ОТЧАЯВШИЙСЯ МУЖЧИНА ПРОСИЛ БОГА ДАТЬ ЕМУ ЗНАК ПОДДЕРЖКИ, НО ТО, КАКИМ ОКАЗАЛСЯ ЭТОТ ЗНАК, ОН НЕ ОЖИДАЛ...

Мир Семена Петровича съежился до размеров серого, пыльного комка. Еще полгода назад у него был крепкий, налаженный мир:
Должность главного инженера на заводе, уважение коллег, уютная трехкомнатная квартира, жена, с которой они хоть и без прежней искры, но привычно и мирно плыли по течению жизни, взрослая дочь, живущая отдельно. А потом мир начал расползаться по швам.
Сначала, как в плохом домино, посыпались костяшки на работе. Новое руководство, оптимизация, сокращение. Его, Семена Петровича, сорока восьми лет, с безупречным послужным списком, вежливо, но твердо «попросили», намекнув, что нужны «молодые и энергичные». Унизительные поиски новой работы в предпенсионном возрасте приносили лишь отказы. Денежная подушка, которая казалась пуховой периной, истончилась до состояния марли.
Следом треснул семейный фундамент. Жена, не привыкшая к безденежью и вечно кислому лицу мужа, начала пилить его с утра до вечера. Их разговоры превратились в обмен упреками. Дочь, у которой у самой были кредиты и маленький ребенок, помочь ничем не могла и звонила все реже.
А потом взбунтовалось тело. Старая язва напомнила о себе острой, грызущей болью. Давление начало скакать, как необъезженная лошадь. Мир сузился до маршрута «поликлиника-аптека-биржа труда» и обратно, в гулкую, пахнущую валокордином и несбывшимися надеждами квартиру.
Семен Петрович не был ропотником. В глубине души, где-то под слоями усталости и обиды, у него жила тихая, детская вера, унаследованная от бабушки. Но сейчас эта вера молчала. Силы были на исходе.
В один из таких особенно серых, беспросветных ноябрьских вечеров он возвращался домой с очередного собеседования, где ему, инженеру с тридцатилетним стажем, предложили место охранника в супермаркете. Он отказался. Унижение было слишком велико. Он шел по пустынному парку, под ногами хрустел первый, злой ледок. И вдруг отчаяние, которое он так долго держал внутри, прорвалось наружу. Он остановился, запрокинул голову к низкому, свинцовому небу и, не крича, а скорее, выдыхая всю свою боль, произнес в пустоту:
— Да есть там кто-нибудь?! Хоть какой-то знак… ну хоть что-нибудь подайте! Что я не один! Что вы меня слышите!..
Слова утонули в промозглой тишине. Ничего не произошло. Небо молчало. Тяжело вздохнув, Семен Петрович побрел домой. Его заявка в небесную канцелярию, казалось, была отклонена.
Но на следующий день начали происходить странности. Не чудеса, не знамения, а именно странности. Маленькие, нелогичные, выбивающиеся из привычной колеи человеческого равнодушия.
Он ехал в дребезжащем утреннем автобусе в поликлинику. Настроение было под стать погоде за окном. Внезапно на соседнее сиденье плюхнулся человек, от которого за версту несло той специфической смесью несвежей одежды и горькой свободы, которая безошибочно выдает бездомного. Семен Петрович инстинктивно подобрался, готовясь к привычной просьбе «на хлебушек».
Но бродяга денег не просил. Он достал из-за пазухи одно-единственное, сморщенное, но крепкое на вид яблоко, с хрустом откусил половину, а вторую, без всяких предисловий, протянул Семену Петровичу.
— Угощайся, начальник, — прошамкал он беззубым ртом. — Антоновка. Витамин. Для бодрости духа.
Семен Петрович опешил. Он, прилично одетый, хоть и безработный, человек, и — бездомный, делящийся с ним своей последней едой. Это было так нелепо, так неправильно, что он растерянно взял яблоко.
— Спасибо… — только и смог вымолвить он.
— Да не за что, — хмыкнул бродяга. — Мне тут вчера один кекс историю рассказал… Умора. Представляешь, идет мужик по улице, а навстречу ему — пингвин! Настоящий! Ну, мужик его под мышку — и в полицию. Мол, что делать? Дежурный ему говорит: «Что-что, в зоопарк ведите!» Ну, тот и повел. На следующий день дежурный выходит на крыльцо, а там опять этот мужик с пингвином. Дежурный ему: «Я же вам сказал, в зоопарк его ведите!» А мужик отвечает: «Так мы вчера в зоопарке были. Сегодня в кино идем!»
И бродяга так заразительно, так по-детски захохотал, что Семен Петрович, давившийся этим неожиданным яблоком, вдруг фыркнул. А потом и сам, впервые за долгие, мучительные месяцы, рассмеялся. Негромко, сдавленно, но по-настояшему. Впервые за долгое время ему стало не горько, а смешно.
В поликлинике его ждал следующий сюрприз. Очередь к терапевту была, как всегда, похожа на партизанский отряд — измученная, угрюмая, готовая к долгой осаде. Его талон был одним из последних. Он приготовился к многочасовому сидению. И вдруг сидевшая впереди женщина, интеллигентная, в очках, поднялась и протянула ему свой талончик, у которого номер был гораздо ближе к началу.
— Возьмите, пожалуйста, — тихо сказала она. — Я вижу, вам нехорошо. У вас глаза очень грустные. А я потерплю, у меня не срочное.
Семен Петрович попытался отказаться, но она была непреклонна. «Вам нужнее», — повторила она и пересела в конец коридора. Он остался стоять с ее талоном в руках, совершенно сбитый с толку. Кто она? Зачем ей это? Он пытался найти логическое объяснение, но его не было.
Возвращаясь из поликлиники, он увидел на перекрестке маленькую девочку лет пяти. Она стояла одна и громко, навзрыд, плакала. Вокруг спешили люди, бросая на нее мимолетные, сочувствующие взгляды, но никто не останавливался. А Семен Петрович остановился. Что-то внутри, согретое утренним яблоком и чужим талоном, не позволило ему пройти мимо.
Он присел перед ней на корточки.
— Ты чего плачешь, красавица? Потерялась?
Девочка, всхлипывая, кивнула и протянула ему свою маленькую, липкую от леденца ладошку.
— Маму…
И следующие полчаса Семен Петрович, забыв про свою язву, про безработицу и долги, занимался самым важным на свете делом. Он держал за руку маленького, доверчивого человека и искал его маму. Он рассказывал ей смешные истории про пингвина, покупал ей мороженое, которое сам не ел уже сто лет, и чувствовал, как внутри него просыпается что-то давно забытое. Чувство, что он нужен. Что он сильный. Что он может помочь.
Когда они наконец нашли ее маму — бледную, перепуганную, мечущуюся у входа в магазин, — и та, рыдая, бросилась обнимать и его, и дочку, Семен Петрович почувствовал укол почти забытой, тихой радости.
Каждый день теперь приносил что-то подобное. То сосед, с которым они лет десять только кивали друг другу, вдруг останавливал его у подъезда и настойчиво совал ему пакет домашних яблок: «Бери, Петрович, девать некуда, урожай в этом году хороший». То молодой парень в метро уступал ему место, хотя Семен Петрович вовсе не чувствовал себя стариком. То кассирша в магазине, пересчитывая его мелочь, вдруг улыбалась и говорила: «Ничего, бывает. Хорошего вам дня!»
Это были мелочи, пылинки добра в огромном, равнодушном мире. Но из этих пылинок для Семена Петровича начало складываться нечто цельное. Он начал подозревать, что это не просто череда совпадений. Это был ответ. Тот самый «знак». Только он был не громким, как удар колокола, а тихим, как шепот. Бог говорил с ним.
Но говорил не с неба, а голосами самых обычных, случайных людей. Он начал всматриваться в лица прохожих с новым, обостренным вниманием, видя в каждом — кассирше, соседе, бродяге — потенциального «посланника», участника какой-то грандиозной, невидимой спецоперации по спасению рядового Семена Петровича.
Эта новая оптика начала менять и его самого. Он перестал ходить с вечно кислой, страдальческой миной. В его глазах появилась не безнадежность, а любопытство. Он начал улыбаться в ответ. Он начал благодарить. Он перестал чувствовать себя одинокой жертвой обстоятельств, а ощутил себя частью какой-то невидимой, но могущественной цепи.
И жизнь, словно почувствовав эту перемену, медленно пошла на поправку. Тот самый сосед с яблоками, разговорившись с ним, вдруг упомянул, что их конструкторскому бюро как раз нужен опытный инженер «старой закалки». Собеседование прошло на удивление легко. Его взяли. Зарплата была меньше, чем на прежнем месте, но это была настоящая, живая, нужная работа.
Вернувшись домой с первой получки, он не стал брюзжать на жену за немытую посуду. Он молча купил по дороге ее любимые хризантемы и торт. Она сначала опешила, а потом, увидев цветы, вдруг заплакала и сказала: «Прости меня, Сема. Я такая дура стала». Они проговорили в тот вечер до полуночи, впервые за много лет. По-настоящему.
В финале этой истории, теплым весенним днем, спустя почти полгода после того отчаянного крика в небо, Семен Петрович сидел в том же парке на скамейке. Он только что получил аванс, в кармане лежал билет в театр для жены, язва молчала. В душе было спокойно, тихо и очень благодарно. Он ел простой бутерброд с сыром и щурился на ласковое солнце.
На другой конец скамейки присел мужчина. Примерно его возраста, в потертом, но чистом пальто, с таким же серым, измученным лицом, какое было у самого Семена Петровича полгода назад. Мужчина тяжело вздохнул, достал из портфеля какие-то бумаги, посмотрел на них, и в его глазах блеснула такая беспросветная тоска, что Семен Петрович физически это почувствовал.
Старый Семен Петрович, скорее всего, просто бы отодвинулся. Но новый, прошедший школу «небесной логики», поступил иначе. Он смотрел на этого незнакомого человека, и в его душе не было ни равнодушия, ни страха. Была только простая, ясная мысль: «Вот он».
Недолго думая, Семен Петрович разломил свой бутерброд пополам и протянул половину соседу.
— Угощайтесь, — сказал он просто, с той же интонацией, с какой ему когда-то предложили яблоко. — С сыром. Для бодрости духа.
Мужчина поднял на него удивленные, заплаканные глаза. Он растерянно взял бутерброд.
— Спасибо… — прошептал он.
— Да не за что, — улыбнулся Семен Петрович, и в его глазах блеснул веселый, лукавый огонек. — Мне тут на днях анекдот рассказали. Умора. Представляете, идет мужик по улице, а навстречу ему — пингвин…
Он сам, не осознавая того, в эту самую минуту сдал свой главный жизненный экзамен. Он замкнул цепочку. Он стал тем самым знаком. Он стал ангелом для кого-то другого. А Господь, глядя на эту сцену с небес, наверняка улыбался. Потому что Его грандиозная, невидимая спецоперация под названием «любовь» успешно продолжалась.