Н.

А. Богомолов. «Любовь - всегдашняя моя вера».
Мемуаристы оставили нам немало описаний внешности Кузми­на, дающих не только выразительный портрет, но одновременно и
раскрывающих психологический мир поэта.
Вот один из наиболее ранних не по времени создания, но по хро­нологии жизни Кузмина: «Из окна бабушкиной дачи я увидел ухо­дивших дядиных <К.А.Сомова> гостей. Необычность одного из них меня поразила: цыганского типа, он был одет в ярко-красную шелко­вую косоворотку, на нем были черные бархатные штаны навыпуск и русские лакированные высокие сапоги. На руку был накинут черный суконный казакин, а на голове суконный картуз. Шел он легкой эла­стичной походкой. Я смотрел на него и все надеялся, что он затанцу­ет. Моих надежд он не оправдал и ушел, не протанцевав»(Е. Михайлов).
Примерно из того же времени — описание А.М.Ремизова: «Не поддевка А. С. Рославлева, а итальянский камзол. Вишневый бархатный, серебряные пуговицы, как на архиерейском облачении, и шелковая кислых вишен рубаха: мысленно подведенные вифлеем­ские глаза, черная борода с итальянских портретов и благоухание — роза. Заметив меня, он по-лошадиному скосил свой глаз:
— Кузмин.
И когда заговорил он, мне вдруг повеяло знакомым — Рогож­ской, уксусные раскольничьи тетки, суховатый язык, непромоченное горло. И так это врозь с краской, глазами и розовым благоуханием. А какое смирение и ласка в подскакивающих словах».
И еще один ремизовский вариант: «Кузмин тоща ходил с бородой —
чернющая! — в вишневой бархатной поддевке, а дома у сестры своей
Варвары Алексеевны Ауслендер появлялся в парчевой золотой руба­
хе навыпуск, глаза и без того — у Сомова хорошо это нарисовано! —
скосится — ну, конь! а тут еще карандашом слегка, и так смотрит, не
то сам фараон Ту-танк-хамен, не то с костра из скитов заволжских,
и очень душился розой — от него, как от иконы в праздник».
Не напоминая читателю известного портрета работы Марины
Цветаевой, относящегося к 1916 году, а написанного в 1936-м,
про­цитируем описание Кузмина тридцатых годов, сделанное известным
искусствоведом В. Н. Петровым: «Его матово-смуглое лицо казалось
пожелтевшим и высохшим. Седые волосы, зачесанные на лоб, не
за­крывали лысины. Огромные глаза под седыми бровями тонули в
глу­бокой сетке морщин. <...> А если довериться сохранившимся
люби­тельским фотографиям, то может создаться впечатление, что
Кузмин — это маленький худенький старичок с большими глазами и
крупным горбатым носом. Но это впечатление ложно. Фотографии
ошибаются — даже не потому, что объектив видит не так, как глаз
человека, а потому, что аппарат не поддается очарованию. А здесь все решалось именно силой очарования».