К вопросу о литературных источниках рассказа ЖАН об отличившихся в Невской битве русских воинах — шестерых храбрецах и самом молодом князе Александре

В историографии безраздельно утвердилось мнение, что рассказ Жития Александра Невского (далее - ЖАН) об отличившихся в Невской битве 6 храбрых мужах составлен под влиянием древнерусского перевода «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, в которой описаны подвиги шестерых римских храбрецов при осаде г. Гамалы, а кроме того, считается, что на житийное описание Невской битве оказало существенная влияние переводная греческая поэма о Девгенисе Акрите. Единствеенную попытку оспорить эти положения предпринял В. Н. Водовозов. Он заяви вил, что поскольку русский агиограф писал об исторических лицах, то якобы не мог следовать никаких литературным образцам; разумеется, столь сомнительная аргументация оказалась весьма уязвимой для критики, потому обеспечила оппонентам очевидные преимущества, в результате чего мнение о существенном литературном влиянии на ЖАН Истории Иудейской войны и Девгениева деяния сделалось аксиомой.
Однако, насколько оно является обоснованным? Наиболее обстоятельно версия о заимствовании образа шестерых удальцов из Истории Иудейской войны обоснована в работе В. Й Мансикки. Исследователь подчеркнул некоторые места в древнерусском перевода труда Иосифа Флавия, которые ему напоминали текст ЖАН, некоторые древнерусские слова и обороты: «другой» «родом», «шестой час» (означавший, впрочем, всего время подвига одного из героев, а не начало сражения, как в ЖАН), хотя не сделал однозначного вывода, что автор ЖАН их непосредственно заимствовал из этой переводной книги. К выводу о том, что История Иудейской войны оказала непосредственное влияние на повествования ЖАН о Невской битве, историк пришел на основании других параллелей: «Из подробностей, поражающих своим сходством, назовем следующие: Логин у Флавия и первый герой Александра [Гаврила Олексич], оба сражаются посреди неприятеля и возвращаются к своим. Савина и Ратмира окружают многочисленные неприятели, и оба умирают после ожесточенной борьбы, изнемогшие от многого кровотечения. Иулиан и Збыслав (в действительности — Яков полочанин — М. Н.). бесстрашно сражались верхом и обратили на себя внимание удивляющегося кесаря и князя»
Однако, про возвращение Гаврилы Олексича в ЖАН не сообщается, хотя и не сказано, что погиб. Но многие сражались и выжили, а не только он один. С Логином его роднит это сражение посреди вражеского войска. Но следует ли на этом основании считать Логина прототипом русского воина, тем более, что в остальном их дела совершенно не совпадают? Про Ратмира не сообщается, что он умер именно от потери крови, просто отмечая, что «он... от многых ранъ паде и тако скончася». Можно только гадать, что послужило причиной смерти — потеря крови, как у Савина, или повреждение жизненно важных внутренних органов. У Ратмира с Савиным тоже больше различий, чем сходства, и общее только то, что обоих окружили многие враги и оба погибли от ран. Обычная ситуация в бою. Для того, чтобы ее описать, необязательно нужно было брать за основу труд Флавия. Яков-полочанин, княжеский ловчий, вызвал именно похвалу, а не удивление князя6. При этом он, хоть и попал в список храбрецов, не выделялся из них не в пример Сбыславу Якуновичу, не силой ни храбростью. В то время, как Июлианий, заслуживший удивление (но не похвалу) кесаря, удивлял присутствующих силой свой руки, тела и «хитростью всадника».
В этой связи следует признать, что версия о влиянии Истории Иудейской войны на описание Невской битвы является недостаточно обоснованной. Но в любом случае основным источником для житийного рассказа о шести храбрых мужах она не являлась. Истории некоторых из них только в отдельных деталях совпадали с судьбами римских воинов. Причем, в таких, которые сами по себе не способствуют прославлению русских храбрецов: результат сражения Гаврилы Олексича посреди вражеского полка ЖАН не сообщает. А смерть от боевых ран в окружении многих врагов свойственно не только героям. Интересно, что ни один из отмеченных в ЖАН шестерых храбрецов не совершал таких необычных подвигов, как герои Иосифа Флавия — не убивали одним ударом копья двоих врагов, не побеждали в одиночку целый полк, или стражу. И скорее выделяются храбростью, чем необычными успехами на поле боя, или уникальными физическими и воинскими способностями. Даже успехи Сбыслава Якуновича, который поразил всех силой и храбростью, убив в одиночку нѣколико (несколько, или какое-то количество) человек, невозможно сравнить с поразительными достижениями римских храбрецов. В определенной степени можно согласиться с И. Н. Данилевским, что «подвиги эти выглядят вполне заурядными эпизодами боевого столкновения». C той поправкой, что не всем доведется упасть с коня с корабельной сходни, но потом встать и в одиночку сражаться с самим воеводой посреди вражеского полка, какОлексичу, или как Мише новгородцу с его отрядом - потопить три шнеки противника1, но это никак нельзя приравнивать к чудесным свершениям римских героев Флавия при штурме Гамалы.
Поэтому даже если предположить, что автор ЖАН частично опирался на переводной труд Флавия при описании Невской битвы, то в основном описывал реальные события на Неве, а в противном случае, непременно бы перенес на древнерусскую почву что-то из вышеуказанных великих боевых заслуг римских воинов.
Едва ли следует безоговорочно согласиться с безапелляционным заявлением В. Л. Комаровича: «Стилистическое выражение эпизода о шести удальцах в целом имеет прототипом аналогичный эпизод о шести «храбрых» при взятии Гамалы римлянами у Иосифа Флавия. Оттуда же наименование в нашей повести «римлянами» шведов и немцев: их вероисповедной принадлежностью такое название лишь осмысливалось, но не подсказывалось»2. Как бы то ни было, а описанные Флавиям подвиги 6 храбрецов не оказали существенного влияние на житийное описание Невской битвы. И житийный король «король части Римьскыя от Полунощныя страны» ( северной — скандинавской страны) имел отношение именно к «части» католической Европы, а не к Римской Империи, герои которой, отличившиеся при осаде иудейского города у римского историка Иосифа Флавия, кстати, выступали в качестве положительных персонажей. Если бы древнерусский агиограф описывал шестерых храбрецов по образцу римских героев, то тогда в роли римлян, взявших Гамалу, скорее всего, выступало бы выступало отнюдь не скандинавское, а русское войско, которое согласно ЖАН, одержало победу в Невской битве.
Кроме того, В. Й. Манасикка усмотрел некоторое сходства рассказа ЖАН о шести храбрецах с подвигами библейских воинов царя Давида, среди которых тоже отличились шестеро. Правда, в их подвигах не смог найти ничего общего с рассказам ЖАН о шестерых древнерусских храбрецах, отличившихся на Неве и не настаивал на том, что библейский сюжет оказал на него влияния. Согласно утверждению исследователя «Сходство между приведенными эпизодами и рассказом Жития сказывается скорее в общем характере повествования, чем в деталях». В чем же он по мнению Манассики, выражается? А в том, что и библейских и житийных храбрецов указаны имена их отцов, а кроме того, достижения Гаврилы Алексича, Саввы и Cбыслава Якуновича якобы сопоставимы с подвигами библейских героев Исбофеба, за один раз убившего копьем 800 врагов, или Авесее, сразившим копьем 300 неприятелей3. Но во-первых, отчества в ЖАН из 6 героев имеют только два — Гаврила Олексич и Сбыслав Якунович. А во-вторых, даже последний, удививший всех своей силой и храбростью, убил топором только скольких-то врагов. Савва обрушил шатер неприятельского предводителя, что конечно тоже не сравнимо с фантастическими достижениями библейских персонажей. А Гаврила Алексич и вовсе потрепел неудачу в попытке въехать на вражеский корабль, был сброшен, смог встать и сошелся в бою с вражеским воеводой среди неприятелей4, что конечно тоже никак не сопоставимо с подвигами библейских героев.
Не менее спорную аналогию провел В.Л. Комарович5: ««шатер великий златоверхий», — подсеченный одним из шести удальцов Александра Невского», по не аргументированному заявлению историка «и своим внешним видом, и своим падением в пылу битвы опять лишь повторяет» «шатер вельми велик, червлен», шитый по верху «сухим золотом», — из Девгениевых деяний». Однако, такая оценка кажется преждевременной — шатер «Амира царя шатеръ черлен, а по подолу зелен, а по шатру златомъ и сребромъ и жемчюгомъ укаченъ и драгимъ камениемъ украшенъ»6 сложно охарактеризовать как златоверхий — золотое шитье было лишь одним из элементом его декора. И если шатер скандинавского предводителя действительно упал, после того, как младший дружинник Савва подсек столб, то шатер царя Амира сорвали - подняли на копьях7. Поэтому аналогия между шатрами из ЖАН и из Девгениева деяния является несколько натянутой. К тому же, надо полагать, что автор ЖАН, описавший Невскую битву со слов Александра Невского и других участников, и без весьма отдаленных литературных аналогий, представлял себе роскошный шатер скандинавского предводителя, и знал историю его падения.
К столь же малоубедительным сравнениям ЖАН с Девгнениевым Денинием прибег Л. В. Комарович и по отношению к самому Александру: «Воинский подвиг Александра невского воинский подвиг Александра Невского — «самому королеви взложи печать на лице острым своим копьем» — есть всего только осуществление боевых заданий Девгения»8, который «возложи знамение на лице» - клеймо - пленникам9. Но можно ли безоговорочно считать клеймление пленника литературным прототипом боевого шрама, который должен был остаться после копейного ранения? Или, по мнению исследователя, попасть копьем в лицо было евозможным в реальности и потому для описания этого сюжета надо было прибегать к таким сомнительным параллелям, как описание клеймления? К тому же даже внешне процитированные фрагменты ЖАН и Девгениева деяния не настолько напоминают друг друга, чтобы иметь основание утверждать хотя бы о наличии стилистических заимствований10. Другие аналогии Комаровича между ЖАН, Александрией и Девгениевым деянием тоже не бесспорны: «Подобно [Житийному] Андрияшу, достоинства Александра Македонского разглашает один из послов Дария; подобно королю и Батыю, наслышанный «о дерзости и о храбрости Девгениеве», «видети хощет юность» его каппадокийский царь Василий и т. д. При таком подходе к исторической теме вообще одинаково условны (и в нашей повести и в переводных) вытекающие из авантюрной завязки психологические и внешне-изобразительные подробности: враг, возгордившись, идет «шатаяся» или (в Александрии) «честью» или (в нашей повести) «безумием». Верный соратник героя, оплакивая смерть «господина», сам выражает желание умереть: «Добре же бы и нам с тобой умерети», — говорит, подобно автору русской повести, один из воинов-македонян при виде умирающего Александра. Авторский плач — «како не урвется сердце из кореня» — почти дословно повторяется в женском плаче из повести о Девгении». Однако, сам историк считал житийного Андрияша историческим персонажем: «Андрияш... отыскался, однако, под точно соответствующим русской форме именем Andreas (фон Фельвен) в списке магистров Ливонского ордена, занимавшим этот пост как раз во времена Александра». В этой связи остается неясным, имел ли эпизод с Андрияшем литературное происхождение, или отражал какие-то реальные события, не нуждающиеся в книжных образцах. Что касается желания верного соратника умереть вместе с господином, то оно иногда возникает естественным образом, без литературного влияния. Прочие отмеченные ученым аналогии между ЖАН, Александрией и Девгениевым деянием весьма любопытны, но слишком незначительны, чтобы делать выводы о заимствовании, к тому же фигурирующий в Девнениевом деянии образ порвавшегося корня сердца известен только в древнерусском переложении греческой поэмы «Девгенис Акрит». К сожалению, в настоящий момент трудно сделать однозначный вывод, насколько устойчивый и распространенный характер имело это образное выражение в древнерусском языке во времена написания ЖАН. Равно как и обороты, вроде шатаясь честью/безумием. Однако, на наш взгляд, не стоит спешить с выводами, что они могли появиться в ЖАН только в результате заимствований из переводной литературы. А тем более, как делает И. Н. Данилевский, с одной стороны, соглашаться c высказыванием Д. С. Лихачева, что литературная традиция и исторические факты не «находятся в контрадикции», а с другой стороны, при сравнении рассказов НIЛ и ЖАН о Невской битве вычеркивать рассказ о боевых действиях Александра Невского и шестерых храбрецов, как имеющий сугубо литературное происхождение.
Можно полностью согласиться с Л. В. Комаровичем, что «Александр Македонский, Алевхис и Акрита, с которыми сравнивает автор-дружинник своего «господина», это герои популярных в древней Руси переводных воинских повестей: романа об Александре, Троянской притчи и повести о Дигенисе-Девгении Акрите». Видимо, знаком был агиограф и с Историей Иудейской войны, сравнивая Александра Невского с римским императором Веспассианом. При этом агигораф к прямым сравнения князя Александра с разными персонажами, а чудесного обретения многочисленных тел павших врагов - с библейским чудом. О значении подобных сравнений можно спорить, cтроя,к примеру, разные догадки, почему Александр неоднократно сравнивался с библейским царем Давидом. Вместе с тем, автор ЖАН, судя по всему, не был склонен к скрытым литературным заимствованиям.
С мнением, что рассказ владимирского ЖАН о Невской битве опирался на литературный образец, выступал и ныне покойный В. Л. Янин. По его мнению, первоначальная редакция ЖАН возникла в Новгороде. Почему-то по его мнению, только там могла возникнуть легенда о видении ижерянина Пелгусия, увидевшего святых Бориса и Глеба. Кроме того, по утверждению историка, тремя из шести отличившихся в Невской битве храбрецов были жители Прусской улицы (кончанским храмом которой являлась церковь Свв. Бориса и Глеба в новгородском Детинце). Прусское происхождение Миши-новгородца исследователь установил по поздней родословной Морозовых, а Гаврилу Олексича и Сбыслава Якуновича произвольно отождествил с сыном некого Олексы и неким Сбыславом без отчества, упомянутых НIЛ в 1215 гг., несмотря на то, что в первой половине XIII в. НIЛ упоминает как минимум трех Алексеев — Прокшинича, Путиловича и Сбыславича, каждый из которых мог быть отцом Гаврилы Олексича, и как минимум двух Сбыславов — Якуновича и Степновича20. Какой из них был был одним лицом с Сбыславом, действовавшим в 1215 г., или все трое были разными лицами — неизвестно. В именном указателе к НIЛ последний не отождествлен ни с тем, ни с другим.
Впрочем, Л. Л. Молчанов показал ненадежность поздних сведений родословной Морозовых, указав, что книжник XVI в. неверно отождествил новгородского боярина начала XV в. Ивана Морозова с московским боярином середины XIV в. Иваном Морозом; историк склонился к выводу, что сведения о новгородце Мише, относящиеся к XIII в., по-видимому, относятся к одному и тому же человеку, родоначальнику неревского боярского рода Мишиничей. Ставить точку в вопросе о связи участника Невской битвы Миши-новгородца с Прусской улицей, вероятно, еще преждевременно, однако, точка зрения Л. Л. Молчанова на данный момент является наиболее обоснованной.
М. А. Несин