19 июня родился Василь Быков.

Васи́ль (Васи́лий) Влади́мирович Бы́ков (белор. Васіль Уладзіміравіч Быкаў; 19 июня 1924, дер. Бычки Ушачского района Витебской области — 22 июня 2003, Боровляны) — белорусский писатель и общественный деятель, участник Великой Отечественной войны, капитан.
«До каких пор вы будете подрывать советскую власть?»
К столетию Василя Быкова
Военная проза Василя Быкова никогда не соответствовала шаблонам, заданным официальной советской пропагандой, поскольку обращалась к вопросам неудобным и даже пугающим: как поведет себя человек перед лицом смерти, сумеет ли переступить через свой страх и кто ему главный враг — противник, офицеры СМЕРШа или собственная совесть? К столетию писателя о его судьбе и творчестве специально для читателей «Горького» написал Алексей Деревянкин.
Василь Быков родился 19 июня 1924 года в деревне Бычки Витебской области. Его ранние годы мало чем отличались от детства остальных деревенских мальчишек: он учился в школе, рыбачил, пас коров, сторожил колхозный сад... С детства любил читать, хотя книги приходилось брать в школьной библиотеке или у друзей: дома их не было. Семья Быковых жила очень бедно, особенно после коллективизации. Учился Василь на «отлично»: в пятом классе его даже отправили на слет учеников-ударников, где премировали цветными карандашами в красивом пенале. Подарок пришелся кстати: Василь любил рисовать и в 15 лет поступил в Витебское художественное училище. Но, когда и без того крошечную стипендию отменили, училище пришлось бросить. Быков вернулся было в родную деревню, но застал там прежнюю нищету и снова уехал в Витебск, где поступил в школу фабрично-заводского обучения. Учился на каменщика, бетонщика... «В художественное училище я не заходил, разве что вечером стоял иногда под окнами, смотрел поверх занавесок на прикрытые тряпками скульптуры. Было тягостно и больно...» — вспоминал он.
Великая Отечественная война застала Быкова на Украине, куда он приехал поступать в институт. Быков был мобилизован на оборонные работы, строил противотанковые укрепления. Осенью его отправили в тыл и в 1942-м снова призвали, направив в Саратовское пехотное училище. Быков окончил его осенью 1943 года, получив звание младшего лейтенанта, и отбыл на передовую. Он освобождал Украину, Молдавию, воевал в Румынии, Венгрии и Югославии. Войну закончил в Австрии. После демобилизации, которой Быков дождался в 1947-м, он осел в Гродно и год работал художником-оформителем в мастерской. Затем устроился в газету «Гродненская правда»: служил корректором, редактором. В ней в 1949 году и были напечатаны два первых рассказа Быкова, оставшиеся практически незамеченными. Их художественные достоинства и в самом деле скромны. Скажем, «В тот день», повествующий о встрече советских солдат с американскими весной 1945-го, представляет собой (вполне в духе времени) скорее политический манифест, нежели художественное произведение. Для наглядности процитирую последнее предложение рассказа:
«Мы запомнили эту весеннюю встречу с двуликим миром — миром честных угнетенных тружеников и миром плутократов-реакционеров».
Второй рассказ, «В первом бою», оказался удачнее, но и он был несколько шаблонен. В 1949 году Быкова снова призвали в армию. Из родной Белоруссии пришлось ехать на другой конец страны: остров Кунашир, Сахалин... Рутинной военной службой Быков тяготился, не раз подавал рапорты о демобилизации. Добиться желанного ему удалось лишь в 1955-м, когда началась хрущевская кампания по сокращению вооруженных сил. В годы службы на Кунашире Быков написал еще два рассказа о войне. Сам писатель так объяснял свой интерес к этой теме:
«...Я начал читать книги о войне, написанные достаточно известными писателями, но остановил себя на том, что эти рассказы о войне меня не удовлетворяли. Мне показалось, что прочитанное не соответствует моему личному опыту, как-то все не так. Вот почему я попытался написать свой первый рассказ — из чисто полемических побуждений».
Быков отправил рассказы белорусскому писателю Михаилу Лынькову. Тот дал деликатный отрицательный отзыв (позже Василь и сам справедливо признавал, что рассказы были довольно слабыми), что надолго отбило у Быкова охоту к литературному труду: до конца службы он не написал больше ни строчки. Однако после демобилизации и возвращения в Гродно он снова ощутил потребность в творчестве. Быков искал себя в разном: помимо военных рассказов, он работал в жанре сатиры и юмора, сочинял фельетоны, писал рассказы о молодежных проблемах.
С начала 1960-х он полностью концентрируется на военной теме. К тому времени Быков, освоивший жанр повести, сильно вырос как писатель. Уже оформился его характерный стиль — суховатый, аскетичный с точки зрения языковых средств («с виду эти повести как солдаты, одетые в серые шинели», — говорил Чингиз Айтматов), но богатый содержанием: обстоятельный, подробный, с яркими изображениями сцен боя. Быков в деталях рассказывал не только о том, что видели или слышали его герои, но и что они ощущали: ветер, холод, запахи... Все это делало происходящее осязаемым для читателя, создавая заметный эффект присутствия. А тщательно выписываемое Быковым окружающее пространство порой превращалось в его книгах едва ли не в еще одно действующее лицо, противостоящее героям, — особенно когда это враждебное пространство нужно было пересечь, преодолеть — и часто из последних сил...
Быков оказался одним из самых видных представителей лейтенантской прозы, которая в годы оттепели стала заметным явлением. Это направление являло собой искренний, нелакированный рассказ о Великой Отечественной, который вели ее непосредственные участники (чаще всего прошедшие войну в чине младших офицеров — отсюда и название). Лейтенантская проза встала в оппозицию поверхностной, штампованной и фальшивой псевдолитературе о Великой Отечественной. Быков не рисовал крупных батальных полотен — в центр повествования он ставил небольшие группы бойцов, оказавшихся в критической ситуации. Такой подход к изображению войны был близок не всем. Критики обвиняли Быкова (как и других «лейтенантов») в том, что он «ведет читателя по обочине войны», что его «окопная правда» (был изобретен даже термин «микроправда») не подлинная. Мол, где же разговор о стратегии большой войны, о факторах, определяющих происходящее на полях сражений? Его нет. Следовательно, позиция этих авторов узка, а линия, которую они ведут, не генеральная...
А Быков и не замахивался на стратегические факторы. Его целью ровно и было показать ту войну, которую он видел из окопа. Свою войну. Он работал не в ширину, а в глубину. Его занимали не передвижения фронтов, а раздумья, переживания и моральный выбор человека, стоящего перед лицом смертельной опасности — а подчас и верной смерти. Их анализ и стал лейтмотивом творчества писателя. Сам он пояснял:
«Меня интересует в первую очередь не сама война, даже не ее быт и не технология боя, хотя все это для искусства тоже важно и интересно, но главным образом нравственный мир человека, возможности его духа».
Как видите, за мнимой «узостью» Быкова скрывался самый что ни на есть подлинный гуманизм: изображая войну максимально крупным планом, Быков сквозь мощный бинокль показывал читателю не армии с дивизиями, а отдельного человека с его внутренним миром и страданиями. Может ли что-то быть важнее этого?
Едва ли. Так у кого же тогда повернется язык сказать, что правда Быкова менее нужная, менее «правильная», чем в монументальных «Волоколамском шоссе» или «Живых и мертвых»? Но ведь говорили... Забывая, что она — как и внимание Быкова к человеческой личности — имеет в нашей, да и мировой литературе давние и крепкие корни. «Как и каждому фронтовику, мне близки в изображении войны все правдивые, гуманистические традиции — прежде всего опыт Льва Толстого», — комментировал писатель; к своим «учителям» он относил и Достоевского, и Чехова, и Хемингуэя. Кстати, о Хемингуэе: вспоминаю, как я поразился, обнаружив удивительную перекличку внутренних монологов героев двух книг: романа «По ком звонит колокол» и быковской повести «Дожить до рассвета». Вот фрагмент из Хемингуэя:
«Наверно, там, в ноге, внутреннее кровоизлияние, ведь эта кость все вокруг разодрала. Особенно при повороте. От этого и опухоль, и слабость, и начинаешь терять сознание. Теперь уже можно это сделать. Я тебе серьезно говорю, уже можно.
Но если ты дождешься и задержишь их хотя бы ненадолго или если тебе удастся хотя бы убить офицера, это может многое решить. Одна вещь, сделанная вовремя... Ладно, сказал он. И он лежал спокойно и старался удержать себя в себе, чувствуя, что начинает скользить из себя, как иногда чувствуешь, как снег начинает скользить по горному склону, и он сказал: теперь надо спокойно, только бы мне продержаться, пока они придут».
И Быков:
«Конечно, он обречен, он понимал это с достаточной в его положении ясностью и не очень сожалел о том. Спасти его ничто не могло, он не уповал на чудо, знал: для таких, с простреленной грудью, чудес на войне не бывает. Он ни на что не надеялся, он только хотел умереть не напрасно. Только не замерзнуть на этой дороге, дождаться рассвета и первой машины с немцами. Здорово, если бы это был генерал, уж Ивановский поднял бы его в воздух вместе с роскошным его автомобилем. На худой конец сгодился бы и полковник или какой-нибудь важный эсэсовец».
Не стоит обвинять Быкова в эпигонстве: правильнее будет говорить о неявном влиянии и некотором естественном сходстве взглядов двух писателей.
В 1965 году белорусский журнал «Молодость» (а год спустя — и сам «Новый мир») публикует повесть «Мертвым не больно»: пожалуй, она стоит на ступеньку выше всего, написанного Быковым до того. В ней Быкову удалось обойтись без пафоса и некоторой дидактичности, назидательности, свойственных его ранним повестям. Отмечу и усложнение сюжета: если, например, в более ранних «Журавлином крике» и «Третьей ракете» экспозиция сравнительно проста — небольшая группа бойцов готовится принять (и принимает) бой с превосходящими силами противника, то в «Мертвым не больно» действие выстроено изобретательнее, шире.
Появляется и новая для Быкова тема, представленная главным антагонистом повести — властным и жестоким особистом Сахно. Кажется, что его образ выведен несколько гротескно, преувеличенно: в книге нет ни одной страницы, где Сахно обнаружил бы в себе хоть что-то человеческое, заслуживающее читательского сочувствия или участия. Это не живой человек, а функция; но встречались же на фронте, наверное, и такие кадры... Прорвалось то, что Быков долго носил в себе: на всю жизнь он сохранил нелюбовь к смершевцам, попортившим немало крови и ему, и его боевым товарищам как во время Великой Отечественной, так и в годы послевоенной службы. В середине 1960-х писать о таких вещах означало ходить по тонкому льду — и надо отдать должное мужеству главного редактора «Нового мира» Александру Твардовскому, не побоявшемуся напечатать повесть. После выхода журнала на нее обрушилась критика: в докладной записке, направленной в ЦК КПСС, партийные идеологи отмечали:
«В повести с неверных идейных позиций, во многих случаях клеветнически, отображены события Великой Отечественной войны, взаимоотношения между советскими солдатами и офицерами. Она заполнена желчными описаниями беззаконий и преступлений, якобы чинившихся в рядах действующей советской армии. В повести самыми мрачными красками злобно нарисованы образы советских офицеров... Забвение т. Быковым классовых критериев, грубое искажение исторической правды привели к тому, что из-под его пера вышло произведение, наносящее серьезный вред делу воспитания советских людей, особенно молодежи».
«Идейные позиции», «классовые критерии», «вред делу воспитания советских людей»... И вот уже главная газета страны, «Правда», постулирует:
«Повесть „Мертвым не больно“ — неудача автора. Об этом надо сказать прямо и бескомпромиссно. Эта неудача — следствие серьезного идейно-эстетического просчета писателя».
Быкова стали громить в прессе, на собраниях. Пережить травлю ему помогли читатели, приславшие немало ободрительных писем, и многие коллеги, выразившие свою поддержку — в том числе и публично, что требовало немалой отваги. За Быкова заступался Алесь Адамович, ему писали письма поддержки Твардовский, Астафьев. Сам Виктор Некрасов — основоположник лейтенантской прозы, автор знаменитой повести «В окопах Сталинграда» — прислал телеграмму: «Пьем за ваше здоровье, желаем новых книг правды о нашей великой войне».
Раскритиковали и следующую повесть — «Проклятая высота» («Атака сходу»). После этого Быков решил переключиться с военно-фронтовой на партизанскую тему, которую полагал даже более интересной для себя:
«Извечная тема „выбора“ в партизанской войне и на оккупированной территории стояла острее и решалась разнообразнее, мотивированность человеческих поступков была усложненнее, судьбы людей богаче, зачастую трагичнее, чем в любом из самых различных армейских организмов».
В отличие от большинства ранних произведений, в «партизанских» повестях внешнего антуража войны — боев, стрельбы, взрывов, — не так уж и много: Быков все больше концентрируется на всегда занимавшем его исследовании внутреннего мира и силы духа человека. Такова и самая известная его повесть — «Сотников» (1970). Она построена на контрасте характеров и устремлений двух главных героев — Сотникова и Рыбака, который заостряется Быковым до предела. О чем эти двое думают в последние часы перед казнью? Рыбак — о том, как бы спастись от смерти самому; Сотников — как бы выручить других. И еще о том, чтобы уйти достойно; и о том, что на миру и смерть красна. И еще вот о чем:
«...Его внимание остановилось на тонковатой фигурке мальчика лет двенадцати в низко надвинутой на лоб старой армейской буденовке. Тесно запахнувшись в какую-то одежду, мальчонка глубоко в рукава вбирал свои озябшие руки и, видно было отсюда, дрожал от стужи или, может, от страха, с детской завороженностью на бледном, болезненном личике следя за происходящим под виселицей. Отсюда трудно было судить, как он относится к ним, но Сотникову вдруг захотелось, чтобы он плохо о них не думал».
Однако фабула повести не только в конфликте Рыбака с Сотниковым: в не меньшей степени она — в конфликте Рыбака с самим собой. Изначально тот предстает перед читателем вовсе не трусом и не предателем, а предприимчивым и отважным бойцом: он опекает слабосильного Сотникова, добывает овцу для голодного партизанского отряда; наконец, не поддавшись страху, спасает товарища в бою с полицаями.
А потом плен. И на этот раз Рыбак уже не может сладить со страхом смерти: тот сковывает его по рукам и ногам, диктуя все дальнейшие поступки. Как же мастерски Быков показывает эту личную трагедию Рыбака! Она разворачивается стремительно: от «ничего плохого он себе не позволит» через «неприятный холодок виновности коснулся его сознания» к «возврата к прежнему теперь уже не было — он погибал всерьез, насовсем и самым неожиданным образом. Теперь он всем и повсюду враг. И видно, самому себе тоже». Урок Рыбака не менее значим, чем урок Сотникова: кто из нас смог бы поручиться, что, окажись мы на его месте, не повели бы себя так же?
...
#русскаякультура #Книги #Чтение #Литература #День_в_истории #Быков #19июня