Последний полёт Юрия Гагарина

В конце марта 1968 года мир был потрясён известием о гибели в авиакатастрофе Юрия Алексеевича Гагарина. В адрес советского правительства и народа, родственников и друзей космонавта посыпались соболезнования. Расследование чрезвычайного происшествия проводилось с привлечением крупнейших специалистов, однако вопреки ожиданиям его результаты не были опубликованы. В обществе начали циркулировать слухи, которые породили множество версий трагедии: от прозаичных до фантастичных. И даже сегодня, после рассекречивания многих документов, гибель Гагарина остаётся одной из тайн ХХ века.
Зачётный вылет
После исторического полёта на орбиту 12 апреля 1961 года жизнь Юрия Алексеевича Гагарина стала очень насыщенной. Он давал бесконечные интервью, совершал поездки по советским городам и странам мира, выступал на всевозможных митингах и торжественных мероприятиях, занимался общественно-политической деятельностью, участвовал в тренировках друзей-сослуживцев и военных программах освоения околоземного пространства, готовился к экспедиции на Луну и учился в Военно-воздушной инженерной академии.
Будни, типичные для советского офицера, отошли для Гагарина на второй план. Среди прочих наград он удостоился квалификации военного лётчика первого класса, хотя по реальному опыту мог претендовать только на третий класс (до 1960 года его общий налёт на реактивном истребителе был невелик — 247 часов 49 минут). Высокий статус в авиационной среде требовал от космонавта поддержания навыков, что, к сожалению, у него не всегда получалось. Согласно рассекреченным документам, в 1961, 1962 и 1964 годах он на истребителе не летал даже с инструктором, в 1963 году налёт составил 7 часов, в 1965 году — 40 часов 30 минут, в 1966 году — 46 часов.
После того как в апреле 1967 года на «Союзе-1» погиб Владимир Михайлович Комаров, Гагарина, который был его дублёром, отстранили от подготовки к будущим космическим полётам, поэтому он решил по-настоящему заняться авиацией. Генерал-лейтенант Николай Петрович Каманин, курировавший отряд космонавтов, записал в дневнике:
«8 августа. Был в Центре [подготовки космонавтов]. Гагарин вернулся из отпуска и сегодня уже летал. Он очень рвётся к полётам и прыжкам с парашютом. Прыжки и космические полёты ему уже запретили, а летать на самолётах разрешается только с инструкторами. Я против такой перестраховки и превращения 33-летнего Гагарина в музейную ценность, но пока наши попытки добиться большей свободы в полётах для Гагарина не увенчались успехом. Я поставил перед Юрой главную задачу: до 1 мая 1968 года закончить академию имени Жуковского, получить диплом инженера».
Задачу космонавт принял к сведению, но продолжал летать с инструкторами на УТИ МиГ-15. В августе он совершил девять полётов общей продолжительностью 4 часа 45 минут, в ноябре — ещё девять продолжительностью 3 часа 17 минут.Надо сказать, что в то время Гагарин, помимо прочего, занимал должность заместителя начальника Центра подготовки космонавтов (ЦПК ВВС), но выход на «финишную прямую» перед защитой дипломного проекта вынудил его отказаться от привычных дел. Последний полёт он совершил 27 ноября, а 2 декабря подал рапорт своему непосредственному начальнику генерал-майору Николаю Фёдоровичу Кузнецову с просьбой освободить его до 1 мая 1968 года. В рапорте Гагарин вызывающе добавил:
«Считаю морально неоправданным находиться на должности заместителя начальника в/ч 26266 по лётно-космической подготовке, не имея возможности летать самому и контролировать лётную подготовку подчинённого состава».
Кузнецов в свою очередь обратился к Каманину:
«В связи со сложившейся в данное время обстановкой считаю целесообразным предоставить полковнику Гагарину Ю.А. необходимое время для завершения учебного процесса в академии имени профессора Н.Е. Жуковского.
Самостоятельный полёт на боевом самолёте и дальнейшие тренировочные полёты перенести в наиболее благоприятные метеорологические условия весенне-летнего периода 1968 года».
8 декабря Каманин наложил на сообщение Кузнецова резолюцию «Согласен», а в дневнике записал:
«Получил рапорт Гагарина — он очень обижен запретом самостоятельного вылета на самолёте и просит освободить его от должности заместителя начальника ЦПК, полагая, что будучи руководителем лётно-космической подготовки космонавтов он сам обязан много летать. Сейчас главная задача для Гагарина — окончание Академии имени Жуковского до мая 1968 года, — а потом мы разрешим ему летать, но лишь при организации полётов более строгой, чем та, при какой собирался это сделать генерал Кузнецов в ноябре. Придётся серьёзно поговорить с Юрой».
Так или иначе, но после защиты дипломного проекта Гагарин действительно получил возможность вернуться к тренировкам на УТИ МиГ-15. Они возобновились на аэродроме Чкаловский 13 марта 1968 года. До 22 марта Гагарин успел выполнить восемнадцать полётов общей продолжительностью девять часов. Его навыки проверяли инструкторы 70-го отдельного исследовательского авиаполка, созданного специально для тренировок космонавтов: капитан Хмель, командир звена майор Лашков, заместитель командира эскадрильи майор Есиков и, наконец, командир эскадрильи подполковник Устенко.
По итогам Гагарина допустили к самостоятельному пилотированию на МиГ-17 (бортовой №19): 27 марта он должен был совершить два полёта по кругу продолжительностью 30 минут каждый (упражнение №4 КБП ИА-67). Однако в последний момент план изменился. Каманин записал в дневнике:
«26 марта. <…> После заседания Госкомиссии генерал Кузнецов доложил мне, что завтра предполагается выпустить Гагарина в самостоятельный полёт на самолёте МиГ-17.
Кузнецов просил меня разрешить ему лично проверить на самолёте УТИ МиГ-15 подготовленность Гагарина к самостоятельному вылету. Совместный полёт Гагарина с Кузнецовым я запретил, прямо заявив последнему, что он давно утратил навыки лётчика-инструктора. Я разрешил командиру полка В.С. [Владимиру Сергеевичу] Серёгину проверить завтра технику пилотирования у Гагарина, а генералу Кузнецову приказал лично проверить организацию выпуска в полёт Гагарина, проанализировать и доложить мне воздушную обстановку и метеоусловия.
Право на разрешение самостоятельного вылета Гагарина я оставил за собой».
Позднее член отряда космонавтов Дмитрий Алексеевич Заикин по просьбе Каманина опросил всех участников событий, которые видели Гагарина перед катастрофой, и среди показаний есть весьма примечательный рассказ начальника штаба полка Евгения Артамоновича Ремизова:
«В день полётов 27 марта утром я находился в своём кабинете. Прибыл полковник Серёгин и вызвал меня. Начался разговор о погодных условиях и о подготовке Юрия Алексеевича к самостоятельному вылету. Пришёл генерал Кузнецов и попросил посмотреть вместе с ним полётную документацию Юрия Алексеевича. Мы взяли лётную книжку, полётные листы, стали смотреть его проверки и посчитали налёт.
В это время в кабинет вошёл Юрий Алексеевич. Он уже переоделся в лётную кожаную куртку и брюки от лётного костюма. Выглядел он бодро, улыбался. Так он, ни слова не говоря, моргнул мне, указывая кивком головы на сидящего спиной к нему генерала Кузнецова, как бы говоря: «Что, начальство проверяет?» Я ему показал жестом, что всё нормально. И он вышел из кабинета.
Затем я его видел, когда он выходил с каким-то лётчиком из штаба, следуя на аэродром. Погода в этот день с утра была такой, когда можно было принять решение на полёты по простому варианту или при повышенном минимуме. Я предложил генералу Кузнецову пройти на метеостанцию, ещё раз проанализировать прогноз погоды и решить вопрос относительно самостоятельного вылета Юрия Алексеевича. Я высказал своё предложение: «После полёта Юрия Алексеевича с Серёгиным мы запишем в книжку допуск к самостоятельному вылету, а в этот день выпускать не будем».
Мы прошли к синоптикам. По их докладам погода к этому времени была следующей: облачность с разрывами, нижний край 900 м, верхний — 4000 м, но ожидалось ухудшение метеоусловий. Генерал Кузнецов согласился с моим предложением, и было принято решение: Юрия Алексеевича в этот день проверить, а самостоятельно выпустить в следующий лётный день после предварительного контрольного полёта.
С метеостанции мы вместе с генералом Кузнецовым Н.Ф. пошли на аэродром к самолёту, в котором сидел Юрий Алексеевич. Генерал Кузнецов подошёл к самолёту, встал на стремянку и о чём-то говорил с Юрием Алексеевичем. Я в это время находился метрах в пяти от самолёта и их разговора не слышал, а только наблюдал это. Затем генерал Кузнецов отошёл от самолёта и сказал мне, что почему-то задерживается начало полётов. Мы пошли на КП [командный пункт] полка.
В это время из домика, где размещался КП полка, вышел Серёгин В.С. и пошёл к нам навстречу. Он был несколько возбуждён и сказал нам: «Сейчас осуществлялся полёт на километраж и нам временно задержали полёты. Но теперь разрешили». Владимир Сергеевич пошёл к самолёту Гагарина, а мы с генералом зашли на КП».
После всех этих переговоров и согласований Гагарин, наконец, занял место в передней кабине УТИ МиГ-15 с бортовым №18 (заводской №612739). Командир полка Владимир Сергеевич Серёгин расположился в задней кабине.
Взлетели в 10:19. Радиообмен позывного 625 с руководителем полётов подполковником Ярошенко, судя по сохранившимся записям, оставался чётким. Первое задание для космонавта было простым — упражнение №2 Курса боевой подготовки истребительной авиации (2 КБП ИА-67), то есть одно из начальных упражнений курса: пилотаж в зоне с выполнением виражей, витков малой спирали, пикирований, боевых разворотов, бочек, полёта на эволютивной скорости (минимальной скорости горизонтального полёта).
В 10:30 последовал доклад Гагарина: «625-й задание в зоне 20 закончил, прошу разрешения разворот на курс 320». «625-й, разрешаю», — ответил руководитель. «Понял, выполняю», — сказал Гагарин. После этих слов радиообмен прекратился, ни на какие запросы 625-й больше не отвечал.
Когда стало ясно, что горючего на истребителе Гагарина и Серёгина остаётся слишком мало, и вернуться им будет проблематично, тревога охватила всех, кто находился на аэродроме. Из ЦПК вызвали Каманина. Последовала команда срочно поднять в воздух два транспортных Ил-14, потом — четыре вертолёта Ми-4. В 14:50 командир одного из вертолётов доложил: «Южнее посёлка Новосёлово, в лесу видна большая воронка, дым и пожар». Собравшиеся на аэродроме генералы немедленно отправились на место падения МиГа. Позднее Каманин записал в дневнике:
«На полях и в лесу лежал ещё не тронутый оттепелью глубокий снег, лишь кое-где просматривались небольшие проталины — обстановка для поиска белых куполов парашютов была очень сложной (в полёте я ещё надеялся, что экипаж катапультировался). Через несколько минут мы были в районе Новосёлово. В 1-2 километрах от деревни увидели на земле два вертолёта. В воздухе кроме нашего вертолёта был ещё один: он кружил над лесом, пытаясь указать нам точку падения самолёта. У меня большой опыт отыскания обломков самолётов с воздуха, да и зрение ещё не подводило, но на этот раз я заметил их только с третьего виража — помог трактор, который уже подошёл к обломкам. Наш вертолёт сел на опушке леса метрах в 800 от места падения самолёта. Глубина снега была более метра, при каждом шаге ноги проваливались, идти было очень трудно. Когда мы добрались до места падения самолёта, там было уже около трёх десятков человек во главе с подполковником Козловым. Самолёт упал в густом лесу, скорость в момент удара о землю была 700-800 километров в час.
Двигатель и передняя кабина ушли в землю на 6-7 метров. Крылья, хвостовое оперение, баки и кабины разрушились на мельчайшие части, которые были разбросаны в полосе 200 на 100 метров. Многие детали самолёта, парашютов, одежды пилотов мы находили на высоких сучьях деревьев. Через некоторое время обнаружили обломок верхней челюсти с одним золотым и одним стальным зубом. Врачи доложили, что это челюсть Серёгина. Признаков гибели Гагарина не было, но и надежды на его спасение катастрофически падали. Вскоре обнаружили планшет лётчика. Были основания считать, что это планшет Гагарина, но утверждать, что Гагарин погиб, было ещё нельзя — планшет мог остаться в кабине и после катапультирования, да и принадлежность его Гагарину надо было ещё доказать. Быстро темнело, производить раскопки ночью и без аварийной комиссии было невозможно. Доложили Брежневу и Косыгину, что Серёгин погиб, гибель Гагарина очень вероятна, но окончательно о судьбе Гагарина доложим только утром 28 марта после детального обследования района падения самолёта».
Второй осмотр места падения действительно позволил обрести уверенность: Гагарин погиб вместе с инструктором. Обнаруженные фрагменты тел и одежды пилотов доставили в Москву, где к вечеру кремировали — две урны с прахом были выставлены для прощания в Краснознамённом зале Центрального Дома Советской Армии (ЦДСА). У современных исследователей той трагедии возникает резонный вопрос: зачем было столь поспешно кремировать останки? Ответ прост: информация об авиакатастрофе прошла в средства массовой информации утром 28 марта, до завершения второго осмотра, и страна хотела подобающим образом проститься с героем космоса.
Доступ к урнам был открыт 29 марта с 9:00. В тот день с прахом погибших попрощались около сорока тысяч человек. В почётном карауле стояли руководители партии и правительства, космонавты, лётчики, рабочие и колхозники, учёные и артисты, маршалы и солдаты.
30 марта зал с урнами пришлось открыть на полчаса раньше — люди занимали очередь с шести утра. В 13:00 в почётный караул встало руководство Министерства обороны. В 13:10 космонавты подняли урны и вынесли их на площадь Коммуны. Ещё через десять минут длиннейшая траурная процессия тронулась по Неглинной улице к Дому Союзов. На протяжении всего пути стояли сотни тысяч москвичей, подавленных тяжёлой утратой. Затем урны были установлены на артиллерийские лафеты, все провожающие вышли из машин, и процессия направилась на Красную площадь. Вслед за урнами шли родственники погибших, члены Президиума ЦК КПСС, космонавты, маршалы, министры, генералы и офицеры.
В 14:30 урны с прахом Юрия Гагарина и Владимира Серёгина были установлены в нишах Кремлёвской стены.
Расследование катастрофы
Для выяснения обстоятельств авиакатастрофы была создана Правительственная комиссия, которую возглавил генерал-полковник Дмитрий Фёдорович Устинов, занимавший должность секретаря ЦК КПСС. На её первом заседании были образованы четыре подкомиссии: №1 — по изучению лётной подготовки экипажа, проверке организации и обеспечения полёта; №2 — по изучению и анализу материальной части УТИ МиГ-15 №612739 и подготовки его к полёту; №3 — по проверке организации лётной подготовки космонавтов ЦПК ВВС; №4 — по подготовке общего заключения и доклада в ЦК КПСС. В состав каждой подкомиссии вошли от 12 до 15 человек, в том числе представители КГБ, правительства и ЦК КПСС.
1 апреля первые три подкомиссии начали активную работу. Результаты были изложены в двадцати девяти томах, доступа к которым у независимых исследователей нет до сих пор. Поэтому обсуждение версий долгое время велось исключительно в опоре на личные свидетельства участников расследования.
Прежде всего, были определены обстоятельства катастрофы. Первое — самолёт перед ударом о землю был целым. Второе — двигатель в момент удара работал на оборотах, достаточных для горизонтального полёта. Третье — лётчики не пытались катапультироваться. Четвёртое — лётчики были в рабочем состоянии. Пятое — по двум кабинным часам и наручным часам пилотов установили, что катастрофа произошла в 10:31 — через 50 секунд после последнего радиообмена.
Дополнительно было подтверждено, что Гагарин и Серёгин находились в истребителе абсолютно трезвыми — последний раз они выпивали 25 марта, на пятидесятилетии замполита ЦПК, но в меру, и рано покинули торжество.
Далее начались всевозможные проверки исправности техники с привлечением сторонних специалистов. Они позволили комиссии сделать вывод: «Подготовка самолёта к полёту 27.III.68 года произведена в полном объёме, в соответствии с требованиями действующей документации по технической эксплуатации».
Намного сложнее оказалось установить состояние МиГа