) — советский и российский режиссёр театра и кино, сценарист. Народный артист России (2003).
Народный артист Российской Федерации (2003, за большие заслуги в области искусства)
Кавалер ордена Почёта (1996, за заслуги в развитии отечественного киноискусства и создание высокохудожественного фильма «Белое солнце пустыни»)
Лауреат Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства (1998, за художественный фильм «Белое солнце пустыни»)
Лауреат Государственной премии имени Рудаки за фильм «Дети Памира» (Таджикская ССР, 1964)
Заслуженный деятель искусств Таджикистана (1998)
Обладатель приза Союза кинематографистов СССР за фильм «Дети Памира»
Обладатель приза Всесоюзного кинофестиваля «Ленинград» (1964)
Обладатель приза международного кинофестиваля в Джакарте за фильм «Дети Памира» (1965)
Обладатель приза фестиваля «Золотой Остап» за фильм «Белое солнце пустыни» (Петербург, 1995)
Обладатель приза телефестиваля «Золотой билет» за фильм «Белое солнце пустыни» (1996)
Обладатель главный приз фестиваля «Крымская киноривьера» за фильм «Несут меня кони» (Ялта, 1996)
Обладатель приза фестиваля «Листопад» за фильм «Несут меня кони» (Минск, Белоруссия, 1997)
КАПЛИ ДАТСКОГО КОРОЛЯ
Вл.Мотылю
В раннем детстве верил я, что от всех болезней
Капель Датского короля не найти полезней.
И с тех пор горит во мне огонек той веры...
Капли Датского короля пейте, кавалеры!
Капли Датского короля или королевы -
Это крепче, чем вино, слаще карамели
И сильнее клеветы, страха и холеры...
Капли Датского короля пейте, кавалеры!
Рев орудий, посвист пуль, звон штыков и сабель
Растворяются легко в звоне этих капель,
Солнце, май, Арбат, любовь - выше нет карьеры...
Капли Датского короля пейте, кавалеры!
Слава головы кружит, власть сердца щекочет.
Грош цена тому, кто встать над другим захочет.
Укрепляйте организм, принимайте меры...
Капли Датского короля пейте, кавалеры!
Если правду прокричать вам мешает кашель,
Не забудьте отхлебнуть этих чудных капель.
Перед вами пусть встают прошлого примеры...
Капли Датского короля пейте, кавалеры!
Белый свет я обошел, но нигде на свете
Мне, представьте, не пришлось встретить капли эти.
Если ж вам вдруг повезет, вы тогда без меры
Капли Датского короля пейте, кавалеры!
Б.Окуджава.
Владимир Мотыль родился 26 июня 1927 года в белорусском местечке Лепель.
Его отец Яков Даниилович Мотыль был польским эмигрантом. Он работал слесарем на минском завода «Коммунар». Мама Берта Антоновна Левина была выпускницей Петроградского пединститута. Через три года после рождения Владимира его отец был арестован ЧК и отправлен в концлагерь на Соловки, где меньше чем через год погиб. Участь сестер и братьев матери, ее родителей была также трагической. Владимир Мотыль в одном из своих интервью рассказывал: «Это отзвук семейной трагедии. Мой отец был арестован. Когда он находился на пересылке в Медвежьегорске, перед отправкой на Соловки, мать - со мной, трехлетним, на руках - пробралась на лесосплав, чтобы с ним встретиться. Мы уезжали, отец понимал, что видит свою жену и сына в последний раз. Ему не разрешили проводить нас на вокзал. Пять километров до поезда мама несла меня на руках, отдыхала, снова шла. По дороге нас подхватила легковушка, до станции мы добрались раньше, чем планировали, зашли в вагон, сели на лавку, и мама разрыдалась. Позже из письма выяснилось, что отец таки вырвался и примчался на вокзал. Прибежал на станцию за несколько минут до отхода поезда, но, не зная, в каком мы вагоне, он бегал вдоль состава и кричал. А мать плакала и не слышала его крик. Репрессии, зековская телогрейка. Одно из первых воспоминаний, связанных с телогрейкой, - когда маме позволили свидание с отцом, которого отправляли на Соловки, где его уничтожили. Мама меня привезла с собой, и заключенные передавали меня маленького с рук на руки. Я не помню их лиц, не помню голосов, только помню руки - заскорузлые красные руки. И ватники. И отец». Та же участь постигла и остальную семью Мотыля. Дед отказался вступать в колхоз, и его дом вместе с крепким середняцким хозяйством был разграблен, а вся многодетная семья выселена на Крайний Север, где одна из дочерей сошла с ума, а один из братьев скончался от рака. Во время Великой Отечественной войны два бывших ссыльных брата матери ушли добровольно на фронт: один из них погиб, а другой вернулся без ног. Дед и бабушка Мотыля, вернувшиеся перед войной в Белоруссию, погибли в немецком концлагере. Мать Мотыля избежала северной ссылки, поскольку находилась в дни раскулачивания на Украине, будучи практиканткой знаменитого педагога Антона Макаренко. Вместе с матерью Владимир Мотыль позже оказался на северном Урале, где Берте Атоновне позволили работать в колонии малолетних преступников воспитательницей.
В захолустных городках, где располагались эти учреждения, не было театров, картинных галерей и концертных залов. Мать Владимира очень много работала, и на воспитание ее собственного «беспризорника» времени не оставалось. Для Владимира тем временем единственным средством художественного познания мира была узкопленочная передвижка. Черно-белые немые киноленты завораживали его, как окна волшебной реальности, состоявшие из образов Чарли Чаплина, «Детства Горького», «Чапаева» и «Веселых ребят». В это время в нем росла уверенность: «Вырасту - буду делать кино»: Позже Владимир Мотыльрассказывал: «Гибель отца, ссылка моего деда на крайний север с большой семьей, конечно, это повлияло на мое детство. Мама не попала в ссылку только потому, что она работала в колонии малолетних преступников Антона Макаренко. И так как они находились под патронажем органов безопасности Дзержинского, то Макаренко спас мою маму от ссылки. После того, как она окончила пединститут имени Герцена в Петрограде, дальше уже, в общем, она селиться могла только в городах Северного Урала, где все время отмечалась в МВД. И вот в этих маленьких городках, где не было вообще ни музея, ни картинной галереи, ни, в общем, большой библиотеки, я имел возможность в этих колониях смотреть кинопередвижку. С двух-, трехлетнего возраста прикипел к этому маленькому экрану. Сколько там показывали фильмов! — меня, как мама вспоминала, было очень трудно вытащить из зала без моего рева. Оттуда все и началось. И дальше я все время как-то интересовался кинематографом. Мама даже мне, при всей скромности ее зарплаты, выписывала журнал «Советский киноэкран». И вот я вырезал картинки оттуда и делал какие-то альбомы, посвященные кино».
В начальных классах школы в городе Оса Владимир организовал кружок, ставил одноактные пьесы, где сам играл главные роли и расписывал картонные декорации. Но ни в Институт кинематографии в Москве, ни позже на Высшие режиссерские курсы Мотыль не попал, а окончил в Свердловске театральный институт и там же заочно историко-филологический факультет университета. Десять лет он проработал в театрах Урала и Сибири, где поставил более 30 спектаклей на провинциальной сцене и в 27 лет стал главным режиссером свердловского ТЮЗа.
Кинодебют Мотыля состоялся в Таджикистане. Его фильм «Дети Памира» в 1963 году принес ему единодушное признание авторитетных критиков в прессе.
Владимир Мотыль рассказывал: «Я поступил в Свердловский театральный институт, сразу на второй курс актерского факультета (режиссерского там не было). Ставил спектакли в Свердловском ТЮЗе. После нескольких удачных спектаклей меня назначили главным режиссером. И тут подвернулся внезапный случай. Молодая сценаристка Инна Филимонова сообщила, что в Таджикистане ищут энергичного молодого режиссера для постановки фильма по поэме Мирсаида Миршакара, председателя одной из палат Верховного Совета республики. На последние деньги я помчался в Сталинобад – ныне Душанбе. Встретился с поэтом, понравился ему. Прочел его поэму, воспевание Ленина как предшественника сталинизма. Сюжет – конфликт детей. На этой основе я придумал историю, как группа бедных ребят чуть не убила талантливого, но богатого сына судьи, и они сами чуть не погибли в ущельях Памира. Мы вместе со сценаристкой Филимоновой написали сценарий. Ну а дальше начались трудности из-за моих творческих принципов, которых я придерживался потом всю жизнь. Я таджикам поставил условие: буду снимать картину только в горах Памира! На меня замахали руками: «Это пограничная зона! Особая! Опасная! Ехать туда с детьми?! Сумасшедшая идея». Не подумайте, что я намеренно искал, где труднее. Просто всегда тянулся к абсолютной подлинности во всем, стремился избегать любой декоративности, не снимать в павильонах. Только на натуре! Если же действие происходило в помещении, находил близкие интерьеры – ну, может, немного их корректировал. В общем, я стал пробиваться в высокие инстанции в Москве, в Управление погранвойск. Не знаю, чем их поразил: владением ли истории Памира или замыслом картины «Ленин на Памире». Потом я назову картину «Дети Памира». Словом, я все же попал на Памир. Меня окружали молодые горы, которые все еще формировались. Обвалы, заваленные дороги, высоты до четырех тысяч метров над уровнем моря... Я с благодарностью вспоминаю непосредственных памирцев, которые за 40 минут могли бросить все дела, собраться чуть не всеми селениями в радиусе 50 км, чтобы расчистить дорогу людям, снимающим фильм об их малой родине. Картину выдвинули на Ленинскую премию. Но ее я не получил из-за давнего конфликта с тогдашним министром кинематографии. Поссорились мы с ним, еще когда он был секретарем Свердловского обкома комсомола. Хорошо, что награду не дали. Получи я ее тогда – хочешь не хочешь, вступай в КПСС. А это уже, как водится, назначение в члены коллегии Госкино, секретари Союза кинематографистов, не говоря уже о зачислении в штат «Мосфильма». А там уже надо мной нависла бы иерархия: гендиректор, его ручная главная редакция, партком, профком, худсовет, худрук... Я не пошел в это стойло, где бы наверняка увяз. Но развращенный свободными отношениями с «Таджикфильмом», в кино я по-прежнему хотел жить, подобно писателям, живописцам, композиторам. Даже когда их запрещали, никто не мог остановить их творчества. После состоявшегося дебюта я опять остался голым перед судьбой. И так всю жизнь».
Вторая его картина – «Женя, Женечка и Катюша», снятая в Ленинграде по собственному сценарию совместно с Булатом Окуджавой, вызвала гнев идеологов кинокомитета и повлекла за собой запрет на профессию: «Никто так не писал о войне, как он - интимно и доверительно, – писал об Окуджаве Владимир Мотыль в своих посвящениях. - Следуя за робким, тщедушным героем, проза повести будто бы становилась застенчивой в устах очевидца и участника событий, с грустной улыбкой вспомнившего недавнее прошлое с его окопным бытом и фронтовой лексикой. В 1964 году, вторично перечитав «Будь здоров, школяр!», я почувствовал, что задуманный для кино мой сюжет «Жени, Женечки и «катюши» в чем-то сродни повести Окуджавы, и отправился к нему с предложением писать сценарий вдвоем. Месяцы наших совместных трудов открыли один из коренных секретов его человеческого обаяния. Он был напрочь лишен способности кривить душой. Мы начали писать в весенней Ялте, в писательском Доме творчества, в пору, когда пьянящие запахи цветущих деревьев будоражили кровь. Окуджава все убеждал меня, что с драматургией он не в ладах, что не умеет придумывать действие, но я диву давался, с какой легкостью сходу и начисто отстукивал он на машинке диалоги для предложенных мною коллизий. Однако стоило мне оговорить поворот сюжета, который он не чувствовал, как Булат перекладывал все на меня, как это было с историей героя, спьяна залетевшего в расположение немцев, или с трагическим финалом фильма. Зато за какой-нибудь час-полтора он мог сочинить «телефонный диалог» сидящего на губе героя с Женечкой, с репликами «невпопад» охранника Захара - одну из наиболее ярких комедийных сцен. Предельная искренность Окуджавы, помноженная на особенный слух его гения, сотворила неповторимый мир его грустно-иронической поэзии:
Каждый пишет, как он слышит.
Каждый слышит, как он дышит.
Как он дышит, так и пишет,
не стараясь угодить...
Когда в «Нью-Йорк таймс» появилась статья об отсутствии свободы творчества в СССР, где в качестве примера упоминалась судьба Окуджавы, в ЦК КПСС принялись изобретать очередную отповедь «заокеанской клевете». Булат был вызван на Старую площадь к главному идеологу Ильичеву. Показав поэту заготовленный «пряник» («Дадим команду издавать, разрешим выступления с гитарой»), Ильичев обусловил поблажку заявлением Окуджавы в печати с опровержением «вражеской клеветы». Булат подробно рассказал мне ход этой беседы. О, как заманчивы были посулы ласкового данайца! Ведь требовалось всего несколько строк в «Литературке»: «С глубоким возмущением я, советский поэт, прочел...» «Но я не получаю «Нью-Йорк таймс», - простодушно сказал Булат, - и народ эту газету не читает. Полемизировать с никому не известной публикацией?.. Меня действительно не печатают, и выступать не дают...
- Это мы исправим, - пообещал Ильичев.
Но не было таких благ земных, которые заставили бы Окуджаву солгать во спасение, подобно Галилею, согласиться на время, что земля по команде мракобесов из ЦК уже не вращается».
Пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому, чего у него нет...
Спасительной для Мотыля оказалась созданная к тому времени уникальная студия Григория Чухрая. Она имела особый статус - автономию в выборе сценариев и режиссера. Экспериментальная киностудия пригласила опального режиссера на постановку сценария «Пустыня». В этой картине снималась в роли жены Верещагина вторая жена Мотыля, актриса Раиса Куркина. Вот как она рассказывала о съемках фильма: «Белое солнце пустыни» снимали в Махачкале. Город непростой, криминальный. У меня как-то среди бела дня вырвали сумочку из рук. Вор даже не убежал, а спокойно пошел по улице и потом прыгнул на подножку проходящего мимо грузовика. А я так опешила, что застыла как вкопанная. В этой сумке у меня было все: деньги, документы, которые пришлось восстанавливать. И даже очки, без которых я не могла работать – не очень хорошо видела. А нашего Петруху – Николая Годовикова – обворовывали несколько раз и даже били. Потому что вечером он – молоденький же совсем – любил куда-нибудь сходить на поиски приключений. Вот и находил». Однажды на съемкахМотыль жену чуть не утопил. Снималась сцена, в которой героиня Куркиной выбрасывала из лодки все оружие своего бравого Верещагина. Лодка должна была отплыть довольно далеко от берега. А Раиса не умела плавать. Она рассказывала: «Я выросла в Москве. Время трудное, военное – не до плавания. А тут дали дырявую лодку. Другой, как сказали, не нашли. Слукавил Володя или на самом деле было так, я не знаю. Но помню, как сидела и дрожала, будто осиновый лист. Пыталась даже вычерпывать воду из лодки, но это было практически невозможно – много воды. Паша Луспекаев, спасибо ему, понял мое состояние – забрался в лодку, сел рядом и сказал: «Не бойся, будешь тонуть – я тебя спасу». Сцену мы сыграли».
Присоединяйтесь — мы покажем вам много интересного
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 8