Занавес опускался, а я все стоял, очарованный сном наяву, которого я никогда не видал, но всегда ждал его, жду и по сей день. Люди кричали, толкали меня, уходили и снова возвращались, а я все стоял. И когда спектакль кончился, стали гасить огонь, мне стало грустно. Не верилось, что эта жизнь прекратилась. У меня затекли руки и ноги. Помню, что я шатался, когда вышел на улицу. Я понял, что театр - это несравненно интереснее балагана Яшки Мамонова. Было странно видеть, что на улице день и бронзовый Державин освещен заходящим солнцем. Я снова воротился в театр и купил билет на вечернее представление… Театр свел меня с ума, сделал почти невменяемым. Возвращаясь домой по пустынным улицам, видя, точно сквозь сон, как редкие фонари помигивают друг другу, я останавливался на тротуарах, вспоминал великолепные речи актеров декламировал, подражая мимике и жестам каждого. - Царица я, но - женщина и мать! - возглашал я в ночной тишине, к удивлению сонных сторожей. Случалось, что хмурый прохожий останавливался передо мною и спрашивал: - В чем дело? Сконфуженный, я убегал от него, а он, глядя вслед мне, наверное, думал пьян, мальчишка! …Я сам не понимал, почему в театре о любви говорят красиво, возвышенно и чисто, а в Суконной слободе любовь - грязное похабное дело, возбуждающее злые насмешки? На сцене любовь вызывает подвиги, а в нашей - мордобои. Что же - есть две любви? Одна считается высшим счастьем жизни, а другая - распутством и грехом? Разумеется, я в то время не очень задумывался над этим противоречием, но, конечно, я не мог не видеть его. Уж очень оно било меня по глазам и по душе… Когда я спрашивал отца, можно ли идти в театр, он не пускал меня. Он говорил: - В дворники надо идти, скважина, в дворники, а не в театр! Дворником надо быть, и будет у тебя кусок хлеба, скотина! А что в театре хорошего? Ты вот не захотел мастеровым быть и сгниешь в тюрьме. Мастеровые вон как живут сыты, одеты, обуты. Я видел мастеровых по большей части оборванными, босыми, полуголодными и пьяными, но верил отцу. - Ведь я же работаю, переписываю бумаги, - говорил я. - Уж сколько написал… Он грозил мне: Кончишь учиться, я тебя впрягу в дело! Так и знай, лоботряс!». Посещение театра решило судьбу Фёдора Шаляпина. Совсем юным он хотел выступать в увеселительном хоре Серебрякова, где произошла его встреча с Максимом Горьким, которого в хор приняли, а Шаляпина нет. Не познакомившись друг с другом, они расстались, чтобы встретиться в Нижнем Новгороде в 1900 году и подружиться на всю жизнь. 17-летний Шаляпин покинул Казань, и поехал в Уфу, подписав контракт на летний сезон к Семенову-Самарскому. Впоследствии, будучи в Париже, Фёдор Шаляпин писал Горькому в 1928 году: «Взгрустнул маленько, как прочитал в письме о твоем пребывании в Казани. Как перед глазами вырос в памяти моей этот прекраснейший (для меня, конечно) из всех городов мира - город! Вспомнил мою разнообразную жизнь в нем, счастье и несчастье... и чуть не заплакал, остановив воображение у дорогого Казанского городского театра...». 30 декабря 1890 года в Уфе Фёдор Шаляпин впервые спел сольную партию. Об этом событии он рассказывал: «По-видимому, и в скромном амплуа хориста я успел выказать мою природную музыкальность и недурные голосовые средства. Когда однажды один из баритонов труппы внезапно, накануне спектакля, почему-то отказался от роли Стольника в опере Монюшко «Галька», а заменить его в труппе было некем, то антрепренер Семенов-Самарский обратился ко мне - не соглашусь ли я спеть эту партию. Несмотря на мою крайнюю застенчивость, я согласился. Это было слишком соблазнительно: первая в жизни серьезная роль. Я быстро разучил партию и выступил. Несмотря на печальный инцидент (я сел на сцене мимо стула), Семенов-Самарский все же был растроган и моим пением, и добросовестным желанием изобразить нечто похожее на польского магната. Он прибавил мне к жалованью пять рублей и стал также поручать мне и другие роли. Я до сих пор суеверно думаю: хороший признак новичку в первом спектакле на сцене при публике сесть мимо стула. Всю последующую карьеру я, однако, зорко следил за креслом и опасался не только сесть мимо, но и садиться в кресло другого… В этот первый мой сезон я спел еще Фернандо в «Трубадуре» и Неизвестного в «Аскольдовой могиле». Успех окончательно укрепил мое решение посвятить себя театру». Затем молодой певец перебрался в Тифлис, где брал бесплатные уроки пения у певца Дмитрия Усатова, выступал в любительских и ученических концертах. В 1894 году он пел в спектаклях, проходивших в петербургском загородном саду «Аркадия», затем в Панаевском театре. 5 апреля 1895 года Фёдор дебютировал в партии Мефистофеля в опере «Фауст» Шарля Гуно в Мариинском театре. В 1896 году Шаляпин был приглашен Саввой Мамонтовым в Московскую частную оперу, где занял ведущее положение и во всей полноте раскрыл свой талант, создав за годы работы в этом театре целую галерею незабываемых образов в русских операх: Иван Грозный в «Псковитянке» Николая Римского-Корсакова, Досифей в «Хованщине» и Борис Годунов в одноименной опере Модеста Мусоргского. «Одним великим художником стало больше», - писал о двадцатипятилетнем Шаляпине В.Стасов. «Мамонтов предоставил мне право работать свободно, – вспоминал Фёдор Иванович. – Я тотчас начал совершенствовать все роли моего репертуара: Сусанина, Мельника, Мефистофеля». Шаляпин, задумав поставить оперу Римского-Корсакова «Псковитянка», рассказывал: «Чтобы найти лицо Грозного, я ходил в Третьяковскую галерею смотреть картины Шварца, Репина, скульптуру Антокольского… Кто-то сказал мне, что у инженера Чоколова есть портрет Грозного работы Виктора Васнецова. Кажется, этот портрет и до сих пор неизвестен широкой публике. Он произвёл на меня большое впечатление. На нём лицо Грозного изображено в три четверти. Царь огненным тёмным глазом смотрит куда-то в сторону. Из соединения всего, что дали мне Репин, Васнецов и Шварц, я сделал довольно удачный грим, верную, на мой взгляд, фигуру». Премьера оперы состоялась в Мамонтовском театре 12 декабря 1896 года. Грозного пел Фёдор Шаляпин. Декорации и костюмы к спектаклю сделаны по эскизам Виктора Михайловича Васнецова. «Псковитянка» взорвала Москву, шла при полных сборах. «Главным украшением спектакля был Шаляпин, исполнивший роль Грозного. Он создал очень характерную фигуру», – восторгался критик Николай Кашкин. «Псковитянка» сблизила меня с Виктором Васнецовым, вообще питавшим ко мне сердечное расположение», – рассказывал Шаляпин. Васнецов пригласил артиста к себе домой, на Мещанскую улицу. Певца восхитил его дом, срубленный из больших толстых брёвен, простые дубовые скамьи, стол, табуреты. «Приятно было мне в такой обстановке, – продолжал рассказ Шаляпин, – услышать от Васнецова горячие похвалы созданному мною образу Ивана Грозного, которого он написал сходящим с лестницы в рукавичках и с посохом». Шаляпин и Васнецов подружились. Виктор Михайлович душевно вспоминал о детских и юношеских годах в Вятке. Шаляпин поведал другу о своих горестных, неприкаянных скитаниях по России, о нищей бродячей жизни артиста. Однажды Фёдор Иванович поделился мыслями о роли Мельника в опере Даргомыжского «Русалка», в которой должен был выступить вскоре в Мамонтовском театре. Художник, заинтересованный этим, сделал набросок костюма и грима для роли Мельника. В нём он передал степенность, лукавство, добродушие, ухватливость Мельника. Таким его и изображал на сцене Фёдор Шаляпин. Выступление получилось сверхуспешным, рад был за артиста и Виктор Михайлович. Впоследствии он не раз вспоминал Шаляпина в роли Мельника. Когда Васнецов купил в Подмосковье небольшую старую усадьбу с заглохшей водяной мельницей, он говорил близким: «Непременно прикажу мельницу отремонтировать и лучшего в России мельника приглашу – Фёдора Шаляпина! Пусть себе муку мелет и нам песни поёт!». Когда в 1902 году Шаляпин репетировал роль Фарлафа в опере Глинки «Руслан и Людмила», по его просьбе Виктор Михайлович сделал эскиз костюма и грима: в кольчуге до колен, с огромным мечом стоит этот «бесстрашный» рыцарь, гордо подбоченясь и выставив ногу. Художник подчеркнул показную храбрость Фарлафа, его кичливость и зазнайство. Шаляпин развил намеченные в эскизе черты, добавив к ним безудержную хвастливость и самовлюблённость. В этой роли артист имел оглушительный, колоссальный успех. «В моём славном и великом земляке дорог и ценен мне его гений, обаятельный для всех нас», – говорил Виктор Михайлович. «Я чувствовал, как духовно прозрачен, при всей своей творческой массивности, Васнецов, – писал Шаляпин. – Его витязи и богатыри, воскрешающие самую атмосферу Древней Руси, вселили в меня ощущение великой мощи – физической и духовной. От творчества Виктора Васнецова веяло «Словом о полку Игореве». Общение в мамонтовском театре с лучшими художниками России В.Поленовым, И.Левитаном, В.Серовым, М.Врубелем, К.Коровиным давало певцу мощные стимулы для творчества: их декорации и костюмы помогали в создании убедительного сценического образа. Ряд оперных партий в театре певец подготовил с тогда еще начинающим дирижером и композитором Сергеем Рахманиновым. Творческая дружба объединяла этих двух великих художников до конца жизни. Рахманинов посвятил певцу несколько своих романсов: «Судьба» на слова А.Апухтина и «Ты знал его» на слова Ф.Тютчева и другие произведения. Глубоко национальное искусство певца восхищало его современников. «В русском искусстве Шаляпин — эпоха, как Пушкин», — писал Горький. Опираясь на лучшие традиции национальной вокальной школы, Шаляпин открыл новую эру в отечественном музыкальном театре. Он сумел удивительно органично соединить два важнейших начала оперного искусства — драматическое и музыкальное, подчинить свой трагедийный дар, уникальную сценическую пластику и глубокую музыкальность единому художественному замыслу. «Ваятель оперной жеста», — так назвал певца музыкальный критик Б.Асафьев. С 24 сентября 1899 года Шаляпин стал ведущим солистом Большого и одновременно Мариинского театров, с триумфальным успехом гастролировал за рубежом. В 1901 году в миланском «Ла Скала» он с огромным успехом пел партию Мефистофеля в одноименной опере А.Бойто с Энрико Карузо, дирижировал Артуро Тосканини. Мировую славу русского певца утвердили гастроли в Риме в 1904 году, Монте-Карло в 1905 году, Оранже во Франции в 1905 году, Берлине в 1907 году, Нью-Йорке в 1908 году, Париже в 1908 году и Лондоне в период с 1913-го по 1914 год. Божественная красота голоса Шаляпина покоряла слушателей всех стран. Его высокий бас, поставленный от природы, с бархатистым мягким тембром звучал полнокровно, мощно и обладал богатейшей палитрой вокальных интонаций. «Я хожу и думаю. Я хожу и думаю – и думаю я о Фёдоре Ивановиче Шаляпине, – писал писатель Леонид Андреев в 1902 году. – Я вспоминаю его пение, его мощную и стройную фигуру, его непостижимо подвижное, чисто русское лицо – и странные превращения происходят на моих глазах… Из-за добродушно и мягко очерченной физиономии вятского мужика на меня глядит сам Мефистофель со всею колючестью его черт и сатанинского ума, со всей его дьявольской злобой и таинственной недосказанностью. Сам Мефистофель, повторяю я. Не тот зубоскалящий пошляк, что вместе с разочарованным парикмахером зря шатается по театральным подмосткам и скверно поёт под дирижерскую палочку, – нет, настоящий дьявол, от которого веет ужасом. …И самой королеве И фрейлинам ее От блох не стало мочи, Не стало и житья. Ха-ха! И тронуть-то боятся, Не то чтобы их бить. А мы, кто стал кусаться, Тотчас давай — душить! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха. То есть – «извините, братцы, я, кажется, пошутил насчет какой-то блохи. Да, я пошутил – не выпить ли нам пивка: тут хорошее пиво. Эй, кельнер!» И братцы, недоверчиво косясь, втихомолку разыскивая у незнакомца предательский хвост, давятся пивом, приятно улыбаются, один за другим выскальзывают из погребка и молча у стеночки пробираются домой. И только дома, закрыв ставни и отгородившись от мира тучным телом фрау Маргариты, таинственно, с опаской шепчут ей: «А знаешь, душечка, сегодня я, кажется, видел чёрта»… Что ещё сказать? Разве только и нам пошутить под конец повествования вместе с Шаляпиным. Как писал Чехов: «Не понимает человек шутки – пиши пропало! И знаете: это уж ненастоящий ум, будь человек хоть семи пядей во лбу». Однажды к Шаляпину явился певец-любитель и довольно нагло попросил: – Фёдор Иванович, мне в аренду необходим ваш костюм, в котором вы пели Мефистофеля. Не беспокойтесь, я вам заплачу! Шаляпин встаёт в театральную позу, набирает в лёгкие воздуха и поёт: – Блохе кафтан?! Ха-ха-ха-ха-ха!». Эффект художественного перевоплощения изумлял в певце слушателей, причем певец поражал не только внешним обликом (Шаляпин уделял особое внимание гриму, костюму, пластике, жесту), но и глубоким внутренним содержанием, которое передавала его вокальная речь. В создании емких и сценически выразительных образов певцу помогали его необычайная многогранность: он был и скульптором, и художником, писал стихи и прозу. Такая разносторонняя одаренность великого артиста напоминала мастеров эпохи Возрождения. Современники сравнивали его оперных героев с титанами Микеланджело. Искусство Шаляпина перешагнуло национальные границы и повлияло на развитие мирового оперного театра. Многие западные дирижеры, артисты и певцы могли бы повторить слова итальянского дирижера и композитора Д.Гавадзени: «Новаторство Шаляпина в сфере драматической правды оперного искусства оказало сильное воздействие на итальянский театр... Драматическое искусство великого русского артиста оставило глубокий и непреходящий след не только в области исполнения русских опер итальянскими певцами, но и в целом на всем стиле их вокально-сценической интерпретации, в том числе произведений Верди...». Москва изменила жизнь Шаляпина полностью и бесповоротно. Здесь Фёдор Иванович познакомился и со своей будущей женой - итальянской балериной Иолой Ло-Прести, выступавшей под псевдонимом Торнаги. Отчаянно влюблённый, в своём чувстве певец признался оригинальнейшим способом. На прогоне «Евгения Онегина» в арии Гремина неожиданно прозвучали слова: «Онегин, я клянусь на шпаге, безумно я люблю Торнаги!». Иола в этот момент сидела в зале. «Летом 1898 года, – вспоминал Шаляпин, – я обвенчался с балериной Торнаги в маленькой сельской церковке. После свадьбы мы устроили смешной какой-то турецкий пир: сидели на полу, на коврах и озорничали как малые ребята. Не было ничего, что считается обязательным на свадьбах: ни богато украшенного стола с разнообразными яствами, ни красноречивых тостов, но было много полевых цветов и красного вина. Поутру, часов в шесть, у окна моей комнаты разразился адский шум – толпа друзей с С.И.Мамонтовым во главе исполняла концерт на печных вьюшках, железных заслонках, на вёдрах и каких-то пронзительных свистульках. Это немножко напомнило мне Суконную слободу. – Какого чёрта вы тут дрыхните? – кричал Мамонтов. – В деревню приезжают не для того, чтобы спать! Вставайте, идём в лес за грибами. И вина не забудьте! И снова колотили в заслонки, свистели, орали. А дирижировал этим неуёмным кавардаком С.В.Рахманинов». После свадьбы молодая жена покинула сцену, посвятив себя семье. Она родила Шаляпину шестерых детей.

Пресса любила подсчитывать гонорары артиста, поддерживая миф о баснословном богатстве, о жадности Шаляпина. Даже Бунин в блестящем эссе о певце не сумел удержаться от обывательских рассуждений: «Деньги он любил, почти никогда не пел с благотворительными целями, любил говорить: «Бесплатно только птички поют». Но известны выступления певца в Киеве, Харькове и Петрограде перед огромной рабочей аудиторией. В годы Первой мировой войны гастрольные поездки Шаляпина прекратились. Певец открыл на свои средства два лазарета для раненых солдат, но не рекламировал свои «благодеяния». Юрист М.Ф.Волькенштейн, который много лет вел финансовые дела певца, вспоминал: « Если б только знали, сколько через мои руки прошло денег Шаляпина для помощи тем, кто в этом нуждался!». Вот что писал сам Шаляпин в письме к Горькому из Монте-Карло, в 1912 году: «…26 декабря, днём я давал концерт в пользу голодающих. Собрал я 16500 рублей чистых. Распределил эту сумму между шестью губерниями: Уфимской, Симбирской, Саратовской, Самарской, Казанской и Вятской…». В своём письме дочери Ирине Фёдор Шаляпин сообщал о том, что 10 февраля 1917 года им был устроен с благотворительной целью спектакль в Большом театре. Шла опера «Дон Карлос». Вырученную от спектакля сумму он распределил среди бедного населения Москвы, раненым воинам и их семействам, политическим ссыльным, в том числе Народному Дому в селе Вожгалах (Вяткой губернии и уезда) – 1800 рублей. Известна следующая история. Военное время 1914 года застала Шаляпина вне России, в Бретани. Вернувшиеся из Бретани москвичи рассказывали о замечательном, дивном дневном концерте, который дал там Шаляпин под открытым небом на пляже. Стояла изумительная погода. Шаляпин среди других гулял на берегу в ожидании свежих газет. Вдруг появились «камлотс» с летучками: – Победа русских в Восточной Пруссии!!! Шаляпин обнажил голову. Его примеру последовала вся толпа. Неожиданно раздались звуки неповторимого, мощного шаляпинского голоса. Он пел много и охотно, а потом взял шляпу и начал собирать в пользу раненых. Давали щедро. Шаляпин отослал эти деньги на нужды фронта. После Октябрьской революции 1917 года Фёдор Шаляпин занимался творческим переустройством бывших императорских театров, был выборным членом дирекций Большого и Мариинского театров, руководил в 1918 году художественной частью Мариинского театра. В том же году он был первым из деятелей искусств, удостоенных звания народного артиста Республики. При этом певец всячески стремился уйти от политики, в книге своих воспоминаний он писал: «Если я в жизни был чем-нибудь, так только актером и певцом, моему призванию я был предан безраздельно. Но менее всего я был политиком». Внешне могло показаться, что жизнь Шаляпина была благополучна и творчески насыщена. Его приглашали выступать на официальных концертах, он много выступал для широкой публики, его награждали почетными званиями, просили возглавить работу разного рода художественных жюри, советов театров. Но тут же звучали резкие призывы «социализировать Шаляпина», «поставить его талант на службу народу», нередко высказывались сомнения в «классовой преданности» певца. Кто-то требовал обязательного привлечения его семьи к выполнению трудовой повинности, кто-то выступал с прямыми угрозами бывшему артисту императорских театров... «Я все яснее видел, что никому не нужно то, что я могу делать, что никакого смысла в моей работе нет», - признавался артист. Пик популярности певца совпал с приходом советской власти. Ленин и Луначарский, сознавая, какое влияние на умы слушателей оказывал Шаляпин, изобрели способ привлечь артиста на свою сторону. Специально для Шаляпина в 1918 году было учреждено звание «Народный артист Республики». К этому времени певец пел в Большом и Мариинском театрах, часто ездил на гастроли и очень много зарабатывал. Но и траты его тоже были велики: он жил фактически на два дома. В Санкт-Петербурге у певца появилась вторая семья - жена Мария и три дочери, не считая двух девочек супруги от первого брака. Иола, не дававшая развода, и пятеро его старших детей оставались в Москве. А он метался между двумя городами и двумя любимыми женщинами. 29 июня 1922 года Федор Иванович Шаляпин уехал из России в эмиграцию, официально - на гастроли. Решение покинуть Россию к Шаляпину пришло не сразу. Из воспоминаний певца: «Если из первой моей поездки за границу я вернулся в Петербург с некоторой надеждой как-нибудь вырваться на волю, то из второй я вернулся домой с твердым намерением осуществить эту мечту. Я убедился, что за границей я могу жить более спокойно, более независимо, не отдавая никому ни в чем никаких отчетов, не спрашивая, как ученик приготовительного класса, можно ли выйти или нельзя… Жить за границей одному, без любимой семьи, мне не мыслилось, а выезд со всей семьей был, конечно, сложнее - разрешат ли? И вот тут - каюсь - я решил покривить душою. Я стал развивать мысль, что мои выступления за границей приносят советской власти пользу, делают ей большую рекламу. «Вот, дескать, какие в «советах» живут и процветают артисты!» Я этого, конечно, не думал. Всем же понятно, что если я неплохо пою и неплохо играю, то в этом председатель Совнаркома ни душой, ни телом не виноват, что таким уж меня, задолго до большевизма, создал Господь Бог. Я это просто бухнул в мой профит. К моей мысли отнеслись, однако, серьезно и весьма благосклонно. Скоро в моем кармане лежало заветное разрешение мне выехать за границу с моей семьей… Однако в Москве оставалась моя дочь, которая замужем, моя первая жена и мои сыновья. Я не хотел подвергать их каким-нибудь неприятностям в Москве и поэтому обратился к Феликсу Дзержинскому с просьбой не делать поспешных заключений из каких бы то ни было сообщений обо мне иностранной печати. Может ведь найтись предприимчивый репортер, который напечатает сенсационное со мною интервью, а оно мне и не снилось. Дзержинский меня внимательно выслушал и сказал: - «Хорошо». Спустя две-три недели после этого, в ранее летнее утро, на одной из набережных Невы, поблизости от Художественной Академии, собрался небольшой кружок моих знакомых и друзей. Я с семьей стоял на палубе. Мы махали платками. А мои дражайшие музыканты Мариинского оркестра, старые мои кровные сослуживцы, разыгрывали марши. Когда же двинулся пароход, с кормы которого я, сняв шляпу, махал ею и кланялся им - то в этот грустный для меня момент, грустный потому, что я уже знал, что долго не вернусь на родину, - музыканты заиграли «Интернационал»… Так, на глазах у моих друзей, в холодных прозрачных водах Царицы-Невы растаял навсегда мнимый большевик - Фёдор Шаляпин». Весной 1922 года Шаляпин не вернулся из зарубежных гастролей, хотя продолжил некоторое время считать свое невозвращение временным. Значительную роль в случившемся сыграло домашнее окружение. Забота о детях, страх оставить их без средств существования заставляли Фёдора Ивановича соглашаться на бесконечные гастроли. Старшая дочь Ирина осталась жить в Москве с мужем и матерью, Полой Игнатьевной Торнаги-Шаляпиной. Другие дети от первого брака — Лидия, Борис, Федор, Татьяна и дети от второго брака — Марина, Марфа, Дассия и дети Марии Валентиновны (второй жены) — Эдуард и Стелла жили вместе с ними в Париже. Шаляпин особенно гордился сыном Борисом, который, по словам Н.Бенуа, добился «большого успеха как пейзажист и портретист». Фёдор Иванович охотно позировал сыну; сделанные Борисом портреты и зарисовки отца стали бесценными памятниками великому артисту. Но и позднее певец не раз задавал себе вопрос, почему он уехал и правильно ли поступил? Вот фрагмент из воспоминаний одного из самых близких Фёдору Ивановичу людей — художника Константина Коровина: «Как-то летом мы поехали с Шаляпиным на Марну. Остановились на берегу около маленького кафе. Кругом высились большие деревья. Шаляпин разговорился: — Послушай, вот мы сейчас сидим с тобой у этих деревьев, поют птицы, весна. Пьем кофе. Почему мы не в России? Это все так сложно — я ничего не понимаю. Сколько раз ни спрашивал себя — в чем же дело, мне никто не мог объяснить. Горький! Что-то говорит, а объяснить ничего не может. Хотя и делает вид, что он что-то знает. И мне начинает казаться, что вот он именно ничего не знает. Это движение интернационала может охватить всех. Я купил в разных местах дома. Может быть, придется опять бежать. Шаляпин говорил озабоченно, лицо его было как пергамент — желтое, и мне казалось, что со мной говорит какой-то другой человек. Еду в Америку петь концерты, — продолжал он. — Юрок зовет... Надо лечиться скорей. Тоска...». За границей, между тем, концерты Фёдора Шаляпина пользовалось неизменным успехом, он гастролировал почти во всех странах мира — Англии, Америке, Канаде, Китае, Японии, Гавайских островах. С 1930 года Шаляпин выступал в труппе «Русская опера», спектакли которой славились высоким уровнем постановочной культуры. Особый успех в Париже имели оперы «Русалка», «Борис Годунов» и «Князь Игорь». В 1935 году Шаляпина избрали членом Королевский Академии музыки вместе с Артуро Тосканини и вручили диплом академика. – Однажды, – рассказывал Александр Вертинский, – мы сидели с Шаляпиным в кабачке после его концерта. Отужинав, Шаляпин взял карандаш и начал рисовать на скатерти. Рисовал он довольно хорошо. Когда мы расплатились и вышли из кабачка, хозяйка догнала нас уже на улице. Не зная, что это Шаляпин, она набросилась на Фёдора Ивановича, крича: – Вы испортили мою скатерть! Заплатите за неё десять крон! Шаляпин подумал. – Хорошо, – сказал он, – я заплачу десять крон. Но скатерть возьму с собой. Хозяйка принесла скатерть и получила деньги, но, пока мы ждали машину, ей уже объяснили, в чём дело. – Дура, – сказал ей один из приятелей, – ты бы вставила эту скатерть в раму под стекло и повесила в зале как доказательство того, что у тебя был Шаляпин. И все бы ходили к тебе и смотрели. Хозяйка вернулась к нам и протянула с извинением десять крон, прося вернуть скатерть обратно. Шаляпин покачал головой. – Простите, мадам, – сказал он, – скатерть моя, я купил её у вас. А теперь, если вам угодно её получить обратно… пятьдесят крон! Хозяйка заплатила деньги и взяла скатерть. В репертуаре Шаляпина было около 70 партий. В операх русских композиторов он создал непревзойденные по силе и жизненной правде образы Мельника в постановке «Русалка», Ивана Сусанина в постановке «Иван Сусанин», Бориса Годунова и Варлаама в постановке «Борис Годунов», Ивана Грозного в постановке «Псковитянка». Среди его лучших партий в западноевропейской опере были партии Мефистофеля в постановках «Фауст» и «Мефистофель», Дон Базилио в постановке «Севильский цирюльник», Лепорелло в постановке «Дон Жуан» и Дон Кихот в постановке «Дон Кихот». Столь же заметен был Шаляпин в камерно-вокальном исполнительстве, куда он привнес элемент театральности и создал своеобразный «театр романса». Его репертуар включал до 400 песен, романсов и других жанров камерно-вокальной музыки. В число его шедевров исполнительского мастерства вошли «Блоха», «Забытый», «Трепак» Мусоргского, «Ночной смотр» Глинки, «Пророк» Римского-Корсакова, «Два гренадера» Р.Шумана, «Двойник» Ф.Шуберта, а также русские народные песни «Прощай, радость», «Не велят Маше за реченьку ходить», «Из-за острова на стрежень». В 1920-е и 1930-е им было сделано около 300 грамзаписей. «Люблю граммофонные записи... — признавался Фёдор Иванович. — Меня волнует и творчески возбуждает мысль, что микрофон символизирует собой не какую-то конкретную публику, а миллионы слушателей». Сам певец был очень требователен к записям, среди его любимых — запись «Элегии» Массне, русских народных песен, которые он включал в программы своих концертов на протяжении всей творческой жизни. По воспоминаниям Асафьева: «Широкое, могучее неизбытное дыхание великого певца насыщало напев, и, слышалось, нет предела полям и степям нашей Родины». 24 августа 1927 года Совет Народных Комиссаров принял постановление о лишении Шаляпина звания народного артиста. В возможность снятия с Шаляпина звания народного артиста, о чем поползли слухи уже весной 1927 года, Горький не верил: «Звание же «народного, артиста», данное тебе Совнаркомом, только Совнаркомом и может быть аннулировано, чего он не делал, да, разумеется, и не сделает». Однако на деле все произошло совсем не так, как предполагал Горький... Комментируя постановление Совнаркома, Луначарский решительно отметал политическую подоплеку, утверждая, что «единственным мотивом лишения Шаляпина звания явилось упорное нежелание его приехать хотя бы ненадолго на родину и художественно обслужить тот самый народ, чьим артистом он был провозглашен». Поводом столь резкого обострения отношений между Шаляпиным и советской властью послужил конкретный поступок артиста. Вот как о нем писал сам Шаляпин в своей биографии: «К этому времени, благодаря успеху в разных странах Европы, а главным образом, в Америке, мои материальные дела оказались в отличном состоянии. Выехав несколько лет тому назад из России нищим, я теперь могу устроить себе хороший дом, обставленный по моему собственному вкусу. Недавно я в этот свой новый очаг переезжал. По старинному моему воспитанию, я пожелал отнестись к этому приятному событию религиозно и устроить в моей квартире молебен. Я не настолько религиозный человек, чтобы верить, что за отслуженный молебен Господь Бог укрепит крышу моего дома и пошлет мне в новом жилище благодатную жизнь. Но я, во всяком случае, чувствовал Потребность отблагодарить привычное нашему сознанию Высшее Существо, которое мы называем Богом, а в сущности даже не знаем, существует ли оно или нет. Есть какое-то наслаждение в чувстве благодарности. С этими мыслями пошел я за попом. Пошел со мною приятель мой один. Было это летом. Прошли мы на церковный двор... зашли к милейшему, образованнейшему и трогательнейшему священнику, отцу Георгию Спасскому. Я пригласил его пожаловать ко мне в дом на молебен... Когда я выходил от отца Спасского, у самого крыльца его дома ко мне подошли какие-то женщины, оборванные, обтрепанные, с такими же оборванными и растрепанными детьми. Дети эти стояли на кривых ногах и были покрыты коростой. Женщины просили дать им что-нибудь на хлеб. Но вышел такой несчастный случай, что ни у меня, ни у моего приятеля не оказалось никаких денег. Так было неудобно сказать этим несчастным, что у меня нет денег. Это нарушило то радостное настроение, с которым я вышел от священника. В эту ночь я чувствовал себя отвратительно. После молебна я устроил завтрак. На моем столе была икра и хорошее вино. Не знаю, как это объяснить, но за завтраком мне почему-то вспомнилась песня: «А деспот пирует в роскошном дворце, Тревогу вином заливая...» На душе моей, действительно, было тревожно. Не примет Бог благодарности моей, и нужен ли был вообще этот молебен, думал я. Я думал о вчерашнем случае на церковном дворе и невпопад отвечал на вопросы гостей. Помочь этим двум женщинам, конечно, возможно. Но двое ли их только или четверо? Должно быть, много. И вот я встал и сказал: — Батюшка, я вчера видел на церковном дворе несчастных женщин и детей. Их, вероятно, много около церкви, и Вы их знаете. Позвольте мне предложить Вам 5000 франков. Распределите их, пожалуйста, по Вашему усмотрению». В советских газетах поступок артиста был расценен как помощь белоэмиграции. Однако в СССР не оставляли попыток вернуть Шаляпина. Осенью 1928 года Горький писал Фёдору Ивановичу из Сорренто: «Говорят — ты будешь петь в Риме? Приеду слушать. Очень хотят послушать тебя в Москве. Мне это говорили Сталин, Ворошилов и др. Даже «скалу» в Крыму и еще какие-то сокровища возвратили бы тебе».

Встреча Шаляпина с Горьким в Риме состоялась в апреле 1929 года. Шаляпин с огромным успехом пел «Бориса Годунова». Вот как невестка Горького вспоминает об этой встрече: «После спектакля собрались в таверне «Библиотека». Все были в очень хорошем настроении. Алексей Максимович и Максим много интересного рассказывали о Советском Союзе, отвечали на массу вопросов, в заключение Алексей Максимович сказал Фёдору Ивановичу: «Поезжай на родину, посмотри на строительство новой жизни, на новых людей, интерес их к тебе огромен, увидев, ты захочешь остаться там, я уверен». В этот момент жена Шаляпина, молча слушавшая, вдруг решительно заявила, обращаясь к Фёдору Ивановичу: «В Советский Союз ты поедешь только через мой труп». Настроение у всех упало, быстро засобирались домой». Больше Шаляпин с Горьким не встречались. Шаляпин видел, что жестокое время растущих массовых репрессий ломает многие судьбы, он не хотел стать ни добровольной жертвой, ни глашатаем Сталинской мудрости, ни оборотнем, ни воспевателем вождя народов. В 1930 году разразился скандал из-за публикации «Страниц из моей жизни» в издательстве «Прибой», за которую Шаляпин потребовал выплаты авторского гонорара. Это послужило поводом для последнего письма Горького, написанного в резком, оскорбительном тоне. Шаляпин тяжело воспринял разрыв отношений с Горьким. «Я потерял лучшего друга», — говорил артист. Живя за границей, Шаляпин, как и многие его соотечественники, стремился сохранить связи с родными и друзьями, вел обширную переписку с ними, интересовался всем, что происходило в СССР. Вполне возможно, что о жизни в стране он знал подчас больше и лучше, чем его адресаты, жившие в условиях весьма ограниченной и искаженной информации. Вдали от родины для Шаляпина были особенно дороги встречи с русскими — Коровиным, Рахманиновым и Анной Павловой. Шаляпин был знаком с Тоти Даль Монте, Морисом Равелем, Чарли Чаплиным и Гербертом Уэллсом. В 1932 году Фёдор Иванович снялся в фильме «Дон Кихот» по предложению немецкого режиссера Георга Пабста. Фильм пользовался популярностью у публики. На склоне лет Шаляпин тосковал по России, постепенно терял жизнерадостность и оптимизм, не пел новых оперных партий, стал часто болеть. В мае 1937 года после гастролей в Японии и Америке всегда энергичный и неутомимый Шаляпин вернулся в Париж обессиленным, очень бледным и со странной шишкой зеленоватого цвета на лбу, по поводу которой он невесело шутил: «Еще вторая, и я буду настоящим рогоносцем!». Домашний врач месье Жандрон объяснил его состояние обычной усталостью и посоветовал певцу отдохнуть на популярном в то время курорте в Райхенхалле, под Веной. Однако курортная жизнь не заладилась. Превозмогая нарастающую слабость, осенью Шаляпин все же дал несколько концертов в Лондоне, а когда приехал домой, доктор Жандрон встревожился не на шутку и пригласил на консилиум лучших французских врачей. У пациента взяли кровь на исследование. На другой день ответ был готов. Жене певца Марии Викентьевне сообщили: у мужа белокровие - лейкемия и жить ему осталось месяца четыре, от силы пять. Пересадку костного мозга тогда еще не делали, лекарств, подавляющих выработку «злокачественных» лейкоцитов, тоже не существовало. Чтобы хоть как-то притормозить развитие болезни, медики рекомендовали единственно возможное средство - переливание крови. Донором оказался француз по фамилии Шьен, а по-русски Шариков. Не подозревавшего о страшном диагнозе Шаляпина это обстоятельство крайне забавляло. Он утверждал, что после курса процедур при первом же выступлении залает на сцене, как собака. Но о возвращении в театр не могло быть и речи. Пациенту становилось все хуже: в марте он уже не поднимался с постели. Весть о болезни великого артиста просочилась в прессу. У дверей шаляпинского особняка день и ночь дежурили журналисты, по всем каналам французского и английского радио звучала в его исполнении финальная ария умирающего Бориса Годунова. Знакомый, навещавший Шаляпина в последние дни, был потрясен его мужеством: «Какой великий артист! Представьте, даже на краю могилы, сознавая, что близок конец, он чувствует себя, как на сцене: играет смерть!». 12 апреля 1938 года перед уходом из жизни Шаляпин впал в забытье и настойчиво требовал: «Давайте мне воды! Горло совсем сухое. Надо выпить воды. Ведь публика ждет. Надо петь. Публику нельзя обманывать! Они же заплатили...». Много лет спустя доктор Жандрон признался: «Никогда за мою долгую жизнь врача я не видел более прекрасной смерти». После смерти Фёдора Ивановича никаких пресловутых «шаляпинских миллионов» не оказалось. Дочь великого русского певца драматическая артистка Ирина Фёдоровна в своих воспоминаниях писала: «Отец всегда боялся бедности – слишком много видел он нищеты и горя в свои детские и юношеские годы. Он часто с горечью говорил: «У меня мать умерла от голода». Да, у отца, конечно, были деньги, заработанные великим трудом. Но он и умел их тратить – широко, на помощь людям, на общественные нужды». До конца своей жизни Шаляпин оставался русским гражданином, не принял иностранного подданства и мечтал быть похороненным на родине. Через 46 лет после смерти его желание исполнилось: прах певца был перевезен в Москву и 29 октября 1984 года захоронен на Новодевичьем кладбище. В 1991 году ему было возвращено звание «Народный артист Республики».