуходоносора, Сарданапала, Дария и прочих, но тело быка везде неизменно присутствует. Все принаряжено и убрано в последовательно разработанном стиле. Громадный труд, непомерные расходы. Впрочем, так захотел демон, так замыслил жрец, так изготовил ваятель и именно за это выплатил награду польщенный царь. Так это снаружи. А внутри – пустота, и бессодержательность, и отчаяние.
Два тельца (букв.: коровы. – Ред.) из чистого золота – кто не подивился бы художнику, изготовившему и вылившему нечто такое? Но увы, когда [израильский] царь Иеровоам провозгласил сих двух животных богами и встал кадить перед ними, призвав и народ кланяться этим статуям, – то поистине должен был художник постыдиться своих дел, по слову праведных пророков Бога Живаго (3Цар. 12, 28–33; 13, 1–10).
Но что тогда сказать об искусстве Египта и Индии, а также всего желтокожего и краснокожего Востока вплоть до Мексики? Замирает в человеке дыхание и немеет слово, когда взирает он на храмы и пирамиды в Египте, или на разукрашенные пагоды в Индии, на Цейлоне и на Яве, или на вычурные зонтичные храмы в Китае, или на руины мексиканских святилищ и жертвенников. Искусствоведы нашего времени стоят перед сими творениями человеческих рук просто ошеломленные. Не знают, чему больше дивиться: колоссальным ли размерам каменных блоков в пирамидах, или таким же гигантским столбам-монолитам в храмах, особенно в Карнаке; или блистательному великолепию немеркнущих красок в святилищах, на саркофагах и вообще на любом предмете, посвященном богам; или зодческому мастерству, [проявленному] при возведении пагод, древнейших небоскребов, построенных по типу улья; или же непомерному множеству богатых скульптурных изображений на этих ажурных постройках.
Глаза современного жителя Запада смыкаются от восхищения и изумления при виде утонченного искусства восточных храмов, не имеющего аналогов. Но стоит ему лишь войти в эти святилища, чтобы увидеть их наполнение и услышать об их предназначении, как с выпученными глазами и с разинутым ртом, охваченный ужасом поворачивается он и бежит прочь. В Египте один монументальный храм посвящен черному быку Апису, другой – еще какому-то животному, третий – третьему. В одних кумирнях по-господски лелеяли волов, в других – крокодилов, в третьих – сов. В Индии в одной пагоде священные животные – коровы, во второй – обезьяны, в третьей – змеи. Так это и по сей день. Говорят, на острове Ява выстроили самый большой храм на земле, неописуемо красивое произведение искусства. Посвящен же он исключительно змеям, причем священнослужители кормят и выхаживают этих многочисленных аспидов как во дворе храма, так и в нем самом.
Когда рассмотришь все это [как следует], Феодул, и осознаешь, как много ваятели и художники поспособствовали упрочению заблуждений в человечестве, то, полагаю, не сможешь без великого насилия над собой проникнуться неким уважением к сим корифеям искусств. И поныне таковы они, какими были всегда. А были они соработниками жрецов, которые, в свою очередь, служили орудием того, чье имя Господь потребил в век и во век века (Пс. 9, 6). Но сей «непоминаемый» смеется слаще всего, когда ученые головы с профессорскими очками отрицают его существование.
Святые Божии пророки громогласно ополчались против творцов «вольного» искусства, состоящих в услужении у ложных богов. Проклят, кто сделает изваянный ши литый кумир (в серб.: лик резной ши литой. – Пер.), мерзость пред Господом, произведение рук художника (Втор. 27, 15). Так [говорит] Моисей. Вторит ему и Исаия: Идола выливает художник, и золотильщик покрывает его золотом (Ис. 40, 19). В другом же месте он же с усмешкой отмечает, как плотник (в серб.: художник. – Пер.) срубает дерево в лесу, чтобы одну его часть сжечь в огне [для обогрева, другой частью сварить и поджарить себе снедь. – Пер.], а из остатков... делает бога, идола своего (Ис. 44, 13–17). Впрочем, ничье слово не способно так отобразить приукрашенную ложь идольских храмов, как Христова укоризна, адресованная фарисеям: Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты. (Мф. 23, 27).
Многие исследователи древнего зодчества утверждают, что языческие храмы по своей стройности, грандиозности и по богатой палитре материалов далеко превосходнее христианских базилик. Пусть так, но при этом сии изыскатели не хотят признаться, что все это великолепие – лишь пестрая оболочка фальши. Ложь – ее содержание. Ложь – суть этих святилищ. Ложь – то, что образует их подоплеку. В самом сокровенном углу их внутреннего микромира лежит свившаяся кольцом змея. Но при этом наружное одеяние лжи столь нарядно и притязательно, что не легко перед ним устоять. Эту внешнюю личину языческой фальши сотворили художники. И тем самым стали основными глашатаями и агентами идолопоклонства по всей земле.
[Кстати сказать], не упомянули мы еще о поэтах, о языческих литераторах и стихотворцах. Доселе шла речь о зданиях, о камнетесах, резчиках, ваятелях, золотильщиках и живописцах. А ведь поэты и писатели внесли ничуть не меньший вклад в консолидацию языческой лжи в народах. Ибо слово, а нарочито слово художественное, – это пламя, распаляющее людские грезы. А если учесть и то обстоятельство, что не всякий эллин имел возможность отправиться в Дельфы и лицезреть знаменитый храм оракулов, но каждый из них мог слышать от слепых странников или от своих дедов и прадедов стихи и гимны из «Илиады» и «Одиссеи» в похвалу разным призрачным богам, то можно даже сказать, что поэты несут пред Господом Богом вину большую, чем все прочие служители муз. Хорошо знал об этом и оный великий пророк Иеремия, сетовавший о лживой трости книжников (Иер. 8, 8). И Спаситель мира с печалью говорил Своим Апостолам, что надлежит Ему много пострадать от книжников в Иерусалиме и что они убьют Его, но в третий день Он воскреснет (Мф. 16, 21).
Действительно, языческие поэты и писатели во времена древние не были ни пророками, ни предтечами, ни тайнозрителями Христа Бога. Все великое в Христовом Евангелии у них было малым, и наоборот. Характерно это как для Гомера с его «Илиадой» и «Одиссеей», так и для фундаментальных индийских эпосов, «Махабхараты» и «Рамаяны». Все эти поэмы представляют собой огромные и грациозные врата язычества, а значит – и врата ада. Снаружи цепкая (букв.: щекочущая. – Пер.) реклама, внутри – теленок с двумя головами! Гомер дал образец [творчества], воодушевив всех поэтов, эллинских и римских. Да и как мог породить стихотворцев и философов Рим со своей процветающей экономикой, разве что тех, кто следовал по стопам Гомера и Платона! (Вергилий был учеником и подражателем Гомера в поэзии («Энеида»), а Плотин явил в себе ученика, строго внимавшего Платону как философу.) Впрочем, как любой [богатый] домовладыка, да еще и победитель, мнит себя лучшим и превосходнейшим во всем, нежели [люди] бедные и подчиненные, так и римские августы и кесари, мечом покорившие множество даровитейших, чем они сами, народов, полагали, что и в поэзии, и в философии смогут они превзойти поверженных эллинов и азиатов. Настойчиво пытались они создать собственную поэзию, но не поднялась она выше уровня скудного стихосложения; а их философия не сумела заполучить для себя даже место подмастерья у афинских мудрецов-софистов, которые, в свою очередь, едва годились в ученики философам и поэтам индийским.
В Египте не было ни поэм, ни поэтов. «Илиаду» и «Махабхарату» там заменяет «Книга мертвых». Она всецело прозаична и скорбна, так что не дает ни утешения, ни отрады и вообще не вселяет надежды на то, что наступает после смерти. Весь Египет – это саркофаг и мумия. Всё под знаком смерти, всё отдано на милость [и немилость] демонических богов. Снаружи – изобилие цветов и красок, внутри – всё черно как сажа. Европейские хапуги (букв.: барсуки. – Пер.) похищали египетские саркофаги и мумии, перевозя их в свои столицы, чтобы свою тьму сделать еще более непроглядной, упрочив собственное маловерие. Вот и Бонапарт, один из таких «барсуков» перенес некий обелиск из Египта в Париж, дабы только похвастаться, что над людской мыслью и скорбью властвует сапог, а на самом деле – дабы [невольно] лишь сгустить и усугубить тень смерти, нависшую на его стольным градом и его собственным народом.
Что еще остается нам сказать, Феодул, при виде столь безотрадной панорамы языческого мира? Ничего, в самом деле – ничего. Повторим лишь, что художники того и другого рода, то есть как те, что используют видимый материал, так и те, что прибегают к незримому слову, больше всего послужили тому, чтобы прелесть язычества, а по сути – ложь диавольская, утвердилась во всем мире, включая даже самые одаренные народы белой расы, каковы суть индийцы и греки.
Обозревая эти жуткие и необъятные просторы соблазна, мы находим утешение лишь в следующих словах любимого Христова ученика, святого евангелиста Иоанна, благовествующего:
Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола (1Ин. 3, 8).