Валерий Лялин

Рассказ
Исцеление
Светало. На востоке небо окрасилось в нежно-розовый цвет. Где-то далеко за угрюмым еловым лесом начинало всходить солнце. В воздухе чувствовалась сырость. Над рекой клубился туман, а на траве обильно лежала роса. На болоте ранние лягушки робко пробовали голоса, и только кукушка громко и отчетливо куковала вблизи. Над головой человека, стоявшего на поляне, бесшумно пролетела большая серая птица. Человек этот, уже немолодой, в старом ватнике и с вещевым мешком за плечами, широко и истово перекрестился, развел крестообразно руки, посмотрел на темный просыпающийся лес и сказал:
– Приими, Господи.
И лес принял и скрыл его.
Жена у него умерла, давно еще, в молодых годах, от внезапной смертельной напасти – белокровия, и он, работая мастером на мебельной фабрике, сам ростил двух оставшихся без матери детей. Дети выросли и вначале радовали его, но потом от них начались одни скорби. Дочка была несчастлива в браке с мужем, психопатом и пьяницей, а сын, еще учась в школе, пристрастился к наркотикам и сейчас вел свою какую-то дикую, несуразную жизнь наркомана, перебиваясь случайными заработками.
Говорят, что для исполнения мер дел своих на земле надо посадить дерево. И он посадил во дворе две липы. Они выросли стройными и развесистыми. Но представители уже нового, послеперестроечного поколения агрессивных мальчишек-разрушителей вначале истыкали стволы ломиком, а затем и вовсе ободрали кору. Липы высохли, их спилили и увезли, как увезли когда-то пораженную злой силой жену.
Иван Петрович по натуре своей был мягкий и незлой человек. Никогда он ни с кем не ругался, никогда не наказывал своих детей, хотя порой было за что. Он соблюдал все посты Православной Церкви, читал утреннее и вечернее правило, по субботам и воскресеньям ходил в церковь, где полностью выстаивал всю службу. Жалуясь батюшке на своих неуправляемых детей, он тяжело вздыхал, выслушивал неутешительный, но правдивый ответ, что об этом надо было думать раньше, когда их можно было положить поперек лавки. А теперь только молись и терпи, раб Божий Иван, и, может быть, Господь, веси какими путями, поправит твое дело.
Дочка Ивана Петровича жила отдельно, а сын вместе с ним. За неимением денег на наркотики он начал понемногу потаскивать из дома вещи, и не прошло и года, как в квартире было продано все, что только можно было продать. Не тронул он только толстую отцовскую Библию и ящик с плотницким инструментом.
Иван Петрович, повинуясь каким-то древним родовым призывам, всегда хотел уехать из города, который угнетал его дух, и поселиться в сельской местности. Участок в коллективном садоводстве его не устраивал, потому что в нем он находил что-то неестественное и придуманное. Он хотел в небольшой деревеньке или на хуторе поставить себе домик и зажить простой сельской жизнью. Дети тогда еще были небольшие, и как знать, осуществи он свою мечту, может быть, и спас бы их от той участи, которую они сейчас имели. Он скапливал на домик деньжонки, и у него в сберкассе уже образовалась порядочная сумма. Но перестройка и инфляция превратили его накопления в пригоршню мелочи. Дочь постоянно приходила просить денег и плакалась на жизнь, сын тоже не давал ему покоя. Наркотики ожесточили его, и он ежедневно приставал с требованием денег. Ночью он будил отца и, глядя безумными мутными глазами, кричал:
– Ну, давай разберемся! На что нам квартира? Ее надо срочно продать! Ты же давно хотел жить в деревне. Вот и поедешь наконец, а я пристроюсь на квартире у своей шмары. У нас будут деньги. Я тебе отстегну твою долю.
– Ну ладно, сынок, поступай как знаешь, только дай мне поспать.
– А ты завтра подпишешь бумагу?
– Подпишу, подпишу. Мне ничего не надо. Живи как хочешь, только знай, что наркота скоро приведет тебя к могиле.
В церкви батюшка журил его за мягкосердечие и попустительство.
Иван Петрович, глотая слезы под епитрахилью, говорил священнику, что он излишне мягок и не может сопротивляться собственным детям, отдавая им последнее. Вообще, он устал от жизни в большом городе, где злоба и бессердечие проявляются на каждом шагу. Город давил его душу, отнимая жизнь. Чья-то злая воля легко и безнаказанно через телевидение взращивает наших мальчиков наркоманами и убийцами, а девочек гонит по вечерам на панель.
– Если бы я мог, – говорил Иван Петрович, – я уничтожал бы телецентры до тех пор, пока они не прекратят отравлять нашу молодежь. А поскольку я ничего сделать не могу, я решил оставить этот город, чтобы не видеть того, против чего протестует моя душа. Я ушел с работы, сын продал квартиру, и я стал бездомным и безработным.
– Чадо, иди в монастырь. Ты плотник, и тебя там с радостью примут.
– Нет, батюшка, я хочу быть один и предстоять Богу лицом к лицу. Я уйду в лес и буду молиться за погибающий мир. Благословите меня.
– Бог благословит тебя, Иван.
И он ушел и теперь стоял на опушке.
– Приими, Господи! – сказал Иван Петрович и вошел в лес.
Сначала он шел по лесной дороге, усыпанной хвоей, временами спотыкаясь о корни. Пройдя версты четыре, он вышел на большую раскорчеванную пашню, уже давно не засеваемую, поросшую ольхой и березками.
Перед ним был заброшенный хутор с большой избой и разными хозяйственными постройками. Недалеко от избы стоял небольшой бревенчатый домик, видно выстроенный молодыми хозяевами под жилье старикам. К счастью, домик оказался пуст и вполне пригоден для жилья.
Он решил поселиться в маленькой избе . Она была еще в хорошем состоянии – с нетекущей драночной крышей, целыми стеклами в окнах и исправной печью. В маленьком доме будет теплее зимой и дров пойдет меньше.
Дом покосился, нижние венцы сруба подгнили, крыша, крытая железом, проржавела и текла. Он подправил в маленькой избе подгнившее крыльцо, рассохшуюся дверь и оконные рамы. Старательно вымыл пол, лавки, окна, снял паутину из углов и протопил печку, которая не дымила и исправно грела. В избе сразу установился сухой жилой дух. В сарае он нашел канистру с керосином и вечером, размяв усохший фитиль, зажег керосиновую лампу, которая осветила очищенные от пыли и копоти лики святых, приветливо глядящих на него из божницы.
Сварив в печке чугунок пшенной каши и вскипятив чай, он, помолясь, поужинал и лег спать на скрипучую стариковскую кровать с туго набитым сенником. Лежа, он думал о большой нехватке в хозяйстве, о том, что денег у него осталось кот наплакал, что завтра надо будет идти на станцию и купить мыло, спички, соль, крупу и муку и, чтобы не тащить все это на горбу, он сколотит тачку…
И с этим Иван Петрович незаметно уснул. Ночью он просыпался от света глядящей в окошко большой желтой луны. Смотря на освещенную луной божницу, крестился, вспоминая, что с ним есть батюшкино благословение и Господь его не оставит бедовать, а так или иначе все устроит. И, успокоившись, опять засыпал.
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.
Иван Петрович думал жить и спасаться здесь, на хуторе, в одиночестве, но когда он утром проснулся, то увидел около большой избы суетившихся и кричащих не по-русски людей, вероятно азиатов. Их приехало человек десять на грузовике и тракторе с телегой. Они споро разгружали свое имущество и заносили его в большую избу. Когда Иван Петрович вышел во двор, к нему подошел белобородый старик с тюбетейкой на голове и в ватном, подпоясанном платком халате. Протянув Ивану Петровичу коричневую морщинистую руку, он улыбнулся и приветствовал его:
– Салям алейкюм! Здравствуй, хозяин.
– Кто вы будете? – в недоумении спросил Иван Петрович.
– Мы, дорогой хозяин, узбек будем. Мы люди хороший будем. Приехал земля пахать, лук сажать. Лук расти, большой лук стал, на базар лук тащи, акча – денга получай, назад Узбекистан ушла. Мы закон знай, к большой русский началник ходил, денга платил, законный бумаг получил. Началник печать колотушка на бумаг стучал, говорил: «Хороший, узбек, дело делай. Городу лук много нужен, без лук совсем нелзя, суп-шурпа нелзя варить». Ты, Иван, нам помогать, мы тебе денга давай, лук давай, картошка-мартошка давай, какой хочешь хурда-мурда давай. Плов кушай с нами, кок-чай пей, пажалюста. Мы мирный узбек. Водка не пьем, Аллах не велит, табак не курим.
Иван Петрович поскреб затылок, пожал старику руку и сказал:
– Все равно земля стоит зря. Лук так лук. Овощь полезная, без него русская кухня – не кухня. Работайте, ребята, но и для меня клин картошки посадите. Я вам буду помогать. Бог труды любит. Большую избу вам поправлю, крышу залатаю, и вообще, лучше вместе лук сажать, чем стрелять друг в друга.
– Зачем сетерлять?! Сетерлять совсем худо. Аллах велел, мирно жить надо. Якши, хароший друзья – елдаш будем. Картошка тоже клин сажать на твой галава будем. Ты моя не обижал, мы твоя не обижал.
Иван Петрович помог им подлатать крышу и навести порядок в избе. Старый Сулейман в это время ходил по полю, оглаживая свою белую бороду, наклонившись, брал щепотью землю, растирал ее в пальцах и подносил к толстому носу, бормоча: «Якши земля, хорош земля, для лук матерью будет». Иван Петрович смотрел, улыбался и думал: «Вот, наехала орда, чудной народ, но трудолюбивый. Их там тьма-тьмущая наплодилась, своей земли уже не хватает, приехали сюда лук сажать. Своим законом живут, работают, детей плодят, растят.
Хотя вера у них другая, но видно, что люди хорошие.
Старика своего, Сулейманку, как отца родного слушаются. Дай Бог им удачи в делах их».
Утром узбеки на тракторе уже пахали землю, потом ее боронили, делали широкие грядки и сажали в ямки лук. Старик ходил за трактором, оступаясь на глыбах земли, вздымал руки к небу и многократно кричал: «Бисмилля! Бисмилля!» – что означает «во имя Аллаха».
Вечером узбеки пригласили Ивана Петровича вкусить с ними плов. Он подумал и решил, что день сегодня не постный и большого греха не будет, если он с ними поест плов, да и обижать их отказом не хотел. Плов в специальном казане варил молодой узбек Юсуф. Когда плов был готов, все узбеки вымыли руки, по локоть засучили рукава, постелили на пол кошму и сели, по-своему помолясь, в кружок, поджав ноги. Посреди поставили большой поднос, куда Юсуф вывалил из казана плов, от которого к потолку поднимался аппетитный пар.
Старый Сулейман, раскрыв обе ладони, вонзил их в горячую белую пирамиду плова и, закинув назад голову с широко открытым ртом, стал горстями кидать туда плов. Все узбеки тоже закинули головы, широко раскрыли рты и последовали примеру старика. Ивану Петровичу плов подали особо – в тарелке – и положили рядом ложку. Он, посмотрев на гору плова в тарелке, сказал:
– Я столько не съем. Это очень много.
– Съешь и еще попросишь, – отвечал старик.
И действительно, плов был вкусный, легкий и необременительный для желудка.
Утром, едва рассвело, узбеки были уже на поле. Белозубые, улыбающиеся, они удивляли Ивана Петровича неутомимым трудолюбием и набожностью. По пять раз в день они садились на корточки лицом к востоку и совершали краткую молитву – намаз. «Работящий народ, неленивый, и нам бы неплохо с них пример брать.
А то: „чучмек”, „орда”, „черные”. Вот тебе и орда. Свои-то, коренные жители эту землю бросили и в городе неизвестно как устроились. Небось в общежитии в одной комнате теснятся да попивают потихоньку. Известное дело. Прохудился наш народ, прохудился. Отучился народ землю любить, власти Бога отменили, вон куда дело пошло, что на исконно русских землях уже пришлые азиаты работают, землю нюхают, хвалят: „Якши земля, якши земля!”», – думал Иван Петрович.
Погода благоприятствовала узбекам-сезонникам. Бог во благо время подавал дождь, грело солнышко, и лук рос не по дням, а по часам. Иван Петрович с кетменем выходил по утру мотыжить сорную траву и окучивать свой клин картошки.
Однажды узбеки собрали зеленый лук, аккуратно разложили его по ящикам и повезли продавать в город. Иван Петрович решил съездить с ними, зайти в церковь и поискать сына. Батюшка в церкви, слушая его исповедь, качал головой, удивлялся тому, как повернулась жизнь Ивана Петровича. Помолившись за Литургией и причастившись, Иван Петрович зашел к дочери.
Отца встретила она приветливо, покормила, но о заблудшем брате ничего не знала и давно его не видела. Дала адрес и посоветовала сходить к его шмаре. Иван Петрович нашел указанную особу, которая, чуть приоткрыв дверь, просипела прокуренным голосом, что этот козел здесь давно уже не проживает.
«А жив ли он?» – подумал Иван Петрович.
Поскольку трое узбеков остались торговать луком, обратно он решил ехать на поезде. Проходя задворками Витебского вокзала, он увидел лежащего на асфальте у мусорных контейнеров какого-то бомжа. Из контейнеров вытекала мутная зловонная жижа и подтекала под него. Крупные зеленые мухи роились над этой лужей и ползали по лицу спящего.
«Наверное, и мой сынок где-нибудь так валяется», – подумал он.
Бомж, лежащий на асфальте, замычал и сел, протирая себе глаза черными от грязи руками, и вдруг Иван Петрович узнал в нем собственного сына.
– Эх, Алеша, Алеша, до чего же ты дошел! – горестно сказал он.
– Это ты, предок? Привет от раздавленного червя… Я скоро подохну… Сил уже нет… Кормлюсь из помойки. Прощай…
– Зачем помирать тебе, Алеша? Поедем со мной.
– Поедем, мне уже все равно куда, на кладбище или в лес.
Иван Петрович тут же на ближайшей барахолке купил ему крепкую чистую одежду, сводил в баню и парикмахерскую, где его наголо остригли. Уехали они ночным поездом. В вагоне Алексей молчал, оживлен он был только перед отъездом, когда, взяв у отца деньги, где-то купил несколько доз героина.
На хуторе Иван Петрович подвел сына к старику Сулейману:
– Это мой сын, пропащий человек. Наркоман.
– Эта болезнь мы знаем. Узбекистан тоже есть наркоман. Отдай его нам, Иван. Один, два месяц, и будет бросай свой привычка. Эта дурь совсем бросай. Будем крепко лечить. Узбекски лечить. Один, другой неделя мы его на цепь сажай. Совсем злой будет. Шайтан будет. Кричать, ругать маму-папу будет. Мы делай лекарство, много, много пить Алеша давай. Бить веревка тоже будем, если слюшать не будет. Потом будет тихий, как курдючный овца. Цепь будем снимай, кетмень в руку давай. Хорошо работай, кушать много давай, плохо работай – кушать мало давай. Так мы наркоман лечим. Согласен, Иван? Давай твой рука! Якши?
Старик хлопнул по руке Ивана Петровича и увел Алексея с собой.
Чтобы не видеть и не слышать, как узбеки отваживают сына от наркоты, Иван Петрович опять уехал к дочке и погостил некоторое время у нее.
В церкви батюшка после рассказа Ивана Петровича узбеков хвалил, говоря:
– Видно, что деловитый народ, хотя и не нашей веры. Но Господь посылает нам на пользу душевную и скорби, и радости. Вот уехал ты, и промыслом Божиим сдвинулась твоя жизнь. Твой сын погибал и нашелся. На цепь, говоришь, его вначале посадят, аки пса бешеного. Это – хорошо. А как же иначе! Надо ему на цепи посидеть, пострадать, пока из него дурь не выйдет вместе с бесами. А то ведь он сам себе не хозяин. Залил душу наркотою и продался дьяволу, который и вел его к погибели. Скотен бех, валялся у помойки трупом безгласным и смрадным. Мухи по лицу ползали, они чуяли, что вот-вот человек трупом станет, и торопились личинки червей на него отложить. Поезжай, раб Божий, на свое место и крепко молись за сына, и Господь через чужих иноверных людей подаст ему исцеление. Хотя жесток их способ лечения, но и болезнь тяжела и, наверное, таким способом и исцеляется. У восточных людей большой опыт лечения наркомании, а мы еще новички в этом деле.
Когда через месяц Иван Петрович вернулся на хутор, он увидел, как два узбека выводят на веревке Алексея на работу, дав ему кетмень в руки. Потом веревку сняли и отпустили ночевать к отцу. Иван Петрович не узнал своего дерзкого и злобного сына. Он и вправду стал смиренным, как овца. На вопрос, как его лечили, он отвечал:
– По-всякому. Вначале в сарае на цепь посадили. Старик Сулейман сварил целое ведро какой-то гадостной травы и заставлял кружками пить это зелье. Если отказывался, то стегали ремнем. За день выпивал целое ведро. Мочился от этого как конь. И рвало меня, и был понос. Ломка прошла быстро, но я так ослаб, что едва шевелил языком. Затем они меня откармливали. Давали яичный желток с сахаром, кислое молоко, мед и много кок-чая. Как только я окреп, погнали на работу. Я втянулся помаленьку в работу, успокоился и вижу, что спасаюсь. Спасибо этим людям, без них бы уже гнил в могиле. Хотя они и помучили меня крепко, но оказалось, что на пользу. Так с нашим братом наркоманом и надо поступать.
По вечерам обычно Иван Петрович читал Библию и видел, как Алексей, сидя на полу, прислушивается к чтению. Затем стал интересоваться, задавать вопросы. «Ну, вот и ладно, – думал Иван Петрович. – Бог даст, и дело пойдет на лад». Он усердно молился за сына, прося Бога о его исцелении.
Незаметно и быстро подкатила осень. Луку наросло – прорва. Узбеки то и дело грузили ящики на машину и отвозили в город на базар. Лук был хорош, крупный и здоровый, и раскупался быстро. Дружно выкопали картошку и заложили в погреб к Ивану Петровичу. Сам он похаживал, потирал руки и говорил сыну:
– Ну, теперь нам и зима не страшна.
Узбеки тоже были довольны. Они хорошо заработали и часть денег вручили Ивану Петровичу. Договорились, что машину, трактор и весь инвентарь оставят у него на сохранение до следующей весны, а сами полетят самолетом на родину. Алексей был задумчив и боялся отстать от узбеков, чтобы опять не занаркоманить. Иван Петрович поговорил со стариком. И тот сказал ему, что опасность возвращения к наркомании есть, но если он боится отстать от своих целителей, то он может взять его в свою бригаду, тем более что и в зимнее время у них на родине есть работа. Работник он хороший, а весной все опять вернутся сюда.
На прощание устроили отвальную. Юсуф наварил целый казан плова и заварил кок-чай. Распрощались, расцеловались и расстались до весны.
А тут вскоре пришла и зима, посыпал снег, ударили морозы. Иван Петрович, оставшись один, следил за хозяйством, завел кота и двух собак. Закончив все дневные дела, он возжигал перед божницей лампадку и садился читать Библию.