«Я вас люблю, милая Марина! Дайте мне поцеловать... Может быть, я не выживу! Дети вырывают у меня из тетрадки листья! Я прячу в корзинку, на шкаф, а они все достают! Ах зачем вы отдали меня? Марина! Если бы вы знали, Марина! Итак я не спала ночи, и так я мучилась ожиданием! ... Приезжайте, узнайте мои горести! Я совсем ужасно себя чувствую! Здесь нет гвоздей, а то бы я давно повесилась!» ⠀ Такие письма в ноябре-декабре 1919 года писала матери из приюта семилетняя Ариадна Эфрон. Будущая переводчица прозы и поэзии, мемуарист, художница, искусствовед, поэтесса, дочь Сергея Эфрона и Марины Цветаевой, которую в этом детском письме называет просто Мариной. ⠀ Родные называли Ариадну Алей; ей посвящено большое число стихотворений Цветаевой (включая цикл «Стихи к дочери»), сама Аля с раннего детства писала стихи. Девочка оказалась в подмосковном приюте вместе с сестрой, двухлетней Ириной. Привезла их туда мать. Что заставило Марину Цветаеву отдать дочерей в приют? Почему старшая дочь обращалась к ней по имени? Судьба Ариадны Сергеевны Эфрон, чья жизнь оказалась невероятно спутана не в нить, а в клубок, горький ком потерь, не была счастливой. В самом деле, кто такая Аля Эфрон?

Ариадна Сергеевна Эфрон родилась 18 (5) сентября 1912 г. в Москве. Родителями были поэтесса Марина Ивановна Цветаева и публицист и литератор Сергей Яковлевич Эфрон. Ариадна была первенцем в семье. Марине ешё не исполнилось двадцати, Серёже - девятнадцати. Имя для дочери выбрала Марина - по имени любимой героини греческой мифологии.

«Я назвала ее Ариадной, - вопреки Сереже, который любит русские имена, ("Ну, Катя, ну, Маша, - это я понимаю! А зачем Ариадна?"). Семи лет от роду я написала драму, где героиню звали Антриллией. - От Антриллии до Ариадны. —Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью. - Ариадна. - Ведь это ответственно! Именно потому.» Из дневника Марины Цветаевой

К четырём годам мать научила её читать, к пяти - писать, в шесть мать подарила дочери тетрадь и велела вести дневник. По две страницы ежедневно. Аля пишет свои первые стихи и посвящает их матери, которую она боготворила и называла просто Марина. «Марина! Существую ли я? И Вы? Может быть я ваша раба и служанка, а Вы мой Ангел. Да? Где вы сейчас? Дома ли? На улице? За границей? Я, кажется, в Аду. В доме, который смешен с Адом? А где Ад? На небе ли? Под землей?  Ах, Марина! Я сейчас уйду. Пойду по извилистым коридорам нашего дома. Коридором земли, жизни. Буду вспоминать с усмешкой, как когда-то кому-то говорила: „Уау“. Буду очищать руду моей души. — Для Вас. Не исполню это, то знаете что. Исполню одну Вашу волю. Вы — мой Бог. Вырву мое сердце. Если оно Вам не нужно, я выброшу его в грязь. И вместе с другими затопчу грязными, гадкими, грубыми. Ах, Марина! Ногами. Кто вам скажет: „Ангельчик. Бог“. Кому вы отдадите усталую руку? Верблюденку или львенку? Верблюденок Вы знаете кто. С одной ногой зашитой голубыми нитками, а с другой перевязанной белой грязной тряпицей. Львенок, с короткими русыми волосами и голубыми глазами. Марина. Где петля, на которой повеситься, где окошко, из которого выброшусь на тротуар или на мостовую, где нож в сердце, где перышко, или спичечка, или палочка для глаза, где колесо для тела, где Вы? Я дура, гадина, негодница. Я всегда реву, никогда не даю покою Марине. Когда у нее есть время». Это она написала в шесть лет, в семь на редкость одарённая и не по годам развитая девочка, с огромными глазами, поражающими всех знакомых, становится наперсницей своей не самой счастливой матери, её опорой во всех невзгодах. Она многих пугала взрослостью, эта маленькая Эфрон. Знанием наизусть стихов: по-русски и по-французски. Своим серьезным взглядом на вещи, и мудростью принятия взрослых такими, как они есть. Многие считали, что у нее вообще не было детства и обвиняли в этом Марину. Говорили, что она родилась уже взрослой и мудрой, эта удивительная девочка. Аля Эфрон почему-то все помнила и, в то время, когда все нормальные люди начинают взрослеть, Ариадна пустилась в обратный путь, сматывая в клубок свою волшебную нить таланта, которая так никому и не пригодилась. Только душа Али взрослела, не по годам, а по - минутам...

После того, как Сергей Эфрон добровольно ушел воевать против красных, жена осталась с двумя детьми на руках бороться в одиночестве с голодом, и выживать. Дочери почти все время не доедали. Аля, в придачу ко всему, начала безнадежно хворать - приступы лихорадки ее почти не оставляли, но не забирали насовсем. Марина ни отходила от нее ни на шаг почти два с лишним месяца. В итоге, мать отдала дочерей в приют, старшая много болела, а младшая отставала в развитии, так считала Марина. Под присмотром воспитателей и медиков у девочек было больше шансов выжить. Но к моменту выезда за границу у Марины была только она — 3-х летняя Ирина умерла в приюте.

В 1922 г. Ариадна с матерью уезжают за границу к Сергею Яковлевичу, эмигрировавшему вместе с белой армией. Он не признавал советскую власть, участвовал в боях против большевиков и оставался белым офицером. Впрочем, спустя несколько лет супруг Цветаевой в корне изменил свое мнение. Они живут сначала в Берлине, в 1923 г. переезжают в Чехию. Сергей Яковлевич заканчивает образование в Пражском университете. Живут они в деревне поблизости от города, постоянно нуждаясь в самом необходимом. У семьи было не очень много средств: жили на студенческую стипендию Сергея и литературное пособие Марины в 1000 чешских крон. Денег не хватало.

В 1923 году Алю отвозят в русскую гимназию-интернат., вооруженную знаниями латинского алфавита, молитвы, русского языка и немного математики. В ее стенах она получила прозвище «Пушкин» и овладела тонкостями коллективного существования. Но её гимназическое обучение продолжается всего одну зиму, потому что «знания давались плохо». Считая, что дочери гимназия мало что может дать, Марина Ивановна сама деятельно берется за её образование. Книги вслух и импровизированные спектакли по вечерам, обучение хорошим манерам и приверженность литературе, как непреложный закон – все это присутствовало на постоянной основе в жизни девочки. Ариадна не окончит ни среднего, ни высшего учебного заведения, но она станет высокообразованным человеком без бумажного подтверждения – полиглот, глубокий знаток литературы, искусства и истории.

В 1925 г. семья, в которой к тому времени родился еще мальчик, переезжает в Париж. Родители надеются, что в большом городе легче будет заработать на жизнь и учебу детей. Деньги приносят в дом всё. У главы семейства источник – стипендия, у его жены – поэзия, а Ариадна —вязание и шитье мягких игрушек. Взрослея, она делает репортажи, пишет очерки для французских журналов «Пур-Ву», «Россия сегодня», «Франция - СССР», сотрудничает в русском журнале «Наш Союз», который издавался советским полпредством. Параллельно оттачивала давнее увлечение рисованием в двух училищах, одно из них – при Лувре. Ещё в Чехии она делала иллюстрации к сказкам, которые сама сочиняла, и к поэме Цветаевой «Крысолов», давало иногда заработок. Ариадна окончила училище прикладного искусства «Arts et Publicité», где изучала оформление книг — гравюру, литографию. И высшую Школу Лувра (L'École du Louvre) по специальности «история изобразительного искусства»

18 марта 1937 года Ариадна первой из семьи вернулась в СССР, ей было 25. После возвращения в СССР работала в редакции советского журнала «Revue de Moscou» (на французском языке); писала статьи, очерки, репортажи, делала иллюстрации, переводила.

К ней приехал отец, Сергей Эфрон. Уже в 1931-м на него вышли агенты советской разведки, и Эфрон стал членом ОГПУ в Париже. И в СССР стал секретным сотрудником НКВД. Эфроны поселились на даче, предоставленной им НКВД. Но спокойная жизнь продолжалась недолго: Работа Эфрона закончилась заданием убийства 4 сентября 1937 года своего же «товарища» спецагента Игнатия Рейсса, посмевшего выступить в западной печати с разоблачениями политики Сталина в Советском союзе и о страшном режиме репрессий.

А у Али появился друг Самуил Гуревич, их соединило место работы – издательство. А точнее – буфет в заведении, куда Самуил попал прямо с собрания, где разбиралось его поведение. Очередная встреча превратилась в постоянные, молодые люди наслаждались обществом друг друга, много гуляли и разговаривали. Про личную жизнь и законную жену возлюбленного Ариадна знала, но решила ждать сколько угодно. Ее матери, вернувшейся из эмиграции, Самуил пришелся по душе и далее он стал одним из близких ее друзей. Сын Георгий и сама Цветаева оставались за границей до июня 1939 года, до оккупации немецкими войсками Чехии. Через два месяца, после возвращения матери из-за границы, 27 августа 1939 года 27-ми летняя Ариадна Эфрон была арестована органами НКВД по обвинению в шпионаже. Это было начало, целью был отец.

Первый, пробный, допрос не дал ничего: все обвинения Ариадна отвергла. Неделю ее не трогали, а потом «взяли в оборот». О том, что происходило с ней на Лубянке, сама Ариадна скажет только через пятнадцать с лишним лет, в своих заявлениях властям: «Когда я была арестована, следствие потребовало от меня: 1) признания, что я являюсь агентом французской разведки, 2) признания, что моему отцу об этом известно, 3) признания в том, что мне известно со слов отца о его принадлежности к французской разведке, причем избивать меня начали с первого же допроса. Допросы велись круглосуточно, конвейером, спать не давали, держали в карцере босиком, раздетую, избивали резиновыми "дамскими вопросниками", угрожали расстрелом и т. д.» В другом заявлении она добавляет: не только угрожали, но и проводили инсценировки расстрела. На все просьбы предъявить хоть какие-нибудь доказательства ее вины, дать очную ставку со свидетелями преступления следовала брань. Если сам нарком, товарищ Берия, интересуется твоим делом и подписал постановление на арест, никакой надежды для тебя нет, выход один: признать себя виновной. При этом следователи сделали попытку втянуть в преступную цепочку отца, дочь и Марину. В других своих заявлениях властям Ариадна дополняет: "В те годы мне, человеку тогда молодому и малоопытному, невозможно было разобраться в истинных причинах моего ареста и ареста отца. Я знала, что обвинения были ложными, была убеждена, что об этом не могли не знать органы НКВД, но не могла понять, кому и для чего все это было нужно. Только разоблачение Берии дало мне на это ответ. Я упоминаю здесь о деле отца, потому что думаю, что именно оно являлось причиной и объяснением моего дела. Я была арестована без малейших серьезных данных, с тем чтобы, признав свою вину, скомпрометировать отца, с тем чтобы, дав против него под давлением следствия ложные данные, помочь Берии уничтожить целую группу советской разведки. Это также является доказательством того, что следственные органы не располагали фактическими материалами против моего отца, иначе они не нуждались бы в ложных показаниях..." 27 сентября 1939 года решающий допрос. Из протокола: "Вопрос: Только ли желание жить вместе с мужем побудило вашу мать выехать за границу? Ответ. Конечно, нет, моя мать, как и отец, враждебно встретила приход Советской власти и не считала для себя возможным примириться с ее существованием... Вопрос. Состояли ли ваши родители в белоэмигрантских организациях, враждебных СССР? Ответ. Да, моя мать принимала активное участие в издававшемся за границей журнале "Воля России", помещая на страницах этого журнала свои стихи..." Вопрос.А теперь покажите, какие мотивы побудили вас вернуться в СССР? Ответ.Я решила вернуться на родину, - отвечает Ариадна. - Я не преследовала цели вести работу против СССР..." Дальше в протоколе идет фраза, которой столько добивались следователи, и под протоколом была подпись Ариадны Эфрон: "Я признаю себя виновной в том, что с декабря месяца 1936 г. являюсь агентом французской разведки, от которой имела задание вести в СССР шпионскую работу..." Признание было вырвано, следователи могли торжествовать: на полях протокола против этой ключевой фразы стоят ликующие восклицательные знаки. Они получили подпись Ариадны под еще одним крайне важным для них показанием, возникшим в протоколе неожиданно, без всякого наводящего вопроса: "Не желая скрывать чего-либо от следствия, должна сообщить о том, что мой отец, Эфрон Сергей Яковлевич, так же как и я, является агентом французской разведки..." Ариадна верно определила причину своего ареста: она была нужна НКВД лишь как орудие против ее отца. И теперь они могли отправиться в Болшево за следующей жертвой. Сергея Яковлевича арестуют спустя два месяца после дочери,10 октября 1939 года. Рано утром, вежливые исполнители в форме, ордер с подписью Берии, очередной беспорядок обыска, какие - то формальные подписи, вещи первой необходимости в рюкзачок. На прощанье Марина осенила Сергея широким крестным знамением... Последний раз.

Ариадну Эфрон собым совещанием осудили на 8 лет исправительно-трудовых лагерей за шпионаж. Ее отправили вместе с другими заключёнными в эшелоне, ехали два месяца до "Княжьего Погоста". Рассказывала Аля потом, что из 14 женщин всего эшелона довезли только их двоих с подругой. И то, как однажды, то ли по ошибке, то ли - намеренно, при отправке Али уже с лесопункта в Котласе в другой лагерь, - впихнули Ариадну Сергеевну в "столыпинский" вагон к уголовникам - мужчинам... Она обреченно упала на колени у двери, мгновенно поняв, что смерть - за плечом. Ее спасло чудо. Из полусотни ехавших в вагоне осужденных воров и убийц ее узнал один: самый главный - вор в законе, "пахан". Аля была знакома с его любовницей, - соседкой по камере и не только не раз поддерживала ее своим скудным пайком и посылками из дому, но и как то сохранила для нее при обыске в камере сверток, в котором было «оружие» для готовившегося в лагере побега кого-то из уголовников. Лагерная "почта" работала бесперебойно и быстро. Едва она назвала свое имя - такое странное, непривычное и нарядное для арестанского вагона, как ей дали хлебнуть чего- то горячего, отвели на нары, накрыли телогрейкой. Ариадна Сергеевна благополучно доехала в страшном вагоне до места назначения. Когда два дня спустя конвоиры открыли дверь и увидели ее живой, на лицах их непроизвольно отразилось неподдельное изумление. Марина Цветаева несколько раз обращалась к властям, писала письма, в том числе и Лаврентию Берия, с просьбой о помиловании мужа и дочери, но каждый раз получала отказ. Потом началась война. Так и не узнав о судьбе супруга, поэтесса, оставшись без средств, покончила с собой в августе 1941 года в Елабуге, оставив сына одного. Через два месяца 16 октября 1941 на подмосковном полигоне «Коммунарка» был расстрелян Сергей Эфрон. И реабилитируют его лишь 22 сентября 1956 - "за отсутствием состава преступления. А Аля тянула лямку своего срока на Ракпасе в Коми АССР. У Ариадны сдавало сердце, случались инфаркты. Со временем становились и все привычнее для нее неожиданные и частые лежания в бараке, на нарах, в тюремном лазарете - по справке врача. По вечерам Аля увлекательно рассказывала подругам о Париже и прочитанных романах, сочиняла свои, тихонько пела, вязала на двух спичках ажурные перчатки и шарфики, поражая и веселя этим женщин, загадывала шарады, читала по памяти стихи, в том числе, и Марины, не упоминая, что это - ее родители. На табурете возле ее нар всегда стояла фотография молодой пары: девушка в шелковом длинном платье и юноша - студент в сюртуке, с глубокими, трагическими глазами. О гибели родителей Ариадна узнала не сразу. Их фотография тихо исчезла с Алиного табурета в тот день, когда ей сообщили о гибели матери. На все расспросы встревоженных сокамерниц, лежащая пластом на нарах Аля, глухим, безжизненным голосом ответила: " Моей мамы больше нет". Шок был всеобщий. В конце лета заключенных стали гонять в тайгу за ягодами, за грибами. По двенадцать часов они проводят теперь на воздухе, и Аля заболевает от обилия солнца и кислорода: "...впервые за последние три года я попала в лес, на воздух..." Норма была на человека по пять килограммов морошки, иначе наказывали пайкой. А как было собрать эти пять килограммов, когда только набредешь на заросли морошки, только начнешь обирать - поверка. Пересчитают всех - "разойдись!" - побежал собирать ягоды - опять поверка, и так по двадцать раз в день. Боялись побега... В начале 1943 Ариадне предложили сотрудничество с администрацией, стать осведомителем, стукачкой. Выбор у оперов был правильный. Аля располагала людей своей душевностью, интеллектом, своим необычным обаянием, к ней люди тянулись. Но на этот раз произошла осечка - Аля наотрез отказалась выполнять порученное ей задание. Ей тоже пригрозили - сказали, что сгноят в штрафном лагере, и сгноили бы... Из письма, написанного спустя много лет из Туруханска Борису Леонидовичу Пастернаку о штрафном лагере: "...Однажды было так - осенним беспросветно- противным днем мы шли тайгой, по болотам, тяжело прыгали усталыми ногами с кочки на кочку, тащили опостылевший, но необходимый скарб, и казалось, никогда в жизни не было ничего, кроме тайги и дождя, дождя и тайги. Ни одной горизонтальной линии, все по вертикали - и стволы и струи, ни неба, ни земли: небо - вода, земля - вода. Я не помню того, кто шел со мною рядом -мы не присматривались друг к другу, мы, вероятно, казались совсем одинаковыми, все. На привале он достал из-за пазухи обернутую в грязную тряпицу горбушку хлеба, - ты ведь был в эвакуации и знаешь, что такое хлеб! - разломил ее пополам и стал есть, собирая крошки с колен, каждую крошку, потом напился водицы из-под коряги, уже спрятав горбушку опять за пазуху. Потом опять сел рядом со мной, большой, грязный, мокрый, чужой, чуждый, равнодушный, глянул - молча полез за пазуху, достал хлеб, бережно развернул тряпочку и, сказав: "на, сестрица!", подал мне свою горбушку, а крошки с тряпки все до единой поклевал пальцем и в рот - сам был голоден. Вот и тогда, Борис, я тоже слов не нашла, кроме одного "спасибо", но и тогда мне сразу стало понятно, ясно, что в жизни есть, было и будет все, все - не только дождь и тайга. И что есть, было и будет небо над головой и земля под ногами..." Актрисе лагерного театра Тамаре Сланской удалось попросить у кого-то из вольных конверт и написать гражданскому мужу Ариадны, Гуревичу. «Если Вы хотите сохранить Алю, постарайтесь вызволить её с Севера». Как пишет Сланская, «довольно скоро ему удалось добиться её перевода в Мордовию, в Потьму». Об этом, конечно, знали «наверху», грозили исключением из партии. Мужчина помогал родным единственно любимой женщины. Брат Георгий поступил на учебу в литературный институт. И после окончания первого курса получил повестку и был отправлен на фронт. В 1944 году Георгий был тяжело ранен в бою и вскоре скончался в возрасте 19 лет. В мае 1945-го, наконец, окончилась война...

Прошло восемь лет - прошло 2922 дня. 27 октября 1947 г. Ариадна Сергеевна вышла на свободу, ей - тридцать пять. В Москве и ещё 39-ти крупных городах ей жить не разрешалось. Она поселилась в Рязани . Так начинает Аля жизнь заново... 1 февраля Алю зачисляют в Рязанское областное художественно-педагогическое училище, где она будет преподавать графику на четырех курсах. Зарплату ей положат 360 рублей в месяц, на руки со всеми вычетами чуть больше 200. На эти деньги жить трудно, но выхода нет, другой работы в Рязани она не сможет найти, а эта хоть по специальности. Она очень много и усердно работает, но уже существует приказ об ее увольнении. Таким как она нельзя работать в системе народного образования! Жажду общения с друзьями — после долгих лет изоляции — скрашивала активная переписка с ними, в том числе, и с Борисом Пастернаком который посылал ей новые стихи и главы из «Доктора Живаго». Находясь под сильным впечатлением от книги, она писала автору. 14.10.48 …«У меня есть мечта, по обстоятельствам моим не очень быстро выполнимая — мне бы хотелось иллюстрировать её, не совсем так, как обычно по всем правилам «оформляются» книги, т.е. обложка, форзац и т.д., а сделать несколько рисунков пером, попытаться легко прикрепить к бумаге образы, как они мерещатся, уловить их, понимаешь»… Так проходит год 1948-й - вольный год. И вольных дней Але остается совсем уж немного! «С бывшим мужем (к сожалению, «бывшим», ибо ничто не вечно под луной, а тем более - мужья!) встретились тепло и по-дружески, но ни о какой совместной жизни думать не приходится, он по работе своей и по партийной линии связан с Москвой, а я – и т. д. Когда встречаюсь с ним – в среднем раз в два месяца, когда бываю в Москве, то это бывает очень мило и немного грустно…», – так гласит ее запись Прошел январь, идет февраль, и вот 17 февраля Але снится сон: Марина предупреждает ее об аресте и даже называет число, когда придут... И 22-го за ней действительно пришли. Была вновь арестована 22 февраля 1949 года и приговорена, как ранее осуждённая, к пожизненной ссылке в Туруханский район Красноярского края. Только во второй половине июня Елизавета Яковлевна Эфрон, наконец узнает где Ариаднат— получает от нее письмо. На конверте стоит штамп - доплатное. Доплата - один рубль. Обратный адрес - Рязань, тюрьма № 1, А. С. Эфрон.

Она еисала на пароходе, везущем в Туруханский край, куда направляли Алю и многих, ей подобных на пожизненное поселение. Потом было много этих писем - целые тома! Письма к теткам, письма к Борису Пастернаку. Единственная возможность общения с близкими ей людьми, от которых она теперь была отторгнута навечно. В Москве, которую завещала ей мать, ей не жить — Туруханск. Никуда из Туруханска. Даже за пределы села. И каждые десять дней являться в местное отделение МВД и отмечаться в книге. Расписываться - я здесь, я никуда от здесь. И так из месяца в месяц, из года в год. Вечная поселенка, Вечный Енисей... С сердцем у нее уже бывали перебои и с легкими было плохо, еще там, в Коми АССР, она постоянно температурила, и здешний климат был не для нее, а тут сразу еще началось с сенокоса на отдаленном острове, где она, не умея работать косой, двадцать два дня косила траву и перетаскала центнеров сто сена на носилках. В сентябре Алю переводят на работу в клуб. Клубу давно был необходим художник, оформитель, даже просто грамотный человек, который мог бы писать лозунги, и, увидев, как Аля разукрасила школу к началу учебного года, ее тут же зачисляют в штат клуба. Благодаря полученной во Франции «кормящей» специальности работала в Туруханске в качестве художника-оформителя местного районного дома культуры. Оклада у художника в клубе и не было, и Але приходится по несколько месяцев работать, не получая ни копейки, ибо клуб никак не мог справиться со сметой и выкроить хоть нищенские деньги. Да и руководство клуба не очень волновал вопрос, что гражданка Эфрон сидит без зарплаты, ибо все равно этой гражданке Эфрон деваться из Туруханска некуда! Она не только художник, она и режиссер... Она ставит спектакли, пишет декорации, шьет костюмы, устраивает вечера Маяковского, Пушкина. И выпускает клубную газету, где она оформитель, редактор, поэт одновременно. Она организует новогоднюю елку для детей и для взрослых.

Когда появилась возможность, Ариадна Сергеевна перебралась в Тарусу — небольшой город в Калужской области. Ариадна приехала в Тарусу, где пристроилась жить к тетке Валерии, сводной сестре матери, дочери Ивана Цветаева от первого брака. Тетка выделила бедной родственнице небольшой домишко на своем участке. Отношения у них были не очень, но деваться им было некуда. Позднее, летом 1950 г., они с подругой — Адой Федерольф-Шкодиной — купили маленький домик на берегу Енисея. Он стал ее домом до конца жизни, даже важнее чем Москва. Часть денег на дом прислал Борис Пастернак, с которым Ариадна Сергеевна переписывалась все эти годы. Пребывание в ссылке оставило мозоли, душевные раны и акварели. Местные жители, попривыкнув к Але и к Аде, рассказали им, как до их приезда, за год приблизительно, очистили город от прежних ссыльных, среди которых много было сектантов и священников из России. Согнали их всех однажды весной на берег да и расстреляли...

Гражданский муж, которого близкие звали просто Муля, «мой первый и последний муж», Самуил Давидович Гуревич, журналист, переводчик, главный редактор журнала «За рубежом», был расстрелян в 1951-м. Официальная жена вышла замуж во второй раз, а названная осталась вдовой до конца жизни.Детей у Ариадны Эфрон не было. Реабилитация наступила также неожиданно, как и обвинения – в 1955-м А общей сложности Аля провела в неволе почти четырнадцать лет. Потом ждала, когда ей выдадут чистый паспорт без ограничений, с которым она сможет жить в Москве. Ей выдали "определение военной коллегии Верховного суда СССР", в котором говорится, что свидетели по делу А.С.Эфрон от своих показаний против нее отказываются, показания же Балтера опровергаются показаниями одного из тех незнакомых, и что установлено, все те показания были даны под давлением следствия, и что ввиду того-то и того-то прокуроры такие-то и такие-то выносят протест по делу Эфрон А. С. Дальше идет определение коллегии о реабилитации. А потом была Москва . Наконец-то - Москва!

В 1955 году была реабилитирована за отсутствием состава преступления. Вернулась в Москву. После окончательного освобождения и реабилитации Ариадна занялась разбором и систематизацией архива матери. Целью существования Ариадны Эфрон после смерти отца и матери стало сохранение наследия Марины Цветаевой: помимо бережно собранного и хранимого архива, она написала несколько биографических произведений о жизни великой поэтессы, посвятив этому оставшиеся годы жизни. Большая часть рукописей хранилась у сестры Сергея Эфрона — Елизаветы, недостающие тетради и письма Аля искала у друзей и знакомых Цветаевой, а после кропотливо переписывала от руки в новую тетрадь. В 1961 году ее стараниями свет увидел первый посмертный сборник Марины Цветаевой. Переводы любимых зарубежных деятелей литературы, создание поэтических произведений, издание сочинений Марины Цветаевой – вслед за объявленной физической свободой наступила и творческая. В 1960-х — 1970-х годах жила в одном из корпусов ЖСК «Советский писатель», ее окружали литераторы, и через 7 лет – она член Союза писателей. Столько раз смерть подступала к ней вплотную, об этом она как-то сказала «Но я решила жить!». Ариадна говорила — чтобы перенести все, что выпало на ее долю, нужна была вера в Бога, а она не верила, не могла, не умела верить. И утверждала, например, что жила уже раньше, в другой жизни, и жила не один раз, и с грустью отмечала, что теперь она знает, что живет уже последний раз.. Каждый раз рок отступал перед необыкновенной добротой, давая возможность спастись, выжить и выполнить предначертанное – оставить после себя книги писем («А душа не тонет…»), рассказов и зарисовок («Моей зимы снега»), «Воспоминания дочери» великой матери, ключевые цитаты из которых давно стали афоризмами. «Прежде чем иметь право любить стихи, нужно любить самого поэта» — главный лейтмотив ее книг. Неизвестно, попало ли в забвение имя великой поэтессы, как многих других литераторов той поры,, если бы не долг дочери перед памятью матери, если не подвиг ее ежедневного труда. Она теперь была окружена своими друзьями и почитателями Цветаевой плотным кольцом, и они во всем помогали, чем умели и могли: ходатайствовали о работе, жилье, покупали и дарили книги и вещи - у Али сначала не было почти ничего. В ее московской квартире посреди голых стен стоял долгое время один только сундук с рукописями матери и сидела на полу огромная плюшевая собака.

С молодости у Ариадны Сергеевны было больное сердце, она перенесла несколько инфарктов. Пожив не долгое время в Москве, Аля уезжает - снова болело сердце, а Таруса - в смысле кислорода - помогает, как-то налаживает и уравновешивает все на свете. Надеялась, что и на этот раз сойдет, как в прошлые годы сходило. Однако, не только не сошло и не прошло, а навалилось с медвежьей силой. Когда Але говорили, что боли могут быть от сердца и могут отдавать в лопатку, и надо сделать кардиограмму, она уверяла - если бы так болело сердце, то оно давно бы уже лопнуло! И упрямо настаивала на том, что это невралгия или отложение солей. Она принимала всякие лекарства, но совсем не те, которые могли бы еще спасти... И упорно продолжала ходить и через силу заниматься хозяйством.

А в начале июля 1975 года снова попала в больницу, с сильнейшими болями и одышкой, почти остановкой дыхания. Теперь, наконец сделали кардиограмму. Прочел ее случайно приехавший в Тарусу московский кардиолог Левицкий и пришел в ужас - как при таком обширнейшем инфаркте она еще может жить!.. Хранительница архивов и талантливая переводчица умерла в больнице города Тарусы летним утром 26 июля 1975-го. Причина смерти: обширный инфаркт. Сердце, отзывавшееся на каждого ближнего без разбора, остановилось на 63-м году жизни. Припадку предшествовали нестерпимые боли, но она не обращала на них внимания, надеясь, что они пройдут, и продолжала заниматься хозяйством, не отвлекаясь на пустяки. В девять утра Аля крикнула из своей крохотной палаты, где помещалась вдвоем с больной старушкой: - Сестра... укол... скорей... будет поздно... Когда сестра прибежала со шприцем, было поздно.

Голубой свитер в музее Тарусы, вместе с последним рецептом, ей выписанным. В Тарусе, там, где когда-то из года в год арендовал дачу профессор Иван Владимирович Цветаев, где бегала девочкой совсем маленькая Марина, где когда-то жарким июльским днем умерла от чахотки ее молодая мать - музыкантша, такая несчастливая в жизни бабушка Али, и где таким же июльским днем не стало и самой Али, - есть теперь могила у края холма. На серо-голубом камне высечено: «Ариадна Сергеевна Эфрон».

Она прожила жизнь, начертанной ей звездами: быть Дочерью Марины Ивановны Цветаевой и Сергея Яковлевича Эфрона. «Я прожила не свою жизнь... »