Успех и слава улыбнулись ему в настоящем, а впереди ожидалось только самое светлое будущее. Но близких Глинке людей беспокоило его здоровье, состояние которого с каждым годом становилось тревожнее. Михаил Иванович, болевший очень часто в период своей петербургской жизни, почувствовал себя особенно плохо к весне 1830 года. Чем был болен Глинка, ни в его автобиографии, ни в других источниках упоминаний нет, известно лишь, что испытывались одно за другим чуть ли не все средства, известные тогдашней медицине. Так, еще в 1827 году некий доктор Браилов определил у Глинки «золотушное расположение», и по этому случаю пациент, уже и без того больной, должен был еще выпить 30 бутылок браиловского «декокта». «О Боже, что это был за декокт! - писал Глинка в своей автобиографии. - Вяжущий, пряный, густой, отвратительного зелено-болотного цвета». Действовал же этот декокт весьма сильно, да так, что больной, страдавший бессонницей, совершенно лишился сна и потом долго не мог поправиться от этого сомнительного лекарства. В 1828 году его лечил некто доктор Гасовский. Испытав серу, морфий, ртуть, он посадил больного в теплую и душную комнату, где пациент, несмотря на жаркую погоду, стоявшую на улице, обязан был просидеть безвыходно целый месяц. В следующем 1829 году нашелся какой-то доктор Соломон, который тоже посадил Глинку в тропически натопленную комнату, но уже на два месяца. В автобиографии Глинка описывал все эти способы лечения подробно и с большим негодованием. Когда к началу 1830 года Глинка разболелся окончательно, доктора стали посылать его за границу, где он должен был прожить в теплом климате не менее трех лет. Таким образом, весной 1830 года Глинка вместе со старинным приятелем Ивановым отправился в путь. Конечной целью путешествия была Италия, дорога лежала через Германию. Во многих немецких городах и городках они останавливались, чтобы отдохнуть, послушать музыку и полечиться. Иногда путешественники сами играли или пели, производя впечатление на окружающих иностранцев. Во многих местах городские обыватели сходились слушать русских артистов-путешественников. В сентябре того же года путешественники перебрались через Альпы, полюбовались берегами Лаго-Маджоре и вскоре прибыли в Милан. Внешность красивой столицы Ломбардии и особенно знаменитый Миланский собор поразили Глинку необычайно: «Вид этого великолепного, из белого мрамора сооруженного храма и самого города, прозрачность неба, черноокие миланки с их вуалями приводили меня в неописанный восторг». Давнишняя мечта композитора осуществилась: Италия приняла его в свои объятия, душа музыканта наполнилась впечатлениями красоты и поэзии. Иванов занялся обработкой своего голоса под руководством учителя пения Э.Бианки, а Глинке рекомендовали в качестве учителя композиции известного в то время директора Миланской консерватории, Базили. В зимний сезон 1830-31 годов в Милане пели многие музыкальные знаменитости того времени - Паста, Рубини, Гризи и Галли. На сценах двух оперных театров Милана постоянно давались оперы Россини, Доницетти, Беллини и других композиторов. Глинка, успевший познакомиться с семейством тогдашнего русского посланника при сардинском дворе графа Воронцова-Дашкова, постоянно пользовался его ложей в театре Carcano и таким образом мог слышать все лучшее из итальянского репертуара. В салоне графа Воронцова-Дашкова композитор познакомился с представителями многих аристократических семейств Италии, однако не брезговал и гораздо менее аристократическим, но, быть может, более для него полезным обществом. В скромной квартире Глинки постоянно собиралось веселое общество второстепенных актеров, певцов, певиц и тому подобного люда. Все держали себя просто и не стесняясь, всем предоставлялось делать, кто что хочет. Гости часто пели, играли и проводили время весело и небесполезно. В течение последующих двух лет Глинка объехал почти всю Италию, побывал в Генуе, Риме и Неаполе, где познакомился с некоторыми итальянскими знаменитостями, как, например, Беллини и Доницетти, а также с проживавшим тогда в Неаполе знаменитым русским художником Карлом Брюлловым. Из музыкальных работ его этого периода можно отметить «Серенаду» на темы из оперы «Сомнамбула». Эта пьеса, написанная для фортепиано, двух скрипок, альта, виолончели и контрабаса в июле 1832 года была исполнена с большим успехом лучшими миланскими артистами и еще более увеличила популярность русского композитора. В том же 1832 году Глинка сочинил другую серенаду на темы из «Анны Болейн» Доницетти и вслед за тем написал несколько романсов. Большая часть этих итальянских сочинений Глинки писалась для разных итальянских знакомых русского maestro, которым они и посвящались. В 1832 году Глинка написал еще несколько «итальянских» вещей, то есть произведений, созданных по шаблону итальянской музыки и специально рассчитанных на итальянские вкусы. Затем творческие занятия Глинки приостановились до середины 1833 года, так как здоровье композитора, поправившееся было в первое время его пребывания в Италии, вскоре опять стало ухудшаться, и к началу 1833 года он чувствовал себя не лучше, чем в Петербурге до отъезда за границу. Во время пребывания Глинки в Италии лечение продолжалось почти без перерывов. Так некий врач Филиппи для чего-то прожег ему затылок ляписом, доктор Франк наложил на живот какой-то злокачественный пластырь, который, по словам Глинки, в короткое время «погубил» его нервы, доведя «до отчаяния и до тех фантастических ощущений, которые называются Sinne-Täuschungen, hallucinations (иллюзорные ощущения, галлюцинации)». Наконец в феврале 1833 года по совету врачей композитор предпринял поездку в Венецию. Но, едва успев осмотреть достопримечательности города, он опять заболел и снова попал в руки врачей. На этот раз ему начали промывать желудок, а потом пустили кровь. Постоянные страдания не могли не отразиться на душевном состоянии Михаила Ивановича. Болезненное настроение сказалось в его последних итальянских произведениях. А по поводу написанного около этого времени «Трио» (для фортепиано, кларнета и фагота) артисты-исполнители покачивали даже головами и что-то говорили о «disperazione» (отчаянии) маэстро. Постепенно им стало овладевать чувство недовольства и неудовлетворенности, скоро перешедшее в ощущение тоски. Итальянские впечатления с каждым днем все более и более теряли свою яркость и увлекательность. Сама музыка Италии, прежде так восхищавшая композитора, теперь как будто тоже потеряла для него свое значение. С 1833 года он мало писал, но больше размышлял и постепенно пришел к заключению, что итальянской музыке недоставало глубины. Все кругом веселилось, a Глинка все более задумывался и уходил в себя. «Нет, - думал он, - мы, жители севера, чувствуем иначе; впечатления или нас вовсе не трогают, или глубоко западают в душу...». «У нас или неистовая веселость, или горькие слезы». «Даже любовь у нас всегда соединена с грустью». Постепенно в душе композитора, на время усыпленной мелодиями Беллини и Россини, начали воскресать старые, полузабытые напевы далекого детства на родине. В июле 1833 года Глинка получил известие, что его сестра Наталья Ивановна Гедеонова приехала с мужем в Берлин, и он тотчас решил ехать туда же. Таким образом, в июле 1833 года Глинка покинул Италию и при этом, к своему удивлению, не испытал ни сожаления, ни вообще какого бы то ни было тягостного чувства. Путешествие в Берлин было предпринято через Тироль и Вену. После роскошной итальянской природы Вена показалась Глинке несколько мрачной, особенно из-за усилившихся физических страданий. В австрийской столице ему пришлось пробыть очень недолго: врачи вскоре рекомендовали ему отправиться на воды в Баден. «Воды баденские, - писал Глинка, - весьма сильны; они состоят из серы и квасцов...». Но здоровье его становилось хуже, чем когда-нибудь. С другой стороны, открылась тоска по родине. В сентябре 1833 года больной, немного оправившись, он добрался до Берлина и был встречен горячо любимой сестрой и зятем. Устроившись, Глинка прожил в Берлине около полугода. В это время состоялось знакомство композитора с известным берлинским теоретиком Деном, у которого он брал уроки теории музыки и контрапункта в течение всего времени своего пребывания в Берлине. Ден принес действительную пользу Глинке, приведя в порядок его многосторонние, но очень разрозненные сведения. О нем композитор постоянно отзывался с самой теплой благодарностью и симпатией. «Нет сомнения, - говорил он, - что Дену обязан я более всех других моих maestro». В Берлине Глинкой были написаны романсы «Дубрава шумит» на слова Жуковского, «Не говори, любовь пройдет» на слова Дельвига, вариации на тему «Соловья» Алябьева, а также этюд увертюры-симфонии на русскую тему. Там же в Берлине, были написаны «Песнь сироты» из «Жизни за Царя» и первая тема Allegro увертюры. В апреле 1834 года Глинка получил известие о смерти своего отца и тотчас стал собираться в дорогу домой. В том же апреле он был на пути в Россию. После приезда в Россию Глинка уединился в Новоспасском, где прожил некоторое время, пока его снова не потянуло в свет. Первая поездка состоялась в Москву, где проживал давнишний приятель Михаила Ивановича - Мельгунов. Там написал он известный романс «Не называй ее небесной» на слова Павлова, и там же окончательно поселилась в его уме мысль о создании русской оперы. Слов у него еще не было, но в воображении бродили многие мотивы и даже целые сцены первой оперы «Жизнь за Царя». Некоторые отрывки он играл на фортепиано. «Вообще, - говорил Глинка, - все время пребывания моего в Москве я провел очень весело». После возвращения в Новоспасское (то есть спустя всего три месяца после приезда в Россию) композитор подал прошение о заграничном паспорте. В августе паспорт был выдан, и Глинка выехал из Новоспасского в Берлин, куда, однако, не доехал по не зависящим от него обстоятельствам. К числу этих обстоятельств относилось то, что проездом в Берлин он должен был побывать в Петербурге, где в то время жила его мать и одна из сестер. Дамы проживали у родственника семейства Глинки, Алексея Степановича Стунеева, где должен был остановиться композитор. Там он увидел молодую, хорошенькую девушку, также родственницу Стунеевых. Звали ее Марья Петровна Иванова. Карета, которую заботливая Евгения Андреевна купила для сына Михаила, боясь, как бы не повредила ему на пути в Берлин осенняя сырость, - стояла готовая к путешествию, но только сам путешественник не был готов к нему. Он не спешил с отъездом и жил у А.С.Стунеева, который был страстным любителем музыки. «Когда, бывало, - говорил Глинка, - Алексей Стунеев сядет в свободный час за фортепиано и возьмется за романсы, то начнет петь один за другим по порядку, не пропуская ни одного куплета, хотя бы их было множество. Мы с Марьей Петровной пользовались его увлеченьем и усердно шушукали, сидя на софе, между тем как Стунеев приходил более и более в восторг...». Глинка был абсолютно счастлив. Той же зимой 1834-35 года Глинка возобновил свои прежние литературные знакомства. У Жуковского, проживавшего тогда в Зимнем дворце, еженедельно собирались представители литературы и музыки, из числа которых композитор упоминал о Пушкине, Гоголе, князе Вяземском, Одоевском, графе Виельгорском и других именитых гостях. На этих вечерах постоянным гостем был и сам Глинка. Там он однажды сообщил некоторым членам этого избранного кружка о задуманной им опере и о новых началах, какие он хотел положить в основу произведения. Весь кружок приветствовал Глинку самым сердечным образом. Затем Жуковский предложил Глинке сюжет «Ивана Сусанина» и даже собирался сам писать слова оперы, чего ему, однако, не удалось сделать. Как бы то ни было, русские слова новой русской оперы попали в руки барона Розена, усердного литератора из немцев. Надо сказать, что этот барон оказался во многих отношениях довольно полезен Глинке, так как мог писать стихи каких угодно размеров, в каком угодно количестве и успевал всегда к указанному сроку. Эти качества оказались полезны для композитора, потому что в это время вдохновение вспыхнуло в нем необыкновенно ярко и наполняло его воображение необыкновенным обилием тем. Зима 1834-35 года проходила, композитор работал над своей оперой со всем своим упорством. Начал он с увертюры, и очень быстро написал ее для фортепиано в четыре руки. Инструментовка также не заставила себя ждать. Темы разных мест оперы приходили ему в голову одна за другой, часто сразу оформленные в контрапунктические формы. Глинке оставалось только записывать, и при этом нужно было торопиться, потому что наплыв новых идей переполнял возбужденное воображение композитора. Это было не просто творчество, а лихорадка творчества. Для Глинки это была очень бурная зима. К интересам искусства примешивались интересы все возрастающей любви к Марье Петровне Ивановой. Влюбленные всё более сближались, а пылкий Глинка без устали идеализировал возлюбленную. Ее личность сливалась для него с поэтическими грезами из области музыки. Под впечатлением ее личности, так произвольно опоэтизированной влюбленным Глинкой, писалась опера «Жизнь за Царя», где многие номера были вдохновлены Ивановой. В действительности она была совсем не пара увлекающемуся, идеальному поэту: «она была плохая музыкантша», - говорил впоследствии Глинка, заметивший это обстоятельство слишком поздно. Дождавшись годовщины смерти отца, Глинка написал письмо в деревню, к своей матушке, прося благословения на брак с Марией Ивановой. Ответ был получен благоприятный, после чего влюбленный Глинка сделал официальное предложение, которое было принято. Таким образом, в апреле 1835 года композитор уже был женат. В мае Глинка уехал с любимой женой в деревню и там, за работой, в кругу семьи провел три счастливых летних месяца. «Ежедневно утром, - говорил он, - садился я за стол в большой и веселой зале, в Новоспасском нашем доме... Сестры, матушка, жена - одним словом, вся семья там же копошилась, и чем живее болтали и смеялись, тем быстрее подвигалась моя работа». Все шло хорошо. Работа над оперой подвигалась успешно и замечательно быстро. «Всякое утро, - рассказывал Глинка, - сидел я за столом и писал по шести страниц мелкой партитуры... Я мало принимал участия во всем меня окружавшем. Я весь был погружен в труд, и хотя уже много было написано, оставалось еще много соображать, а эти соображения требовали немалого внимания». О сцене Сусанина в лесу с поляками Глинка рассказывал так: «Я писал зимою (1835-36 года); всю эту сцену, прежде чем я начал писать, я часто читал с чувством вслух и так живо переносился в положение моего героя, что волосы у самого меня становились дыбом и мороз подирал по коже». К весне 1836 года опера «Жизнь за Царя» была окончена. Частными средствами в доме князя Юсупова была устроена оркестровая репетиция первого акта. Вслед за тем начались утомительные хлопоты о постановке оперы на сцене. Директор театров А.М.Гедеонов не выказывал готовности к принятию оперы на казенную сцену. Глинке помог граф Виельгорский, и за это автор «Жизни за Царя» говорил графу в своей автобиографии «вечное спасибо». Граф устроил у себя в марте 1836 года репетицию первого акта оперы. На этой репетиции присутствовал и директор театров А.М.Гедеонов. Успех репетиции оказался столь блестящим, что Гедеонов уступил общим настояниям и решился принять оперу. Репетиции проходили сначала на сцене Александрийского театра, так как Большой театр в то время ремонтировался. Но осенью 1836 года для испытания акустических свойств залы Большого театра репетиции были перенесены на новую сцену, а также потому, что оперу Глинки решено было дать при открытии этого театра. Однажды во время репетиции в театр неожиданно приехал император Николай. На государя музыка произвела впечатление, он подошел к Глинке, ласково заговорил с ним, осведомляясь, доволен ли композитор артистами. Вслед за тем последовало высочайшее разрешение посвятить оперу государю императору, и тогда же вместо прежнего своего названия «Иван Сусанин» она получила новое: «Жизнь за Царя». На последней репетиции композитор не мог присутствовать, так как болезнь удерживала его дома. Настал знаменательный день первого представления. Это было 27 ноября 1836 года. «Невозможно описать, - говорил Глинка, - моих ощущений в тот день, в особенности перед началом представления». Первый акт прошел весьма успешно, публика дружно и много аплодировала. Но далее Глинка испугался, потому что в сценах с поляками воцарилось неожиданное молчание. Встревоженный автор побежал за кулисы, и там Кавос успокоил композитора, объяснив ему, что причиной сдержанности публики была не сама музыка, а действующие на сцене поляки. И действительно, все остальные номера оперы публика принимала горячо и с величайшим увлечением. Эффектный эпилог поразил даже самого автора. Успех был полный и безусловный, и композитор мог вполне заслуженно торжествовать. «Я был в чаду, - писал он, - и теперь решительно не помню, что происходило, когда опустили занавес». После окончания оперы Глинку позвали в боковую императорскую ложу. Государь благодарил его, благодарила государыня и другие члены императорской фамилии, а вскоре после этого Глинка получил в подарок ценный перстень. Блистательный успех сопутствовал и последующим представлениям оперы и обеспечил огромную популярность сочинению Глинки. Успех оперы «Жизнь за Царя» имел одним из последствий назначение Глинки на должность капельмейстера придворной Певческой капеллы. Композитор очень радовался этому месту, потому что, во-первых, оно пристраивало, по очень милому и скромному выражению его, «соответственно способностям», а во-вторых, для него нелишними были материальные средства. В автобиографии он говорил, что получил по этому случаю казенную квартиру с дровами. Назначение состоялось 1 января 1837 года, и Глинка принялся учить придворных певчих. Жизнь Глинки этого периода могла бы быть очень счастливой: впечатление, произведенное успехом оперы «Жизнь за Царя», постоянно подогревалось продолжающимися удачами на сцене Большого театра. Избранное общество носило композитора на руках, занятия в капелле шли успешно, в течение зимы 1836-37 года он продолжал видеться с Пушкиным, Жуковским и Кукольником, с которым был очень дружен, - у последнего постоянно собиралась толпа художников и всякого рода артистов, так что Глинка оказывался всецело в своем кругу. Но все это отравлялось несносной домашней неурядицей. Раздор Глинки с женой с каждым днем увеличивался. Сцены происходили чуть ли не ежедневно, часто по пустякам, всегда без повода со стороны мягкого и добродушного композитора. В своей автобиографии он откровенно описывал несколько таких сцен и прибавлял, что огорчение глубоко западало ему в сердце. «Дома мне было не очень хорошо, - говорил он. - Жена моя принадлежала к числу тех женщин, для которых наряды, балы, экипажи, лошади, ливреи и пр. было все; музыку понимала она плохо или, лучше сказать, за исключением мелких романсов, вовсе не разумела; все высокое и поэтическое также ей было недоступно». Глинка уходил из дома, куда только мог, чаще всего к Кукольнику, у которого собрания в зиму 1837-38 годов стали особенно многочисленны и оживленны. С осени этого года к занятиям Глинки прибавились еще уроки в театральной школе. В конце лета директор Гедеонов, с которым Глинка сблизился к этому времени, просил его учить пению четырех воспитанниц театральной школы. Таким образом, в театральной школе и на сцене Глинка забывал свое домашнее горе. В конце апреля 1838 года Глинка по высочайшему повелению был послан в Малороссию для набора певчих. Добравшись до Чернигова, Глинка и его спутники нашли там несколько хороших, подходящих голосов и затем, поселившись в имении богатого черниговского помещика Г.С.Тарковского, совершали поездки в разные малорусские города с целью отыскать новые голоса. Помимо официальной стороны эта поездка, продолжавшаяся около полугода, была очень полезна и важна для Глинки, потому что дала ему возможность изучить на месте малороссийскую песню и все богатство малороссийских напевов. Кроме Чернигова и Переславля композитор побывал во многих других украинских городах - Полтаве, Харькове, Киеве и Ахтырке. И везде Глинка мог слышать настоящее малороссийское пение из уст самого народа. У Тарковского, в доме которого путешественники поселились, был собственный хор, исполнявший украинские песни. Кроме того, к богатому помещику часто собирались местные любители пения. Украинские впечатления, поэтические и разнообразные, оказали на Глинку самое благотворное влияние, кроме того, он успел за это время отдохнуть от своих домашних огорчений. На Украине были написаны первые темы оперы «Руслан и Людмила». Сам сюжет, мысль о котором была подана ему князем Шаховским, Глинка имел в виду еще в Петербурге в 1837 году. В Малороссии же были написаны знаменитый марш Черномора, баллада Финна и превосходный «Персидский хор» («Ложится в поле мрак ночной»). Кроме того, там же, то есть в имении Тарковского, были написаны некоторые из лучших малороссийских романсов Глинки, например «Гуде витер», «Не щебечи, соловейку» на слова Забелы, аранжирована для оркестра элегия Геништы «Шуми, шуми». Творческие силы Глинки, проснувшиеся под влиянием путешествия в Малороссию, не ослабевали и после возвращения в Петербург. Сюжет «Руслана и Людмилы» продолжал вдохновлять его, и в течение зимы 1838-39 года к темам, написанным в Малороссии, он прибавил несколько новых номеров, например, великолепную каватину Гориславы «Любви роскошная звезда», каватину Людмилы из первого акта «Грустно мне, родитель дорогой». Но, говоря его собственными словами, Глинка писал оперу «по кусочкам и урывками», а в течение 1839 года написание оперы и вовсе не продвигалось вперед. Причиной такой отрывочной и несистематической работы были возобновившиеся домашние нелады, опять заставившие композитора бежать от семьи. Едва успев отдохнуть в путешествии по Украине от этих неприятностей, он после возвращения в семью был встречен целым рядом тяжелых оскорбительных сцен. От него требовали денег, упрекали, что он не умеет зарабатывать и, несмотря на то, что Глинка в то время получал до десяти тысяч рублей в год при готовой квартире и почти все деньги отдавал жене, упреки не прекращались. В довершение начались угрозы покинуть мужа. Постоянные сцены и упреки довели композитора до того, что он решился издать «Собрание музыкальных пьес», состоящий из чужих и своих пьес. Но собирать, то есть выпрашивать, чужие пьесы было весьма тяжело. «Собирать эти пьесы, - говорил Глинка, - мне было не только трудно, но и досадно...». Когда же это тяжелое занятие было окончено, неожиданно встретилось новое затруднение, а именно: ни один издатель не решался купить этот сборник. «Я плакал от досады, - говорил он, - и Платон Кукольник, сжалившись надо мною, уладил дело с издателем Гурскалиным». Составитель сборника получил в итоге что-то около тысячи рублей ассигнациями. Композитор все более отдалялся от семьи, теснее сближаясь с симпатичным ему обществом художников и литераторов. Это была целая ассоциация свободных, веселых и талантливых людей, шутливо называвшаяся «братия». Она образовалась еще в 1835-36 годах. Никаких обязательных правил братия не придерживалась, всякий этикет, меркантильность и мелочность были изгнаны. Эта братия имела общую квартиру, хозяином которой считался Платон Кукольник. Все было устроено просто, спали по несколько человек в одной комнате, а для отсутствующих или запоздавших членов общества всегда имелись свободные и лишние места. Общность целей и стремлений, литература и искусство связывали этот кружок, к которому принадлежали Глинка, художник Карл Брюллов, Кукольник, и многие другие. Именно туда убегал Глинка от тягот своей семейной жизни. «Мне гадко было у себя дома, - говорил он, - зато сколько жизни и наслажденья с другой стороны: пламенные поэтические чувства к Е. К., которые она вполне понимала и разделяла, широкое приволье между доброй, милой и талантливой братией». За инициалами Е. К. Глинка скрыл имя особы, очень искренно и горячо им любимой. В последующие годы она была очень близка ему. Первая случайная встреча с ней произошла весной 1839 года у замужней сестры Глинки, Марьи Стунеевой. Глинка заметил ясные, выразительные глаза, стройный стан, особого рода прелесть и достоинство, разлитые во всей ее фигуре, и даже нечто страдальческое в выражении ее лица. Глинка опять влюбился. Весной 1839 года семейство Глинки переехало на дачу близ Лесного института, но сам он бывал там не часто. В городе пристанищем его была квартира Кукольника, откуда он все чаще и чаще навещал свою сестру Марью Ивановну: у нее проживала Е. К., служившая в то время в Смольном институте. Предлогом частых поездок в Смольный были занятия Глинки с оркестром института. «Вскоре чувства мои были вполне разделены милою Е. К., - говорил он, - и свидания с нею становились отраднее. Напротив того, с женою отношения мои становились хуже и хуже». Жена все чаще грозила покинуть его. Семейные отношения Глинки стали до такой степени невыносимы, что он сам решил оставить жену. 6 ноября 1839 года он послал ей письмо, где говорил, что причины, о которых он считает нужным умолчать, вынуждают его расстаться с нею, что сделать это нужно без ссор и взаимных упреков, и что он предоставляет ей половину всех своих доходов. Дамы петербургских аристократических домов дружно ополчились против Глинки. Предводительствовали какие-то графини, и злословию их, по словам Глинки, не было предела. Но Глинка, заболев от всех этих неприятностей, принял свои меры. Он переехал на квартиру приятеля Степанова и кроме самых близких друзей не допускал к себе никого. Знакомства большого света пришлось, таким образом, забыть. По тем же соображениям Глинка нашел неудобным продолжать свою службу в Певческой капелле и 18 декабря 1839 года вышел в отставку. Так кончился для него этот знаменательный 1839 год. Из числа его произведений этого периода, кроме названных выше, можно упомянуть написанные для Е. К. романс «Если встречусь с тобой» на слова Кольцова и «Valse-Fantaisie» (H-mol), затем другой вальс (G-dur), польский (E-dur), ноктюрн «La sИparation». Опера «Руслан и Людмила» в 1839 году не подвинулась вперед вовсе. 1840-1842 годы были отмечены многими выдающимися произведениями Глинки. Так, в начале 1840 года он написал знаменитый свой романс «Я помню чудное мгновенье» на слова Пушкина, вальс для Е. К., отношения с которой оставались по-прежнему самыми теплыми и искренними. В мае того же 1840 года была написана мелодия знаменитого Болеро «О, дева чудная моя», из которой вслед за тем была сделана целая пьеса для фортепиано. Тем же летом были написаны двенадцать романсов под общим названием «Прощание с Петербургом». Это название было дано по следующему поводу. С весны 1840 года здоровье Е. К. стало заметно расстраиваться. Доктора объявили, что ей угрожает чахотка, и настоятельно советовали уехать из Петербурга на юг. Это известие чрезвычайно огорчило Глинку, который решил, с одной стороны, во что бы то ни стало доставить Е. К. средства для такого путешествия, а с другой, - предполагал проводить ее в этой поездке и сам. Поэтому написанные в 1840 году двенадцать романсов и были изданы под вышеприведенным названием «Прощание с Петербургом». Остальные же предположения Глинки осуществились следующим образом. Собрав с большим трудом семь тысяч рублей, Глинка обеспечил путешествие Е.К. Когда же он начинал думать о своем собственном отъезде, то им овладевали какие-то тревожные, неопределенно-мрачные мысли, и, улавливая себя на них, он замечал, что уезжать ему не хотелось. День отъезда был назначен, и передумать или изменить свое решение казалось невозможным. Настоящая причина этих неожиданных колебаний была в то время неясна для самого Глинки. На самом деле причиной было то, что он стал охладевать к Е. К., а в скором времени он и сам осознал эту горькую истину. Как бы то ни было, отъезд состоялся в назначенный день, а именно 11 августа 1840 года. Как было условлено, Глинка проводил Е. К. до Катежны, откуда она поехала на Витебск, а он на Смоленск. Приехав из Смоленска в Новоспасское, Глинка стал обдумывать свое положение и отношения к Е. К., и ему стало ясно, что прежнего чувства к ней у него уже нет. Тогда явилась необходимость хоть чем-нибудь оправдаться перед самим собой, и появляется такое оправдание: «За несколько дней до отъезда из Петербурга, - говорил Глинка в своей автобиографии, - Е. К. в припадке ревности жестоко огорчила меня незаслуженными, продолжительными упреками». Вслед за тем мысли композитора приняли новое направление. Он вспомнил, что у него есть иные, великие задачи в жизни, и ближайшей из них оказалась давно прерванная работа, а именно «Руслан и Людмила». Вдохновение музыканта опять пробудилось, полузабытые фантастические образы великолепной сказки Пушкина опять выплыли в его воображении, и он прилежно принялся за работу. За три дня была готова интродукция «Руслана». Вскоре после этого он отправился в Петербург и по дороге туда придумал финал оперы, который потом послужил главным основанием для увертюры к «Руслану». Приехав в Петербург, он поселился у Кукольника и тотчас принялся за прерванную работу. В ноябре 1840 года Глинка серьезно заболел горячкой и, хотя опасность скоро миновала, силы композитора возвращались очень медленно. Однако едва он оправился настолько, что мог работать, как снова принялся за своего «Руслана» и усердно работал над ним всю зиму. В промежутках Глинка успел написать несколько менее крупных по объему вещей, например превосходный романс «Как сладко с тобою мне быть» на слова Рындина, известную «Тарантеллу» и прочие произведения. Но ни эти второстепенные сочинения, ни недуги - ничто не могло оторвать его от работы над «Русланом и Людмилой». Он полюбил свою оперу и писал, не переставая, пока внезапно над ним не разразилась новая гроза. На сцену опять выступила его жена. На этот раз дело заключалось в том, что весной 1841 года по городу стали распространяться странные слухи. Они сообщали, будто жена Глинки вышла замуж за другого. Слух представлялся совершенно нелепым, но собранные Глинкой сведения подтвердили его справедливость. Сначала он был так поражен, что не знал, что и предпринять, но потом рассудил, что жена слишком злоупотребляет его терпением, и подал прошение о расторжении своего брака. Бракоразводный процесс затянулся на несколько лет. Всю зиму 1841-42 года Глинка вел тихий и уединенный образ жизни, занимаясь почти исключительно «Русланом», и к весне 1842 года опера была почти закончена, а немногое оставшееся нельзя было дописывать без сценических набросков и содействия балетмейстера и декоратора. Поэтому в апреле 1842 года композитор понес свою партитуру к директору театров Гедеонову. Но на этот раз все обошлось благополучно. Теперь директор театров знал, кто такой Глинка, и новая опера была принята без возражений. Также решили вопрос о гонораре и скоро начались приготовления к постановке оперы на сцене. В начале 1842 года в петербургском музыкальном мире произошло событие, взволновавшее все столичное общество и отразившееся отчасти и на Глинке. В Петербург приехал знаменитый Лист. Слава великого артиста была так значительна, что не только настоящие музыканты, но все петербургские дилетанты до последнего, все модные дамы большого света - словом, решительно все считали своим долгом восторгаться Листом и ухаживать за ним. Глинка часто встречался с Листом во многих домах высшего петербургского общества. Великий иностранный артист очень интересовался музыкой и личностью русского композитора, всегда упрашивал его играть или петь, и сам иногда играл его произведения. Репетиции «Руслана» продолжались, но приносили Глинке одни лишь огорчения. Все, кто слышал отрывки новой оперы, высказывали в основном негативное мнение. Глинка был в отчаянии.

Наступил день первого представления, 27 ноября 1842 года. Представление началось. Первый акт прошел еще довольно сносно, второй был бы тоже удовлетворителен, но хор в сцене Головы не справился со своей задачей и испортил дело. Четвертый акт также не произвел эффекта, а в конце пятого действия императорская фамилия уехала из театра. И когда опустился занавес, то послышавшиеся было нерешительные аплодисменты тотчас были покрыты энергичным и дружным шиканьем большинства публики. Это была полная неудача, не оставлявшая никаких сомнений. Глинка чувствовал себя невыразимо грустно. В следующем году оперу поспешили убрать из репертуара, и затем пятнадцать лет подряд Петербург совсем ее не видел. Имя Глинки, чья популярность была подорвана еще в 1839 году начавшимся разводом с женой, еще более померкло с неудачей «Руслана и Людмилы». А в следующих 1843-1844 годах приехали в Россию итальянцы и совершенно заполонили петербургскую сцену, надолго поглотив все внимание публики. Глинку начали постепенно забывать. Последний период жизни Глинки не был отмечен какими-либо крупными произведениями. Опера «Руслан и Людмила» была кульминационным пунктом его художественной деятельности. Но опера потерпела неудачу, и композитор ясно увидел, что двигаться дальше в избранном направлении нет никакой возможности. Для Глинки в России того времени не было еще публики. «Твоего Мишу, - пророчески говорил он сестре, Людмиле Ивановне Шестаковой, - поймут через 25 лет, а «Руслана» - через 100 лет». В последний период жизни Глинка большей частью жил за границей, мало создавая, мало действуя и оставаясь только наблюдателем совершавшейся вокруг него жизни. Свою заграничную жизнь Глинка начал путешествием в Париж, откуда предполагал перебраться в Испанию. В Париже он познакомился с Берлиозом и вместе они провели немало интересных встреч и бесед. Вот небольшая выдержка из письма Глинки к Н.В.Кукольнику из Парижа от 18(6) апреля 1845 года: «Самая примечательная для меня встреча, это, без сомнения, с Берлиозом; изучить его произведения, столь порицаемые одними и столь превозносимые другими, было одним из моих музыкальных предположений в Париже... Я не только слышал музыку Берлиоза в концертах и на репетициях, но сблизился с этим первым, по моему мнению, композитором нашего века (разумеется, в его специальности)... И вот мое мнение: в фантастической области искусства никто не приближался до этих колоссальных и вместе всегда новых соображений. Объем в целом, развитие подробностей, последовательность, гармоническая ткань, наконец, оркестр могучий и всегда новый - вот характер музыки Берлиоза...». Французский композитор также оценил по достоинству гений Глинки и старался познакомить французскую публику с его сочинениями. В марте 1845 года он дал несколько концертов, в которых исполнил некоторые из наиболее нравившихся ему произведений Глинки, например каватину из «Жизни за Царя» и «В поле чистое гляжу». Музыка Глинки имела успех. Зал был полон, аплодировали очень много, и хотя по этим немногим произведениям Глинки парижская публика не могла составить себе представление о размерах таланта русского композитора, он все-таки имел успех, и его музыка понравилась слушателям. Однако в Париже Глинка оставался не долго. Его влекло в Испанию, о которой он мечтал чуть ли не с самого детства, и, пользуясь благоприятным случаем, в середине мая 1845 года он переправился через Пиренеи. Новые люди, новая природа, вся новая обстановка и мягкий климат, особенно благоприятный для болезненного организма Глинки, - все это оказало на него самое благотворное действие, и тяжелое настроение, не покидавшее его со времени неуспеха «Руслана и Людмилы», стало заметно светлее. В Испании он прожил более двух лет и побывал во многих испанских городах, везде изучая народные нравы, жизнь и в особенности национальные песни. Его особенно интересовали именно простонародные песни и характерные испанские танцы. Иногда случалось, что он просто останавливал какого-нибудь типичного простолюдина, и если оказывалось, что тот умеет петь или плясать, то Глинка зазывал его к себе, угощал, слушал и таким образом знакомился с народной поэзией. За два года пребывания в этой стране он успел написать лишь известную «Арагонскую хоту» и «Ночь в Мадриде». В Испании незадолго до отъезда, Глинка получил известие о расторжении своего брака с бывшей женой, но отнесся к нему совершенно равнодушно, потому что теперь это дело нисколько не интересовало его. В начале лета 1847 года Глинка оставил Испанию и через Париж, Вену и Варшаву возвратился в Россию. Он поселился у себя дома, в Новоспасском. Никаких определенных планов на будущее у него не было. Единственной целью его жизни было искусство, но, выбитый силой сложившихся обстоятельств из проторенной колеи, он поневоле должен был сложить руки. Правда, можно было писать небольшие отдельные сочинения – и Глинка изредка их писал до конца своей жизни. Зиму 1847 года Глинка рассчитывал провести в Смоленске и до января 1848 года действительно прожил там, ведя тихую и уединенную жизнь. Там же он написал несколько новых вещей, например романс «Ты скоро меня позабудешь» и «Молитву». Но вскоре эта тихая жизнь была нарушена. Смоленское дворянство вздумало чествовать в его лице своего знаменитого земляка-композитора, и обеды, балы, вечера, следовавшие один за другим, вскоре довели утомленного Глинку до отчаяния и заставили его поспешить с отъездом. В начале марта 1848 года композитор прибыл в Варшаву, где и поселился. Тогдашний наместник Королевства Польского, князь Паскевич, узнав о прибытии Глинки, стал приглашать его к себе, относился к нему чрезвычайно любезно. По просьбе князя Глинка занялся его оркестром и в короткое время привел его в порядок настолько, что он потом мог исполнять многие из произведений самого Глинки. Осенью 1848 года Варшаву посетила холера, и во избежание заражения жителям приходилось сидеть дома. Глинка воспользовался вынужденным затворничеством и написал ряд прекрасных романсов, например «Слышу ли голос твой» на слова Лермонтова, «Заздравный кубок» на слова Пушкина, «Песнь Маргариты» из «Фауста» Гете. Тогда же была написана для оркестра известная «Камаринская», составленная из двух народных песен - плясовой «Камаринской» и свадебной «Из-за гор». Зимой 1848-49 года Глинка съездил на короткое время в Петербург, надеясь запастись там новыми впечатлениями. Но ожидания его не сбылись, и, возвратившись весною 1849 года в Варшаву, он прожил там почти безвыездно до самой осени 1851 года. Весь этот период жизни композитора не был отмечен никакими выдающимися событиями, а из музыкальных произведений за все это время были написаны только романсы «Rozmowa» на слова Мицкевича и «Финский залив». Глинка скучал. Его угнетало отсутствие крупной художественной задачи, у него не было такой цели в жизни, которая могла бы воскресить и привести в движение его творческие силы. Этим и объяснялась его малая плодотворность того времени. «Многие упрекают меня в лености, - писал он в 1850 году, - пусть эти господа займут мое место на время...». Весной 1851 года Глинка получил известие о кончине своей горячо любимой матушки, и известие это до того поразило и расстроило его, что он заболел от горя. Оправившись от болезни, он поехал опять в Петербург, но и там не писал ничего существенного и, томимый однообразием бесцельной жизни, решился опять уехать за границу. Путешествие началось весной 1852 года, и целью его опять был избран Париж, потому что о жизни в нем у Глинки сохранились самые приятные воспоминания еще со времени предыдущей поездки. Вскоре после приезда туда Михаил Иванович почувствовал некоторый прилив творческих сил и попытался опять приняться за какую-нибудь капитальную работу. Глинкой была предпринята попытка создания большой симфонии для оркестра под названием «Тарас Бульба». Он даже написал первую и вторую части задуманной симфонии, однако почему-то остался недоволен ими и вскоре прекратил работу. Эта симфония осталась неоконченной и впоследствии была утрачена. Два последующих года прошли довольно незаметно. Разнообразные парижские впечатления не оставляли места скуке, а из серьезных занятий можно отметить предпринятое Глинкой изучение древних классиков. За время пребывания в Париже он успел прочесть произведения Гомера, Софокла и Овидия. Весной 1854 года была объявлена война России с Францией, и Глинка нашел дальнейшее пребывание в Париже неудобным. Приехав в Петербург, он поселился у своей сестры Людмилы Шестаковой, которая окружила его самой теплой заботой и вниманием. В кругу семьи и друзей композитор почувствовал себя очень тепло и, стряхнув с себя апатию, принялся за работу. Прежде всего, исполняя просьбу сестры, он взялся за составление автобиографических «Записок» и, проработав до следующей весны, довел их до 1854 года. «Пишу я эти «Записки», - говорил Глинка, - без всякого покушения на красоту слога, пишу просто, что было и как было, в хронологическом порядке». Действительно, записки эти, излагающие жизнь композитора весьма обстоятельно, написаны были просто, правдиво и достаточно объективно. В конце 1854 года Глинка написал известную «Детскую польку», посвятив ее своей маленькой племяннице, дочери сестры, Людмилы Ивановны, а в начале 1855 года был написан «Торжественный польский», предназначавшийся к коронации императора Александра II. Этот польский исполнялся в Москве на всех придворных балах и имел большой успех. В том же году Глинка задумал писать новую небольшую оперу под названием «Двумужница». Сюжет взят был из приволжского быта. В фантазии композитора было много мотивов, работа обещала пойти на лад, был даже найден либреттист. Но какие-то странные и не совсем ясные обстоятельства затормозили работу, а потом Глинка захандрил и вовсе бросил задуманную оперу. Вот что рассказывала обо всем этом Людмила Шестакова: «В половине мая я должна была уехать по делам в деревню. Брат оставался в Петербурге. Я простилась с ним в то время, когда он был совершенно здоров, весел и доволен. Он с удовольствием занимался пением с Леоновою, принялся соображать оперу горячо и с любовью... При нем остались верные, хорошие люди: повар, человек и женщина, на которую я возложила всю хозяйственную часть, чтобы ничем не беспокоить брата. Я уезжала совершенно покойная, зная, что Гейденрейх (доктор Глинки) и другие знакомые будут навещать его и беречь. Для него уход был необходим; он так привык к этому с самого детства, что уже это превратилось у него не в привычку, но в необходимость. В деревню брат писал мне, как обыкновенно, раз в неделю. Описывал, что делал в прошлую неделю и что намерен был делать в будущую. В июне письма брата были хорошие, веселые, довольные; в июле он начал жаловаться на жару, на В. В. Стасова, который назойливо требует, чтобы брат сочинял, тогда как он этого не может; потом на либреттиста; в конце июля он уже жаловался на все и всех, а в начале августа я получила от него письмо, в котором он просил меня поспешить приездом, чтобы выпроводить его в Варшаву, потому что он более оставаться в Петербурге не может. Я, конечно, не заставила брата повторить просьбу и немедля возвратилась к нему. Он нам очень обрадовался и сказал: «Ты мне сделала сюрприз; я не ждал тебя так рано». На мой ответ, что я поспешила исполнить его желание и привезла с собою все, что нужно для его отъезда, он сказал мне: «О делах ни слова; три дня ты у меня гостья, а потом поговорим». Но не дождались мы трех дней, и на другой же день он уже решил, что остается в Петербурге до весны, что «Двумужницы» писать не будет, что она ему опротивела по многому, и что либреттист его наделал ему неприятностей». Либреттист этот, в течение лета посещавший Глинку очень часто, в августе как-то очень странно пропал, а потом стало слышно, что он распускает по городу какие-то нелепые слухи о Глинке. Отношения композитора и либреттиста, таким образом, прекратились, и задуманная опера осталась ненаписанной. Настроение Глинки еще ухудшилось. С одной стороны, на него повлияла неудача новой попытки создать что-нибудь крупное и капитальное, с другой стороны, здоровье стало заметно расстраиваться, и скоро самая мрачная апатия овладела Глинкой. Вот что писал он в ноябре 1855 года одному из своих друзей, В.П.Энгельгардту: «Любезнейший барон В. П.! Не сетуйте на меня за мое долгое молчание и верьте, что не лень, а страдания и скука не допускали меня писать к вам. Да и о чем писать? Моя теперешняя жизнь до такой степени утомительно единообразна, что, право, нечего сообщить вам... Досады, огорчения и страдания меня сгубили, я решительно упал духом. Жду весны, чтобы удрать куда-нибудь отсюда». Композитора ничто не развлекало, и глухая внутренняя тревога беспокоила его неотступно. Однако светлая мысль вскоре опять встрепенулась: на этот раз внимание его привлекла к себе церковная музыка. Он задался мыслью разработать русскую церковную музыку в своем творчестве и, желая основательно подготовиться, решил отправиться сначала в Берлин и проштудировать там со своим старым учителем Деном курс теории церковной музыки. 27 апреля 1856 года Глинка уехал, направляясь в Берлин. Перед отъездом он написал романс «Не говори, что сердцу больно», не подозревая, что этот романс будет последним, как была последней и эта поездка его за границу. В Берлине Глинка около десяти месяцев занимался с Деном церковной музыкой, ведя довольно уединенный образ жизни и по временам прихварывая. Изредка он встречался с Мейербером, с которым был знаком еще по прежним поездкам за границу, а также и с некоторыми другими знаменитостями берлинского музыкального мира и мог порадоваться, видя всеобщее и искреннее признание своего таланта. В январе 1857 года он получил приглашение на парадный концерт в королевском дворце, где должны были исполняться некоторые из его произведений. Музыка Глинки произвела на публику огромное впечатление. Вот что писал он об этом концерте в последнем письме своем к сестре: «21(9) января исполнили в королевском дворце известное трио из «Жизни за Царя» «Ах, не мне, бедному сиротинушке». Пела партию Петровой по справедливости любимая здешней публикой m-me Вагнер; она была в ударе и пропела очень, очень удовлетворительно. Оркестром управлял Мейербер, и надо сознаться, что он отличнейший капельмейстер во всех отношениях. Я также был приглашен во дворец, где пробыл более четырех часов. Чтобы понять важность этого события для меня, надобно знать, что это единственный концерт в году, tout en grand gala: публики было от 500 до 700 особ, все залито золотом и сверкало бриллиантами. Если не ошибаюсь, полагаю, что я первый из русских, достигший подобной чести». Выходя после концерта, разгоряченный, он сильно простудился и на другой день слег в постель. Болезнь чрезвычайно быстро развивалась, и в ночь со 2 на 3 февраля 1857 года величайший из русских композиторов умер. Все это случилось так неожиданно, и сама смерть последовала так быстро, что никто из родственников и друзей покойного не успел получить своевременного извещения о случившемся несчастье и приехать в Берлин хотя бы ко дню погребения. Первоначально тело Глинки было похоронено на берлинском кладбище. На могиле русского композитора поставлен был простой памятник из силезского мрамора с надписью: «Michail von Glinka». Но очень скоро среди русского общества возникло единодушное желание перенести прах композитора в Россию. Сестра покойного композитора хлопотала о высочайшем соизволении на это предприятие, и вскоре последовало высочайшее повеление, давшее возможность и средства перевезти прах Глинки в Петербург. 22 мая прибыл пароход с телом Михаила Глинки, а 24 мая 1857 года прах великого русского композитора окончательно упокоился на кладбище Александро-Невского монастыря в Петербурге. На его могиле был поставлен памятник, а в 1885 году в Смоленске, на средства, собранные по всенародной подписке, был воздвигнут другой памятник, изображающий фигуру композитора во весь рост, с краткой, но выразительной надписью на высоком пьедестале: «Глинке – Россия». Текст подготовила Татьяна Халина #музыка #глинка