След на душе | Семейные рассказы

— Опять мука повсюду, — Виктор прошёл мимо неё к холодильнику. — Мама никогда не разводила такой беспорядок. Ирина смахнула белую пыль с края доски. Продолжила месить тесто. Щепотка соли, три яйца — всё как учила свекровь. На подоконнике лежала старая тетрадка в клетку. Зелёная, потрёпанная, с загнутыми уголками. Ирина положила её туда утром, когда разбирала антресоли. Хотела выбросить, но рука не поднялась. — Рубашки не забудь, — Виктор достал колбасу. — Завтра партнёры. И ужин к восьми, а не как вчера. — Хорошо. Он ушёл в комнату. Ирина вытерла руки о фартук и взяла тетрадку. Открыла на случайной странице. «Я научилась просто, мудро жить» — написала Ахматова в тринадцатом. Мне двадцать два, и я ещё не научилась. Может, к сорока пойму, что она имела в виду. Почерк был круглый, девчачий. Чужой. Ирина закрыла тетрадку и убрала её на холодильник, за коробку с крупами. Зазвонил телефон. Марина, институтская подруга. — Ир, завтра «Щелкунчик» в Мариинке. Пойдёшь? Ирина посмот

Письмо лежало среди счетов и рекламных листовок — белый конверт без обратного адреса. Почерк она узнала сразу, хотя не видела его тридцать лет. Руки дрогнули, и стопка почты рассыпалась по полу. Приглашение на встречу выпускников. Список подтвердивших участие. Его имя — третье сверху. Андрей Волков. Мария засунула конверт в ящик письменного стола и захлопнула так резко, что подпрыгнула ваза с сухоцветами. До вечера она месила тесто, гремела противнями, дважды пересчитывала приборы для завтрашнего ужина. Катя с семьёй приезжала на праздники, и всё должно было быть идеально. Виктор смеялся над этим словом. «Идеально — это когда ты перестаёшь дёргаться и садишься с нами за стол», — говорил он, отбирая у неё очередную тряпку. Три года без него. Она так и не привыкла к тишине, которую он оставил. К пустому креслу у окна, где он читал газеты, комментируя вслух каждую глупость политиков. К отсутствию его тяжёлого храпа по ночам — того самого, который раньше раздражал, а теперь снил

— В твоём возрасте молока уже мало, — Валентина Петровна произнесла это буднично, не отрываясь от Катюши. — Мне тридцать два было, когда Андрея родила, и то к полугоду пришлось на смесь переходить. А тебе почти сорок. Ирина стояла посреди собственной гостиной и чувствовала, как немеют пальцы. Тридцать восемь. Не сорок. И молока достаточно — педиатр на прошлой неделе сказал, что Катюша набрала семьсот граммов. Но горло перехватило, и слова застряли где-то между рёбрами. Три месяца. Три месяца она молчала. Всё началось иначе. Когда родилась Катюша, Ирина сама попросила свекровь приезжать чаще. Опытная женщина, двое взрослых детей, уверенные руки — рядом с ней хаос первых недель казался управляемым. Валентина Петровна варила бульоны, гладила пелёнки, качала внучку, пока Ирина спала. А потом помощь начала прорастать корнями. — Ты неправильно держишь. Головку выше. Нет, не так. — Зачем купила этот комбинезон? Синтетика же. В моё время... — Почему ребёнок плачет? Ты точно наела

Когда ревизор спросил про «Строй-Инвест», Людмила поняла — вот он, момент. Тот самый, к которому она шла полгода. Или от которого убегала. — Вы помните договор от июля? — повторила женщина в строгом костюме. — Контракт на три миллиона семьсот. Людмила помнила. Три семьсот в основном договоре, четыре двести — в дополнительном соглашении. Объём работ тот же. Пятьсот тысяч разницы, которые она заметила сразу, потому что тридцать лет в бухгалтерии учат видеть такие вещи. — Да, — сказала она. — Помню. За окном падал снег. До Нового года оставалось десять дней, до пенсии — год. До конца её карьеры, возможно, — минут пятнадцать. В июле было жарко. Кондиционер в бухгалтерии сломался, и Людмила работала, обмахиваясь папкой с документами. Договор со «Строй-Инвестом» лежал перед ней уже второй час. Дебет не сходился с кредитом. Точнее, сходился — но неправильно. Она трижды проверила цифры, прежде чем постучать в кабинет Глеба Петровича. — Что ещё? — бросил он, не поднимая головы. —

Телефон Михаила лежал на кухонном столе - он забыл его, убегая за вином для родителей. Анна не собиралась смотреть. Она протирала бокалы, когда экран вспыхнул. «Скучаю. Вчера было волшебно. Когда снова?» Отправитель — «Света М.». Анна поставила бокал. Взяла телефон. Ввела код — их дату свадьбы, он никогда не менял. Переписка тянулась на три месяца назад. Фотографии. Голосовые. «Ты мой». «Люблю». «Когда уже скажешь ей?» Борщ на плите булькал. В духовке румянился штрудель по рецепту свекрови — Анна учила его полгода, чтобы угодить Елене Николаевне. Сорок минут назад она переживала, что тесто получилось чуть толще обычного. Сорок минут назад у неё был муж. Она положила телефон ровно туда, где он лежал. Вернулась к бокалам. Руки тряслись. Один бокал выскользнул и разбился о плитку. — Чёрт. Анна присела, собирая осколки. Порезала палец. Смотрела, как капля крови падает на белый кафель, и думала: надо замыть, пока не въелось. Замыла. Заклеила палец пластырем. Домыла оставшиес

Когда он сказал «люблю», Татьяна чуть не рассмеялась ему в лицо. В сорок восемь такие слова звучат как розыгрыш. Или как начало аферы. — Ты меня три месяца знаешь, — сказала она, отодвигаясь к краю дивана. — Достаточно. — Для чего? Игорь не ответил. Встал, подошёл к окну, и Татьяна увидела, как напряглись его плечи. Он молчал — и это молчание было хуже любых слов. Она уже знала эту его черту: когда что-то шло не так, он замыкался на часы, иногда на дни. Первый раз это случилось после их ссоры из-за ерунды — она опоздала на полчаса, не предупредив. Игорь не упрекнул, просто перестал разговаривать. Сидел напротив в кафе, помешивал остывший кофе и смотрел в стол. «Инфантилизм», — подумала тогда Татьяна. «Боль», — поняла позже. Всё началось в декабре, на даче у Ольги. Татьяна приехала в синем пальто — том самом, из прошлой жизни. Слишком яркое для женщины, которая два года избегает зеркал. Но другого тёплого не было. Игоря она заметила не сразу. Сначала — голос. Глуховатый, с

Пятый месяц. Татьяна смотрела на экран телефона и уже знала, что он скажет. — Танька, привет. Слушай, насчёт денег — в этом месяце никак. Она стояла у кухонного окна, за которым декабрьский снег налипал на фонарь. На столе — двадцать три тетради по алгебре, рядом остывший чай. — Саша, ты пять месяцев не платишь. — Да знаю я! Думаешь, мне легко? Работы нормальной нет, таксую когда получится. Лена третьего ждёт, сама понимаешь... Татьяна молчала. В соседней комнате скрипнул стул — Артём делал уроки. Стены в хрущёвке тонкие, он наверняка слышит каждое слово. — Приставы если что — взять нечего, — продолжал Александр. — Официально я безработный. Ну ты же понимаешь, как сейчас всё устроено. — А неофициально? — Какой там неофициально. Копейки. На бензин еле хватает. Она слышала этот тон раньше. Когда он объяснял, почему опять задерживается. Почему не забрал сына из сада. Почему не приехал на линейку. Всегда были причины. — Артёму секция нужна. Карате — семь тысяч в месяц. — Ну

Тридцать семь лет Лариса молчала. Сегодня она ещё не знала, что это закончится. Она поправила воротник блузки — бордовой, новой, купленной вчера специально для этого вечера — и вышла из спальни. Михаил уже ждал в прихожей, крутя в руках ключи от машины. — Ты чего такая? — спросил он, глядя на неё. — Какая? — Не знаю. Напряжённая. Лариса взяла с комода бутылку вина и сумочку. Как объяснить мужу то, что она сама себе объяснить не могла? Что каждая поездка к его сестре — это как визит к стоматологу: знаешь, что будет больно, но всё равно едешь. — Просто устала, — сказала она. В машине молчали. За окном мелькали декабрьские сумерки, витрины с гирляндами, люди с пакетами подарков. Лариса смотрела на свои руки, на обручальное кольцо, которое за тридцать семь лет стало частью пальца. Тридцать семь лет брака. Тридцать семь лет семейных ужинов у Валентины. Квартира золовки встретила их запахом корицы и гулом голосов. За столом уже сидели человек пятнадцать: дети, внуки, племянник

— Сто тысяч, — сказала свекровь и отложила вилку. — Минимум. Татьяна сжала салфетку под столом. Котлеты остывали, и почему-то именно это казалось сейчас важным — она готовила два часа, а теперь всё остынет. — Потолок в спальне, — продолжала Вера Павловна. — Штукатурка сыплется прямо на кровать. Я каждую ночь боюсь, что на голову рухнет. Игорь смотрел в тарелку. Татьяна знала этот взгляд — он ждал, что она ответит первой. Так было всегда: формально решали вместе, а фактически решала она. — Мам, а управляющая компания? — осторожно спросил Игорь. — Может, это их обязанность? — Господи, Игорь. Там пока дождёшься — помрёшь десять раз. Татьяна налила себе воды. Пить не хотелось, но руки требовали занятия. Полтора года назад Вера Павловна просила пятьдесят тысяч на лекарства. «Врач выписал курс уколов, без них никак, сердце совсем плохое». Татьяна тогда сняла деньги с накопительного счёта — откладывала на зубные импланты, верхняя четвёрка болела уже третий год. А через месяц ув

Людмиле исполнялось пятьдесят восемь, и она знала, что муж об этом не вспомнит. Она лежала, глядя на его спящее лицо. Виктор дышал ровно, чуть приоткрыв рот, и в утреннем свете казался моложе своих шестидесяти. За окном падал первый октябрьский снег — мелкий, неуверенный. Людмила смотрела то на снег, то на мужа, и внутри боролись два голоса: один шептал «а вдруг в этот раз», другой уже знал ответ. — Витя, — она тронула его плечо. Он открыл глаза, потянулся, сел на кровати. — Который час? — Половина седьмого. Витя, какое сегодня число? — Восемнадцатое. А что? Горло стянуло так, что стало больно глотать. — Ничего. Просто спросила. Виктор уже шёл в ванную. — Надо отопление включать. Замёрз ночью. Людмила осталась лежать. Потолок над ней был тот же, что и тридцать лет назад, когда они въехали в эту квартиру. Тогда Виктор носил её на руках через порог и обещал, что каждый её день рождения будет праздником. Ей было двадцать восемь. Она верила. Завтрак прошёл в молчании. Вик