Председатель. — Я оглашаю тетрадь № 1. Молитва Григория Ефимовича (читает): «Господи, ты сам выбрал и нас выбрал из глубины греховной в чертог твой вечный живота». Вы говорите, что вы православная; какое отношение к православию имели Григорий Ефимович и его молитва? Вырубова. — Ведь всякий человек может составлять молитвы по своему желанию. Председатель. — А знали вы, что этот Распутин был развратный и скверный человек? Вырубова. — Это говорили все, я лично никогда не видела; может быть, он при мне боялся, знал, что я близко стою от двора. Являлись тысячи народа, масса прошений, но я ничего не видела. Во-первых, вы же знаете, ведь никакая женщина бы не согласилась любить его, ведь он старый человек; сколько же ему было, — 50 лет, я думаю. Председатель. — Тетрадка полна разных записей, на какие-то мистические темы… «Дивный бог», «Ваша благодать»… Вырубова. — Да, я всегда массу записывала. Председатель. — Так я вас спрашиваю, играло в вашей жизни роль это религиозное мистическое начало? Вырубова. — Да, я всегда искала; массу записывала из книг; из того, что он говорил, очень много записывала. Председатель. — Разве это не свидетельствует о том, что вы интересовались им исключительно? Вырубова. — Им — нет; всеми, кто говорил что-нибудь. Председатель. — В вашей тетрадке есть записи только о нем, а ведь вы встречали, наверно, не одного Григория Распутина. Почему нет других? Вырубова. — Да, конечно, я многих встречала, но у других существуют сочинения, книги разных авторов; он же не писал, а говорил, его записывали, потому что он был неграмотный. Председатель. — У вас записана телеграмма Распутина, из Покровского: «Ваш ему недоволен или мне я им не нуждаюсь, маленькой немного похворает ничего будет легче». Что это такое? Вырубова. — Я не помню, это старое. «Маленькой», это, наверно, наследник, он очень часто болел, особенно ногою. Они всегда просили о нем помолиться. Председатель. — «Отец ничего». Вырубова. — Это, вероятно, мой отец, я просила помолиться. Председатель. — «О докладе не беспокойтесь». Вырубова. — Это, вероятно, я об отце что-то просила. Должно быть, очень старая тетрадка, посмотрите — в каком году. Председатель. — А новее у вас ничего нет? Вырубова. — Нет. [240] Председатель. — Вы все сожгли? Почему вы сожгли целый ряд документов? Вырубова. — Я почти ничего не жгла. Председатель. — Почти. Вырубова. — Да, сожгла только несколько последних писем императрицы, не хотела, чтобы они попали в посторонние руки. Когда меня захватили, я сожгла несколько писем, но, кажется, у меня еще осталось все там, в домике. Там делали обыск. Я была больна. Не знаю, нашли что-нибудь или нет. Эта тетрадка — не помню какого года. Председатель. — А по тетрадке вы не можете указать год? Вырубова. — Я полагаю, что это самый первый год. Председатель. — А все-таки… «Поручает мою хорошую Веру»… Кто это Вера? Вырубова. — Правда, не помню совсем; я даже не помню, что у меня такая тетрадка была. Председатель. — «Рачко бог знай, а Родзянко пусть судит бог»… Странник и Родзянко; это ведь какой-то особенный странник, который занимается немного и политикой? Вырубова. — Говорят, он занимался политикой, но со мной лично он никогда не говорил о политике. Председатель. — А вы сами политикой никогда не занимались. Вырубова. — А зачем мне было заниматься политикой? Председатель. — Разве вы никогда не устраивали министров, не проводили доклада? Вырубова. — Нет. Председатель. — Но вы сводили императрицу с министрами? Вырубова. — Я даю вам честное слово, что никогда ничего подобного. Председатель. — Вы лучше честного слова не давайте. Вырубова. — Зачем мне министров сводить? Ведь я их совершенно не знала. Председатель. — А Протопопова, Штюрмера? Вырубова. — Штюрмера я не знала, Протопопова видела, когда он давно уже был министром. Председатель. — Вы не можете объяснить это место телеграммы: «Родзянко пусть судит бог»… Вырубова. — Нет, не знаю, за что судит; может быть, он просил чего-нибудь. Председатель. — «Благословляю и целую тебя». Разве вы позволяли ему целовать себя? Вырубова. — Да, у него был такой обычай. Когда я пошла к Милице Николаевне, она мне объяснила, что он всех целует три раза. Она сама подошла к нему, он поцеловал ее, и всех тогда целовал три раза, христосовался. [241] Председатель. — А вы не замечали в этом страннике никаких особенностей, может быть, он целовался не три раза, а много больше, не только христосовался, а немного больше?… Вырубова. — При мне — никогда, я ничего не видела. Он был стар и очень такой неаппетитный, так что я не знаю. Председатель. — Вы не отрицаете, что эта телеграмма — его? Вырубова. — Да. Председатель. — А тетрадка ваша к какому году относится? Вырубова. — Вероятно, к 1907 или 1908; я потом ничего не писала никогда. Председатель. — «Поцелуй всех». Что это значит? Вырубова. — Всем привет передавал. Председатель — (читает телеграмму). — «Духом радостно молимся отрадно всех вся тяжестей не надо не забудьте владыке за гулянку по Костроме всем дайте пусть и он носит просто напишите премудрости скоро увидимся. Тобольск Тоболяне». Что это значит: — «не забыть владыке за гулянку по Костроме?» Вырубова.— Может быть, это про Варнаву. Председатель. — Не относится ли это к 1913 году? Может быть, владыке не дали какой-нибудь награды? Вырубова. — Вероятно, Варнаве; я не помню. Председатель. — «Напишите премудрости». Кто назывался «Премудрость»? Вероятно, Николай Александрович? Вырубова. — Подождите, «Премудростью», кажется, называли обер-прокурора. Нет? Председатель. — Вы ошибаетесь. Итак, вы говорите, что ваши отношения с министрами были отношениями внешней вежливости, т.-е. они вам, как фрейлине и как близкому к семье императора человеку, наносили визиты? Вырубова. — Да, безусловно, они ездили. Председатель. — И вы не были с ними ни в каких сношениях по поводу государственных дел политической важности? Вырубова. — Никогда. Председатель. — Вы утверждаете, что Распутин никогда ни в какие дела не вмешивался? Вырубова. — Безусловно не вмешивался. Мне говорили, что Протопопов ездил к нему. Председатель. — И не только при вас, но через вас делал дела. Вырубова. — Я никогда таких вещей не делала. Может быть, когда он бывал у них, у царей, может быть, он говорил с ними о чем-нибудь, потому что и Протопопов, и Штюрмер, и прокурор бывали у него. Председатель. — Вы говорите, это старые телеграммы. Я беру новую — от 2 ноября 1916 года из Петрограда. Срочно. Вырубовой. Поезд ее величества. Ставка главнокомандующего. Калинин пускай пробудет только сутки. Кто это Калинин? [242] Вырубова. — Кого он называл Калининым? Кого-то из этих господ, кажется, Протопопова. Председатель. — Не кажется, а наверное. — «Калинин пускай пробудет только сутки, более зависть будет хуже. Пошлите куда-нибудь на неделю побыть. Так долго в одних гостях только нельзя и те пока успокоятся. Не задерживайте его никак дольше». Эту телеграмму вы получили от кого? Вырубова. — От Распутина. Между прочим, эти телеграммы не были переданы мне в ставку, я получила их здесь, когда мы вернулись, почему, — неизвестно. Вероятно, они были задержаны. Председатель. — Во всяком случае, он писал и писал так, чтобы вы понимали. Какое вам дело до того, сколько времени Протопопов должен пробыть в ставке? Вырубова. — Никакого дела. Председатель. — Почему вам пишет этот Распутин, который тоже, по вашим словам, не имел отношения к политическим делам? Вырубова. — Он очень хорошо относился к Протопопову. Председатель. — Вы знаете, что он через вас его в министры поставил? Вырубова. — Это, кажется, не через меня. Им очень увлекались. Протопопов, когда приехал из-за границы, хорошее впечатление произвел. Председатель. — На кого? Вырубова. — На бывшего императора. Председатель. — И на вас, и на Александру Федоровну? Вырубова. — Александра Федоровна его совсем не знала. А он ездил в ставку после заграницы; и тогда уже государь решил, что он будет одним из министров. Председатель. — А вы какое принимали участие? Вырубова. — Никакого. Я его тогда не знала… Вероятно, Распутин никому другому больше не мог телеграфировать, не хотел, только мне. Председатель. — Значит, он телеграфировал вам, вместо Александры Федоровны? Вырубова. — Да. Председатель. — А она интересовалась какими-нибудь политическими вопросами: сменой министров, уходом министров? Вырубова. — Она — совсем нет. Председатель. — Почему же люди, не имеющие никакого отношения к политике, интересующиеся только молитвой и постом, находятся друг с другом в переписке политического содержания? Вырубова. — Я говорю, что он очень хорошо относился к Протопопову; хотел ему хорошо сделать. Председатель. — Через вас и Александру Федоровну? Вырубова. — Через меня, главным образом, потому что — к кому же он будет телеграфировать? [243] Председатель. — Значит, вы интересовались этим вопросом? Вырубова. — Я говорю, что я не интересовалась; но ко мне все лезли со всякими вопросами; это — да. Председатель. — Ну лезли, скажем, день, месяц, год; но тут, лезли много лет подряд. Вырубова. — Ужас что такое! Я говорю у меня вечно не было покоя от людей! Председатель. — И вы передавали все эти бумаги и письма? Вырубова. — Обыкновенно нет. Что я могла, — какое-нибудь прошение несчастных… Председатель. — Это дело вашей совести. Если бы вы интересовались только благотворительностью, мы бы вас не допрашивали. Комиссию интересует вопрос о той государственной роли, которую вы играли, и о том вреде, который вы, благодаря Распутину, принесли стране своим политическим влиянием. Вырубова. — Тысячи людей меня просили, я думаю, вы массу нашли телеграмм и писем. Председатель. — Вы знаете, что телеграммы относятся как раз к тому времени, когда Государственная Дума была в борьбе с Протопоповым и требовала его смещения? А Распутин в этих телеграммах на ваше имя настаивает на том, чтобы вы и Александра Федоровна поддержали Протопопова. Вырубова. — Я знаю. Вы думаете, просили только о нем одном? Председатель. — Но это — не просьба о детях, которых нужно накормить, не просьба о вдове, которой нужно дать пенсию; это просьба содействовать утверждению власти министра, неугодного народному представительству. Вырубова. — Что же я могла сделать? Он меня просил. Я не все передавала. Так и лежало. Председатель. — Значит, вы не исполняли? Вырубова. — Не могла исполнить. Меня не слушали, во всяком случае; иначе бы я здесь не была. Вы не можете себе представить, как меня люди просили! Председатель. — Мы спрашиваем вас ради выяснения истины, которая нужна для народа. Разве при таких серьезных обстоятельствах ваша совесть не велит вам сказать правду? Вырубова. — Я понимаю. Это правда. Я все время телеграммы получала, но какое действие они имели… Председатель. — Вы не только получали телеграммы; нам известно, что вы делали по этим письмам и телеграммам. Вырубова. — Я их передавала. Председатель. — Теперь выходит, что вы их передавали. Вырубова. — Все, что я получала, я передавала. Но эти телеграммы насчет Калинина я получила почему-то в Царском Селе, их в ставку не пустили. [244]

Председатель. — Перейдем к письмам: «Многоуважаемая Анна Александровна. Все, что нужно было сообщить вам, многоуважаемая Анна Александровна, и ее величеству государыне императрице по трем вопросам, я вчера поздно вечером сообщил дорогому нашему Григорию Ефимовичу. По этим вопросам он также говорил и очень хорошо понимает значение серьезного их разъяснения. Разрешение этих трех вопросов в желательном направлении принесет, несомненно, спокойствие при дворе и в стране. Разрешить их надлежит задолго до созыва Государственной Думы, иначе она распространяет слухи, что все делается в России под давлением членов Государственной Думы и особенно председателя. Такое самомнение Думы я нахожу излишним в самодержавном государстве… В этом же духе я пишу ее величеству, так как ее просил принять меня и выслушать — теперь этого не нужно, ибо вы всегда можете видеть Григория Ефимовича, узнать от него и доложить ее величеству, если это найдете важным». Вы помните это письмо? Вырубова. — Откуда это письмо? У меня этого письма нет. Председатель. — Вы его уничтожили, но Бадмаев, который писал его вам, не уничтожил черновика. Итак, вы докладывали ее величеству по вопросам политической важности. «Глубоко благодарен вам и Григорию Ефимовичу за Павла Григорьевича, которого дорогой наш государь принял ласково и выслушал». Вы знаете, кто это — Павел Григорьевич? Вырубова. — Нет. Председатель. — Курлов. Вырубова. — Препротивный человек, гадкий человек. Председатель. — Может быть, он противный; тем не менее, вам благодарны, что Павла Григорьевича принял государь. Это письмо от 9 сентября 1916 года. Вырубова. — Это Бадмаев пишет? Председатель. — Да. «Ее превосходительству Анне Александровне Танеевой». Вырубова. — Я не Танеева. Председатель. — Ну, рожденная Танеева. Вырубова. — Я такого письма никогда не получала. Это интересно. Во-первых, я Бадмаева видела только раз в жизни. Такой маленький старичок. Председатель. — Вот документ, который вы получили. Какое вы имели отношение к тому, что Трепов, министр путей сообщения, «плохо ведет свое дело, нужно его заменить другим человеком?» Вырубова. — Никакого решительно отношения. Председатель. — Тем не менее, у вас найдена записка, которая посвящена именно этому вопросу. Вырубова. — Я говорю, что мне со всех сторон писали и я все, что получала, передавала. [245] Председатель. — Значит, передавали механически? Вырубова. — Механически. Председатель. — Вы знаете дело Манасевича-Мануйлова, который совершил преступление? Вырубова. — Отчаянный, гадкий человек. Председатель. — Но вы принимали участие в том, чтобы его не судили? Вырубова. — Меня так просила какая-то дама, кажется, жена его. Валялась в ногах. Она подала какое-то прошение, я передала, больше ничего. Председатель. — Вы знаете, что это прошение имело успех? Вырубова. — Его, кажется, осудили? Председатель. — Его судили и осудили, но, после того, как вы передали прошение, министр юстиции получил шифрованную телеграмму за подписью бывшего императора о том, чтобы этого человека не судили. Вырубова. — Я помню, может быть, за месяц до того, как меня взяли, приходила женщина и валялась у меня в ногах. Председатель. — А того, что она приходила раньше, вы не помните? Вырубова. — Во всяком случае, это было не через меня. Председатель. — А зачем вам нужно было хлопотать против какого-то архиерея, когда митрополит Питирим послал вам выдержку из газеты, направленную против него? Вырубова. — Я вам говорю, мне вся Россия присылала всякие записки. Это, вероятно, осталось у меня? Председатель. — Нет, у вас не осталось. Получив от Питирима эту вырезку, вы написали письмо В. Н. Воейкову: «Посылаю вам, милый Владимир Николаевич, послужной список епископа от митрополита и вырезку из газеты. Сердечный привет». Вырубова. — Что, он просит за него или как? Председатель. — Да. Питирим прислал вырезку из газеты «Свет» о том, что нужно уволить какого-то епископа. Вот еще телеграмма на ваше имя от Распутина: «Скажите строжее Гусева жила в Царицыне». Вырубова. — Это — Гусева, которая его ранила в первый раз. Наверное, он просил, чтобы ее судили? Председатель. — Чтобы ее построже держали. Что и исполнено. Вырубова. — Я не знаю, что сделали с этой женщиной. Кажется, она была выпущена? Председатель. — А что вы сделали по этому поводу? Вырубова. — Кому же было передать это? Председатель. — Вероятно, бывшему императору Николаю Александровичу; он же, вероятно, передал министру юстиции и министру внутренних дел по принадлежности; и все это исполнилось. [246] Вырубова. — Кажется, не исполнилось, потому что эту женщину освободили. Председатель. — Вы ошибаетесь, ее заключили в тюрьму, а потом в сумасшедший дом; освободили ее только тогда, когда произошла революция. Вырубова. — Я не слыхала этого. Вы у меня, вероятно, массу нашли? Мне писали со всех сторон России. Председатель. — Вы говорите, что ни к чему никакого отношения не имели. Вот письмо: «Глубокоуважаемый Александр Дмитриевич. Меня просили вам передать, что вас не приглашают к завтраку, чтобы лишние любопытные не спрашивали и не рассматривали. Храни вас Господь. Искренно вас уважающая Вырубова». Вырубова. — Это было в ставке, потому что был страшный скандал; там было две партии, одна — за него, другая — против. И тогда несколько людей не приглашали к завтраку, чтобы не делать особенного любопытства. Председатель. — Вы были за него? Вырубова. — Я его почти не знала. Председатель. — А Александра Федоровна была за него, или против? Вырубова. — Я думаю, что они оба были за него. Тогда мне, наверное, велели написать, чтобы они не обиделись. Нескольких министров не звали: его, еще кого-то… чтобы не возбуждать… Председатель. — Передо мной записка на политическую тему за подписью Орлова. Вы знаете эту фамилию? Вырубова. — Я его лично не знаю. Председатель. — Это — председатель главного совета патриотического союза, археолог. Записка на тему о Государственной Думе и о политическом устройстве России. Здесь надпись очень интересная: «Я очень прошу дорогую Анну Александровну прочесть и доложить». Вы говорите, что интересовались благотворительностью и религиозными вопросами, а политические записки зачем к вам попадали? Вырубова. — Я там сидела при дворе, ко мне и левые и правые писали. Председатель. — А вы знаете, что эту записку прислал Протопопов? Вырубова. — Может быть. Смиттен. — Вы говорите, что к вам писали и правые и левые. Не можете ли мне сказать, кто именно из левых к вам обращался? Вырубова. — Ой, милый, право не могу сказать. И правые и левые. Я говорю, что все ко мне, все, кто мог, обращались. Председатель. — Вы знали Марию Головину? Вырубова. — Конечно, она belle soeur моей сестры. Председатель. — «Многоуважаемый милый Александр Дмитриевич. Была сегодня в Царском у Анны Александровны, говорила [247]ей, что хотела бы вас видеть, чтобы передать одно письмо и другие дела — она также хочет, чтобы мы повидались и вообще просила меня не прерывать моих отношений со всеми и не зарываться, а особенно с вами, — нашим общим другом». Видите, Протопопов был ваш друг. Вырубова. — Я не могла считать его другом, я его мало знала. Он постоянно бывал у меня в лазарете. Председатель. — Вы знаете Бурдукова? Вырубова. — Знаю. Председатель. — Вы передавали это длинное письмо на политическую тему? Вырубова. — Ах, да. Если бы знали, как они все мне надоедали. Бурдуков всегда всем надоедал, он, кажется, нигде не состоял, но писем всем писал страшно много. Председатель. — Вы с А. Н. Хвостовым были знакомы? Вырубова. — Он у меня два раза был. Раз — с визитом и раз, кажется, обедал. Председатель. — А вы не помните, что вы сами им заинтересовались, как политическим деятелем, после его речи в Думе по немецкому вопросу? Вырубова. — Я заинтересовалась? Председатель. — Не лично, а как политическим деятелем. Вы просили привезти Хвостова к вам, и он к вам приехал. Вырубова. — Я скажу: это не Хвостов, это был такой ужасный князь Андроников, который ко всем лез. Я не знаю — знаете ли вы Андроникова. Он ко всем министрам лез и ко мне лез, всякие конфекты присылал. Отчаянный тип. Этот Андроников и привез мне Хвостова. Смиттен. — А вы бывали у Андроникова на квартире? Вырубова. — Нет, никогда в жизни. Председатель. — И вы устроили Хвостову свидание с императором и императрицей? Вырубова. — Это, вероятно, он сам устроил, потому что я его совсем не знала. Я помню, что Андроников страшно его рекомендовал. Председатель. — Если Андроников такой отчаянный человек, вы бы просто его не приняли. Вырубова. — Нет, Андроникова я приняла. Я его боялась; он отвратительный тип; он все время страшно врал. Председатель. — А это большой недостаток — врать? Вырубова. — Очень большой. Председатель. — Я с вами согласен. Скажите, вы не звонили к Распутину перед назначением Штюрмера министром внутренних дел и не спрашивали, кого назначить министром внутренних дел? [248] Вырубова. — Я не могла телефонировать. Спрашивать Распутина, кого назначить министром внутренних дел? Это глупость. Они сами могли. Кто мог это сказать? Председатель. — Вы не только телефонировали. Вы бывали у Распутина. Вырубова. — Очень часто. Председатель. — А Добровольского не вы устроили министром юстиции? Вырубова. — Нет, не я. Я его не знала… тоже ужасный. Он был у меня в лазарете месяц тому назад. Председатель. — С какого времени месяц назад? Вырубова. — С тех пор, как меня взяли. До моей болезни, до кори. Я просила его заехать. Председатель. — Значит, в декабре прошлого года? Смиттен. — До его назначения министром или после? Вырубова. — После назначения, когда он был с докладом, он приезжал в качестве министра. Смиттен. — А до назначения он у вас не бывал? Вырубова. — Нет, я его не знала. Председатель. — Почему Протопопов в телеграммах назывался не Протопоповым, а Калининым? Вырубова. — Он всегда себя так называл и письма подписывал — Калинин. Смиттен. — Отчего же вы с таким трудом вспомнили, если это всегда так было? Вырубова. — За последнее время он сам себя называл Калининым. Он себе такое прозвище дал. Председатель. — Вы знаете Мануса? Вырубова. — Знаю. Он был у меня в лазарете. Председатель. — Вы знаете, какая кличка у него была, «Зеленый»? Вырубова. — «Зеленый»? Не знаю, нет, не знаю. Он был жид какой-то. Председатель. — Вы Воскобойникову знавали? Вырубова. — Это — старшая сестра милосердия у меня в лазарете. Ее провели в старшие сестры. Протопопов был с ней очень дружен. Мы были сначала в хороших отношениях, а потом у меня явилось подозрение, что Воскобойникова поставлена, чтобы за мной следить. Протопопов ездил каждый раз после доклада в мой лазарет. Смиттен. — Почему вы могли бояться, что за вами следят? Вырубова. — Я ничего дурного не делала, но разве приятно иметь шпионов у себя в лазарете? Председатель. — Чем вызывалось желание министра внутренних дел иметь в лазарете, где вы работаете, надзор за вами? [249] Вырубова. — Я не хочу клеветать. Может быть, это не он устраивал. Ради бога, не берите это, как факт. Во всяком случае, они были в хороших отношениях. Воскобойникова, когда это все началось, когда началась революция, — я была больна корью, — влетела ко мне и сказала, что ни одной минуты больше оставаться не может; сказала всем раненым, что мой лазарет будет сожжен, всех санитаров тоже подговорила уйти, так что был целый скандал; на другой день она ушла, куда-то пропала; но я знаю, что он ездил к ней почти каждый раз. Это мне было неприятно. Я даже сказала ему: «Что вы делаете, Александр Дмитриевич, как министр, ездите в лазарет. Мне это неприятно». Он говорит: «Извините, мне очень приятно там побыть, в такой обстановке простой». Она ему устраивала обеды, и сестра ее, — она свою сестру поставила ко мне сестрой, — и, они постоянно к нему ездили; с Воскобойниковой, я не знаю, что у них было, флирт какой-то. Она, безусловно, была влюблена в него. Председатель. — Кого называли у вас Саной? Вырубова. — Всех Александр. Председатель. — А какие у вас были близкие Александры? Вырубова. — Сестра моя Александра. Председатель. — Александра Федоровна? Вырубова. — Только ее так не называли. Председатель. — Вы видели г-жу Сухомлинову? Вырубова. — Видела — у Распутина. Она приезжала с прошением, чтобы освободили ее мужа. Председатель. — Вы помогли ей? Вырубова. — Это было невозможно. Председатель. — Вы дали ей возможность видеться с царицей? Вырубова. — Нет, она не виделась никогда; императрица не хотела ее видеть; у Сухомлинова дело какое-то невозможное: он был осужден… Председатель. — Вероятно, при старом режиме он не был бы осужден. Откуда вы знаете, что императрица не хотела ее видеть? Вырубова. — Говорили, что она хотела подать прошение императрице, но императрица не хотела принять. Председатель. — Вы интересовались хлыстовщиной? Вырубова. — Нет. Председатель. — А почему эта записка была у вас найдена? (Показывает записку.) Вырубова. — «Тайны хлыстовщины». — Кто-нибудь на Распутина писал; говорили, что Распутин — хлыст. (Рассматривает.) Ах, это Гофштеттер! Председатель. — Вы не знали, что Распутин — хлыст? Вырубова. — Я не видала ничего хлыстовского, при дворе никто ничего не говорил. Хлыстовщина — против церкви. Он, по крайней мере при мне, никогда ничего не говорил против церкви. [250] Председатель. — В революционные дни, когда был низвергнут старый режим, вы были в Царском? Вырубова. — Я была в Царском. У меня была корь, меня взяли 21 марта, я была в постели. Председатель. — А до того вы были под домашним арестом? Вырубова. — Нет, я лежала во дворце; не знаю, была ли я арестована; во всяком случае, я была со всеми вместе, я ничего не знала. От меня даже скрывали тогда. Я помню, войско было вокруг, стреляли. Я была очень больна, у меня была корь и воспаление легких. Председатель. — Когда вы заболели? Вырубова. — Трудно вспомнить. Двадцать первого был месяц, что я заболела. Это в день отъезда бывшего государя в ставку; мы все заболели в один день тогда. Когда это было? Председатель. — 21 февраля. Вы Лахтину[*] знали? Вырубова. — Знала, я приезжала к ней. Распутин жил у нее. Председатель. — Вы очень часто видели Распутина? Вырубова. — Первый год — раз, два, три, а потом чаще. Председатель. — А последний год? Вырубова. — Последний год он чаще был здесь. Я не знаю, что вы называете часто? Я, в сущности, больная; не могла ездить часто, я ездила в моторе. Знают же там, как часто я бывала; я не могу сказать; раз в неделю. Каждый раз, как бывала в городе; раз или раза два в неделю. Председатель. — Вы помните встречу с Распутиным в Мраморном дворце несколько лет назад? Вырубова. — В Мраморном дворце у Константина Константиновича? Нет, он там никогда не бывал. Его, наоборот, там очень не любили, кажется, я у Константина Константиновича никогда не бывала. Смиттеи. — Для вас не было секретом, кем сам себя считал Распутин? Вырубова. — Кем он себя считал? Он всегда говорил, что он — один из странников одухотворенных; проповедывал слово божие. Председатель. — В чем же заключалась эта проповедь? Вырубова. — Это бывало довольно интересно. Я даже записывала. Я не знаю… Объяснял св. писание. Председатель. — Разве он был начитан в св. писании? Вырубова. — Он знал все св. писание, библию, все… Председатель. — Но ведь он был неграмотен? Вырубова. — Он все знал, все говорил, все объяснял. Председатель. — Вам приходилось слышать от него, что его призвание — снимать страсти с людей, делать их бесстрастными? Вырубова. — Этого я никогда не слыхала. Мне он никогда не говорил ничего подобного. Мне он много рассказывал про свои путешествия, массу; в Иерусалим, не знаю где, по всей России [251]он ходил в веригах, пешком. Это очень меня интересовало. Я слушала. Председатель. — Это было раньше; потом он ходил в шелковых рубашках и вериг не носил. Вырубова. — Да, ему все дамы шили. Мне, кажется, он носил что-то такое. Председатель. — Почему вам это кажется? Вырубова. — Он говорил, что у него все тело болит от того, что он на себя надевал. Председатель. — Как он называл вас? Вырубова. — Аннушка … Анна Александровна, разно называл. Смиттен. — Скажите, пожалуйста, вам, как фрейлине двора ее величества, не казалось, что допущение к престолу такого лица, как Распутин, роняет престиж царя и царицы? Вырубова. — Я боялась этого. Последнее время особенно. Говорили много гадостей. Смиттен. — До вас доходили слухи, что Распутин — пьяница и развратник? Вырубова. — Да. Я боялась… Смиттен. — Вы говорили что-нибудь об этом царице? Вырубова. — Они редко его видели, государь и государыня. Смиттен. — Что вы называете редко? Вырубова. — Раз или два, когда он приезжал. Смиттен. — А приезжал он каждый день? Вырубова. — Т.-е. в Петроград? Председатель. — Не в Петроград, а в Царское Село. Вырубова. — Редко приезжал. Смиттен. — Что вы называете редко? Вырубова. — К нам, во дворец, раза два в месяц, даже меньше. В сущности, когда государя не было, он никогда не бывал. Смиттен. — Вы говорили с императрицей, что его нельзя допускать ко двору? Вырубова. — Да, мы все говорили очень много. Смиттен. — Но двор, как вы говорите, был против вас, все против вас интриговали? Вырубова. — Мне было очень трудно. Они сами боялись этого; но они верили, что безусловно, когда кто-нибудь болен, когда его призовут, лучше будет. С наследником было так. А наследник был очень много болен. Олышев. — Отвечая члену Комиссии, вы все-таки сказали, что предупреждали бывшую императрицу о том, что Распутина лучше дальше держать от двора. Вырубова. — Я боялась, безусловно. Олышев. — По указанию свидетелей, вы несколько раз в день виделись с императрицей и, когда уезжали к себе домой, вам часто [252]приносили от нее записки; говоря обыкновенным языком, императрица не могла без вас жить? Вырубова. — Не могла жить. Я была, как дочь совершенно там. Олышев. — Отчего же вы не сказали: пусть вы меня не слушаете, но я в своем доме вам свиданий не буду устраивать; вы ведь не отрицаете факта, что, когда приезжал Распутин, у вас бывала не только императрица, но и вся царская семья? Вырубова. — Они несколько раз приезжали, но я безусловно говорю, что мне часто это было тяжело. Но как я могла сказать? Они всегда были выше меня. Олышев. — Раз вы сами относились отрицательно к Распутину, зачем вы устраивали свидание? Вырубова. — Но, раз они требовали? Олышев. — Они могли принимать у себя во дворце. Вырубова. — Да, я знаю. Мне часто сестра говорила: «они за твоей спиной»; но я всегда была готова все сделать. Олышев. — После того, как Андроников привез вам Хвостова, вы устраивали ему обед вместе с Белецким? Вырубова. — Обедал у меня Хвостов, вместе ли с Белецким, не могу сказать, не помню. Олышев. — В вашем же доме произошло свидание государя с Хвостовым? Вырубова. — Государь очень редко бывал у меня, раз или два в год; когда я бывала больна. Олышев. — А кто такая — Прилежаева, которая посылала вам телеграммы от Распутина? Вырубова. — Мне? Прилежаева? Это не мне, кому-нибудь другому. Председатель. — Телеграмма от Распутина, которую вы признали, подписана Прилежаевой. Она его поклонница? Вырубова. — Я не помню. Председатель. — Кто в телеграммах назывался «мама»? Вырубова. — Государыня. Председатель. — А «папа»? Вырубова. — Государь. Вот почему, я вам говорила, он не мог быть «премудрость». Смиттен. — А кого называли при дворе «цветком»? Вырубова. — Не знаю. Смиттен. — Вы говорите, что видели Добровольского только раз, после того, как он был с докладом, в качестве министра юстиции. Мне хочется, все-таки, еще напомнить о Добровольском; это особенная встреча, она предшествовала назначению Добровольского, который был вызван из Царского Села через гоф-фурьера и явился к вам на квартиру, где имел свидание с императрицей; она была в костюме сестры милосердия. [253] Вырубова. — Я вам говорю, я столько народу видела и принимала, что не могу помнить. Может быть, было. Если бы мог кто-нибудь дневник за меня вести, я была бы рада. Смиттен. — Постарайтесь вспомнить содержание беседы. Это было так недавно, Добровольский был назначен 20 декабря 1916 года. Вырубова (думает). — Это теперешний, который был министром юстиции, толстый, был ли он у меня? Может быть, очень часто бывали такие вещи с просьбами, что государыня у меня принимала. Смиттен. — Почему такой прием? Вырубова. — Всегда с посетителями, или у меня в лазарете, или у себя в лазарете, она много принимала. Смиттен. — Специально назначались приемы у вас на квартире? Вырубова. — Были часто. Смиттен. — Почему императрица не приглашала во дворец? Вырубова. — Во дворец труднее вызывать. Она предпочитала у меня: последние года два, три была полиция, следящая за всеми. У меня было на простой ноге, они любили просто приезжать. Смиттен. — Если любили, они могли установить какой угодно простой порядок у себя. — Ведь гофмаршальская часть не записывала посещения ваши и Распутина при дворе? Вырубова. — Этого я не думаю; не знаю, кто ведет эти записки, Бенкендорф, кажется? Смиттен. — Позвольте поставить вопрос прямо; встречаясь у вас в квартире с разными лицами, которые занимали то или другое положение в государстве, императрица хотела скрыть эти встречи? Вырубова. — Скрыть невозможно ничего. В Царском Селе у меня последние года два-три, была полиция, следящая за всеми, кто приходил и уходил. Смиттен. — В чьих руках находилась полиция? Вырубова. — В руках дворцового коменданта Воейкова. Смиттен. — Каковы были ваши отношения с Воейковым? Вырубова. — Не с ним, а с ней. Я видалась с нею. Председатель. — Вы писали ему: «Милый Владимир Николаевич». Вырубова. — Безусловно. Я знала его хорошо, особенно семью Фредерикс, дочерей Эмму и Нини, хотя они гораздо старше меня. Председатель. — Пока мы прерываем ваш допрос. Вырубова. — Мне ничего писать не надо? Председатель. — А вы хотите писать? Вырубова. — Нет, не то, что хочу, но если надо. Председатель. — Хорошо, может быть, вы напишете все то, что знаете; хотелось бы, чтобы это было действительно то, что вы знаете. [254] Вырубова. — Если бы вы мне несколько вопросов поставили, так ведь трудно. Председатель (предъявляет документ). — Что это такое? Вырубова. — Это — Распутин, все его писание. Председатель. — Это вы записывали? Вырубова. — Нет, это было напечатано. Есть книжка такая. Председатель. — Вы ее составляли? Вырубова. — Нет, не я составляла, она в продаже была. Мы все покупали эту книжку. Вероятно, она существует. Это ведь на машинке написано, я не могла писать на машинке; это кто-нибудь мне дал, вероятно, с книжки переписанное.