«Что за фигура?

» — поинтересовался один купец у другого, кивнув на чудака, стремительно вышагивавшего по Гостиному Двору: борода и волосы до плеч, как у попа, а в руке — сигара; пальто щегольское, а на ногах копеечные валенки. «Сам ты фигура! — ответил второй купец, издалека почтительно поклонившись странному барину. — Это же известная на весь Петербург знаменитость, чемоданных дел мастер!» «Да нет, — вмешался в разговор третий. — Это же тот барин, что весь Питер напоил горькой. Первый пьяница на всю Россию! Видишь, как одет?»
Одевался Менделеев действительно странно. Например, по случаю обручения старшего сына облачился во фрак, но по рассеянности забыл сменить серые домашние брюки. Всем на свете нарядам Дмитрий Иванович предпочитал какуюто немыслимую блузу, каких никто не носил. Раз в год портной вызывался в Боблово, чтобы, потратив миллион слов на описание новых фасонов, выслушать от Менделеева неизменное: «Лучше сшейте-ка, батенька, как раньше!» Что же касается остального, то в некоторой степени правы были оба купца. Дмитрий Иванович, почетный член доброй полусотни академий, на досуге любил мастерить чемоданы, которые действительно выходили на славу — прочные, легкие, ладные. И, хоть сам пил мало, водкой занимался по роду службы в правительственной Комиссии для изыскания способов к упорядочению производства и продажи напитков, содержащих в себе алкоголь. Просто министр финансов граф Витте задумал ввести в стране водочную монополию и, чтобы подготовить всё на самом серьёзном научном уровне, пригласил Менделеева…
Через 100 с лишним лет химики будут спорить, какова роль Дмитрия Ивановича в установлении идеального 40-градусного водочного стандарта. Никаких работ на эту тему у него не обнаруживается (а знаменитая диссертация «Рассуждение о соединении спирта с водой» рассматривает очень концентрированные и совсем не концентрированные растворы, а вовсе не 40-градусный). Но уж спиртометрическую шкалу-то Менделеев, служа в Комиссии, разработал, а это позволило добиваться четких 40 градусов (не 39 и не 41). Также непонятно, насколько правдивы рассказы о том, как Менделеев ставил эксперименты на живых людях. То есть угощал жителей Петербурга водкой, приготовленной из разных спиртов. Для чего печатал объявления в газетах: требуются добровольцы для дегустации хлебного вина, и у дверей его лаборатории выстраивались толпы. Много о Менделееве в связи с работой в Комиссии ходило всяких слухов. Начиная с того, что он спился в своей лаборатории, и кончая тем, что он заработал миллионы на подделке французских вин для Елисеева.
Что ж, если бы он ставил перед собой такие задачи, то уж подделал бы… Менделееву вообще с блеском давалось всё, кроме трех областей человеческой деятельности: семейной жизни, шахмат и публичных выступлений. Он невероятно гордился, что однажды выиграл у самого Чигорина — величайшего из великих шахматистов! Но, по мнению знатоков, Менделеев играл не сильно: нервничал, горячился, брал назад ходы. Что же касается выступлений на публике, то тут на Дмитрия Ивановича, напротив, находила какая-то необъяснимая робость. Перед каждой фразой плачущим голосом он тянул «э-э-э», потом переходил на скороговорку, обрывистую, спутанную. «Корявые, как я сам», — говорил он о собственных лекциях. В остальном Менделеев мог всё. Буквально всё! Судебные экспертизы, сыроварение, разоблачение спиритизма, разработка таможенного тарифа, изобретение пульсирующего насоса, усовершенствование керосиновых ламп, проектирование ледокола, модернизация русской метрической системы и даже промышленный шпионаж (путешествуя по Америке, Менделеев по заказу русских нефтяников вызнавал секреты местной перегонки нефти). Одним из первых в России он поднимался на водородном шаре в августе 1887 года, в день полного солнечного затмения, какие случаются лишь раз в несколько столетий. Вопреки ожиданиям, затмение Менделеева не увлекло. Зато на высоте двух верст Дмитрий Иванович обнаружил удивительное явление: там слышно людские разговоры, коров, лошадей, петухов, будто не летишь под облаками, а идёшь по земле. Это позволило учёному сделать вывод об особенностях движения воздуха в средних слоях атмосферы. Больше к воздухоплаванию Менделеев не возвращался. Зато увлёкся аграрными исследованиями: у себя в Боблове на опытном поле пробовал разные удобрения. Крестьяне поражались, какой там вырастал хороший хлеб. «Талан у тебя, барин, али случай?» — «Конечно, братцы, талан!»
У него было много, этих талантов. Но ни в какие рамки разбрасывающийся Менделеев с этими талантами не вписывался. Его 9 раз номинировали на Нобелевскую премию — ни разу не дали (впрочем, поговаривали, что причина могла быть в конфликте с семьей Нобель на почве нефтяных дел). В действительные члены Академии наук его забаллотировали — там не привыкли к русским химикам, всё больше к немцам. Менделеев утешал сам себя: «Выбора в академию я не желал, им остался бы недоволен, потому что там не то надо, что я могу дать, а мне перестраивать себя уже не хочется. Ни важности заморской, ни солидной устойчивости в объекте занятий, ни напускного священнодействия в храме науки — ничего то этого во мне быть не может, коли не было. И пришлось бы мне сталкиваться, а теперь противно мне это, пропала былая охотка». Позже он, впрочем, стал хотя бы членом-корреспондентом. Правда, не по химии, а по физике. Потому что физиком Менделеев тоже был весьма неплохим.
Это он такой вышел в мать. Многогранная личность…
Лет до сорока Мария Дмитриевна ничего не знала и не умела, кроме ведения домашнего хозяйства, вынашивания и выкармливания детей — а их у неё было четырнадцать, не считая троих мертворожденных. Вскоре после рождения Митеньки в 1834 году кормилец семьи, Иван Павлович Менделеев, ослеп и лишился места попечителя народных училищ Тобольской губернии. На что могло хватить его пенсии — 275 рублей серебром в год?! И тогда Мария Дмитриевна подрядилась управлять стеклянным заводом, принадлежавшим её брату. Это было неслыханно: женщина-управляющий!
Сверять счета, браниться с подрядчиками, инспектировать производство (а в перерывах обшивать, кормить и воспитывать детей) — чего ей только не довелось делать! И всё напрасно: завод сгорел в одночасье, одни дети умирали, другие просто отбивались от рук — Аполлинария ушла в секту и изнуряла себя постами, Ваня закутил и ушёл в запой. Младший, Митенька, которого с грехом пополам удалось пристроить в Петербургскую медико-хирургическую академию, сбежал оттуда через месяц — не вынес испытания анатомическим театром. Особых талантов, казалось, юноша не проявлял, связей у семьи не было, денег тоже. Последняя надежда оставалась на Главный педагогический институт — мобилизовав последние свои знакомства, Мария Дмитриевна определила туда сына, и на этом силы ее иссякли и она умерла. И вот Митя доучился до четвертого курса — не блестяще, но вполне сносно. До выпуска остался всего год, когда доктор, осмотрев Менделеева, пришёл к неутешительному выводу, что никакого выпуска не предвидится, и велел ложиться в лазарет. В свои 19 лет юноша был болезненно худ и бледен и вот уже начал харкать кровью. От чахотки уже умерли его отец и три сестры. По всему видно — теперь его очередь. И все старания матери, все её надежды на этом теряли всякий смысл…
Ну уж нет, не бывать этому — решил Митя. И прямо в лазарете стал готовиться к очередным экзаменам. Он чувствовал, что стоит хоть на день остановиться, и болезнь победит его. Это невозможно объяснить, это можно лишь констатировать: вместе с жаждой жизни в молодом Менделееве вдруг проснулись любознательность, трудолюбие, талант. И вот в назначенный день он облачился в парадный мундир и кое-как добрел до института. Когда шёл обратно в лазарет, товарищи устроили ему овацию. Выпускной экзамен был сдан блестяще!
А потом случилось ещё одно чудо. Прославленный хирург Пирогов, осмотрев Менделеева, нашёл, что никакой чахотки нет, а есть небольшая сердечная недостаточность: «До ста лет доживёте, батенька! Успеете раз пять жениться!»
Вот тут гениальный медик не угадал: Дмитрий Иванович женился лишь дважды…
Ирина Стрельникова.