САШЕНЬКА

Кладбища никогда меня не пугали, даже наоборот – притягивали своим величественным покоем, манили своей тишиной и умиротворением, здесь всегда можно было уединиться для того, чтобы привести в порядок мысли и найти решение каких-то проблем, которое не приходило в голову в суете и многоголосье человеческой толпы и будней. В детстве я постоянно приходила туда погулять и побродить среди могил, пока однажды про это не донесли моим родителям, городок у нас не так, чтобы очень уж мал, но и не велик, он является районным центром, и многие здесь друг друга знают. Родители сначала устроили мне взбучку, пытаясь донести, что кладбище – не место для прогулок девятилетней девочки, мало ли кто там может бродить и караулить одиноких посетителей, а после сделали мне строгий выговор и взяли клятвенное обещание, что больше никогда ни ногой. Я пообещала, конечно же. Выбора у меня особого не было. Однако, едва прошла зима, и наступила весенняя благодать и тепло, в первые же солнечные дни я вновь была на своём любимом месте – в дальнем углу кладбища, там, где под кустом сирени приютилась заброшенная могила, такая старая, что вся она поросла сорняками, а заржавевший крест валялся на земле, только на этот раз я была умнее, и заранее подговорила девчонок, чтобы они прикрыли меня, раздав им за это по шоколадному батончику. Вика, Светка и Наташа обещали молчать даже, если их будут пы тать. И я со спокойной душой отправилась на погост. Кладбище располагалось в черте города, будучи отделённым от жилого массива неширокой, но весьма густой посадкой, и было уже весьма старым, особенно по меркам девятилетней девочки, для которой временной отрезок в двести лет казался чем-то неизмеримо длинным. Я приходила сюда гулять уже два года, тайком естественно и иногда официально – мои многочисленные родственники тоже не были бессмертными, и, как и все остальные люди имели свойство время от времени умирать. На кладбище я знала уже практически каждую могилу «в лицо», это лишь на первый взгляд все они кажутся одинаковыми и унылыми. На самом же деле каждый холмик был со своим характером, даже те, на которых не было фотографий и памятников, а лишь стояли металлические или даже деревянные кресты. Это зависело от многого, не только от внешнего убранства могилы, но, как я поняла уже намного позже, ещё и от ауры того, кто покоился в ней. Возле одних могил мне хотелось задержаться подольше, мимо других пробежать поскорее, не задерживаясь и не оборачиваясь, такую неизбывную тоску, а порой и откровенную злобу, источали они. Любимой же моей могилой была та самая, что располагалась в дальнем углу кладбища, под кустом сирени. Именно там я ощущала себя лучше всего, я садилась на покосившуюся гнилую лавку, закрывала глаза и наслаждалась покоем или же читала очередную книгу, захваченную с собой из библиотеки, я была тот ещё книжный червь. Часто я видела боковым зрением какие-то тени, что мелькали в воздухе, светлые и тёмные, однако стоило лишь мне повернуть голову, как всё исчезало. Иногда мне даже казалось, что я слышу тихие голоса, похожие на шорох сухих листьев, колышимых ветром, что переговаривались между собой. Но списывала всё на своё богатое воображение, развитое огромным количеством прочитанных книг. Прошли годы, мне уже исполнилось двадцать четыре, я по-прежнему жила с родителями и вот уже пять лет, как работала фельдшером на станции скорой помощи и помогала людям, но моя любовь к кладбищам осталась неизменной. Теперь, правда, у меня не было столько свободного времени, и я приходила к своим любимым холмикам гораздо реже, чем в подростковые годы, лишь тогда, когда мне требовалась «перезарядка», когда я уставала от нескончаемых дежурств и морально выдыхалась, глядя на человеческую бо ль и стра да ния. А их хватало с лихвой. Если выдавался спокойный день с вызовами к бабушкам на гипертонические кризы или гипертермию, можно было радоваться. Но чаще было иначе, и мы порой не успевали даже перекусить, мотаясь с одного конца города на другой, а то и в деревни или же на трассу, участок которой так же обслуживала наша станция СМП. Всякое бывало, тяжёлые случаи врезаются в память надолго. Но была у меня одна особенность – в мои дежурства никто не умирал. Почему так было, я не знаю. Я была не умнее своих коллег, и уж, конечно, не опытнее, работала по тем же алгоритмам и теми же препаратами для оказания первой помощи, однако факт оставался фактом – всех, даже самых тяжёлых пациентов, я довозила до стационара живыми и впоследствии они обязательно поправлялись. Коллеги шутили: - Похоже, у Оксанки подписан договор с самой Смертью! А пациенты радовались, если на вызов приезжала именно я, говоря: - Ой, как замечательно, что Вы приехали, значит, всё будет хорошо. Мы знаем, мы верим в вас. Поначалу я боялась этой слишком безоговорочной веры в мои «чудесные» способности, ведь от кого больше ждут, с того больше и спрос. Но со временем подуспокоилась, видя, что, действительно, мне словно помогает кто-то невидимый. Иногда ситуации были просто немыслимые, казалось, ну всё, вот оно, этот-то точно не доедет до приёмного покоя, не жилец. Но пациент не только доезжал, но после ещё уходил домой со своими вещами наперевес. Не иначе, как чудо. Коллеги желали работать со мной в паре, просились поставить на сутки " с Оксаной", меня же это всегда до ужаса смущало, и я испытывала неимоверный стыд перед своими куда более опытными, пожилыми напарниками и поэтому пыталась отшучиваться, краснея и переводя тему. Я не считала себя какой-то особенной, да и вообще никогда не любила повышенного внимания к своей персоне. Вот на кладбище мне было хорошо: все молчат и никто не нарушает покоя другого. Ну-ну, как же я была наивна все эти годы! Но обо всём по порядку. В тот день нам поступил вызов на «плохо с сердцем», вызывали посетители на моё любимое место – на кладбище. Что ж, мы с напарницей Маринкой, загрузились в машину и водитель Алексей Петрович тронул в путь, включив маячок. Сердце, знаете ли, не шутки и промедление тут чревато. Хотя зачастую под «сердцем» оказывается межрёберная невралгия или прочие прелести, которые хотя и весьма болезненны, но относительно безопасны и не требуют срочного вмешательства. Но лучше перебдеть… - Уже покойнички стали вызывать скорую? – пошутил Алексей Петрович, мужчина в годах, наш бессменный водитель, всю жизнь отработавший на скорой, добродушный весельчак и оптимист. Мы слабо поддакнули, размышляя, что там может быть. - Шучу, - оправдался тот, - Эх, хоронят, поди, кого нынче, вот и плохо стало кому-то из родных. Смерть дело такое… Невесёлое. Вскоре мы подрулили к главным воротам, и, захватив с собою укладку, которая довольно увесиста и весит около семи килограмм, поспешили по главной аллее кладбища к скамейке вдали, на которой лежала женщина, а рядом с нею стояла другая, помоложе. - Здравствуйте, - поздоровались мы, - Это вы вызывали скорую? - Да, - поспешно ответила молодая, - Моей тёте стало плохо, горе у нас… Она единственного сына похоронила вчера. А сегодня вот уговорила меня прийти проведать Сашеньку. Я, дура, согласилась, а ей тут плохо стало. Довела себя. Не надо было мне идти у неё на поводу. - Так, понятно, - ответила я, - До машины далеко, поэтому ЭКГ будем снимать прямо тут, освободите, пожалуйста, грудную клетку. Как зовут Вашу тётю? - Ираида Павловна, - ответила взволнованно племянница. Я склонилась к женщине: - Ираида Павловна, как вы себя чувствуете? Она открыла глаза, слабо улыбнулась: - Ой, детоньки, простите, что я вас потревожила. Да это просто сердечко немножко прихватило, я сейчас полежу да пойду домой. Это вот Оленька испугалась просто, и вызвала вас. Она вяло кивнула в сторону племянницы. Маринка, моя напарница, тем временем проверила давление, молча показала мне тонометр. Я кивнула. Давление было низким. Запищал аппарат ЭКГ, с гудением поползла из него розовая разлинованная лента с кривой линией. Я внимательно всмотрелась – дело плохо, судя по всему мы имеем инфаркт. - Так, Марин, беги к Алексею Петровичу, захватите с собой носилки, а я пока тут разберусь. Открыв чемоданчик, я достала две таблетки и положила в рот Ираиде Павловне: - Пожалуйста, разжуйте хорошенько! Та послушно кивнула и принялась тщательно жевать. - Сашенька мой, - вдруг заплакала она, - Сыночек… - Так-так, Ираида Павловна, Вам сейчас сосвершенно нельзя лишний раз волноваться, я Вас очень прошу, не плачьте. Я соболезную вашему горю, поверьте, мы тоже люди, я всё понимаю. Но умоляю Вас, не сейчас, нельзя плакать. Сейчас мы с Вами поедем в больницу. - У меня что-то серьёзное? У меня уже не так сильно болит в груди, может, я пойду? – и женщина даже попыталась привстать со скамейки. - Нет-нет, ни в коем случае, - тут же пресекла я все попытки, и уложила её обратно, - Сейчас мы Вас положим на носилки и донесём до машины скорой помощи. Вам нужно в больницу. - А что со мной? Это инфаркт, да, девчата? Да и пусть бы, зато с моим Сашенькой вместе буду, на что мне теперь эта жизнь. И Ираида Павловна, несмотря на все мои увещевания, вновь горько заплакала, племянница гладила её ладонь, утешая и успокаивая, а я выполняла необходимые медицинские манипуляции, подключала растворы, чтобы обеспечить венозный доступ. Внезапно меня отвлёк какой-то оклик. Я подняла голову, думая, что это Маринка или Алексей Петрович зовут меня зачем-то, но они ещё только выходили из машины там, вдалеке, за воротами. Я оглянулась по сторонам, на кладбище никого не было, по крайней мере, в поле видимости, однако же, голос доносился откуда-то рядом. Я вновь посмотрела по сторонам. - На углу Комсомольской и Садовой аккуратнее, - донёс до меня ветер. - Что к чему? – подумала я. Голос принадлежал молодому парню, но вокруг никого не было. - Ок, не до загадок сейчас, - отвернулась я, вернувшись к пациентке. И тут случилось весьма нехорошее – женщина отключилась. Пульс был нитевидным, дыхание слабым. - Марина, скорее! – закричала я и принялась «качать» сердце, благо женщина лежала на прямой и твёрдой поверхности. Водитель с напарницей бросились бегом ко мне на помощь. Шли драгоценные минуты, меня сменила Маринка, мы обе вспотели, проводить непрямой массаж сердца дело не из лёгких, компрессия за компрессией, ну же, Ираида Павловна, возвращайтесь к нам! И тут, будто сквозь туман, я вновь услышала тот же самый голос: - Мама, тебе ещё рано сюда, уходи. И в тот же миг Ираида Павловна открыла глаза и слабо застонала. Не медля ни минуты, мы погрузили её на носилки и бегом направились к нашей машине скорой помощи, за нами следом, плача и прижимая к себе тётушкину сумку, бежала племянница. Включив мигалки, мы летели на красный свет, и вдруг внезапно перед нами вылетела легковушка, за рулём котрой сидел молодой парень, один из «блатных», которым плевать на всех, он, видимо, решил показать свою удаль и что он не такой лох, как остальные и не намерен унижаться и уступать дорогу каким-то там «скоровикам», которые, наверное, едут с мигалками до ближайшей чебуречной, чтобы пообедать. Есть такие, их, к счастью мало, но хватает. Алексей Петрович выругался и нажал на педаль тормоза, резко вывернув руль. Нахал пронёсся мимо, мы же вылетели на клумбы. Мы с Маринкой еле удержали нашу Ираиду Павловну, столкнувшись с напарницей лбами, так, что впоследствии вылезли шишки. Отойдя от потрясения, я подняла глаза, и тут новое удивление ожидало меня – на углу дома красовалась табличка «Улица Комсомольская и Садовая». - Не может быть. Про это мне и говорил тот голос на кладбище. Что же это было? Кто это был? – молнией промелькнуло в моей голове, но тут же я переключилась на свои обязанности медика. Ираиду Павловну мы довезли благополучно, и впоследствии она даже приходила лично на СМП с пирогами и конфетами, благодаря нас за спасение, а я ещё долго думала о том голосе, что я услышала на кладбище. Уж не сын ли Ираиды Павловны предупреждал нас об опасности и велел своей матери не торопиться к нему? Я даже навестила в один из выходных его могилу. Она располагалась неподалёку от той скамейки. С фотографии на памятнике на меня смотрел с чистой светлой улыбкой веснушчатый парень. Я вздохнула, положила на холмик пару конфет, что были в кармане, и сказала: - Спи спокойно, Саш, жаль, что ты ушёл таким молодым. А маму твою мы спасли. Сделали всё, что могли. Спасибо тебе за предупреждение, хотя я и не прислушалась к нему поначалу. А ты был прав. Ведь это ты предупреждал нас, правда? Постояв ещё немного, я пошла прочь. - Спасибо за маму, - прошелестело мне вслед. Я резко развернулась и уставилась на дорожку – никого, лишь ветер растрепал листву. - Отдыхать надо больше, - я покачала головой и направилась к выходу. Всё, произошедшее тогда, я списала на усталость, да, вы будете смеяться, но я упрямо не хотела верить в то, что слышала тогда голос покойника. Однако, спустя некоторое время события повторились, это случилось уже совсем при других обстоятельствах, но… Это уже совсем другая история и возможно однажды я расскажу её вам. Автор Елена Воздвиженская

Тайна старого колодца

Баба Маня жизнь прожила долгую, трудную. Девяносто восемь, почитай, исполнилось, когда на погост её понесли. Пятерых детей подняла, семнадцать внуков вынянчила, да правнуков с десяток. Все на её коленях пересидели до единого, ступени крыльца стёрты были добела от множества ног и ножек, что бегали и ступали по нему за все эти годы, всех принимала старая изба, которую ещё до войны поставил муж бабы Мани - Савелий Иваныч. В сорок первом ушёл он на фронт да там и сгинул, пропал без вести в сорок третьем, где-то под Сталинградом, холодной суровою зимою. Баба Маня, тогда ещё просто Маня, вдовой осталась, с детьми мал-мала меньше. До последнего дня своей жизни, однако, ждала она своего Савоньку, не теряла надежды, что он жив, часто выходила к палисаднику и стояла, всматриваясь вдаль, за околицу - не спускается ли с пригорка знакомая фигура. Но не пришёл Савелий Иваныч, теперь уж там, чай, встретились. Но не только мужа проводила на войну баба Маня, а и старшего сына своего - Витеньку. Ему об тот год, как война началась, восемнадцатый годок пошёл. В сорок втором ушёл добровольцем, а в сорок пятом встретил Победу в Берлине. Домой вернулся живым на радость матери. Ну а младшей Иринке тогда всего два годика исполнилось, последышем была у родителей. Мане под сорок уж было, как Ирка народилась. Война шла по земле...Всяко бывало, и голодно, и холодно, и тоска душу съедала и неизвестность. Однако выстояли, все живы остались, окромя отца. Когда пришла пора бабе Мане помирать, то ехать в город в больницу она категорически отказывалась. - Сколь мне той жизни-то осталось? Сроду в больницах не бывала, дайте мне в родной избе Богу душу отдать. Дети о ту пору сами уже стариками стали, внуки тоже в делах да заботах, ну и вызвалась за прабабкой доглядывать правнучка Мила. Больно уж она прабабушку свою любила, да и та её среди других правнуков выделяла, хоть и старалась не показывать того. Приехала Мила, которой тогда девятнадцать исполнилось, в деревню, в бабыманин дом. Ну и остальная родня чем могла помогала, кто продуктов им привезёт, кто на выходных приедет с уборкой помочь. Так и дело пошло. Баба Маня не вставала, лежала на подушках строгая, задумчивая, ровно что тревожило её. Подойдёт к ней Милочка, постоит, поглядит, спросит: - Чего ты, бабуленька? Что тебе покоя не даёт? О чём всё думаешь? - Да что, милая, я так... Жизнь вспоминаю. - Ну вот что, давай-ка чаю пить. Принесёт Мила чашки, варенье да печенья, столик подвинет ближе и сама тут же пристроится. Потечёт у них разговор задушевный, повеселеет бабушка, и Миле спокойно. Но с каждым днём всё больше бабушка слабела, всё чаще молчала, да думала о чём-то, глядя в окно, за которым стоял старый колодец. Выкопал его тоже Савелий, муж её, тогда же, когда и избу поднимали. Теперь-то уж не пользовались им, вода в избе была нынче, все удобства. Но засыпать колодец не стали, на добрую память о прадедушке оставили. И вот в один из весенних дней, когда приближался самый великий из праздников - День Победы, подозвала баба Маня правнучку к себе и рукой на стул указала, садись, мол. Присела Мила. - Что ты, бабонька? Хочешь чего? Может кашки сварить? Помотала баба Маня головой, не хочу, мол, слушай. - Праздник скоро, - с придыханием начала баба Маня, - Ты знаешь, Мила, что для меня нет его важнее, других праздников я и не признаю, окромя него. Так вот, вчерась Савонька ко мне приходил. Да молчи, молчи, мне и так тяжело говорить-то, болит в груди, давит чего-то. Приходил молодой, такой каким на фронт уходил. Скоро, бает, увидимся, Манюша. Знать недолго мне осталось. И вот что хочу я тебе поведать, Милочка, ты слушай внимательно. Никому в жизни я этой истории не рассказывала доселе. А теперь не могу молчать, не хочу я, Милочка, с собой эту тяжесть уносить. Не даёт она мне покоя. Вот как дело, значит, было... У Савелия в лесу заимка была, охотился он там бывало, ну и избушка небольшая имелась. Как на войну я сына да мужа проводила, так и сама научилась на зайцев да на птиц силки ставить. Уходила в лес с утра, в избушке всё необходимое хранила для разделки, а на другой день проверять силки ходила. И вот однажды прихожу я как обычно к избушке, захожу, и чую - есть кто-то там. Ой, испужалась я до чего! Может беглый какой, дезертир. Тогда были и такие. А то вдруг медведь, а у меня ничего с собой и нет. Нащупала я в углу избы лопату, выставила её вперёд себя да пошла тихонько в тот тёмный угол, где копошилось что-то. Вижу, тёмное что-то, грязное, а оконце в избе махонькое, да и то света почти не пропускает, под самым потолком оно. Замахнулась я лопатой-то, и тут гляжу, а это человек. Ба, думаю, чуть не убила, а самой страшно, кто ж такой он. Может из наших партизан кто? - Ты кто такой? - спрашиваю я у него. Молчит. - Кто такой, я тебе говорю? - а сама снова лопату подняла и замахнулась. А он в угол зажался, голову руками прикрывает. Вижу, руки у него все чёрные, в крови что ли. И лицо не лучше. - А ну, - говорю, - Вылазь на свет Божий. Он, как сидел, так и пополз к выходу, а сам всё молчит. И вот вышли мы так за дверь и вижу я, Господи помилуй, да это ж никак немец? Откуда ему тут взяться? А молоденький сам, мальчишка совсем, волосы светлые, белые почти, как у нашего Витюши, глаза голубые, худой, раненый. Стою я так напротив него и одна мысль в голове: - Прикончить его тут же, врага проклятого. А у самой защемило что-то на сердце, не смогу. Годков-то ему и двадцати нет поди, ровно как и моему сыну, который тоже где-то воюет. Ой, Мила, ой, тяжко мне сделалось, в глазах потемнело. А этот вражина-то, значит, сидит, сил нет у него, чтобы встать, и твердит мне на своём варварском наречьи: - Не убивайт, не убивайт, фрау! И не смогла я, Мила, ничего ему сделать. Больше того скажу я тебе. Взяла я грех на душу - выхаживать его принялась. Ты понимаешь, а? Мои муж с сыном там на фронте врага бьют, а я тут в тылу выхаживаю его проклятого! А во мне тогда материнское сердце говорило, не могу я этого объяснить тебе, дочка, вот появятся у тебя детушки и может вспомнишь ты свою прабабку старую, дурную, и поймёшь... Тайком стала я ему носить еды маленько, картошину, да молока кружку. Раны его перевязала. Наказала из избушки носу не казать. Приволокла соломы из дому да тулупчик старенький, ночи уже холодные совсем стояли, осень ведь. Благо ни у кого подозрений не вызвало, что в лес я хожу, я ведь и до того ходила на заимку. А на душе-то кошки скребут, что я творю? Сдать надо мне его, пойти куда следует. - Всё, - думаю с вечера, - Завтра же пойду к председательше Клавдии. А утром встану и не могу, Милка. Не могу, ноги нейдут... Дни шли, немец болел сильно, горячка была у него, раны гноились. Так я что удумала. В село соседнее пошла, там фельшерица была, выпросила у ей лекарство, мол, дочка вилами руку поранила, надо лечить. И ведь никто не проверил, не узнал истины. А я тому немцу лекарство унесла. Пока ходила эдак-то к нему, говорили мы с ним. Он по нашему сносно балакал, не знаю уж где научился. Звали его Дитер. И рассказывал он про их хозяйство там, в Германии ихней, про мать с отцом, про младших братьев. Ведь всё как у нас у них. Зачем воевали?... Слушала я его и видела их поля, семью его, как будто вживую. И так мне мать его жалко стало. Ведь она тоже сына проводила, как и я, и не знает где-то он сейчас. Может и мой Витенька сейчас вот так лежит где-то, раненый, немощный. Может и ему поможет кто-то, как я этому Дитеру помогаю. Ох, Мила, кабы кто узнал тогда, что я делала, так пошла бы я под расстрел. Вот какой грех на мне, доченька. Тряслась я что лист осиновый, а ноги сами шли на заимку. И вот в один из дней в деревню к нам партизаны пришли. Вот тогда я по-настоящему испугалась. Задками, огородами, вышла я из деревни, да бегом на заимку, в избушку свою. - Вот что, Дитер, - говорю я своему немцу, - Уходить тебе надо! Иначе и меня с детьми погубишь и сам погибнешь. Что могла, сделала я для тебя, уходи. А он слабый ещё совсем, жар у его, сунула я ему с собой еды немного да и говорю: - Сначала я уйду, а потом ты тихонько выходи и уходи, Дитер. А он глядел на меня, глядел, а потом за пазуху полез. Я аж похолодела вся. - Ну, - думаю, - Дура ты, Маня, дура, у него ведь оружие есть наверняка. Порешит он тебя сейчас. А он из-за пазухи достал коробочку, навроде шкатулки махонькой и говорит: - Смотри, фрау. И мне показывает. Я ближе подошла, а там бумажка с адресом и фотография. - Мама, - говорит он мне, и пальцем на женщину тычет, что на фото. Потом сунул мне в руки эту коробочку и говорит: - Адрес тут. Когда война закончится, напиши маме. Меня убьют. Не приду домой. А ты напиши, фрау. Мама знать будет. Взяла я эту коробчонку, а сама думаю, куда деть её, а ну как найдут? Постояли мы с ним друг напротив друга, поглядели. А после, уж не знаю, как это получилось, само как-то вышло, подняла я руку и перекрестила его. А он заревел. Горько так заревел. Руку мою взял и ладонь поцеловал. Развернулась я и побежала оттуда. Бегу, сама ничего от слёз не вижу. - Ах ты ж , - думаю, - Война проклятая, что ж ты гадина наделала?! Сколько жизней покалечила. Сыновья наши, мальчишки, убивать идут друг друга, вместо того, чтобы хлеб растить, жениться. Тут слышу, хруст какой-то, ветки хрустят, за кустами мужики показались, и узнала я в них наших, тех, что в деревню пришли недавно. - Что делать? И я нож из кармана вытащила, да ногу себе и резанула. Тут и они подошли. - Что тут делаешь? Чего ревёшь? - Да на заимку ходила, силки проверяла, да вот в потёмках в избе наткнулась на железку, порезалась, больно уж очень. - Так чего ты бежишь? Тут перевязать надобно, - говорит один из них и ближе подходит. - Да я сама, сама, - отвечаю. С головы платок сняла да и перемотала ногу-то. Ну и бегом от них в деревню. А они дальше, в лес пошли. Мила слушала прабабушку, раскрыв рот, и забыв про время. Ей казалось, что смотрит она фильм, а не про жизнь настоящую слушает. Неужели всё это с её бабой Маней произошло? - А дальше что, бабуля? Что с Дитером стало? - Не знаю, дочка, может и ушёл, а может наши его тогда взяли. Он больно слабый был, вряд ли смог уйти. Да и я тогда выстрелы слышала, когда из леса-то на опушку вышла. Думаю, нет его в живых. - А что же стало с той шкатулкой? Ты написала его матери? - Нет, дочка, не написала. Времена тогда были страшные, боялась я. Ну а после, когда много лет прошло, порывалась всё, да думала, а надо ли прошлое бередить? Так и лежит эта шкатулка с тех пор. - Так она цела? - подскочила Мила, - Я думала, ты уничтожила её. - Цела, - ответила бабушка, - И спрятала я её на самом видном месте. Долго я думала куда мне её деть, а потом и вспомнила, как мне ещё отец мой говорил, мол хочешь что-то хорошо укрыть - положи на видное место. Вот у колодца я её и закопала ночью. Там много ног ходило, землю быстро утоптали, отполировали даже. А я до сих пор помню, где именно она лежит. - А покажешь мне? - Покажу. В тот же день Мила принялась копать. Было это нелегко. Земля и вправду была отполирована и тверда, словно бетон. Но мало-помалу дело шло, и через какое-то время Мила с трепетом достала на свет , завёрнутую в тряпицу, небольшую деревянную коробочку. Ночью, когда бабушка уже спала, Мила сидела за столом и разглядывала тронутую временем, но всё же довольно хорошо сохранившуюся фотографию женщины средних лет и жёлтый сложенный кусочек бумаги с адресом. Бабы Мани не стало десятого мая. Она встретила свой последний в жизни Праздник Победы и тихо отошла на заре следующего дня. Душа её теперь была спокойна, ведь она исповедала то, что томило её многие годы. Невыполненное обещание, данное врагу. Мила нашла Дитера. Невероятно, но он был жив, и все эти годы он помнил фрау Марию, которая спасла ему жизнь. Жил он по тому же адресу, что был указан на клочке бумаги, отданной бабе Мане в том далёком сорок третьем. У него было четверо детей, два сына и две дочери, одну из дочерей он назвал Марией, в честь русской женщины. Милу пригласили в гости и она, немного посомневавшись, всё же поехала. Она увидела вживую и Дитера, и его детей, и внуков. Теперь над их головами было мирное небо, они были не врагами, но сердца помнили то, что забыть нельзя, чтобы никогда больше не повторилось то, что было. Говорят, что воюют политики, а гибнут простые люди, наверное так оно и есть. Многое минуло с той поры, поросло травой, стало памятью. Наши Герои всегда будут живы в наших сердцах. А жизнь идёт. И надо жить. И никогда не знаешь, где встретит тебя твоя судьба. Любовь не знает слова "война". Милу она встретила в доме Дитера. Спустя год она вышла замуж за его внука Ральфа. Вышло так, что тогда на лесной глухой заимке её прабабушка Мария решила судьбу своей правнучки. Автор Елена Воздвиженская

Пленница Лешего..(мистика, быль.)

Старые фотографии... Целый альбом. И как они только сохранились. Карина осторожно перелистывала пожелтевшие страницы с наклеенными фотокарточками. Некоторые из них уже почти рассыпались. Девушка всматривалась в лица, отмечая у себя состояние некоего странного ожидания. Но ожидание чего? У бабули Карина бывала не часто, и её визиты были лишь данью уважения. Ранее она никогда не интересовалась семейными архивами. Но именно сегодня, её взгляд упал на старый фотоальбом. Девушка ощутила сильное побуждение и, не желая противиться ему, принялась рассматривать фотографии. Чем старее были снимки, тем более смешными казались ей запечатлённые на них лица. Но она была знакома с историей, и понимала, что во времена, когда эти снимки создавались, нужно было сидеть перед камерой долго, полчаса, и более. Может поэтому они так напряжены... А это кто? Одно лицо выбивалось из общего ряда, абсолютно не вписываясь в понятие старины. Молодая женщина. Причёска, одежда, мимика... Если бы Карина увидела это фото в сети, не поверила бы, что там не работал фотошоп. Светлые локоны свободно лежат на плечах, правильные черты лица, большие глаза. Она выглядела удивлённой, немного напуганной и прижималась к плечу рослого молодого мужчины. -Бабуль, кто это?- спросила девушка, указывая на снимок. -Ооо... Это Софья, твоя прабабка. -Такая красивая! И необычная. -Да… Коль ты сама её нашла, то и знать должна эту историю. -Историю? -Да! О том, как твой прадед нашёл твою прабабку. Бабушка начала рассказ, а Карина уютно укуталась в плед, понимая, что сейчас услышит что-то интересное. *** Твоего прадеда звали Антип. Он полностью соответствовал значению своего имени- "упорный и крепкий". Он был известен ловкостью и выдающейся физической силой. Промышляя охотой и рыбалкой, он был лучшим в этом деле. Антип поставлял дичь даже к столу самого князя! И был на хорошем счету у многих богачей, что позволяло ему и его семье жить в достатке. Когда Антип был молод и не так опытен в охоте, завёлся в тех лесах Леший! Вот только не тот это был Леший, каким его сегодня в байках описывают. И не Леший то был, а настоящее злое лесное чудище! Сейчас если и остались такие, то лишь в самых отдалённых местах. Сильное племя, дикое.... Морок наводить могли на людей и зверей, подчиняя своей воле. И всегда враждовали с людьми. Не знаю, откуда пошла та вражда, но она неискоренима. Так вот, завелось такое чудище в лесах, в которых прадед твой промышлял. И поселился среди люда страх. Телефонов- новостей не было, все передавали из уст в уста, да каждый со своими дополнениями. Ох, какие легенды поползли... Паника началась, боялись из мимо лесу пройти, не то что зайти в него. А лес ведь кормилец тогда был. Сколько народу чудище то покалечило… Охотников он путал и в топи заводил, часто вступая с ними в схватку. Силы неравны были, никто одолеть его не мог. Потом выкидывал тела их на дорогу, для устрашения видимо. Грибников губил, водя по лесу, пока те не гинули от холода и истощения, часто без голов их находили, на ветвях висящими. А сколько скотины погубил... даже детей и девиц воровал!Не было на него управы. Собирали на него отряды, устраивали облавы. Но силой войска невозможно было его побороть- Леший тот морок наводил такой, что бродили дружинники сутками по топям, обезумевшие и ослепшие. Никакие подношения не могли успокоить его, никакие угрозы! Тогда и вызвался Антип с ним разобраться. Молод он был и горяч, но был не глуп, это его и спасло. Прежде, чем идти Лешего выслеживать, он зашёл к деду одному, колдуну. Мало кто отваживался к нему обращаться. Жил тот колдун на отшибе, как отшельник, народ стороной дом его обходил. Вот, взял Антип серебра, сколько мог, и пошёл к нему. Когда пришёл, колдуна дома застал. Тот пустил его, и выслушал. -Лешего усмирить хочу.- сказал Антип колдуну.- Но знаю, что оморочивает он и водит по лесу, видения насылая. Можешь дать мне защиту от морока? Усмехнулся колдун, признал, что верно мыслит молодой охотник. Подумал, снял с себя амулет, пошептал, поплевал, и дал ему. -Это защитит тебя. Только смотри... Сейчас наденешь, и не снимай до тех пор, пока чудище дух не испустит. Антип обрадовался, давай плату колдуну предлагать, но тот отказался: -Победа будет твоей платой. Мне он тоже мешает, но я уже стар для сражений. Убьёшь его, и назад мне принеси мой амулет. На том и договорились. Вооружившись, Антип пошёл в лес. Никому не оповещал о том, что пойдёт. Знал, что останавливать будут. Сам же силу свою чувствовал, ничего не боялся. Долго Лешего искать ему не пришлось. В лес тот давно местные ходить в одиночку перестали- боялись. Поэтому, как только появился Антип там, сразу его Леший заприметил. Пытался он морок наводить, вот только не знал, что сильная магия защищает разум охотника. Думал он, что мороком укрыт, не видно его, но Антип сразу услышал его, а потом и увидел в кустах. Крался он, прячась за деревьями, и всё пытался с тылу обойти, со спины напасть. Тогда Антип остановился, и говорит: -Что же ты, Леший, как трусливая девка прячешься? Выходи, покажись! Силами померяемся. Или ты только исподтишка нападать можешь, на женщин и детей? Видать, задел он чудище своими речами, раздался страшный рёв! Деревья затрещали под мощными лапами, и перед охотником выскочил некто. То ли зверь, то ли человек. Ростом высокий, тело бурой шерстью покрыто, лоб низкий, глаза маленькие, кровью налитые, клыки торчат, как у борова, руки ниже колен, когти как у медведя. - И всего-то...- рассмеялся Антип.- Ты потому морок и наводишь, что показать в яви тебе нечего. Молодой и дерзкий был тогда Антип, не боялся чудище драконить. Тот в ответ лишь взревел ещё злее, не мог он говорить, судя по всему, и бросился на наглеца. Вступили они в схватку. Бились они долго и жестоко. Большой силой обладал Леший, но охотник был молод, силён и отчаян! Сильные раны получил Антип от лап и клыков, но и сам смог ранить Лешего настолько, что тот решил спасаться бегством. Бросил охотника и ринулся в лесную глушь. Но Антип не собирался отступать. Он знал, что оправится Леший от ран, и ещё больше вредить начнёт, и тогда он вряд ли уже выйдет силами меряться. Антип следопытом был хорошим, он стал преследовать Лешего по кровавому следу. Шёл он, шёл, и вышел на скалу, что стояла в самой чаще. А в скале той пещера была, туда и вёл след Лешего. Ворвался туда Антип, как ураган, нашёл Лешего в угол забившемся и добил его. После этого, стал охотник дом Лешего осматривать. Нашёл там много всякого добра, золото, камни- самоцветы. Вдруг, слышит, шевелится кто-то в углу, под шкурами. Откинул он шкуры, а под ними девица! Красивая, как ангел! Кудри золотые до пола достают, глаза голубые, словно небо. Она прикрывалась лохмотьями и смотрела со страхом и любопытством. Антип опешил, когда чудо это увидел. А девица встала, осмотрелась, и увидела мёртвого Лешего. Тогда просветлело её лицо, словно луч солнц на него упал. Она посмотрела на Антипа, а тот весь кровью залит- в пылу боя не замечал он ранений. Девица усадила его на лавку, сняла с него тулуп, принесла воды и обработала его ранения. И видел Антип, словно во сне, как рваные раны под её ладонью, на глазах, затягивались. Понял он тогда, что непростая она- силой обладает. Пока она лечила его, Антип пытался заговорить с ней, но девушка молчала, ни звука не издала, лишь, иногда смотрела странным долгим взглядом, словно насквозь пронизывала, и трепетало тогда сердце охотника. Он же, не слыша ответа, не сдавался, ласково с девицей поговорил, уговаривая с ним пойти по своей воле. В какой-то момент, она кивнула, и пошла за ним, выражая согласие. Так забрал он из лешиного дома красавицу, драгоценности и привёз в свой дом. Голову Лешего он тоже захватил, чтобы доказать люду, что лес снова безопасен, и ничто больше не угрожает им. Девушка тоже много внимания привлекла. Антип поселил в доме своей матушки, и всё пытался её родных найти. Да только всё без толку. Все губернии объездил- ни следа не нашёл. Так и не знает никто, что за девицу он в том доме нашёл, чья она дочь, как к Лешему попала. Спрашивал Антип и у колдуна про пленницу Лешего, когда приходил амулет возвращать. Тот лишь руками развёл. "Закрыта она.- говорит.- Не вижу её прошлое. Лишь будущее. И оно рядом с тобою." Девица обладала мощным даром исцеления- это сразу проявилось. Вот только не говорила. Целый год Антип терпеливо её разговорить пытался, и, наконец, она кое-как стала мысли излагать. Назвал Антип девушку Софьей, и взял в жёны. Жили они долгую и счастливую жизнь, родили детей, и были в достатке и радости. Софья быстро обрела известность как целительница. Лечились у неё все- от крестьян до знатного рода. Дар свой она передала своим дочерям. Многие женщины нашего рода могут целить и много чего делать... *** - А ты, внуча? Не замечала за собой наклонности к целительству? Или странностей каких? Карина вздрогнула, словно пробуждаясь от сна. Она была зачарована историей. Похоже на сказку, да… Но… Девушка заправила за ухо выбившийся золотой локон, опустила свои голубые глаза и посмотрела на фотографию. Сейчас она чётко видела, что женщина на фото была похожа на неё, как сестра-близняшка. -Нет, бабуль… Пока не замечала. Сказав это, она зачем-то спрятала руки. Будто хотела утаить ту силу, что бушевала в ней с самого детства, и набирала обороты с годами. Тайну, которую она всё боялась показать кому-либо. Бабушка сделала вид, что не заметила. Впрочем, она уже много лет притворялась, что не видит особенностей Карины, всё ожидая, пока она сама не начнёт искать объяснений. Таков были правила. Поэтому она и в этот раз отвернулась, наливая чай, и лишь тихо сказала: -Ну хорошо. Захочешь двигаться дальше, сама скажешь. Автор Ирина Шведская

Зона отчуждения

Рожала Верка Моховая необычайно долго и трудно. Уже полуслепая повитуха Ефросинья, приехавшая из соседнего села оприходовала всю самолично заготовленную Веркой перед родами самогонку, и дураковато улыбаясь, клевала носом над разведенными бабьими ногами, то и дело, утыкаясь плешивой своей головенкой в огромный живот роженицы, а та (вот же стойкая баба) все никак не могла исторгнуть из себя нагулянного ребенка…
- …Дура баба! И рожает по дурацки…
Ругнулась Ефросинья, в очередной раз, пытаясь выцедить из давно уже опустевшей бутылки хоть каплю спиртного…
То что Верка ребеночка нагуляла – это как говорится в передовицах факт стопроцентный : если у Моховой паспорт и был, то на странице о семейном положении он явно не имел никакой записи, уж о этом бы народ точно знал…Это с одной стороны…Но с другой: кто то же все-таки как ни крути, а переспал с ней…Не ветром же ей под подол надуло…? Можа из приезжих кто, из командированных? Их после взрыва по первости много приезжало… Спросить разве? Так ведь не скажет, как пить дать не скажет…Та еще деваха…Одно слово дура…К тому же рыжая…
Так наверняка думала о своей пациентке Ефросинья в минуты, когда сила воли старухи преобладала над жутким желанием прикорнуть тут же, в теплых Вериных ляжках и глаза повитухи с трудом но все ж таки приоткрывались…
А может быть и ни о чем подобном и не думала, старая клюшка, с жадностью бросая тоскливый свой взгляд на обитую рваным войлоком входную дверь и мечтая должно быть только об одном – как бы поскорее слинять из этого зараженного радиацией дома.
…Хотя если здраво поразмыслить, то может эта самая Моховая и не дурочка вовсе, а так, слишком бесхитростная что ли, да наивная, хрен ее разберет… А народ, что народ, он иной раз довольно жесток бывает, наш народ-то. Как шлепнет кто со зла, а кто просто по причине характера своего гнусного: мол, тот сволочь, а эта, мол, ****ь, пробу ставить негде, а этот дурак, так все, считай до самой смерти так и придется им в сволочах да ****ях ходить, народной молвой пригвожденными.
Короче: только поздним вечером, когда первый фиолетовый снег улегся на теплую по осеннему еще землю, стыдливо прикрыв живописными сугробчиками поваленные пес знает когда, взрывной волной, столбы с ржавой колючкой и полуразрушенные бетонные конструкции, вывороченные из земли, Верка и родила.
То есть под самый ноябрьский праздник…
И именно тогда осоловевшая Ефросинья, для блезиру сполоснув заверещавшего ребенка в давно уже простывшей воде и подала мокрой от пота Верке ее нагулянное дитятко…
- Пацан кажись - прошелестел севший с самогона голос повитухи уже от двери…
Самогон – самогоном, но кто его знает, когда и как , эта сволочная радиация с ее, Ефросиньином организмом поведет…Верке, то что? С нее как с гуся вода: она в домишке этом родилась, выросла, да и помрет, похоже, здесь же: привыкла одним словом. Не зря же она одна во все этой деревне осталась: соседи ее все вскорости, эвакуировались, вернее, сбежали, кто куда сумел…Кто к сродственникам, а кто и на кладбище…
…Пацан-…Простонала уставшая Верка и прижав ребенка к горячему боку тут же уснула, счастливо улыбаясь в кровь искусанными губами…
…Матерью Верка оказалось как это не странно вполне приличной, хотя хитрое ли дело вовремя мальцу сиську в рот сунуть, благо молока на троих за глаза хватило бы… Сыну уже третий год шел, а все грудь сосал… А мамаша и не против: все с кормежкой проблем меньше.
Года эдак через три, по весне, из города приехало сразу же несколько грузовиков, с кузовами набитыми тонюсенькими саженцами топольков и мужики, работяги с тракторного завода за один день вкруговую обсадили ими место страшной аварии, не забыв впрочем по внешнему периметру врыть столбы с черной, каленой колючей проволокой. Над небольшой, замкнутой на навесной замок калиткой, повесили жестянку со знаком радиоактивности и надписью:
«ВНИМАНИЕ ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА.
ВХОД ТОЛЬКО ПО СПЕЦПРОПУСКАМ В СПЕЦКОСТЮМАХ.»
Так и появилась на карте области странная, идеально круглая «Зона отчуждения».
Шли годы, и среди набравших силу деревьев завелась грибница, да такая мощная, что Верка, с пятилетним уже пацанчиком, за несколько погожих деньков на целый год грибами запасалась.
Белые, скрипящие под ножом пятаки груздей, солила она холодным способом в большой деревянной кадушке, под крышкой, придавленной тяжелым, мокрым от сопливого рассола булыжником. А грибы из «благородных»: белые да «польские», сушила в избе, нанизав их на длинные, прочные, шелковые нитки…
На что, на какие такие средства жила Верка с сыном своим в заброшенной деревне ни председатель колхоза, на чьей земле деревня эта самая числилась, ни просто сельчане, мужики да бабы не интересовались…К чему лишний раз вопросами совесть бередить – раз живут пока, значит есть на что…К тому же и огородик какой-никакой возле домика Веркиного имелся…Да и коза кажись вокруг столбика пасется…Выживут! Не зря ж говорится – дуракам везет…
Вот и Верке повезло… В тот год, когда могильник громыхнул, почитай всю деревню по бревнышкам раскатало, а в ее избенке, даже стекла не лопнули…
Вот ведь как бывает…
…Дурочка дурочкой, а все ж таки стала примечать Верка, что сынок ее, Толенька все больше на животе спит, да и то беспокойно, а на спине его, аккурат где лопаточки выпирают, начали набухать две дули большенькие, ровно грыжи…Хотела Моховая врача к сынку вызвать, но те: вот же суки дипломированные, как услышат про «Маяк», так и за червонец, а то и за четвертную в зону, к больному идти отказывались…
- Ведите мамаша сами чадо свое к нам в клинику…И то мы вам голубушка одолжение делаем, район не наш…
Плюнула Верка на докторов этих городских и начала сама сыну спину народными средствами лечить.
То повязку с жеваным столетником и подорожником к спине приложит, а то самогоном, настоянным на мухоморах и курином помете, начнет лопатки протирать, и утром и вечером.
А дули на лопатках у Толеньки росли и росли себе преспокойно, да к шести годам, когда он уже и азбуку самостоятельно освоил и большие слова бойко из кубиков (материнского подарка) собирал, в крылышки и переросли. Махонькие такие, чуть больше петушиных, белыми перышками покрытые. Но сынок ее Толенька, на них бойко так по дому летать наловчился, ровно мотылек какой…Все в окно порывался вылететь, к простору рвался…
Терпела Верка такое его безобразие, терпела да и взорвалась как-то.
Сбила она сына во время его кружения вокруг лампочки влажным полотенцем, ручки да ножки его спеленала покрепче, да и отхватила белые эти крылышки ножницами для стрижки овец…
Кровищи было - хоть таз подставляй, а Толя молча, смотрел на маму, в зеркале отраженную, когда она ему пенечки от крыльев перебинтовывала, и столько наверно во взгляде его детском тоски и обиды было, что Верка, расплакалась сначала, а потом и вовсе перед ним на колени бухнулась…
- Прости, прости меня, сына ты мой ненаглядный… Прости ты меня, ангелочек ты мой… Совсем я видно ополоумела…Хрен знает что натворила, по глупости своей бабьей.
А когда его спекшиеся, бледные губы с трудом расклеились, что бы протолкнуть слова прощения, да такие слова, будто и не мальчик перед ней шестилетний стоял, а мудрый, великодушный, и довольно уже поживший на этом свете человек, совсем заплохело Верке. В испуге даже отшатнулась, саму себя чуть ножницами не поранила.
- Я понимаю, мама…Ты же не со зла…Ты не плачь мама… Я тебя попрекать не буду, ты не бойся…В конце – концов у тебя ведь тоже крылышек нет, и ничего, живешь…
Охнула мать протяжно и больно, упала на пол, да головой о чугунную кроватную ножку и ударилась… Вскочила было, с горяча должно быть, хотела видно утюг холодный к шишке приложить, да тут же снова на пол и повалилась, что бы с тех пор никогда уже с кровати не подниматься более, и рта не раскрывать…Паралич должно быть…
***
Через месяц должно быть, из города комиссия в Веркин дом нагрянула: что бы как-то с парнишкой, с Толькой вопрос о детском доме утрясти – рано мол одному, трудно надо полагать в таком возрасте в деревне, да еще с матерью - инвалидкой…
Вошли испуганно в полутемную комнату, наверняка ожидая увидеть смрад да вонь, что вокруг лежачих частенько случается, да обшиблись, бедолаги.
Вокруг чистота да порядок. У Верки под кроватью горшок эмалированный, с ручкой облупленной, чистенький притулился. На полочках да подоконниках, из газет резные салфеточки разложены, а сам Толик за столом сидит и огромную книгу по слогам читает, губами шевелит и пальчиком вдоль строк водит.
Тот, что в комиссии за главного был, председатель значит, лысоватый мужичок, разве что чуть повыше, чем Толя, с брюками на помочах, отчего-то на цыпочках к столу подошел и, приподняв пальцем обложку, прочитал трагическим шепотом: - Болеслав Прус «Фараон».
После чего также на носочках вернулся к остальным и громким голосом спросил, неизвестно к кому обращаясь…
- А не хочет ли Толя, в город, в детский дом? Нехорошо, когда такой маленький мальчик растет без присмотра взрослых…
Толик с сожалением отложил книгу и, подойдя к матери, поправил на ее животе ветхое, но чистое одеяло…
- Нет, Толя не хочет…Толе и здесь хорошо…А в городе маме станет хуже…
Тем более что коза у нас и огород…Нет. Ни я, ни мама моя в город не поедет…
До свидания…
- До свидания.- Недружно ответили члены комиссии и задом, скорее-скорее прочь из этого дома.
Прикрыл мальчик двери за ретировавшимися гостями и только сейчас заметил, что в ногах у матери кто-то оставил яркую книжку про похождения деревянного проказника и красную, мятую, десятирублевую бумажку…
Толька подошел к темнеющему окну и прижался высоким лбом к тонкому, прохладному стеклу, а мать его, Верка, глотая слезы, смотрела на обезображенную спину сына, где обрубки крыльев уже срослись в небольшой, уродливо- бугристый горб, особенно хорошо видимый сейчас, в легком вечернем полумраке комнаты…
…Когда в доме все дела были переделаны, а мать, подмытая и накормленная, дремала, тихо посапывая, пацаненок уходил из дома и часами бродил по развалинам деревни, давно уже и основательно заросшими полынью и крапивой, иной раз забираясь и к залитому бетоном могильнику…Из полуразрушенных подполов и печей, обломков рухнувшихся в одночасье домов, Толик выковыривал пожелтевшие и разбухшие от воды книги, покоробившиеся тетради, раздавленные полинявшие игрушки…
Если было сухо, мальчик ложился животом на прогретый бетон, подставляя изувеченную спину солнцу, и часами слушал завывание сухого ветра, запутавшегося среди арматуры и колючей проволоки, удивительно схожие с тоскливыми переливами армянского дудука…
А иногда, особенно когда поблекшую акварель бездонного неба перечеркивали улетающие по осени журавлиные стаи, он со стоном переворачивался на спину и долго-долго, сквозь радужные переливы слез застывших среди ресниц, смотрел им вслед. Птицы, словно чувствуя что-то, как- будто нарочно долго и беспорядочно кружили вокруг зоны отчуждения и только много позднее выстраивались и вытягивались в черные клинья…
Постепенно деревня начала оживать…Вернулись некоторые из односельчан, наверное отчаянно надоевшие своим сродственникам. Появились и совсем чужие люди, по виду бродяги и неудачники, уставшие от собственной неустроенности и неверующие ни в Бога, ни в радиацию…
То тут, то там, над бурьяном поднимались домишки, иной раз и красного кирпича, под железной крышей, благо строительного материала и на развалинах деревни и на взорвавшемся комбинате оказалось вдоволь…
А радиация… Да что радиация? Кто ее видел, эту самую радиацию? Вон Верка с сыном живут, коза однако же, да огородик…И ничего…Мальчишка так даже и румяный вечно, словно с мороза…
Анатолий, крепкий, мускулистый подросток, подпорченный горбом, хоть и небольшим, а все ж таки заметным, тщательно вымыл руки возле колодца, поливая себе с ведра и промокнув их о собственную рубаху, с затаенным любопытством посмотрел в полутемную, сыроватую, четырехугольную яму, вырытую им посреди огородика. По стенкам ее, с зеркально-глинистыми срезами от лопаты, тонкими змейками сочилась верховодка…Небольшой, аккуратно сколоченный крест полулежал на куче вынутой земли, исходил желтыми, янтарными слезами.
Крест Анатолий срубил из высокой, с отломанной верхушкой голубой ели, растущей возле развалин бывшего «Дома Культуры». От запаха свежей земли и еловой живицы, у паренька кружилось в голове, подводило живот, словно от голода…
Сбросив обувь в сенях, он вошел в комнату и, покачиваясь с носка на пятку, постоял возле самодельной книжной полки, подвешенной в углу, рядом с окном.
Библиотека для деревни была довольно большой, но совершенно несуразной по составу.
Толстенная библия дореволюционного издания, соседствовала с потертым и замасленный справочником по ремонту и эксплуатации гусеничного трактора «Т№130», а рассказы советских писателей о Ленине, опирались о пухленький томик Эмиля Золя.
Выудив из книг, любовно перечитал и убрал в карман лежавшую до поры хвалебную справку- характеристику, выданную ему, Анатолию Моховому, от председателя соседнего колхоза, которому он между делом за эту зиму отремонтировал и отрегулировал всю уборочную технику, ржавеющую бы до этого, по устоявшимся обычаям до самого последнего дня, до весны…
Обмыв в последний раз остывшее, усохшее за годы болезни тело своей матери, Верки, уснувшей навсегда два дня назад, он завернул ее в чистую простыню и, перебросив через плечо, вышел во двор.
Дождь тут же промочил полупрозрачную, ветхую ткань и пока Анатолий не забросал могилу землей, у него перед глазами водяными знаками маячили темно- рыжие ее волосы и блекло-багровые соски высохших грудей. Установив крест, он запер дверь на замок и, не оглядываясь, пошел прочь, в сторону Сибирского тракта, ведущего в большой город.
Дождь шлепал и шлепал крупными тяжелыми каплями по блестяще-черному асфальту, шумом своим, заглушая не то стон, не то клятву осиротевшего Толика:
- Я обязательно вернусь к тебе, мама…
***
Начальник отдела кадров, желчный худощавый старик, приехавший в этот город вместе с эвакуированной во время войны из Ленинграда техникой, да так и оставшийся здесь, недоуменно, раз за разом перечитывал предоставленную Анатолием характеристику:
- Слушайте, товарищ Моховой, я что-то никак не пойму…- он раздраженно загасил беломорину с измусоленным мундштуком.
- А где остальные документы: паспорт, свидетельство об образовании, выписка из домовой книги… Где? Где все это?
Начальник отдела кадров в запале даже внимательно рассмотрел оборотную сторону характеристики, словно на ней водяными знаками могло быть написано нечто очень значимое для него…
- Парень набычился, почти силой вырвал бумажонку из пальцев дотошного кадровика и, поднимаясь, проворчал: А что кричать-то? Все равно ничего больше у меня нет… А у вас на проходной написано
что требуются…
Старик вздохнул, шевельнул лохматыми бровями и, потянувшись к телефону, спросил на всякий случай, внимательно рассматривая натруженные руки молодого человека с широкими и плоскими ногтями…
- А лет-то тебе сколько, парень?
- Я думаю лет шестнадцать…- гордо проговорил, возвращаясь на свое место, Анатолий и победно взглянул на в конец растерявшегося кадровика…
…- Это дизелемоторный? – Прокричал старик в трубку, по-видимому, стараясь перекричать шум производства, царивший в этом самом неведомом дизелемоторном…
- Позови - ка ты мне Таравана…Да-да….Это Максим Павлович?...Вы помнится на партсобрании жаловались, что у вас слесарей не хватает….Да есть парнишка…, настырный похоже…Какой разряд, к чертям собачьим? Говорю же что даже отчество мне его не известно… Поставим второй, а там посмотрим…Хорошо, под твою ответственность….
На следующий день Анатолий Моховой, вышел на работу в качестве слесаря второго разряда и получил койка- место в заводском общежитии барачного типа, из которого впрочем довольно быстро перерос сначала в комнату в коммунальной квартире, а потом и в отдельную на пятом этаже нового кирпичного дома…Нехорошо, если один из лучших механиков громадного завода(а слесарить Анатолий перестал уже сразу после испытательного срока), ютится без своего жилья…
Центральная городская библиотека поразила Анатолия своими колоннами и замысловатой лепниной (под книги был отдан западный флигель бывшей городской усадьбы бывшего Генерал-Губернатора), мраморными лестницами с кроваво-красной ковровой дорожкой, пропущенной под медными, некогда позолоченными прутьями, и бесконечным количеством книжных стеллажей, выставленных в просторных залах с несколько армейской, бездушной аккуратностью.
Первое время, Моховой просто бродил среди стеллажей, вдыхая в себя сладковатый, схожий с шоколадом запах старых, прошедших многие руки книг, читая вслух имена незнакомых авторов и названия их произведений, трогал дрожащими пальцами потертые обложки…
А потом пришла пора чтения…
Все новые и новые авторы, рекомендованные Анатолию невыразительной, серенькой, худо бедренной библиотекаршей, молоденькой впрочем, девицей, уносили его в далекие неведомые дали под тихий шорох страниц и чуть слышное хлопанье алых парусов…
Очнулся Моховой, пожалуй, только тогда, когда заметил, что в его отдельной квартире отчего-то поселилась серенькая, невзрачная библиотекарша, и что ее, оказывается, зовут Клавдией, и что как это не странно месяцев через шесть, Анатолий Моховой станет папочкой…
Под самый новород, Анатолий отвез Клавдию в роддом, а сам взял два дня отгула и выбелил зубным порошком все потолки в квартире. На стенах, вместо дефицитных в те семидесятые годы обоев, старательно, свернутой в тугой жгут тряпкой изобразил накат, светло – желтым на голубом и уже второго января принимал из рук фельдшерицы наследника Васеньку…Василия Анатольевича…
…Клавдия, после родов неожиданно раздобрела, расцвела и похорошела, и как только появилась возможность, сбагрила сына в ясли, а сама, между прочим, являясь единственной дочерью главного инженера металлургического гиганта, зачастила по санаториям, лечить существующие, а скорее всего надуманные заболевания.
Анатолий, любивший сына и радостно наблюдающий за его взрослением, на Клавкины фортели внимания не обращал, и почти не удивился, когда откуда-то из-под Анапы получил от благоверной открытку с видом на море и коротенькой припиской на обороте…
« Толик. Я знаю, ты хороший человек, но наш брак был ошибкой. Я повстречала другого и наконец-то поняла, что такое настоящая любовь. Когда у нас с ним, все утрясется, я, скорее всего Васеньку заберу. Целую. Твоя Клавдия».
…Когда Васе исполнилось пять лет, он впервые смог подняться в воздух…Легкие крылья мальчика, с шумом рассекая воздух комнаты, подняли пыль с книжных полок и давно не стираных гардин…
Бросив на стол кадровика заявление на отпуск, Анатолий Моховой, забил рюкзак банками с кабачковой икрой и китайской тушенкой, и заботливо одев сынишку в теплые, купленные « на вырост» одежды, поехал в деревню своего детства…
Тополя за эти годы уже успели основательно подрасти и своими часто посаженными стволами защищали зону от холодных, пронизывающих ветров, частенько долетавших до этих мест с кустанайских степей.
И столбы и колючая проволока куда-то пропали, надо полагать усилиями местных жителей, в деревню вели довольно глубоко протоптанные многочисленные тропы , а через то место где некогда висела калитка, пузырилась голубыми бликами, глубокая санная колея.
- …Ну, вот мы Васенька с тобой и добрались…
Анатолий скинул рюкзак со спины и, утопая по колено в снегу, направился к покосившемуся крыльцу родного дома.
Васька вздохнул, придирчиво осмотрел полу занесенный снегом убогий домишко,
Крест, посеревший от времени, темнеющий среди сугробов, оббитый ржавой жестью конек навеса над колодцем и пошел по отцовским следам к дому.
Веркин дом прогревался долго и нехотя. Печка дымила, парила волглой штукатуркой, сердито завывала в забитом снегом дымоходе, но уже ближе к вечеру, когда со стекол потекло и уснувшие по холоду мухи зашевелили лапками, а разомлевший Васятка бегал по избе в одних трусиках, Анатолий успокоился, дрова больше в печь не закладывал и присев на скамейку, потный и счастливый прошептал наконец:
- Вот я и вернулся, мама…
***
Вася кувыркался в воздухе, весело пролетая над печкой, кухонным столом, лежащим на разобранной кровати отцом, тревожно наблюдающим за кульбитами сына.
- Ты Васька аккуратнее, голову о печь не разбей.- Предупредил он сына, сбрасывая ноги на пол и по городской привычке, натягивая шлепанцы.
- Да ты что папа, это же так здорово! - рассмеялся тот и вновь закружился под потолком…
- Да знаю я сынок, знаю…- Буркнул Анатолий и направился в сени, где как он помнил все эти годы, висели старые, овечьи ножницы…​
Автор: vovka asd

Ты кушай, кушай, сыночек..

— Ох, какие наваристые получились щи, — Валентина Семеновна ловко орудовала ухватом, — и тыква прекрасно подпеклась. Валентина Семеновна редко готовила в печи. Больше десяти лет она жила одна, поэтому в быту было достаточно обычной буржуйки. Но сегодня особый случай — в гости приедет сын. Володя — поздний и, как говорится, вымоленный ребенок. И редкие его визиты были настоящим праздником для тоскующей матери. *** Когда Володя учился в столице, то старался приезжать на все летние каникулы. Дорога занимала почти два дня, но как только он сдавал последний экзамен, то садился в поезд и мчался домой. Все-таки деревенский уклад требовал мужской силы, а в те годы Валентина Семеновна и огород держала, и большое хозяйство. Отец Володи погиб много лет назад, поэтому сын был единственной опорой и поддержкой для стареющей матери. Студенческие годы пролетели быстро, и Володе предложили интересную и перспективную должность в одной из столичных фирм. Упустить такую возможность было бы непростительно, поэтому Владимир остался в Москве. Валентина Семеновна все понимала: ну что молодому парню сидеть в деревне! Уж она свой век как-нибудь доживет, зато у Володеньки все будет хорошо. Тем более, что он звонил каждый вечер, интересовался здоровьем. И периодически высылал немного денег. Да только заботливая и бережливая мама ни копейки из этих денег не потратила, все собирала: «Вдруг Володе понадобится, вот обрадуется такому подспорью». Ради общения с сыном Валентина Семеновна даже освоила «новомодный» смартфон. Ну, как освоила… Пыталась. Правда периодически приходилось обращаться за помощью к более «продвинутой» соседке Зинке: то звук пропадет, то фонарик засветится без причины, а бывало и вовсе погаснет экран! В такие моменты у Валентины Семеновны начиналась паника — Володя всегда звонил в одно и то же время, и это было самое важное событие дня. Ни в коем случае нельзя пропустить звонок! Хорошо, хоть Зинка разбирается в этой… технике. Однажды Володя позвонил с радостной новостью: «Мама, знакомься, это Лика. Извини, что не представил раньше. Мы уже год встречаемся, вот, решили узаконить отношения». Валентина Семеновна смотрела на молодых с теплой улыбкой. Есть все-таки польза от прогресса: даже находясь за тысячи километров можно разделить радость момента с близкими. Хорошо, что у Володи теперь будет семья, надежный тыл. А то уже за тридцать, а все бобылем ходит. Больше всего на свете Валентине Семеновне хотелось побывать на свадьбе, обнять сына и невестку, расплакаться, когда нарядный регистратор объявит их мужем и женой. Но годы тяжелой работы в деревне оставили свой отпечаток на здоровье. Такую долгую поездку Валентина Семеновна не выдержала бы. — Мамочка, не переживай, мы каждый момент снимем на камеру, так что ты ничего не пропустишь! — Да я и не разберусь, как это смотреть потом! Может, Зинка поможет, спрошу у нее. — Валентина Семеновна, — в разговор вмешалась Лика, — мы приедем и сами все покажем. — Мамуль, неужели ты думаешь, что я снова пропущу твой день рождения? Не в этот раз! Так что через два месяца жди гостей! Тем более, что у нас есть еще очень хорошие новости. Но это уже при встрече. Действительно, Володя всегда старался взять недельку отпуска, чтобы приехать двадцать четвертого декабря — в день рождения Валентины Семеновны. Но в прошлом году у них был какой-то аврал на работе, и Володя впервые за много лет пропустил праздник. Валентина Семеновна понимала и принимала, но все равно было до боли обидно… Как же хорошо, что в этот раз Володя приедет! Да еще и с женой! «А что ж я сижу, — спохватилась Валентина Семеновна, — столько дел еще нужно сделать, за два месяца и не управиться!» Дел действительно было невпроворот: подготовить комнату для молодых, проверить печь и дымоход — все-таки два года не пользовались. А потолки-то какие? Надо побелить, а то стыдно перед невесткой! Дорожки все в латках… Наконец-то есть повод достать новые, хорошо, что сберегла. И заготовок не поленилась сделать. То-то Володя обрадуется маринованным огурчикам да грибочкам! *** Для Валентины Семеновны два месяца пролетели как одно мгновенье. — Мамуль, мы вечером выезжаем. Постараюсь еще позвонить, но связь в дороге плохая… — А как же вы вечером поедете, поезд только утром? — Мы сами себе на свадьбу подарок сделали, — Володя решил процитировать известного телеведущего, которого так любила мама, — а-а-а-автомобиль! Будем с Ликой по очереди за рулем сидеть, доберемся быстрее, чем на поезде. Так что не волнуйся. И свадьбу отметим, и покупку обмоем, и еще новостей тебе расскажем. До связи, мамуль. Легкая тревога поселилась в душе у Валентины Семеновны. Поездом как-то надежнее и безопаснее. Хорошо, что накручивать себя до предела времени у нее не было. Столько надо успеть! В печи уже томились любимые блюда сына. Он их с таким аппетитом ест! Ну где он в своей Москве домашней едой побалуется, да еще из русской печки. Кусочничают на ходу, небось. Надо Лике записать пару рецептов, пусть хоть в духовке готовит. Все полезнее, чем всухомятку. Телефон! — Мамуль, — с одного слова было понятно: случилось что-то нехорошее, — мы колесо пробили. Так что задержимся немного, не волнуйся. Думаю, что через пару часов будем. Валентина Семеновна вздохнула с облегчением. То есть как это «пару часов»? Всего? Нужно поторопиться! На накрахмаленной белой скатерти начали появляться деревенские лакомства: сырники по семейному рецепту, вареники с картошкой и капустой, пирожки с мясом и грибами, томленое жаркое, ароматные голубцы, воздушная тыквенная каша на топленом молоке. «Щи перед самым приездом достану, чтобы дети горяченьким отогрелись. Замерзли, небось, в дороге. Вот метель разыгралась», — последние мгновения ожидания казались Валентине Семеновне вечностью. Непогода тем временем набирала обороты. Белые пушистые хлопья снега чередовались с ледяными крупинками, громко бьющими в стекла. Ветер гудел в печи, словно какой-то невидимый великан неумело пытался сыграть известную мелодию на огромной ледяной трубе. Было в этом что-то величественное… и страшное. Валентина Семеновна невольно вздрагивала, когда очередной порыв ветра с силой бил по стеклу. Но единственное, о чем она могла думать — это Володя. Вдруг раздался звонок, который зазвучал, казалось, громче обычного. На экране высветилось: «Сыночек» — Здравствуйте. Старший инспектор ДПС Верещагин Константин Павлович. Ваш номер был последним из набранных в телефоне пострадавшего — Потехина Владимира Ивановича. Водитель грузового автомобиля с полуприцепом не справился с управлением и совершил наезд на стоящий на обочине автомобиль. К сожалению, гражданин Потехин скончался на месте… Дальше неизвестный говорил что-то про опознание, выражал соболезнования и бог знает, что еще. Но Валентина Семеновна уже ничего не слышала… Сознание в момент покинуло несчастную, и она рухнула на студеный деревянный пол, заботливо украшенный новыми шерстяными дорожками. *** — Мамуль, а ты чего не встречаешь? — голос Володи эхом раздался по комнате. — Там снега намело, калитку еле открыли. — Сыночек, Вовочка, родненький! — Валентина Семеновна, с трудом поднявшись с пола, кинулась на шею Володе. — Ты не представляешь! Какой-то инспектор позвонил, говорит: грузовик наехал, водитель погиб… Я, видимо, грохнулась на пол. Вон, подарок твой разбила, сыночек. — Не переживай, мамуль, купим тебе новый телефон! — Володя кивнул в сторону девушки, скромно стоящей на пороге. — Знакомься, это Лика. — Господи, дети, — Валентина Семеновна словно очнулась ото сна, — да вы же вымерзли там совсем! Давайте-ка за стол, сейчас горяченького поедите, вмиг согреетесь! Валентина Семеновна суетливо принялась доставать приготовленные блюда. Почему так ноет голова? Ах, да, ударилась об пол. Ну ничего, это неважно. Главное, что сыночек с ней рядом! И вот теперь она лично познакомилась с Ликой. Чудесная девушка, какие же они красивые и счастливые! Может и внуков еще понянчить удастся. — Ну садись уже, мамуль, давай за встречу, что ли… *** Метель неистовствовала, окутывая улицу белоснежным холодным покрывалом. Ветер заставлял деревья плясать жуткий танец, как бы намекая случайным прохожим: скорее прячьтесь в свои теплые домишки, иначе пожалеете. Пес, сидящий на цепи, жалобно скулил. Его будку все сильнее заносило, и скоро она полностью спрячется под снежной шапкой. Вдруг чуткий слух уловил едва заметный звук. Чьи-то шаги — надежда на спасение! Пес собрал оставшиеся силы и начал неистово лаять. — Тихо ты! Сейчас вернусь, замолчи! Соседка Зинка заподозрила неладное. Обычно Валентина Семеновна всегда включала свет на крыльце. А сейчас темно даже в окнах. Может из-за снегопада у нее нет электричества? Или просто забыла? Так ведь сына ждет, не могла оставить двор в темноте. — Семеновна, а чего ты в потемках-то сидишь? Ответа не последовало. Зина остановилась, слова застряли в горле. Валентина Семеновна сидела за накрытым столом с остывшими блюдами и оживленно беседовала… с пустотой. — Семеновна? Соседка осторожно коснулась плеча Валентины Семеновны, но та не реагировала. Она смеялась и постоянно повторяла: «Сыночек, как хорошо, что ты приехал! Кушай, кушай! Для тебя старалась!» Скорая помощь добралась только к обеду. Зинаида стояла около калитки, молча провожая медиков и соседку, сошедшую с ума от горя. Теперь она вечная пленница того дня, когда мир разлетелся на осколки. Только в спутанном сознании убитой горем матери Володя приехал живой и невредимый. И жена у него красавица! «Ты кушай, кушай, сыночек, для тебя старалась…» *** «Непогода обрушилась сразу на несколько регионов России. Обильные осадки стали причиной множества аварий на дорогах, — монотонно рассказывал диктор о последних событиях уходящего года. — По информации от правоохранительных органов, гражданин В. остановился на обочине для замены колеса. В это время водитель БелАЗ 75710 не справился с управлением и совершил наезд. Гражданин В. скончался на месте. В машине пострадавшего находилась его беременная жена. Женщина была без сознания. На данный момент ее здоровью ничего не угрожает». *** Через шесть месяцев Лика родила здорового мальчика. Валентина Семеновна все-таки дождалась внуков, и Лика даже приезжала в больницу с малышом, но Валентина Семеновна не узнала их, не отреагировала, хотя врачи и надеялись. Но для нее та шестимесячной давности метель так и не закончилась. Автор: Юлия Олеговна Источник: канал Книготека/дзен

МАТЬ

Светлана открыла входную дверь. В квартире было тихо. Может он и не дома вовсе, надеялась женщина. Она подняла сумки с пола и быстро зашагала в спальню. Перед спальней она вновь опустила авоськи с продуктами вниз и быстро стала открывать один за другим все пять замков. Последний, как всегда, заедал, заставляя женщину нервничать. - Давай же…Чтоб тебя, - проворачивая ключ, приговаривала она. Руки Светланы дрожали. Нужно успеть. Вдруг придёт. Щелчок. Тяжелая металлическая дверь отворилась. Женщина юрко проскользнула внутрь комнаты, прихватив с пола сумки. Закрыв все пять засосов изнутри, Светлана прошла в глубь комнаты и опустилась на кровать. Её безжизненный взгляд упал на фигурку слона. Она подарила его Серёже в первом классе. Это был необычный слон: он улыбался. Нелепая широкая улыбка на морде слона напоминала ей, как озорно смеялся Серёжа, когда был маленьким. Она так хотела его - этого позднего ребенка. С появлением Серёжи её жизнь будто озарил какой-то особенный свет. Он проникал сквозь вещи, стены, всё. Отовсюду было видно радость, которую принёс Серёжа в дом родителей, так что всё потеряло смысл кроме этого света – единственного желанного сына. Светлана, тяжело вздохнула, снимая с плеч сиреневый платок. Она посмотрела на часы. Было около восьми. Нужно было торопиться, она это понимала. Женщина быстро выложила содержимое сумок на небольшой обеденный стол у стены. Переоделась, аккуратно сложив вещи на спинку кровати. Комната, в которой уже год жила Светлана, была довольно просторной. В ней даже был балкон, на который Светлане поставили решетки вместе с двойной металлической дверью в комнату. Раньше это была спальня – её и мужа. Она часто читала книги в этой комнате, открыв нараспашку балкон, усевшись в удобное мягкое кресло, слушая трели птиц под окном. Кресла больше не было, как и кровати, впрочем, тоже. Из всей обстановки в комнате остались лишь две прикроватные тумбочки. Теперь в них хранилась обувь. Книг тоже не было. После первой попытки поджога, она отнесла остатки (те, что особенно любила и хотела сохранить) в юношескую библиотеку на Ленина. Читать получалось только газеты. Обстановка в комнате была аскетичной: небольшая панцирная кровать в углу у окна. Шкаф - напротив. В шкафу была одежда и некоторые ценные вещи, которые удалось сохранить. Например, телевизор. Иногда Светлана включала его, прямо так не доставая из шкафа. Иногда показывали действительно интересные фильмы. Очень хотелось включить звук, но было нельзя. С другой стороны комнаты стоял стол, на котором теперь и вертелось домашнее хозяйство Светланы. Она и гладила, и готовила, и читала, и прихорашивалась, на сколько это было возможно, за этим столом. Под столом стояла коробка с продуктами. Светлана покупала их часто понемногу, поэтому ничего не успевало портиться. Холодильника не было. Уж лучше так, чем совсем никак, думала она каждый раз допивая подкисшее молоко с утра. Зимой спасал балкон. Перемороженное, но не прокисшее – тоже можно пережить. Ещё на балконе стояло ведро. То самое. В туалет было опасно ходить. Особенно в вечернее время. В комнате было душно. Она приоткрыла балконную дверь. Сверху доносились звуки телевизора. Она улыбнулась. От жары все окна настежь. Женщина подошла к столу, достала снизу коробку и сложила в неё картофель и свеклу из первого пакета. Затем вытащила хлеб и маленькую пластиковую баночку сметаны на стол – из второго. Желудок сразу заурчал: свежий белый хлеб со сметаной и сладким чаем. Вот оно - счастье. Добравшись до третьего пакета, женщина замерла на мгновение. Затем решительно вытащила из него несколько пачек, напоминающих приправу к еде, и аккуратно сложила их стопкой перед собой, отбросив пакет на пол. Она покупала по семь таких пачек каждую неделю. Вот уже почти год. И всё никак не могла привыкнуть. Каждый раз вот так стыдливо и испуганно прятала глаза, чувствуя, как подступают слёзы. Но слезами было не помочь. Светлана прошла в край комнаты у двери и большим эмалированным ковшом набрала воды из фляги. Затем она вытащила плитку на середину стола, поставила на неё кастрюлю, вылила набранную в ковш воду и засыпала гречку. Когда через полчаса гречка закипела (плитка была слабая и грела плохо), она взяла одну пачку из стопки и почти полностью опустошила её в кашу. Хорошо перемешав, она прикрыла всё крышкой и оставила настаиваться. В комнате было нечем дышать, она вышла на балкон и какое-то время там стояла, разглядывая окна дома напротив, наблюдая за домашней рутиной семей из-за укрытия темноты и решётки. К тому моменту как она доела несколько кусков хлеба со сметаной и выпила стакан вчерашнего холодного чая, каша дошла. Женщина сняла кастрюлю с плитки и поставила её на пол, возле двери. Там стояла стопка пластиковых тарелок. Она взяла одну и наложила до краёв гречневой каши – в кастрюле ничего не осталось. Светлана поставила кастрюлю рядом со стопкой и понялась с колен. Женщина замерла. В доме по-прежнему была тишина. Никого. Она вплотную приблизилась к двери, внимательно посмотрела в глазок. Можно, подумала она. Один за другим все пять засовов отворились. В небольшую щель дверного проёма худая женская рука протолкнула пластиковую тарелку с гречневой кашей. Аппетитный запах стал расползаться по комнатам, которые раньше были её домом. - Господи, когда же это кончится? – поднимая голову вверх, обратилась она к богу, которого было не видно на потолке. Закрыв двойную металлическую дверь и потушив свет, Светлана рухнула на панцирную кровать. Металлическая сетка под матрасом обняла измученное, усталое тело женщины. Она полежала так какое-то время, а затем провалилась в сон. Сверху доносились звуки соседского телевизора. В пять тридцать часов раздался будильник. Светлана собралась на работу, доела сметану и уже собралась на выход. Но опомнилась – забыла ведро на балконе. Соседи и так на неё косо смотрели, не стоит давать повод лишний раз. Она повесила дамскую сумку на плечо и взяла ведро. Открыв дверь, она обнаружила, что тарелки с кашей под дверями не было. «И слава богу» - подумала она и спешно закрыла за собой своё неприступное убежище. День на работе прошёл обычно. Светлана работала в одной организации уже много лет. Работу знала хорошо. Коллектив тоже. Многие поддержали её добрым словом, когда муж ушёл, а потом и уехал в другой город. Куда – она по сей день и не знала сама. Вестей от него не было. Про сына не спрашивали. Она не любила говорить о личном, поэтому всегда переводила разговор в «сады-огороды». Благо дачи были у многих. После обеда женская часть коллектива как обычно устроилась пить чай и обсуждать несправедливость графика отпусков. В это время зазвонил телефон. Дело для архива редкое. Коллега пригласила Светлану ответить. - Меня? – удивилась она. - Тебя, тебя – закивала улыбчивая женщина средних лет. Светлана взяла трубку. Желудок связало узлом. Что на этот раз, повторяла она про себя. - Ало. Да. Я. Да. Когда. Это точно – на последнем слове она опустилась на стул. Тревога и облегчение смешались на её лице. Одна эмоция перетекала в другую, так что никто не понял: хорошие новости или плохие передали ей с того конца провода. - Хорошо. Да-да. Я еду, - она положила трубку, - Тамара Петровна, можно мне по срочному личному делу отъехать. Возражений не было. Светлану в коллективе уважали и ценили, кроме того, важность дела не вызывала ни у кого сомнения, у Тамары Петровны в том числе. Светлана приехала домой так быстро как смогла. Внизу стоял милицейский «бобик». Рядом с ним трое людей в форме, соседи. Все перешёптывались, печально качали головами. Чуть дальше во дворе стояла машина скорой помощи. Неужели кого-то убил! Сердце женщины зашлось. Один из милиционеров сразу обратился к ней: - Светлана Сергеевна? Вы успокойтесь, - тихо сказал он, когда Светлана кивнула, - Пройдемте в квартиру, граждане разойдитесь, вот вы, гражданка…э… - Симакова, – отозвалась пожилая женщина в очках. - Да, Симакова, пройдемте с нами наверх. Все остальные могут быть свободны. Все! – вполне убедительно изъяснился милиционер. Людей постепенно раскачало и все разошлись по своим квартирам. От созерцания чужого горя людей не может остановить ничто – даже сорокоградусная жара. Оставшиеся поднялись со Светланой наверх. Поздним вечером, когда все ушли, Светлана по-прежнему сидела на кровати в своей комнате. В темноте и тишине. С открытой дверью. Все вещи лежали на прежних местах. Соседи сверху, как обычно, смотрели телевизор с открытыми окнами. За окном птицы надрывались на ветках деревьев. Вдруг ей почудился запах подгорелой гречки. Кажется, сегодня ночью сквозь сон ей слышалась дробь ударов в дверь, протяжное «Ма-а-ать!». Сидела она так, сидела. И в какой-то момент её безжизненное лицо исказила такая мука, от которой можно только волком выть. И Светлана завыла. - Господи, прости, Господи…прости…меня – давилась она рыданиями в фиолетовый платок. - Господи-и-и, слава господи, слава тебе – вдруг в истерическом припадке завыла она ещё громче. - Спаси-и-иба, господи, - женщина упала на кровать и через какое-то время уснула. С открытой дверью. Впервые за несколько последних лет. Единственный любимый сын Светланы, названный в честь её папы – Серёжа, кое-как закончил школу и, благодаря маминым стараниям и папиным деньгам, поступил в институт с военной кафедрой, но долго там не задержался. На первом курсе института Серёжа первый раз попробовал на рк от ики. Сначала лёгкие, потом – ге р ои н. Родители не понимали, что творится с сыном. Любящая мать Светлана списывала всё на стресс из-за учебных неудач и первую влюбленность. Отец в своих заключениях ушёл дальше. А ясно всё стало, когда из дома одна за другой стали пропадать ценные вещи. Тогда состоялся серьёзный разговор с отцом, и Серёжа сообщил, что на нем висит большой долг, и, если он его не вернёт, их семье грозит смертельная опасность. Сын – на рк ом ан просил у своих родителей крупную сумму денег во спасение. Материнское сердце дрогнуло. Светлана в тайне от мужа продала дачу, которая перешла ей в наследство от родителей. Сын забрал все деньги и на какое-то время совсем исчез. Всё вроде бы стало налаживаться. Но это оказалось лишь иллюзией перед более серьёзным испытанием, которое оказалось по силам не всем членам семьи. Серёжа вернулся уже законченным на рк ом ан ом. По нескольку дней не выходил из комнаты, начал ко ло ть ся прямо дома, приводил новых друзей в дом. На любые попытки мужа принять решительные меры – Светлана молила опомниться. Единственный сын, нельзя ему жизнь калечить, всё пройдёт, это кончится, нужно потерпеть. Однажды ночью Серёжа разбудил родителей у них в спальне. У го рла отца он держал кухонный нож. Деньги. Он спрашивал у отца, где тот спрятал деньги! Светлана так перепугалась, что сразу стала предлагать позвонить и занять у родных. - Молчи, мать, - орал Серёжа, - тебя не спрашиваю. Я знаю, у него есть. Муж Светланы вывернулся из захвата полупьяного сына и убежал в другую комнату, в руках у него был ключ, которой хранился под ножкой кровати «на случай». В то время как она рыдала и умоляла Серёжу убрать нож, муж успел вернулся. В его руках была охотничья двустволка (сейф Серёже с товарищами вынести не удалось; слишком был тяжёлый, да и к стене привинчен. - Не надо, Гена! - завопила она, - Сыночек мой! Не надо-о-о! - Светлану было не унять. - Убью, мр азь, - шипел отец Серёже, еле стоящему на ногах. Серёжа, выронил нож. То ли от страха – то ли от слабости, было не важно. Светлана выпрыгнула из кровати и стала ползать на коленях перед мужем. - Геночка, милый, не надо, это же сыночек наш, - умоляла она. Суровое лицо мужчины прозрело отвращением. К сыну? К Светлане? К самому себе и своей беспомощности? Но рука его дрогнула. - Мне не дала. Сама убь.ёшь – прошипел он сквозь оскал. Глаза его покраснели и наполнились слезами. Этой ночью муж Светланы собрал свои вещи и ушёл из дома. Больше она его не видела. Говорят, он уехал в родной город к родителям и живёт там спокойной тихой жизнью. На развод не подавал, не женился. После ухода мужа события в доме Светланы стали разворачиваться стремительно: ничего ценного не осталось; зарплату женщина оставляла на работе в архивном сейфе; в доме постоянно были посторонние люди; стало страшно засыпать по ночам. Не пускать в дом сына не получалось, он барабанил в двери, так что слышно было на всех этажах и крыл мать на чём свет стоит. Железная дверь и решетка на балконе спальни (где теперь всё время проводила женщина) появились после того, как как-то ночью в спальню Светланы завалила целая компания незнакомых людей во главе с её сыном. - Денег н-н-ету, - протяжно рассуждал он, - но есть вот она – М-А-Т-Ь, – добавил Серёжа, обращаясь к друзьям. Светлана вжалась в кровать. Ужас и панический страх сковали тело. - Она ничё так, - сглотнул Серёжа, - сойдет на раз – а он нам д оз у …, - растолковал сын Светланы своим собутыльникам, ломано жестикулируя. - Не, Сер, старая – не прокатит. Пшли. И все они вышли из комнаты. Светлана в ту ночь спала на балконе, если что, думала закричать, позвать на помощь. Хотя ей было прекрасно известно: когда у нас зовут на помощь – люди закрывают окна, чтобы не слышать… Серёжа часто бился о дверь в спальню. Угрожал расправой. Орал так, что слышали все. Обзывал и ругал мать, корил её за всё на свете, но больше всего обвинял в не милосердии и нежелании помочь единственному ребёнку. Когда ничего не помогало, начинал умолять о помощи с рыданиями и всхлипами. Так могло продолжаться часами: от угроз – к мольбам и наоборот. Но у всего есть предел. Это понимаешь, только когда сам до него дойдешь. У человека есть предел. Есть предел и у материнской любви. А может эта любовь просто выше понимания и готова преодолеть мыслимое и немыслимое: дать ребенку то, чего он желает больше всего. Серёжа просил милосердия. Светлана была «отъявленной» огородницей. Об этом знали все. Многие коллеги и друзья, которые раньше у неё были, обращались за садовыми советами именно к ней. И она всегда охотно помогала им своими знаниями и опытом. Светлана очень хорошо разбиралась в удобрениях. Органических и особенно минеральных. Знала многие виды редких растений. Она знала, как бороться со всеми видами вредителей, в том числе крупными: крысами, кротами и полевыми мышами. День, когда Светлана впервые под.мешала в гречневую кашу собственному единственному сыну комплексную о.тр.аву от грызунов, она не забудет никогда, как и каждый последующий день, и весь год – ровно после которого он скончался. Милиция сразу постановила «пере.до.зи.ров.ку» в протоколе. «…Гражданин такой-то в состоянии сильного на рк оти чес кого опьянения выполз из подъезда такого-то и звал на помощь «Мать» до того момента, как не потерял сознание и не скончался на месте…». Пере.до.зир.овка – яснее ясного. Никто и не стал разбираться. Только мать знала правду о смерти Серёжи. Автор: Лена Варол

Что мне ваши книжные вампиры? Стыд да смех. Налакаются крови и висят башкой вниз.

Конечно, потом глаза как блюдца, и вены сквозь них торчат, будто век не спали.
В нашем лесу, в том, что за калиткой начинается, жуть похлеще водится. Не приведи господь, одной туда соваться.
Двоедушник, к примеру. В молодости сама видала одного. И не раз. Выйдет к забору, станет под берёзой, той, что на рогатку похожа. И смотрит, не мигает. Деревья качаются от ветра туда-сюда, и он раскачивается, только в другую сторону. И смотрит.
С первого взгляда на обычного мужика похож. Пригожий даже, прости господи. А приглядишься: половина лица синюшная, левый глаз чёрный, рука, тоже левая – усохшая, сукровицей сочится. Потому как живой он только наполовину, другая половина – мёртвая...
Сколько таких историй баба Надя рассказывала – не перечесть. Взрослая Нина осознала, что так её жизни учили, воспитывали. Лучше пусть девочка боится «двоедушника», чем, наплевав на запреты взрослых, сбежит в рощу за ягодами, свалится в медвежью яму и ноги переломает.
Но тогда Нина благих намерений не понимала, зато, как капуста листьями, обрастала страхами. Простое хождение в туалет на улицу оборачивалось кошмаром. Мало дойти, особенно если ночью приспичило. Так и попу невесть кому не подставишь: выскочит неведомая тварь из дыры и вцепится в самую аппетитную часть тела.
В общем, как шёпотом говорила ей мама: «Свекровь моя – добрее некуда. Только от доброты этой бежать хочется на край света».
Бабка пережила маму на четыре года. Хоронили её соседи. Нина убедила себя, что никак не может оставить работу – сроки горят. И к похоронам не успеет. И вообще давно не приезжала в деревню, даже не звонила бабке, которая на исходе жизни стала желчной. Каждое слово обращала в яд, разъедающий душу.
Но вернуться к детским страхам пришлось. Дом сам себя не продаст, а Нина в деньгах нуждалась.
Бабка встретила внучку на кладбище свежим, ещё не осевшим земляным холмом. Над местом, где у покойницы, должно быть, голова лежала, воткнули некрашеный деревянный крест. Судя по тому, что он накренился как алкаш, хоронили кое-как, нехотя.
Сейчас Нина стояла перед распахнутым настежь окном и смотрела на деревья, притихшие за забором из сетки-рабицы. Словно не было всех прошедших лет. И берёзка, похожая на рогатку, так же качала ветвями. Разве только набрала сантиметров в талии. И листва так же темнела, скрывая двоедушника, что бродит там ни жив ни мёртв. И звериный вой звенел в ушах, тревожа сердце. «Если долго смотришь в лес, то лес тоже смотрит в тебя...»
Стоп! Вой не из детства, а уже из новейшей истории.
Бабка оставила довесок к наследству – пса. Чёрного, будто в саже родился. Вроде не домашний – ободранный, шелудивый, – а на дворе ни будки, ни вольера. Вот и воет – внутрь просится. Придётся впустить: и псину жалко, и ночевать одной в страшном доме Нина не хотела.
Оказавшись по тёплую сторону двери, собака благодарно завиляла хвостом, но в комнаты не пошла. Свернулась калачом в коридоре. Учёная, видать.
***
Нина вздрогнула от грохота. В дверь стучали, как будто к себе домой.
За порогом обнаружилась Евгения Анатольевна. Евгеша, как за глаза называли в деревне. Соседка и закадычная подруга бабки. Улыбка на её массивном лице не вязалась с колючим, тяжёлым взглядом. Такая с одинаковой ухмылкой и дитя поцелует, и котят в ведре утопит.
– Нинуля, здравствуй, дорогая! – елейным голоском начала соседка. – Лет сто не видались. А я смотрю – свет горит. Ну, наконец, думаю, Ниночка приехала. Нужно зайти проведать. Рогалика тебе принесла. С маком, вкуснющий. Сама пекла.
Не переставая болтать, обняла Нину так, что рёбра затрещали, и зашла. Приглашения ждать не стала. Обходила комнату за комнатой, осматривала, обнюхивала, будто впервые сюда попала. Подошла к серванту, скользнула хитрым взглядом по шкатулке, где бабка украшения хранила. Нина только сейчас поняла, за чем соседка пожаловала.
– Слыхала, дом продавать будешь. А я сына женить собралась. Ну, Витеньку-то ты помнишь. Как соседи сговоримся? Так и быть, двести тыщ дам за хибару. Тут ещё ремонт нужен. Капитальный... Могу до хаты сходить, принести. Уже завтра у себя в городе будешь кофей попивать.
Евгеша уговаривала, а у Нины, не из сердца даже, из печени, поднималась злоба вперемешку с желчью. Надеялась хорошие деньги выручить, а соседка брала за бесценок.
– Вы меня, конечно, простите, Евгения Анатольевна, но за такую сумму не продам. Даже вам... Добавьте столько же, потом поговорим, – тихо, но твёрдо сказала Нина.
Евгешу как обухом огрели. Выражение её лица менялось на глазах. Словно тучами заволокло.
– Так вот как заговорила, Нинка?! А я-то, дура, хотела по-хорошему... Кто Надьку хоронил, напомнить? А кто защищал её всегда? Когда дом решили сжечь к чертям вместе с бабкой твоей, я людей отговорила. Все знают, что она ведьмой была. Жизнь нормальным человекам портила. Одна я заступалась, у людей в ногах валялась. Ничего, попомни мои слова, Нинка, дом за грош отдашь. Вылетишь отсюда как пробка! – строчила Евгеша, надвигаясь на девушку.
Закончив, погрозила мясистым пальцем у носа Нины и вышла, хлопнув дверью. С полки упала старая иконка ликом вниз. Девушка задумчиво посмотрела на неё, а опомнившись, поспешила за соседкой. «Мириться надо, проходу не даст».
Евгеша тараном пёрла к воротам, на зов не откликнулась. Жирная спина тряслась от злости. Ноги методично вбивали в грязь головки бархатцев, обрамляющих дорожку.
У выхода повернулась, видимо, чтобы контрольный выстрел сделать обидным словом. И вдруг изменилась в лице. Будто призрака увидела. Смотрела вроде на Нину. «Или за спину?».
Заранее испугавшись, Нина обернулась. Никого. Только пёс стоял в дверном проёме и беспокойно поскуливал.
Когда она опять взглянула на Евгешу, та сползала на землю. Попыталась ухватиться за ограду, но рука странно подогнулась, и соседка упала навзничь.
Нина бросилась к ней, присела рядом, поддержала голову. Евгеша выпучила на неё глаза. Красными жилками в них пульсировал неподдельный страх. Рот скособочило так, что левый край пригнуло к подбородку. С уголка тянулась нитка слюны. Нина знала, что такое инсульт. Отца так же когда-то разбило, ещё до рака, который его уже доконал.
Нина закричала, что есть сил. Хорошо, Витёк – сын Евгеши – поливал огурцы за забором. Впрочем, помог он мало. Щуплый, малахольный суетился без толку. Только когда всю улицу на уши поставили, мужики сбежались, дотащили-таки полтора центнера Евгеши до кровати.
– Я останусь, помогу, – предложила Нина, когда все разошлись. – У отца инсульт был, знаю, как...
– Пошла вон! – перебил Витёк. – Ты её довела. Признавайся, тварь, прошмандовка городская, что наболтала ей?! Ты виновата!
Он долго кричал вслед Нине, обильно поливая словесной грязью.
***
Нина места себе не находила и решила пройтись, развеяться. Да и холодильник пустой. Из города только бутылку коньяка прихватила, чтобы бабку помянуть. Пёс увязался следом.
У входа в магазин стоял странно одетый мужчина: сандалии на босу ногу и короткие штаны венчал зимний пуховик. Глаза прятались за чёрными очками, а рука сжимала палку наподобие лыжной. «Слепой», – догадалась Нина.
И сильно удивилась, когда тот проводил её движением головы. То ли шаги услышал, то ли аромат парфюма уловил. Вдобавок кривовато улыбнулся как старой знакомой. Нине стало не по себе.
Ещё больший сюрприз ожидал на выходе. Нина пересчитывала сдачу, не глядя вперёд, и налетела на слепого. Тот крепко ухватил её за руку и подтянул к себе.
Очков уже не было, и на девушку в упор уставились две ямки. Гладкие, словно кто-то чайной ложкой выскреб глазные впадины, ни следа не оставил. Слепой запричитал. Да так торопился, что некоторые буквы пропадали в гортани, и Нина не сразу поняла, чего он хочет.
– Постой, не бойся, я сми-и-ирненькай! Знаю тебя. Надьки последыш. Она глаза мои забрала, ведьма... Прости, сам виноват. Сам довёл её, в смерти человека обвинил прилюдно. Во всём винюсь, ничего не утаиваю.
Слепой тараторил, и в Нину летела пена из его рта так густо, что она зажмурилась.
– Только ты поможешь. Знаю, бабка дар тебе передала. Чую его внутри. Верни мне зрение. Тошно без него. До петли тошно. Что хочешь, делай, а верни. Христом Богом молю, верни!
– Вы с ума сошли! – опомнилась Нина. – Отпустите меня немедленно. Вам лечиться надо!
Пёс запрыгал вокруг, облаивая чужака. Нина вырвалась так, что слепой чуть не упал, и пошла прочь. «Определённо, все здесь рехнулись».
Перед поворотом Нина оглянулась. И охнула. Слепой стоял на четвереньках посреди проезжей части и елозил руками по земле. Искал что-то. Дурная собака всё лаяла. «Палку выронил». Нина глубоко вздохнула и поспешила обратно.
Но не успела трёх шагов ступить. Из ниоткуда вынырнула «девятка». Водитель не видел человека, ползающего в пыли. Слепой исчез под днищем машины. По затихшей улице пронёсся противный скрежет.
Нина даже вскрикнуть не успела. Замерла на миг. И юркнула в переулок. «Чем тут поможешь?»
Бежала, не разбирая дороги. Обогнавший её пёс семенил впереди, указывая путь. В голове крутились кадры: слепой слышит рёв мотора, бампер точно выцеливает голову, та взрывается фонтаном, алые капли орошают машину, колёса перемалывают пальцы. И так снова, снова и снова...
Дома рухнула на стул, закурила, жадно втягивая дым. Пальцы с зажатой меж ними сигаретой прыгали по столешнице. Пёс понял состояние хозяйки: положил голову на колени и тихонько заскулил.
«Зря сюда вернулась. Хотела же оставить эту погань в прошлом».
***
Она не знала, сколько так просидела. Раз за разом прокручивала в голове события странного и страшного дня и не могла успокоиться. Пепельница уже выплёвывала смятые окурки.
Нина не сразу осознала странность. А когда осознала – похолодела. Волоски на шее встали дыбом.
За секунду до этого она гладила пса. Голова его всё так же лежала на коленях Нины. И вдруг она поняла, что машинально теребит не волосатое собачье ухо, а гладкое человечье.
Медленно опустила взгляд. Визг. Стул с грохотом отлетел. Нина отскочила и вжалась в стену. Сердце билось как взбесившийся метроном. И хуже всего то, что выход из комнаты издевательски глядел из-за спины чужака.
«Кто это? Или что?..»
Перед ней стоял полупёс, полумужик. До шеи тело скрывала иссиня-чёрная собачья шерсть. А выше – человеческая голова. Тоже тёмная, словно обгоревшая. Злобные глазки откровенно разглядывали Нину. Существо ухмыльнулось, обнажив большие жёлтые клыки.
– Чего дрожишь? – сказал, как пролаял. – Аль не люб я тебе? Да не боись. Ты ж давно меня знаешь. Аль забыла?
И противно запел:
– Чёрна цыпа на заборе. Не бери – получишь горе.
«Клобук!» – выдало подсознание Нины байку из детства. Дух или демон. Обманом, под видом чёрного цыплёнка, попадает в жилище. Заманивает хозяев обещаниями богатства. Отравляет разум, склоняет на преступления. Жиреет с человеческой жадности. В конце концов, губит тех, кто его приютил. И отправляет их души к зловещему Чернобогу.
– Вижу, вспомнила, – продолжал клобук. – Хорошая девочка. Петухом нынче быть не модно, лаю теперь. Ав-ав! Старая хозяйка покинула меня. Теперь ты заместо неё будешь. Покормишь, напоишь, а то и спать рядом уложишь. А я тебя озолочу взамен. Весь день тебя оберегаю, спасибо скажи хоть. Толстуха Евгеша тебя со свету бы сжила, да и слепой проходу не дал бы...
Демон врал, а Нина слушала и глазам не верила. Выходит, бабка не сказки рассказывала, а реальность описывала. Только раньше ограждала себя и родных от нечисти. А потом одиночество сломало её.
Нина осторожно подняла стул и подсела к столу. Демон умолк. Морда вытянулась – не сумел скрыть удивления. Он опустился рядом и положил собачью лапу ей на руку. «Вот и коньяк пригодился», – подумала Нина и улыбнулась клобуку.
Если хотела, Нина могла быть очень хитрой. Весь вечер поила демона, заставляла себя шутить с ним, заигрывать. А когда он завалился спать, схватила сумку, благо, так и не распаковала её, заперла дверь, подперев для верности поленом, и пустилась бежать. Босиком, чтобы не шуметь.
Мат застрял в глотке Витька, когда он разглядел выражение лица Нины. Она всучила ему ключ, документы на бабкин дом, пообещав позже всё оформить как полагается, забрала задаток и исчезла в ночи...
***
«Ой, заживу! От матушки съеду, найму кого, пусть ухаживает. Теперь хрен что сделает. Разве только проклянёт... мычанием, хе-хе», – думал Витёк на следующее утро по пути к соседскому дому. Лыбился как кот, укравший сметану.
Одно раздражало – вой собачий. Нинка, дура, псину в доме заперла. Ничего, на крыльце заприметил палку, слепые с такими ходят. Быстро отучит её орать.
Витёк распахнул входную дверь и замер.
– Ты чего тут делаешь, а?.. Ты кто, а?..
Ответом ему послужило довольное рычание. Ни зверя, ни человека. Витёк попятился. Вылетевший из его горла крик умер, не успев окрепнуть.
***
Спустя полчаса в доме Евгеши скрипнули несмазанные петли. Хозяйка задремала под бубнящий глупости телевизор и не видела незваного гостя.
Может, и к лучшему. Знающие люди говорят, что если сильно напугать человека перед смертью, то... Впрочем, это уже другая история.
Автор: tminin

МОРАНА

Илья сидит за кухонным столом, нервно ссутулившись над чашкой остывшего кофе. Темнота в окне то и дело вспыхивает белым, обозначая рельеф черной ваты грозовых туч. Дождь колотит по стеклу нескончаемой дробью. Крошечный циферблат на микроволновке высвечивает «23:37», и это значит, что осталось совсем немного. Глотнув из чашки мутной горькой жижи, Илья морщится. За последнюю неделю он привык к непрекращающемуся ощущению тревоги. Как будто внутри поселился большой нахохлившийся ворон, что раз за разом вздрагивает, царапаясь маленькими острыми когтями. «23:38». Двоеточие на циферблате мигает, отмеряя уходящие секунды, приближая к неизбежному. Сегодня будет так же, как вчера и позавчера. Как неделю назад, когда это случилось впервые. В тот день Илью наконец выписали из больницы, и он надеялся, что сможет лечь пораньше, чтобы хоть немного отдохнуть перед работой. «23:39». Кофе в кружке идет рябью — так сильно дрожат руки. Иногда на собственной шкуре приходится испытать, что нервы способны выдержать гораздо меньше, чем думаешь. «23:40». Раздается стук в дверь, уверенный и деловитый. Так стучат приятные молодые люди, предлагающие самые выгодные интернет-услуги. Или миловидные девочки из доставки пиццы. Вот только ни тем, ни другим нечего здесь делать в такое время. Стиснув зубы, Илья поднимается со стула и медленно шагает в прихожую. В прошлом месяце кто-то выкрутил лампочку на лестничной клетке, и теперь в глазок не видно гостя. Лишь смутная худощавая фигура, неподвижно замершая перед дверью. Пока Илья щурится, силясь разглядеть хоть что-нибудь, стук раздается снова. Испуганно отпрянув, Илья громко спрашивает: — Кто там? Вместо ответа стук повторяется. Как обычно. Так было в первый раз и на следующий день. И на следующий. Незнакомец торчит под дверью ровно до полуночи, а потом исчезает, чтобы явиться, когда часы снова покажут «23:40». На четвертый раз Илья вызвал полицию, но они приехали только через полчаса, когда ловить было уже некого. И, судя по всему, не особо поверили в рассказ о назойливом маньяке, хоть и пообещали разобраться. Тук-тук-тук. Четко, размеренно, неумолимо. Можно, конечно, открыть дверь, но сама мысль об этом гонит волну холода по спине. Кто бы там ни был, его визит не сулит ничего хорошего. Добрые люди с благими намерениями не приходят поздним вечером, отмалчиваясь на вопрос «кто там?». Лучше спрятаться и переждать. Двадцать минут — это не так уж много. Тук-тук-тук. Широко распахнув глаза, Илья оборачивается. Дыхание сбивается, колени прошибает дрожь. Тук. Тук. Тук. Нет, точно не показалось — теперь стучат в дверь ванной. Изнутри. — Кто здесь? Ветер швыряет дождевые капли в окно, разбавляя тишину. Тусклый светильник прихожей желтит старые обои, отражаясь бликами в начищенных туфлях на полке и в пуговицах пальто. Кто-то пробрался в квартиру — значит, надо опять вызвать полицию. Вот только телефон лежит на тумбочке в спальне, поэтому придется пройти мимо ванной, а это едва ли разумно: быть может, тот, кто там сидит, только и ждет, когда жертва окажется рядом, чтобы тут же выскочить и наброситься. Выругавшись, Илья опять приникает к глазку. Так и есть — фигура на площадке исчезла. Неизвестно как, но гость оказался внутри, засел в ванной, притаившись как хищный зверь. Лучше убраться отсюда и искать помощи в другом месте. Бесшумно надев тапочки, Илья с третьей попытки попадает ключом в замочную скважину и открывает дверь. Прохлада подъезда дышит в лицо запахом сырой штукатурки и раскисших сигарет. Осторожно осмотрев углы, Илья ступает наружу, когда стук раздается со стороны соседей справа. Тихое эхо рассыпается по сумрачной лестничной площадке. Можно было бы утешиться мыслью о шкодливых детях или каком-нибудь полоумном старичке, вот только никто не живет в этой квартире уже больше года. Тапки часто шаркают по ступеням, когда Илья торопливо спускается. Глаза широко распахнуты, губы кривятся от волнения. Паника растекается по нутру едкой кислотой, побуждая вопить во все горло и бежать сломя голову. Неважно куда, лишь бы как можно дальше. В каморке консьержки горит свет. Облегченно вздохнув, Илья бросается к желтому квадратику окошка как корабль к спасительному маяку. После нескольких ударов окно отворяется, и показывается лицо незнакомой женщины: — Да? — В-вы новенькая? — удивляется Илья. — Не видел раньше. — Видели, просто не запомнили, — голос негромкий и мелодичный как перелив ксилофона. У женщины черные волосы, собранные в строгий пучок на макушке. Грубые черты лица, длинный нос с горбинкой, спокойные зеленые глаза. Возраст определить сложно: морщин совсем нет, но само выражение, надменное и безучастное, больше подошло бы старой учительнице математики. Ей может быть как тридцать, так и пятьдесят. Илья действительно не замечал ее здесь, но что-то в этом лице чудится неуловимо знакомым, словно когда-то давным-давно оно мелькнуло в толпе на улице, навсегда оставив ожог в памяти. — У вас что-то случилось? — спрашивает консьержка, когда молчание затягивается. — Да, — кивает Илья, выныривая из замешательства. — Можете помочь? У меня там кто-то стучится в дверь, и это... Она перебивает, улыбаясь: — Когда стучат в дверь, нужно открыть. Замолкнув, Илья рассматривает ее с проснувшейся подозрительностью. Зубы желтоватые и неровные, улыбка насмешливая. Консьержку не обеспокоил и даже не удивил жилец, обратившийся за помощью в такое позднее время. — Вызовите полицию, пожалуйста, — просит он. — Почему сами не вызовете? — Я хочу, чтобы вызвали вы. — А тут телефон не работает. Такая гроза — наверное, линии повреждены. — А сотовый? — Батарейка села. Странная какая-то. Нахмурившись, Илья отстраняется от окошка. В такое время мало кто может помочь, особенно учитывая, как сложно объяснить, в чем заключается проблема. Не сочли бы сумасшедшим. Недолго подумав, Илья быстрым шагом направляется к выходу на улицу. Может, попадется случайный прохожий или сосед, выгуливающий собаку. Кто угодно, лишь бы не оставаться одному. Когда пальцы тянутся к кнопке домофона, в подъездную дверь стучат. Тук-тук-тук — точь-в-точь как стучали в дверь квартиры и в дверь ванной. Илья тяжело дышит, замерев с поднятой рукой. Уши улавливают шум дождя по тротуару снаружи и беспомощный шелест терзаемой ветром листвы. А затем снова — тук-тук-тук. — Черт! Развернувшись, он едва не налетает на консьержку — выползла из своей каморки. Худая и высокая, она напоминает высохшее дерево посреди пустыни. Серое невзрачное платье достает до пола, плечи накрыты видавшей виды черной шалью. В подъезде сразу делается холоднее, будто где-то открылось окно, впуская сквозняк. — Вы хотели выйти, — это звучит без интонаций, и сложно понять, спрашивает она или утверждает. — Уже нет, — бурчит Илья, проскальзывая мимо в сторону лестницы. — Куда вы ходите после работы? Вопрос настолько неуместный и неожиданный, что Илья останавливается, оборачиваясь: — Что? — Вы работаете до пяти вечера, — снова улыбается. — А домой приходите только после девяти. Каждый день. Что у вас за дела? Холод усиливается. Консьержка кутается в шаль, глядя неподвижными неблестящими глазами. После долгого молчания Илья медленно спрашивает: — Причем здесь это? Мне нужна полиция, в мою квартиру кто-то проник! — Может быть, следует просто подумать, что ему нужно? Точно странная. Или даже хуже. Бросив колкий разраженный взгляд, Илья взбегает по лестнице и звонит в первую попавшуюся дверь. Палец, давящий на кнопку звонка, успевает заныть от напряжения, когда наконец слышится: — Кто там? — Я сосед! Мне нужно вызвать полицию. Можете вызвать полицию? Дверь приоткрывается, наружу высовывается заспанная старушка: — Зачем полицию? Что случилось? — Ничего! — это консьержка, умудрившаяся подкрасться беззвучно. — Не обращайте внимания, идите спать! Старушка целую минуту рассматривает ее, приоткрыв рот как загипнотизированная, а потом неторопливо отступает в квартиру. — Нет, стойте! — вскрикивает Илья. — До встречи! — смеется консьержка. Когда дверь закрывается, он шипит: — Что ты делаешь? Ты должна помогать жильцам, тебе за это платят! — Я и помогаю. — Не помогаешь! Это все… игры какие-то, а не помощь! — Мне нравится играть. Илья не отвечает, чувствуя, как гулко и тяжело колотится в груди сердце. Испуг и непонимание трутся друг о друга где-то в животе неровными кусками льда. Огромный многоэтажный дом с просторными лестничными клетками и вместительным лифтом кажется вдруг настолько тесным, что горло сжимается в тонких пальцах клаустрофобии. В дверь — ту самую, где скрылась только что сонная старуха, — стучат изнутри: тук-тук-тук. — Куда вы? — спрашивает консьержка, когда Илья бросается наверх по лестнице. Тот, кто стучит, сейчас находится в квартире старухи. Возможно, это означает, что есть время. От мельтешащих ступеней рябит в глазах, тапки соскакивают и катятся вниз, но это не важно. Важно добраться до телефона и вызвать помощь. Пусть считают сумасшедшим, лишь бы забрали отсюда. Перед своей дверью Илья на секунду замирает, чутко прислушиваясь, а потом ныряет внутрь. Тут все как было раньше: тишина и запах кофе. Опасливо держась подальше от ванной, Илья юркает в спальню и хватает мобильник с тумбочки. Экран вспыхивает и, с готовностью отзываясь на прикосновения, отображает набираемый номер. Когда из трубки раздаются гудки, во входную дверь стучат. — Алло? — Мне срочно нужна помощь! В дверь кто-то стучится, я ничего не… — Когда стучат в дверь, нужно открыть. Это консьержка, это ее прохладный мелодичный голос. Илья замирает, до побелевших костяшек сжимая телефон. Стук повторяется, громче и настойчивее. Гроза в окне постепенно утихает, медленно ползут по стеклу тяжелые капли. Слышно, как успокаиваются деревья, как целый мир укрывается тишиной. — Это служба спасения? — упавшим голосом спрашивает Илья. Вместо ответа из трубки раздается: — Почему ты боишься открыть? Илья косится в сторону окна. Шестой этаж, так что шансов мало. Никаких путей к отступлению. — Это ты стучишь? — спрашивает он. — Нет. — А кто? — Открой и посмотри. Почему боишься? Безысходность давит тяжело и немилосердно, как ребенок, наступающий на жука. Что бы ни происходило, кто бы за этим ни стоял, он наигрался и загнал добычу в ловушку. Придется делать как он хочет. Как она хочет. Сглотнув подступивший к горлу ком, Илья тихо озвучивает то, что вертелось в голове с самого начала: — Там кто-то неживой. После короткой паузы она повторяет странный вопрос: — Куда ты ходишь после работы? Придется ответить. Почему-то это важно. — В больницу, к Лиде. Это моя жена. — Ты хорошо помнишь, что случилось? Медленно ступая в прихожую, Илья хрипло рассказывает: — Мы попали в аварию. Мне повезло, царапины и небольшое сотрясение. А Лида… Он закрывает глаза, пытаясь оттолкнуть накатившие воспоминания: вспышка фар большой машины, отчаянный визг уже бесполезных тормозов. Звон и скрежет. Ударило, подбросило, закрутило. Какой-то железный обломок воткнулся Лиде в щеку и вышел из виска. Врач говорил сложные непонятные слова про пробитый череп и вытекший правый глаз. Сказал, Лида должна была умереть на месте, но прошло больше недели, а она так и лежит на больничной койке, не приходя в сознание. — Ты ведь не хочешь оставить ее? — спрашивает голос в трубке. Тут Илья вспоминает, почему лицо консьержки показалось знакомым: в момент удара оно мелькнуло в зеркале заднего вида. Оно проступило на потрескавшемся лобовом стекле. Отразилось в выпавших из бардачка солнцезащитных очках, когда они пролетели мимо приборной панели, где часы высвечивали «23:40». — Кто ты такая? — Меня зовут Морана. Я забираю тех, кому пора идти дальше. Когда Илья останавливается перед дверью, снова раздается стук. Как во сне он поворачивает ручку и тянет на себя. Мобильник выскальзывает из разжавшихся пальцев и падает на пол, дисплей брызжет мелкими осколками. На площадке Лида, в тех же джинсовых шортах и зеленой майке, в каких была тем вечером, и голова у нее не перебинтована, и плечи не изуродованы большими черными синяками. Лида молча смотрит на Илью неповрежденными глазами, а в сумраке за ней видно Морану: длинные волосы распущены, платье исчезло, шаль разрослась, прикрывая наготу. В руке тонкий серебряный серп, покрытый кружевными узорами инея. Зрачки растянулись в узкие вертикальные штрихи, делая светящиеся изумрудные глаза змеиными. Ступая ближе, Морана говорит: — Все ошибаются, нет исключений. В тот раз я тоже ошиблась. Промахнулась. Должна была забрать вас обоих, но не дотянулась до тебя. Теперь она, — кивает на Лиду, — не может уйти одна, потому что ваша судьба — идти дальше вместе, никак иначе. Если хочешь, отсиживайся за дверью. Ходи к жене в больницу, где она будет лежать до тех пор, пока звезды не позволят мне исправить ошибку. Спустя десятилетия. Или исправь сам. — Как? — сразу же спрашивает Илья. — Вы теперь в разных мирах. Между вами порог. Все, что тебе нужно — переступить его. Именно об этом она просила каждый день, когда приходила в ваше время. Лида неподвижна как восковая фигура, только в уголках глаз поблескивает влага. В тот вечер, когда теплый ветер задувал в открытые окна, дорога бесконечно вилась под светом фар, и еще не стало поздно, она много смеялась и вслух фантазировала об их будущем. Будущем, где не было вывернувшей из-за поворота машины и сильного удара. Все не должно было закончиться так скоро. И не закончится. Цифры на микроволновке сменяются с «23:59» на «0:00», когда Илья шагает наружу. Серп Мораны вспыхивает ледяным бликом в поднятой руке, гулко раздается звук лопнувшей нити. Подъездная серость тает, уступая бесконечной темноте с редкими белыми вкраплениями звезд. Впереди разворачивается исходящая холодом бездна, а над бездной мост из черного камня, усыпанный палой листвой. В вышине хлопают крыльями летучие мыши, воздух наполняется запахом сырой земли и лесных костров. Взявшись за руки, Илья и Лида ступают на мост вслед за Мораной. Автор: Игорь Шанин

Старый Альберт обитал на кладбище.

На первый взгляд, странное место для обитания, но если подумать, что тут такого? Есть даже свои преимущества – тишина, природа и так далее. Кладбище было очень симпатичное – оно располагалось в сосновом бору. Песчаные дорожки золотом петляли между стройных стволов и изумрудных от травы пригорков. Мертвецам должно было быть очень уютно. Как и Альберту. Вообще-то, он не всегда жил среди склепов. Изначально его домик стоял рядом, у самой ограды. То есть, он стоял на своем месте даже еще раньше, когда кладбища и в помине не было. Потом городские власти присмотрели соседние земли под погост. Покойников-то надо куда-то девать. Альберт был не против. Кладбище – не стадион и не аэропорт, а что до суеверий, то этой болезнью Альберт никогда не страдал. Затем кладбище стало расширяться. Город рос, расстраивался, расселялся, соответственно, и покойников образовываться в нем стало больше. Забавно, что в одно время санитарные нормы были одинаковыми (пока они еще существовали): и мертвым и живым полагалось минимум по восемь квадратных метров на каждого. Кладбище расширялось во все стороны, пока на севере и западе не уперлось в берег моря, а на юге – в другое кладбище, для вещей, то есть в городскую свалку. Оставался восток. Так и вышло, что домик Альберта очутился в окружении могил и памятников. Поначалу городские власти как-то озаботились по этому поводу, но потом махнули рукой: что со старика возьмешь? Насильно в те годы переселять было уже не принято. Всю эту историю мне сам Альберт и рассказал, потому что кроме него ее уже, наверное, никто и не помнит. Альберт стал местной достопримечательностью – чудаковатый старикан, живущий среди отошедших в мир иной. Забредавшие на кладбище в поисках поминальных рюмок бомжи иной раз подначивали его («Что, привыкаешь к обстановке, папаша?»), но незлобиво. Альберт и не обижался. Он вообще никогда ни кого не обижался. Для обитателя кладбища он был на редкость жизнерадостен. Все называли его по имени, запросто. Даже дети никогда не говорили ему ни «дядя Альберт», ни «дедушка Альберт», и он, судя по всему, был вполне таким обращение доволен. Родители иной раз искоса посматривали на то, что их отпрыски бегают (куда!) на кладбище пить чай (с кем!) с чудаковатым стариком, но дети быстренько знакомили их с Альбертом, и все вставало на свои места – от общения с Альбертом взрослые попросту таяли. Сам-то я небольшой поклонник прогулок по кладбищам. Ни дневных, ни ночных, никаких. Но к Альберту я заходить люблю, хоть и не таю, как некоторые. Вот и сегодня вечером заскочил. Кладбище, как всегда, было похоже на пустую картонную коробку, в которую кто-то смеха ради насыпал кучу осенней тишины. Вечер старательно заклеивал мне глаза пластырем холодного ветра, а шуршащие листья устраивали на текучих дорожках фестивали дервишей. Темно было, словно в пустом бензобаке о трактора, только подмигивали где-то лампадки и прянично светили окошки альбертова домика. Но дорогу я, конечно, все равно нашел. Альберт открыл мне, как только я очутился на крыльце. - Я тебя еще издали заприметил, - сказал он. – заходи. - Это я с удовольствием, - ответил я. – Чаи гоняем? - А как же, - сказала спина Альберта, приглашающе уходившая в гостиную. Я зашел. Альберт никогда не гонял чаи в одиночестве, поэтому я был уверен, что кто-то у него гостит. Но там!... У него ведь там!... Нет, они, конечно, странными не были, ведь на кладбище дело было. Но все равно! Я чуть корни в пол не пустил от удивления, а Альберт, как ни в чем не бывало, налил себе чайку, болтая с одним из призраков о погоде. Дескать, осень, хоть и теплая, но уже все равно не то, да и ветерок холодает с каждым днем. Я не выдержал. - Альберт, можно тебя на минутку? – спросил я с порога. Альберт удивился. Но вышел-таки. - Ты чего? – спросил он. Ему хотелось обратно, к призракам.. - Да у тебя ж там призраки! – Я чуть не орал. - Ну и что? Ты их боишься, что ли? Я как-то растерялся. - Н-нет, но... Они ж не живые!!! Альберт совсем удивился. Удивление выползло из морщинок в уголках его глаз, сплясало польку на носу и веселой маской закрыло все лицо, свисая на плечи. - Ну, ты даешь, сынок.... На себя-то посмотри!!! Вы ж все уже десять лет как померли, я один остался после эпидемии. Давай пошли в гостиную, а то обидятся и растают. Пришлось пойти. А что делать? Растают ведь... Автор: Никита Дубровин

Все секретарши шефа заканчивают одинаково. Он использует их , а потом выгоняет с работы...

Я была на седьмом небе от счастья: наконец-то нашла работу! Красивый современный офис, и зарплата неплохая. — А что не по специальности, — так это ерунда со своим высшим юридическим с обязанностями секретаря в адвокатской конторе справлюсь без труда. — Вы наш новый офис-менеджер? — спросила у меня пожилая женщина, заглянувшая в приемную. Я с улыбкой кивнула. — Не радуйтесь вы так... — она понизила голос. — И будьте осторожнее! Добавив эту фразу, женщина быстро удалилась. «Что она хотела этим сказать?» — подумала я, однако вскоре забыла об этом странном предупреждении. А спустя несколько дней случайно подслушала в туалете разговор двух сотрудниц. — Интересно, как новенькая справится? — говорила одна. — С Борисом пока никто не справился... Галочка до сих пор не может оклематься. Говорят, даже к психотерапевту на консультации ходит. — Я тут услышала ваш разговор, — выйдя из кабинки, обратилась к дамам —Вы могли бы меня просветить? Коллеги многозначительно переглянулись. — Подскажите, почему с Борисом Львовичем никто не может справиться и, главное, почему с ним нужно справляться? Видите ли, я не хотела бы закончить, как моя предшественница. Походы к психотерапевту не входят в мои планы. — Мы ничего не знаем, — ответила одна из сослуживиц. — Не знаете? Странно... Мне показалось иначе. Ну, значит, все будет на вашей совести.И я решила играть ва-банк. Они снова переглянулись. — Ладно, поговорим, — сказала вторая. — Но не здесь. Давай встретимся после работы. Неподалеку есть кафе, там точно безопасно. Весь день я размышляла об услышанном. Пристально наблюдала за шефом. Да, он требователен, принципиален, но эти его качества лично у меня вызывали лишь уважение, Шеф четко знал, чего хочет от подчиненных. Я старательно исполняла поручения Бориса Львовича. Работа устраивала меня по всем критериям: офис недалеко от дома, зарплата дает финансовую независимость, опять же, работа, хоть и косвенно, связана с моей профессией. Поэтому увольняться только из-за сплетен не просто неразумно, но в высшей степени глупо. В итоге я решила, что коллег после работы, конечно, выслушаю, но безоговорочно верить сказанному ими не буду, в конце концов, оговорить можно любого. За весь рабочий день я не услышала от шефа ни одной грубости, ни одной фривольной фразы. Наоборот. -Я вижу, ты работаешь отлично, — похвалил он. - Мне нравятся исполнительные и трудолюбивые подчиненные. А еще я люблю, чтобы мои сотрудники умели держать язык за зубами. То, что происходит у нас в конторе, — наше внутреннее дело. Понимаешь? В принципе, я была согласна с директором: неразглашение — одна из основ корпоративной этики. Поэтому энергично кивнула: — Да. Я не болтлива. А про себя подумала: «Наверное, у предыдущей секретарши был слишком длинный язык, поэтому Борис ее и вытурил. Увольнение люди переносят по-разному, не исключено, что кому-то может понадобиться и помощь психотерапевта», После работы я отправилась в то кафе, где договорилась встретиться с коллегой. - О нашем разговоре никто не узнает, — сразу же успокоила я ее. — Надеюсь. Я согласилась на разговор лишь потому, что в конторе творится беспредел. И никто ничего не делает, все боятся... Все секретарши шефа заканчивают одинаково. Он использует их , а потом выгоняет с работы. — Почему же они соглашаются? Вряд ли речь идет об из. на. си. ло. ва. нии. — Поработаешь тут — много интересного узнаешь. Наш директор, хоть и не депутат, но на него распространяется неприкосновенность. У Бориса Львовича везде свои люди: в суде, полиции, прокуратуре.Кому скорее поверят, ему или девчонке секретарше? Я была в шоке. Уважаемый в городе адвокат и вдруг такой монстр? Верится с трудом! С другой стороны — зачем Наде лгать? Должен же быть какой-то мотив? Обида? Личная неприязнь? Месть? — Я вижу, ты мне не слишком веришь — сказала коллега. — В любом случае, спасибо за разговор. Кстати, подскажешь телефон девушки, которая работала до меня? — А зачем он тебе нужен? —насторожилась Надежда. — Просто хочу с ней поговорить... — Ладно, только мое имя не упоминай... — она с неохотой продиктовала номер... Галина (так звали мою предшественницу) сначала наотрез отказалась встретиться. «Мне больно об этом говорить, да и прошлое не хочется ворошить», но мне все-таки удалось ее уговорить пообщаться. В итоге я узнала, что шеф, предварительно подпоив за ужином, затащил ее в номер, отеля, когда они ездили в командировку. А через несколько дней уволил. — Он сказал, что если я проболтаюсь, о том, что он сделал со мной в отеле, в этом городе работы не найду, и вообще плохо будет. А у меня ребенок. И мужа нет... Мне никак нельзя без работы! — девушка всхлипнула. Я поблагодарила Галю, пообещала (в очередной раз), что о нашем разговоре никто не узнает. По дороге домой обдумывала стратегию поведения на тот случай, если шеф попытается и со мной поступить так же. А может, и пронесет— попыталась успокоить себя. Не пронесло. Примерно через месяц Борис Львович — сообщил, что едет в Тамбов. — Забронируй на двое суток — два номера в отеле, — распорядился он. И, не дожидаясь моего вопроса, пояснил: —Второй — для тебя. Первый день командировки шеф вел себя предельно корректно (впрочем, как и всегда), совсем не похоже, чтобы у него в отношении меня были какие-то планы. Но около одиннадцати вечера (я уже легла спать),послышался стук в дверь. — Кто там? — спросила я. — Аллочка, это я, — услышала я голос Бориса. — Нам нужно поговорить. — Секунду, сейчас оденусь! — крикнула я, быстро включила диктофон и камеру в фотоаппарате. Сделав глубокий вдох, открыла дверь. Шеф вошел, огляделся, поставил на журнальный столик бутылку белого вина. — Что-то не спится. Хочу поболтать с тобой— сказал таким дружеским тоном, что отказать было неудобно. Но, едва мы выпили по бокалу вина, как шеф вдруг завалил меня на диван и стал срывать блузку. Я оттолкнула его и крикнула: -Немедленно прекратите! Я не хочу! — Заткнись и не надо строить из себя недотрогу! — Борис, оставьте меня в покое. Иначе пожалеете! Шеф рассмеялся. — А что ты сделаешь? — Обвиню в из. на. си. ло. ва. нии. Я все записываю. Борис застыл на месте: — Где запись? Он стащил меня на пол. Я отдала ему телефон. Грязно выругавшись, он ушел, громко хлопнув дверью. Я достала диктофон, собрала вещи, вызвала такси. Открыла двери номера, проверила, нет ли кого в коридоре, и стрелой выскочила из отеля. Я очень надеюсь, что правосудие всё же существует и собранных доказательств будет достаточно, чтобы мой шеф (уже бывший) на этот раз ответил за свои поступки. Источник канал Поехали Дальше

Всю свою жизнь бабушка собирала свои волосы в большую пластмассовую матрешку.

Верила, что переходя черту и являясь Богу, все 40 дней будешь искать свои волосы. В 2003г. бабушка умерла Сын родился спустя 2 года Года в полтора он отлично говорил и однажды сказал, что к нему приходила бабушка и сказала отдать её матрешку. Говорил несколько дней, пока мы не поняли Прикопали на кладбище и сын больше ничего не говорил. Оля П.

Всю свою жизнь бабушка собирала свои волосы в большую пластмассовую матрешку.

Верила, что переходя черту и являясь Богу, все 40 дней будешь искать свои волосы. В 2003г. бабушка умерла Сын родился спустя 2 года Года в полтора он отлично говорил и однажды сказал, что к нему приходила бабушка и сказала отдать её матрешку. Говорил несколько дней, пока мы не поняли Прикопали на кладбище и сын больше ничего не говорил. Оля П.

Сначала я решил,что мы попали в "рай",но это оказалась.....

Я не планировал этого, все случилось само собой — после очередной ссоры с отчимом ушел из дому. Просто оттолкнул этого пьяного, злобного идиота к стене а потом вышел. Взял я с собой - немного: рюкзак с какой-то одеждой, немного денег документы. Игнорируя крики матери, сбежал вниз по лестнице и выскочил из нашего обшарпанного подъезда прямо под дождь. «Холодно», — подумал я, поднимая воротник куртки. Ноги сами несли меня к дому моего лучшего друга Сашки, но его там не оказалось. К Ромке идти не было смысла: он уехал работать вместе с отцом в другой город. Несколько часов бесцельно бродил по улицам, потом поехал на вокзал. Мне нравилось иногда сидеть в зале ожидания и смотреть на людей или же просто ходить по перронам. Пару месяцев назад я окончил училище, но так и не нашел постоянной работы, в чем меня каждый день упрекал сожитель матери. И вдруг меня осенило: «А что, если куда-нибудь уехать?Куда угодно, главное, чтобы город большой. Ведь большой, город — большие возможности, — думал я, крутясь у билетной кассы. ...Поездка была долгой. До Владимира я добрался ‚ замерзшим и странно подавленным. А тут еще эта девчонка... — Дай денег на булку! — маленькая, плохонько одетая ‚ беспризорница преградила мне путь, когда я остановился у киоска с продуктами. — Я сам без денег, — ответил грубо, но затем оглянулся: мне стало ее так жаль. Она была похожа на голодного и затравленного зверька. Девчонка сказала, что ее зовут Виола, а потом жадно вгрызлась в купленный в киоске бутерброд. — А чего имя такое странное? Выдумала, небось? — заметил я насмешливо, -Да серьезно, Виола! В честь прабабки назвали, — ответила она с полным ртом, а потом спросила, куда я еду, — Пока еще не решил... На самом деле я уже подумывал о том, Чтобы сесть в первый же поезд и вернуться домой. Мне было очень холодно, я понятия не имел, где буду спать, что буду есть. Кажется, не годился для бродячей жизни... Однако перед этой девчонкой решил казаться сильным. — Присмотрюсь немного, — протянул я, добавив, что не первый раз так езжу. — Дома уже не выдерживаю, — признался, и мы начали обсуждать наши семьи. Сжевав по три бутерброда, через переходы вышли к перронам. — А давай махнем со мной? - спросила вдруг моя новая знакомая, а потом рассказала, что хочет добраться электричками до одного села, недалеко от которого, в самом лесу, есть большая ферма. — Ее хозяин живет экологически чистой жизнью, и ему всегда нужны молодые люди для работы. Там жизнь почти как в раю. Вот бы он меня взял, — мечтательно делилась Виола своими планами. - А что там за работа?-заинтересовался я. — Думаю, ничего серьезного, — пожала плечами девочка. — Зато у нас будет и еда, и крыша над головой... Я немного поразмыслил. Все равно деваться некуда, не возвращаться же домой, в самом деле! Не хотелось.Давать отчиму повода для очередного скандала! В тот же вечер мы отправились в путь, пересаживаясь с одной электрички на другую. Мастер — так просил называть себя хозяин общины «Небесных посланников» был худым мужчиной чуть за тридцать. Он был одет в полотняную рубаху, напоминавшую мешок, ел одни овощи и рис, вставал ранним утром, а спать ложился после захода солнца. Его всегда окружала группа амбалов, которых он называл «своими верными последователями». Когда мы приехали, он лично вышел приветствовать нас, вознес руки к небу и сказал, что это Бог привел нас сюда. Мы с Виолой переглянулись, уж очень неожиданным показался нам прием. А затем один из «верных» познакомил нас с распорядком дня. — Значит так, побудка у нас в пять потом у нас час медитации, легкий завтрак и за работу! — В пять?! — ужаснулся я, однако сразу же вспомнил, как отчим говорил с издевой: «Лодырь! Ты вообще ни на что не годишься!» Поэтому я решил, что тут буду выкладываться на совесть. При случае познакомился с другими членами общины. «Коллектив», не считая мастера, был очень молодой, в основном меня окружали подростки. Первые дни пролетели очень быстро. Я делал все, что мне говорили, даже самую тяжелую работу. — Ничто не могло меня отпугнуть. По Виоле заметил, что она не в восторге от этого ‚ «рая». Девчонка жаловалась на то, что все время хочет спать и есть. Говорила, что от недоедания и тяжелой работы у нее кружится голова. А однажды я застал ее в слезах. — Виола, что случилось? — спросил, чувствуя ответственность за подругу. — Мне страшно, — прошептала она, осмотревшись вокруг а потом разрыдалась. — Чего? — удивился я. — Этот Мастер... не тот, за кого себя выдает. Ванька, мы у него здесь в рабстве! А девчонками он вообще такое вытворяет! — подруга закрыла лицо руками. У меня от ярости буквально потемнело в глазах. — Виола, ты уверена в том, что говоришь?! — Это правда, — прошептала она, — Видел, как много молодых девушек беременны? Спрашивая, она озиралась по сторонам, словно боялась, что у нее за спиной появится он. — Видел. Мастер говорит, что они сбегают из дому уже в положении. А он помогает им начать новую жизнь, — объяснил я, но Виола в ответ только горько рассмеялась. — Ты действительно такой наивный?! Он — отец их будущих детей. Их всех! — Откуда такая информация? — спросил я охрипшим от волнения голосом. Местные девчонки рассказали. А еще говорили, что хотели бы сбежать отсюда, но боятся. Вроде бы одна пыталась, но ее поймали и избили до полусмерти. А потом она вообще исчезла. Девчонки думают, что ее больше нет в живых... Они боятся повторить ее судьбу — их ведь никто не будет искать. — Мастер приставал к тебе? — Вчера, когда я мылась, он зашел в душ и сказал, что хочет обмыть меня, чтоб смыть мои грехи! — Виола снова расплакалась. — А когда я начала сопротивляться, назвал меня «неблагодарной ...» и сказал, что или я приду ночью к нему в комнату, или сильно пожалею... Все сложилось в единую картинку. Девушки, которыми некуда было деваться, неприкаянные парни вроде меня — группа потерянных ребят, которых безнаказанно эксплуатирует нацепивший маску святоши подонок! Мне вспомнилась травка, которую он заставлял нас пить каждый вечер, странные медитации на рассвете и другие практики, служившие только для того, чтобы затуманить наше сознание... Мы решили с Виолой бежать из этого «рая». А так как мы жили в разных бараках договорились встретиться ночью за хозблоком. К счастью, побег удался. Пешком мы добрались до ближайшего райцентра, и сразу же отправились в полицию. Мастера и его «верных последователей» задержали. Оказалось, что наш «гуру» не только безнаказанно надругался над девушками из своей общины, но и зарабатывал на продаже детей, которых они ему рожали! Надо сказать, что нам с Виолой очень повезло. Все могло закончиться бедой. Источник канал Поехали Дальше

Ольга была обычной ведьмой. В её доме на краю деревни бывало много посетителей.

Она могла снять порчу, а могла и навести её. Снимала сглаз, проводила защитные обряды. Могла даже вызвать дух умершего, чтобы получить нужную информацию… да мало ли что могла совсем еще не старая ведьма. Однако с тех пор, как Ольга встретила Олега, жизнь её изменилась. Можно сказать, поделилась на «до» и «после». Она не могла поверить в своё счастье: ей казалось, что Олег был послан ей вопреки всему. Чтобы сохранить тот мир, полный любви и блаженства, Ольга дала обет: она отказалась от всего, что было связано с ее прежними колдовскими деяниями. Она продала свой дом и уговорила мужа переехать подальше от тех мест, где её знали, как чёрную ведьму. Свои рукописные книги с заговорами, свечи и руны Ольга забрала с собой, сложила в сундучок и закопала в конце огорода, надеясь, что они ей уже не понадобятся.. . ஜ۩۞۩ஜ_________________________ Жизнь текла, как вода в горном ручье. Чистые хрустальные жемчужины радостных и безмятежных дней Ольга перебирала с упоением. Ей казалось, что счастье ее будет длиться вечно. Олег не мог наглядеться на свою суженую. Они вместе готовили ужин, по вечерам много говорили, делясь впечатлениями о прожитом дне, в выходные выходили в лес, долго бродили... Одно омрачало идиллию их семейного бытия - Ольге не удавалось забеременеть. Она переживала и догадывалась, что это было наказанием за её грехи в прошлой жизни. Но, продолжая упиваться блаженством любви, не заметила Ольга, как подкралась новая беда.... ஜ۩۞۩ஜ_________________________ В тот вечер день она вернулась домой раньше Олега и в предвкушении уютного вечера приготовила к ужину курицу с пряными травами и испекла шарлотку. От страшного удара в дверь у неё подкосились ноги... Она бросилась в прихожую – у входа стоял Олег. Однако вместо него на неё смотрел бешеными глазами, будто бы чужой мужчина. - Уснула, тварь? Какого… не открываешь? Ольга попыталась превратить выпад мужа в шутку. - Ты, с чего такой сердитый? – спросила она. - С того!.. - огрызнулся он. - Чего стоишь, рот раззявила? Не видишь – жрать хочу! Бегом на кухню! – и супруг отвесил Ольге увесистый подзатыльник. От обиды Ольга едва не разрыдалась. Такая внезапная перемена в муже её не просто удивила, а сильно напрягла: «Что-то тут не так?!» Она молча накрыла на стол и, прислонившись к дверному косяку, наблюдала за мужем. Вечер был испорчен. Олег, хлопнув дверью кухни, завалился спать. ஜ۩۞۩ஜ_________________________ А ночью Ольга неожиданно проснулась от стонов Олега. - Олюшка, родная, помоги! Сердце болит – сил нет! Где ты? Я тебя потерял, отзовись, душа моя! Ольга приподнялась на локте, осторожно дотронулась до любимого. Олег тут же открыл глаза: - Чего уставилась? Спать не даёшь, а мне на работу утром! Вылупилась она!.. – рявкнул он и повернулся на другой бок. Ольга встала, сон как рукой сняло. Так и просидела она на кухне до рассвета... ஜ۩۞۩ஜ_________________________ Утром хмурый муж вышел из спальни. Молча выпил из кувшина воды и, не сказав ни слова, ушёл на работу, хлопнув дверью так, что стены задрожали. В смятии Ольга провела весь день. Пыталась отвлечься на работе, но ничего на ум не шло. Вечером всё повторилось: муж выкрикивал ругательства, говорил, что Ольга ему всю жизнь испортила, пытался даже поднять на неё руку, но под тяжёлым взглядом жены отдёргивался, будто обжегшись. Ольга, помня о том, что дала обет не пользоваться магической силой, едва сдерживалась. А ночью Олег снова стонал, словно звал жену на помощь. В метаниях и сомнениях Ольга едва дождалась утра. Ей казалось, что вокруг неё мечутся черные тени, которые исчезли, как только появился первый луч солнца. ஜ۩۞۩ஜ_________________________ Олег позвонил днём и чужим голосом предупредил, чтобы она его не ждала – будет у друга. Ольга сидела, не сводя глаз с телефона до тех пор, пока не опустилась ночь. Она надеялась, что он перезвонит и скажет, что всё изменилось, и он едет домой. Но этого не произошло. Тогда Ольга вышла на огород, в отчаянии разрыла тайник и вытащила оттуда свой сундучок с колдовскими атрибутами. Бережно прижав его к груди, она обреченно побрела в дом. С содроганием она запалила пучок полыни, зажгла чёрную свечу и устремила взор в её пламя. - Будь, что будет, - прошептала она.... ஜ۩۞۩ஜ_________________________ Огонь долго скрывал информацию. Наконец, свеча кое-как разгорелась, и Ольга, надышавшись дурманящим запахом трав, смогла разглядеть во мраке то, что запрашивала… Невысокая рыжеволосая женщина юлой вилась вокруг Олега, громко смеялась, запрокидывая голову. Дальше видения сворачивались и разворачивались вновь. Ольга увидела, как рыжеволосая протягивает её мужу чашку, и тот пьёт. Она фотографирует его, а он с удовольствием позирует. Женщина обнимает её Олега, что-то шепчет ему на ухо. - Тфу, мерзость, - сплюнула Ольга. - Зря я так расслабиоась. В итоге пропустила удар – не почуяла соперницу. Слишком долго хорошо жила. Что же делать? Нужно возвращать мужа. Даже, если потом придётся платить по счетам. Ольга развела костёр во дворе дома, достала из сундука ритуальный нож, книги с заговорами. Полоснула себе по руке и, покропив огонь кровью, начала обряд, призывая к помощи духов.... ஜ۩۞۩ஜ_________________________ Было далеко за полночь, когда обессилевшая Ольга закончила ритуал. Вдруг послышался шум с улицы – к дому подъехала машина. Ольга забежала в дом, а через несколько секунд туда ввалился в полубреду и Олег. - Помоги мне, - лишь успел произнести он и рухнул на пороге. Ольга припала к его груди, сердце любимого едва билось, тело пылало жаром. В беспамятстве Олег шептал имя жены и просил спасти его. И тут Ольга услышала пронзительный вой. Этот звук ни одна ведьма никогда ни с чем не спутает. Неслышный обычному человеку… дух подземного мира оповещал о своём прибытии. Ольга прижалась губами к губам Олега и поймала его выдох. Потом она прошептала в склянку с душой мертвеца заветное слово, плотно закрыла её и выбежала во двор. Дух кладбищенский уже ждал ее и выглядел ужасающе: большая лысая голова, пустые глазницы, непомерно длинные конечности, огромная беззубая пасть, уши, развёрнутые к затылку. Его несуразное тело медленно пошатывалось на тонких ногах, потрясая обвисшей кожей. И тут дух вновь завыл!.. Да так, что у Ольги кровь в жилах остановилась. - Я поняла – нужно идти. Показывай дорогу, - собравшись с силами, кое-как молвила она. Пространство за спиной духа зашевелилось и превратилось в бешено вращающуюся воронку. Чудовище развернулось в сторону воронки и прыгнуло в нее. Следом за ним шагнула и Ольга. Уже через мгновение во дворе дома ничто не напоминало о чьем-либо присутствии, только едва дышал костерок, в котором дымились еще сухие веточки трав... ஜ۩۞۩ஜ_________________________ - Ну, здравствуй, сударыня! - Хозяин погоста был в благостном настроении. – Давненько мы не виделись. Услышал твой зов – сразу гонца послал. - И тебе здравствовать! - поклонилась Хозяину Ольга. – С чего вдруг такие почести? - А не чужие мы, - развёл руками Хозяин погоста. - Да и дарами ты меня никогда не обделяла. Присаживайся – разговор будет, - указал он на могильную плиту. – На днях приходили тут две. С виду монахини – невесты Христовы. А правилам колдовским обучены. Всё как надо сделали – с подношением щедрым. А только догадался я, что с тобой их дело связано. Просили они Ясура указать самую древнюю могилу. Прикопали в ней фото мужа твоего, обряд провели самый жестокий. Я ещё подумал тогда: «И как это ты их пропустила?» Да вспомнил – ты же отступилась от своего дара – ты ж теперь обычная. Или, как? Вернулась? - Помоги мне, - прошептала сквозь слёзы Ольга. – Откуплюсь… - Ладно, сочтёмся. Действуй! – крикнул Хозяин погоста и взмахнул рукой. Да так, что от крика его земля содрогнулась. То зашевелились в могилах тела умерших, да полезли оттуда духи – хранители кладбищенские. Они безмолвные темные воины в черных плащах с капюшонами, закрывающими несуществующие лики. - Покажите мне, где душа моего любимого томится? – вопрошала Ольга это мрачное воинство. Из колышущейся массы выделился один, махнул рукой, мол, иди за мной, и повёл Ольгу к нужной могиле. Осторожно разрыла Ольга могилу руками и нашла там оторванную половинку фото мужа своего. Зажгла свечу и, воткнув её в землю, зашептала древние слова. Открыла склянку, из которой вылетела частичка души того, кто был похоронен когда-то давно в этой могиле. Кусочек души метнулся в могилу, а из неё восстал призрачный облик Олега. Только не весь!.. Будто пополам кто-то рассёк его, и эта жалкая половинка сиротливо трепетала в воздухе. - Не понимаю, - прошептала Ольга. – Как такое возможно? - Я ж говорил, не понравились мне эти невесты Христовы. Таких чёрных монахинь редко встретишь. Похоже на то, что часть приворота в церкви сделали. Или в часовне. Вон в той, чтобы далеко не ходить, - Хозяин погоста указал в нужном направлении. Ольга знала о небольшой часовне у входа на кладбище. Прихватив с могилы половинку фото мужа и собрав часть его души в склянку, помчалась она к часовне... Время поджимало. Ольга дёрнула запертую дверь, в надежде, что замок не выдержит. Тщетно!.. Огляделась, увидела открытое окно. Кошкой вскарабкалась на дерево, с него дотянулась до окна и с трудом вползла внутрь... ஜ۩۞۩ஜ_________________________ В помещении часовни было трудно дышать. В носу свербило от запаха ладана. Ольга закрыла глаза и попыталась учуять, где могла быть спрятана вторая половинка фото мужа. Ноги сами привели её к большой иконе. Ольга протянула руку, как вдруг ей послышался тихий шёпот. - Упокой Господи душу рабы твоей Ольги… - шептали в унисон две неясные тени. – Ты, что же, думала, будто так просто тебе будет со мною справиться? Две тени сплелись в одну. Та обрела внушительные размеры и ушла под своды часовни... Ольга отдёрнула руку от иконы, будто её обожгли огнём. - Не трожь его – он мой! - взвыла тень с высоты. - Хватит прятаться, покажись, кто ты есть? – выкрикнула Ольга. - И то правда – мне ль тебя бояться, - отозвалась тень и, пометавшись по стенам, обрела свои реальные очертания. Перед Ольгой возникла та рыжеволосая дама из её видений. - Ну, что, по-хорошему уступишь… или как? Ты же в завязке! Ты теперь правильная до тошноты, - произнесла рыжая с издёвкой и метнула в Ольгу пламенный шар. - С чего ты взяла? – отбиваясь ритуальным ножом, отозвалась Ольга. - Слухами земля полнится, - всё с той же кривой ухмылкой ответила рыжая. – Пожила ты своё и хватит. Делиться надо, подруга, - и метнула несколько огненных шаров подряд. - Я тебе не подруга, - крикнула Ольга, с трудом отбивая нападение. Она давно не практиковала, и силы её с каждым новым ударом быстро таяли – соперница явно была сильнее. Но сдаваться Ольга не собиралась. Рыжая наступала, в руках ее появился хлыст, и она хлестала Ольгу наотмашь. Ольга попыталась прикрыться, шепча защитное заклинание. Хлыст врезался с шипением, оставляя на теле кровавые следы – заклинание помогало слабо. - Он пропитан святой водой, - сложила руки в молитвенном жесте рыжая. - Со мной ведь Бог, и ведёт меня сила Христова. - На двух стульях сидеть пытаешься? Это запрещено! – крикнула Ольга, прикрываясь руками. Хлыст разорвал кожу на руках Ольги, кровь заструилась по телу. - В борьбе за счастье все силы хороши, - мерзко хихикнув, отозвалась рыжая и вынула из поясного мешочка пригоршню остро отточенных крестиков. Метнув их в Ольгу, рыжая от её крика пришла в экстаз. - Да, милая, кричи, мне так нравится! Отдай, что имеешь? Неужто помереть за него собралась? Ольга, припавшая к стене часовни, истекала кровью. - Ну, как знаешь, - ухмыльнувшись рыжая, и сформировала в районе груди огромный, искрящийся молниями, полупрозрачный шар. Она примерилась и метнула его в Ольгу. Из последних сил Ольга смогла лишь замедлить время. Она с трудом дотянулась до иконы, за которой лежала вторая часть фотографии мужа, и прикрылась иконой, как щитом. А дальше всё произошло, словно в замедленной съёмке… Шар подлетел и расплылся по стеклу, прикрывающему икону, сконцентрировался и молнией метнулся к той, что послала его. Рыжая вспыхнула, и в доли секунды от неё осталась лишь горстка пепла…. ஜ۩۞۩ஜ_________________________ Дверь часовни распахнулась, и Хозяин погоста осторожно заглянул внутрь. - Ну, сударыня, как ты? - Жива! Назло всему, - чуть слышно отозвалась Ольга. - Раны зализывать потом будешь, - произнёс Хозяин погоста. - Тебе ещё обратно возвращаться надо. Успеть бы до первых петухов. Выползай скорее отсюда – хватит с иконами обниматься. Ольга осторожно прислонила икону к стене, прижала к себе вторую часть фотографии мужа и, с трудом переставляя ноги, выбралась из часовни. - Да, уделала она тебя, - оглядывая Ольгу, заметил Хозяин погоста. – Поспешай! Я тебе помогу. И Хозяин взмахнул рукой, раздвигая призрачное пространство... ஜ۩۞۩ஜ_________________________ Вернувшись, Ольга вошла в дом, соединила на груди мужа обе половинки фото. Олег выгнулся дугой, тело его свело судорогами, и он с шумом вдохнул воздуха. Ольга упала в беспамятстве… Она пришла в себя ясным днём. О том, что она сильно пострадала, напоминали только небольшие порезы – раны затягивались быстро благодаря вмешательству потусторонних сил. Олег громко застонал и открыл глаза. - Ты?.. – удивленно спросил он. – Что произошло? - Ты вернулся… - Откуда?! Родная, что у тебя с волосами? - Неважно… Главное, что я вернулась тоже, - отозвалась Ольга, пряча за ухо седую прядь. - А седина?.. Ей я откупилась за нас. За наше счастье... Автор Наталья Каблукова