Я знала это с первого взгляда на его тело в морге. Он лежал скорченный, будто его сжали в кулак невидимые силы. Руки неестественно подняты, пальцы впились в ладони, словно он до последнего цеплялся за жизнь. Шея втянута в плечи, на коже — багровый след от верёвки. Но больше всего меня поразили его губы — обожжённые, будто кто-то залил ему в рот кислоту. — Он не вешался сам, — прошептала я дочери, сжимая её ледяную руку. — Его убили. Следствие утверждало обратное: самоубийство. Мол, молодой парень, стресс, депрессия. Но я-то знала правду. Мой Коля не был таким. Он смеялся за два дня до смерти, строил планы, обещал свозить меня на море. А ещё я знала про Токмакова. Уголовник, только что вышедший из тюрьмы. Его жена — та самая женщина, с которой мой сын... Нет, не любовь, просто жалость, заблуждение. Но Токмакову этого было достаточно. — Он убил Колю, — сказала я следователю. Тот лишь вздохнул: — Доказательства есть? Доказательства были. Но их «не заметили». Сосед Токмакова видел, как тот выволок из своей комнаты тело моего сына — с петлёй на шее. Увидев свидетеля, убийца резко дёрнул труп обратно, захлопнул дверь. Потом было «официальное» повешение. Но Коля уже был мёртв. Я стояла на коленях у его гроба, гладила холодные пальцы и шептала: — Сынок, помоги мне. Скажи правду. И тогда началось нечто. Первым пришёл его сослуживец. Бледный, дрожащий, он рассказал, как после похорон увидел Колю — тот бежал впереди машины, смеясь, будто дразнясь. Мелькал между деревьями, потом исчез. А у дома — снова появился, скользнул вдоль стены и вошёл в подъезд. А потом он пришёл ко мне. Во сне мой мальчик протянул мне чёрную ленту с неразборчивыми символами. Я вглядывалась, но буквы расплывались. Тогда он наклонился и прошептал прямо в ухо: — Сначала отравили. Потом повесили. Я проснулась в холодном поту. Но это было только начало. На третий день после похорон дочь вбежала ко мне в комнату с широко раскрытыми глазами. — Мама, Коля только что говорил! Я вскочила, сердце бешено застучало. — Что? Где? — В зале… Его голос был таким чётким, будто он стоял рядом. Он сказал: «Мама, я так пить хочу, а воды нет»… Мы бросились на кухню. Стакан, который я наполнила водой для Коли по обычаю — чтобы душа не мучилась от жажды, — был совершенно сухим. Но я же сама налила его вчера! До самых краёв. Дочь задрожала. — Мама… Он здесь. Я провела ладонью по краю стакана — ни капли. Ночью я снова увидела его. Мы стояли в каком-то большом доме с высокими потолками. Коля, такой же, каким я помнила его при жизни — улыбчивый, живой, — вдруг обнял меня, приподнял и поцеловал в щёку. — Мама, мне так хорошо! Потом он отпустил меня и легко поднялся по лестнице, скрываясь за какой-то дверью. Я кинулась следом. За дверью оказалась лаборатория. Столы, пробирки, микроскопы. Коля склонился над одним из них, что-то разглядывая. Вокруг — пакеты с химикатами, бутыли с непонятными жидкостями. И тут я увидела свою же записку, лежащую на краю стола. Ту самую, которую мысленно писала ему днём: «Коля, скажи, чем тебя отравили». Я протянула руку, но в этот момент проснулась. Через несколько дней моя сестра позвонила среди ночи. — Ты не поверишь… Мне приснилась женщина в чёрном. Она сказала: «Твоего племянника убили. Химическая формула — NaOH». Я тут же полезла в интернет. NaOH — гидроксид натрия. Обычная щёлочь. Сильнейший яд, разъедающий плоть изнутри. На следующий день я нашла в шкафу странную упаковку. Маленькая коробочка без надписей, внутри — несколько белых таблеток. Я не покупала их. Дочь не приносила. Они просто… появились. Я осторожно дотронулась до одной — и тут же дёрнула руку. Кожа на кончике пальца побелела, будто обожжённая. Я положила таблетку на язык — мгновенная жгучая боль, как от раскалённого железа. Срочно сплюнула, но во рту остался химический привкус. Мы сдали таблетки на экспертизу. Результат: чистейший NaOH. То самое вещество, которое назвала таинственная женщина во сне. Я снова пошла на кладбище. — Сынок, — прошептала я, касаясь холодного камня. — Ты дал мне подсказку. Но этого мало. Нам нужны доказательства. Той же ночью мне приснился сон. Коля стоял у окна, залитого лунным светом, и держал в руках два листа бумаги. Один — белый, с едва заметными строчками. Другой — чёрный, пустой. Он протянул мне оба. — Мама, они подменили мою правду их ложью. Я проснулась с одной мыслью: Но теперь я знала, что он действительно здесь. И он не даст мне остановиться. Кабинет прокурора встретил меня ледяным молчанием. Чистый стол, папки с аккуратно подшитыми документами, портрет президента на стене. Сам он сидел, откинувшись в кресле, и смотрел на меня усталыми глазами. — Опять вы со своими фантазиями, — вздохнул он, постукивая карандашом по столу. — Экспертиза проведена, заключение готово. Самоубийство. Я положила перед ним фотографии — синие губы сына, ожоги вокруг рта, неестественно скрюченные пальцы. — Разве так выглядит повешение? Он даже не взглянул. — Вы же мать, вам трудно принять... В этот момент я почувствовала странную тяжесть в своей сумке. Открыла её — внутри лежал конверт, которого там не было секунду назад. — Это... от Коли, — неожиданно для себя сказала я. Прокурор поднял брови. — Вы совсем уже... Ну ладно, читайте, если там не заклинания. Я развернула листок. "Мама, я давал тебе белый лист. Они подменили его чёрным." Прокурор закашлялся, вдруг побледнел. — Что за бред... Но его рука дрожала, когда он дотронулся до этого листа. Ночь перед сороковым днём. Я заснула в его комнате, обняв подушку, которая ещё хранила слабый запах его духов. И он пришёл. Не тень, не призрак — настоящий Коля, тёплый, живой. Обнял так крепко, что у меня перехватило дыхание. — Мам, всё хорошо. Мне здесь... светло. Он взял меня за руку и повёл куда-то. Мы оказались в странном месте — не то больница, не то лаборатория. На столе стояли ряды склянок, а в центре — микроскоп. — Смотри, — он наклонил меня к окуляру. В линзе я увидела кристаллы — острые, как иглы. — Это оно. То, что они влили мне в рот. Я проснулась с чётким знанием: гидроксид натрия, но не чистый — с добавками, которые не оставляют следов. Утром я полезла в кладовку за старыми фотоальбомами — и вдруг заметил, что одна доска в стене шатается. Когда я её вытащила, за ней оказалась маленькая коробочка. Три таблетки. И записка печатными буквами: "Для любителей чужих жён" Почерк был знакомым — я видела его в квитанциях от Токмакова. Сороковой день. На кладбище было тихо. Я поставила свечу, насыпала конфет — он любил "Белочку". — Ну вот и прошли сорок дней, сынок... Ветер внезапно стих. Воздух стал густым, как сироп. И я услышала— не ушами, а внутри головы: — Мама, я здесь. Я обернулась. Напротив, у соседнего памятника, стоял он. Не тень, не мираж — я могла разглядеть каждую чёрточку его лица. Он улыбнулся своей детской улыбкой и поднял руку — как будто махал мне из окна автобуса, когда уезжал в лагерь. Потом растворился в солнечном луче. После Дело не закрыли. Не смогли. Слишком много вопросов, слишком много "странных совпадений". Токмаков исчез. Говорят, сошёл с ума — орал по ночам, что к нему приходит повешенный. А я... Я иногда просыпаюсь от того, что на кухне звенит стакан. Иду проверять — он всегда полный. Значит, он заглянул. Значит, не забыл. Значит, где-то там... Ему действительно светло. Прошло уже три года. Дело так и не раскрыли. Официально — самоубийство. Неофициально — все в нашем районе знают правду. Даже шепотом ее не произносят, просто переглядываются, когда мимо проходит Токмаков. Он изменился. Постарел на двадцать лет, ходит сгорбленный, бормочет что-то под нос. Говорят, по ночам его слышат — кричит, бьется в стены, умоляет кого-то уйти. А я... Я научилась жить с этим. Каждое утро наливаю стакан воды и ставлю у окна — на случай, если он захочет пить. Каждую ночь перед сном оставляю на столе его любимые конфеты — вдруг захочет сладкого. И иногда... Источник канал За гранью реальности. Мистические истории.