Предыдущая публикация
Мужа проводит на работу и уйдет в свою комнату.
Нет, чтобы со мной на кухне посидеть, поговорить о чем-нибудь женском, чайку попить. Загляну к ним, а она лежит на диване, свернувшись клубочком. Стану поднимать – «Мне плохо», – говорит. Беременна она, ну и что? Беременность – не болезнь, – говорю, а она: «У меня токсикоз». Вот она, нынешняя молодежь! Слов мудреных нахватались, чтобы ими лень свою прикрыть. Раньше мы и слов таких не знали, работали до последнего дня, все делали, живот – не помеха!
Я ее по-матерински учу: пока муж на работе, встань, приберись, ковры пропылесось, а к ужину курицу зажарим, я купила. «Спасибо, говорит, не нужно курицу жарить, Сереженька просил меня салат Оливье сделать»! Оливье? Что же это за еда работающему мужчине?! Да и потом, я этот салат только к праздничному столу готовлю! Оливье! – в честь чего?! Значит, материнская еда ему теперь поперек горла стала, если он эту пигалицу просит готовить. Ну, ладно! Проглотила я обиду. Курицу все же пожарила и демонстративно одна ее съела!
Как-то раз захожу к ним, смотрю: сумка большая стоит, битком набитая. Открыла ее – белье: постельное, скатерти, полотенца…
– Ира! Что это такое?! – спрашиваю с ужасом в голосе.
– Мы завтра с Сережей в прачечную самообслуживания идем, там хорошо: быстро и удобно.
Еи-то хорошо, а сына моего кто пожалеет! Неделю работает, как вол, а в выходной, вместо отдыха – в прачечную, белье стирать?! И потом – не мужское это дело!
– Ну-ка быстро вытряхивай сумку! Вон стиральная машинка в ванной стоит. Замочи белье, а потом стирай. На лоджии высохнет! Ишь, что удумала!
– Это не я удумала, Сережа настоял. Мне тяжело большую стирку осилить, поясница болит…
– А как же ты думала? Замуж вышла, только чтобы с мужем кувыркаться? Замужество – это прежде всего труд! Думаешь, рожать – легко? Или детей растить – легко? Давай-ка, милая, втягивайся потихоньку! Взялся за гуж – не говори, что не дюж, так-то в народе молвят.
Заставила ее белье перестирать, правда, помогла немного, не могла смотреть, как она пододеяльники елозит.
Сын на следующий день мне выговор сделал: ты, говорит, бессердечная, как могла так поступить! А что я такого сделала?! Стирка – обычная женская работа. Его же, дурачка, пожалела.
Обиделась я, неделю к ним в комнату не заходила, а тут вхожу и – чуть не упала. На стенах – пусто! То есть совершенно пусто – ни одного ковра!
– Где ковры? – спрашиваю, а сама за сердце держусь.
– Мы их сняли… Извините… Без них легче дышится…
– Мало воздуху – окно откройте. А красота, уют – как без этого?
– Уют не ковры создают…
Ишь ты – стихами заговорила! Понахватались из телевизора! Я эти ковры с таким трудом наживала, для них же старалась, и вот тебе – благодарность! Ладно, думаю, и это проглотим, забрала ковры, запихнула к себе под кровать, пусть лежат! Еще попросят, когда голые стены надоедят!
А недавно очень уж долго сноха их комнаты не выходила – тишина такая, словно нет там никого. Чего она там притихла, думаю, спит, что ли? Приоткрыла дверь – сидит за столом, пишет что-то.
– Чего пишешь-то? Поди, школу давно окончила!
– Письмо маме.
– Это дело нужное, мать забывать нельзя. Молодец, что пишешь, – говорю, а сама через ее плечо заглядываю, любопытно же, что она пишет о нас. Это уж как пить дать обо мне да о сыне речь ведет.
Смутилась она и ладошкой написанное прикрыла, я только несколько слов успела прочитать: «…да, свекровь моя – непростой человек…»
Так и есть! Обо мне пишет, видно, жалуется матери. А на что жаловаться-то? Я грубого слова еи не сказала, все – для них, для них и живу. А если когда замечание сделала, так на то я и мать, чтобы детей наставлять, учить уму-разуму. Может, я не такая грамотная, как ее мать, а жизнь знаю.
Сваху свою, мать Ирину, я только на свадьбе видела: дробненькая такая, ладная, интеллигентная – детей музыке учит. Голос тихий – как она с ними справляется? Уезжала домой после свадьбы – глаза свои заплаканные все прятала. А чего плакать-то? Что мы – нелюди какие?
Письмо это не выходило у меня из головы. В тихом омуте, говорят, черти водятся. Я все жду, когда она меня мамой назовет, а она, оказывается, кляузы на меня своей матери пишет! Ишь, как смутилась-то, когда ее врасплох застала. Хотела Сереже про письмо рассказать, а потом решила – промолчу, не буду мира меж ними рушить. Но обида на сноху крепко засела в меня.
Перед тем как читать дальше, подпишитесь, пожалуйста, чтобы наш труд не пропадал, а мы будем радовать вас другими историями.
Истории из жизни
Это группа о настоящем — о людях, чувствах и судьбах.
Здесь нет выдуманных героев, только живые истории, сказанные простыми словами.
Читайте, вспоминайте, делитесь своим.
Добро всегда возвращается — стоит только верить.
14K участников
Третьего дня слышу из-за двери голос ее – удивилась: то слова из нее не вытащишь, а тут – сама с собой разговаривает? Вхожу. Сидит в кресле и сказку про репку вслух читает – с выражением! Книжка в правой руке, а левой осторожненько живот свой поглаживает.
– Ты кому это сказку читаешь?
– Ему, – она ласково улыбнулась и нежно погладила живот.
– С ума спятила? Что он понимает-то, кусок мяса! Да и того еще нет!
Сноха даже зарделась от обиды:
– Как же нет?! Вот он, толкается, ворочается! Он все чувствует, переживает, когда мне плохо! Он все воспринимает! Чем опасны стрессы для беременных? Тем, что плод реагирует на них сильнее матери, на нем все отражается! О здоровье и развитии ребенка нужно заботиться еще до его рождения.
Вот так молчунья! Целую лекцию мне прочитала. Мы ничего этого не знали, без науки вынашивали, рожали и, слава Богу, людей вырастили.
– Ты, чем ерундой голову себе забивать, лучше собери нужные вещи – завтра раненько на дачу поедем. Все люди уже картошку выкопали, а у нас – конь не валялся.
– Хорошо, – не стала возражать сноха.
Денек выдался теплый, солнечный, копалось легко и весело. На даче всегда настроение хорошее – прилив жизненных сил ощущается. Я радовалась: одним днем управимся. Плановала так: Сергей копает, а мы с Ирой выбираем и в мешки сыпем. Сергей рассудил иначе: Ира – отдыхает, им с малышом нужен покой и свежий воздух, а мы – поработаем.
Я зашипела, чтоб она не слышала:
– Что ты носишься с нею, как с писаной торбой? А как же моя мама – десятого апреля картошку сажала одна, а одиннадцатого меня родила. И – ничего! Нормально! Чем больше физических нагрузок, тем легче рожать будет!
Но сын стоял на своем. Мы с ним копали картошку, а его любезная сидела рядом на скамеечке и молча любовалась ловкими и сильными движениями своего мужа.
Вдруг моя лопата вошла во что-то мягкое. Я вывернула ком земли – гнездо. Похоже – мышиное. Так и есть! Я разворотила лопатой гнездо, едва не перерезав мышь. Она, ошалевшая от страха, выскочила и помчалась по рыхлой земле. Панически спасаясь бегством, мышь теряла какие-то маленькие розовые комочки.
– Что это?! Мамочка, что это?! – вскрикнула, побледнев, Ира.
Мы присмотрелись: это были крошечные мышата, еще голенькие, слепые, недоношенные… Ими был усеян весь путь убегающей матери. Мышата беспомощно шевелились, съеживались, а мы, побросав лопаты, смотрели на них и не знали, что делать.
Ира медленными, осторожными движениями собирала их в ладонь, потом произнесла дрожащими губами:
– Мамочка… Она была беременная…
Только тут до меня дошло, что «мамочка» – это я! Это меня второй раз так назвала невестка – впервые!
Я, еще не пришедшая в себя от вида разбросанных по земле голеньких мышат, растерянно взглянула на нее, хотела улыбнуться, успокоить, но не успела. Ира, прижимая к груди мышат, оседала, заваливаясь на бок.
Мы с сыном ринулись к ней – в последнее мгновение успели подхватить бесчувственное тело.
– Мама! Что с нею?! Она рожает?! – закричал Сергей.
– Нет, сынок! У нее слишком чувствительная натура. Держи ее крепче, я мигом воды принесу.
Сын осторожно взял на руки жену и отнес в дом. Я принесла воду. Намочив платочек, прикладывала его ко лбу и вискам невестки и тревожно присматривалась к ней.
Господи! Какая же она хрупкая! Лицо нежное, как папиросная бумага… ладошки – детские… и сама, как дитя… Как она вынесет роды? Плод, говорят врачи, крупный. Я представила себе скорченного в ее утробе ребенка. Седьмой месяц – уже человечек! Внучек мой родной! Поди, тебе сейчас тоже плохо? Что же делать-то?
Я осторожно хлопала сноху по щекам. Сергей, взволнованный, стоял рядом и глядел на меня, как на Господа Бога.
– Это от стресса, – объяснила я сыну. – Беременных нужно особенно оберегать от стрессов – от них дети страдают. Смотри, береги ее! Видишь, какая она у нас… переживательная.
Сын с удивлением посмотрел на меня, словно увидел впервые.
Вдруг пришла страшная мысль: пережитое волнение может вызвать преждевременные роды! Все похолодело внутри – разбросанные по земле мышата все еще стояли перед глазами.
– Сынок, заводи машину! – заорала я. – Едем в больницу!
Ира очнулась.
– Не надо в больницу. Со мной все в порядке. Извините, я кажется, напугала вас.
– Еще как напугала! Все же лучше поехать, провериться, мало ли что!
Сноха положила руку на живот и прислушалась:
– С малышом, кажется, все в порядке. А нам… нужно же картошку копать…
– Да гори она синим пламенем, эта картошка!
Я гладила маленькие прохладные ладошки невестки, осторожно убирала со лба пряди ее мягких волос. Что-то поднималось в моей душе горячее, жгучее до боли.
Сергей быстро завел машину, мы осторожно усадили сноху и поехали. В больнице сказали, что понаблюдают ее несколько дней и, если все хорошо, выпишут.
Приехали мы с сыном домой. Он полночи курил, не спал, а я Бога молила, чтобы все обошлось благополучно.
Утром Сергей с утра пораньше в больницу поехал, а я дома по хозяйству хлопотала. Что ни делаю – чувствую томление какое-то, будто чего-то не хватает мне. А потом догадалась: ее-то и не хватает, молчуньи моей! Пусто без нее в квартире.
Сын вернулся домой повеселевший, говорит: через пару дней выпишут Иру, все у нее хорошо. И слава Богу!
Решила я к возвращению снохи убраться как следует. Полдня провозилась, чистила-блистила, а потом думаю: дай-ка у них приберусь – пыль вытру да ковёр на полу почищу. Прибираю на столе – вижу: пухлый конверт незапечатанный. Глянула – матери ее адресовано. То самое письмо, из-за которого я несколько ночей не спала! Жгло оно мне руки. Знала – нехорошо письма чужие читать, но не удержалась… Решила из первых рук узнать, что есть на самом деле промеж нами.
Письмо оказалось очень длинное, но почерк ровный, разборчивый – легко читалось:
«Дорогая моя, любимая мамочка! Твои письма для меня – всегда большая радость, это как встреча с тобой, задушевный разговор, глоток свежего воздуха…»
Скажите, пожалуйста! Чем же наш воздух ей плох!
«Милая моя, спасибо за мудрые советы, благодаря им мне удается решать самые сложные семейные проблемы…»
Видишь, как получается: мамкины советы помогают жить, а свекровкины, выходит дело, – мешают…
«Ты волнуешься о моем самочувствии, поверь, оно отличное. Как страшный сон, остались позади первые четыре месяца токсикоза, а сейчас – все хорошо. Врачи говорят – наш малыш развивается нормально, а я скажу больше: он очень хорошо чувствует музыку – весь в тебя! И сказки любит слушать…»
Ну, это… даже не знаю, как назвать. Чудит девка!
Ага! Вот про сына:
«Ты спрашиваешь, понимает ли муж мое состояние? Не волнуйся, мамочка, муж у меня замечательный! Ласковый, заботливый – в русском языке не хватит определений, чтобы описать, какой он!»
Тут ты, девонька, права. Счастливый билет вытащила.
«…Сережа хочет присутствовать при родах, а я не против. Женщины в консультации говорят, если муж увидит твои муки – больше любить будет. Да уж куда больше! Дело не в этом, просто, когда он рядом, и я сильная».
Батюшки! Что удумали! Роды – это же таинство! Разве можно в это мужей допускать! Стыд-то какой! Надо с Сергеем поговорить!
«…В этом письме, как и в предыдущем, я снова чувствую твою тревогу, когда ты спрашиваешь о моих взаимоотношениях со свекровью…»
Ага! Вот! Про меня! Вдруг мне стало страшно. Может, не надо читать? Ведь лучше, когда не знаешь! Ну, зачем тебе правда? Ведь с нею жить! Не читай!
Я дрожащими пальцами запихнула письмо в конверт и спрятала его под книжку. Включив пылесос, яростно водила щеткой по ковру, но письмо тянуло меня, мучило. Закончив работу, долго сидела в кресле, рассматривая узоры на ковре, потом резко встала, взяла письмо и стала читать дальше.
«Да, свекровь моя – непростой человек. Она относится к типу людей, с которыми нужно пуд соли съесть, чтобы узнать их сущность. Я уже писала тебе, что наше первое впечатление о ней оказалось обманчиво, и теперь, прожив с нею полгода бок о бок, я с радостью заверяю тебя: Мария Александровна – удивительная женщина! Она, если полюбит, жизнь на плаху положит за этого человека. Но ее любовь нужно заслужить, а это непросто. У нее свое видение жизни, в чем-то нам непонятное, устаревшее, но справедливое.
Да, она грубовата, но добра и искренна во всем, даже в своих заблуждениях. Свекровь – верный и надежный человек. Мамочка, ты меня, конечно, поймешь и не обидишься за то, что я называю ее мамой. Правда, пока не вслух. Она еще не воспринимает меня как свою дочь. Но время все расставит по своим местам, я уверена. И чтобы навсегда закрыть волнующую тебя тему, скажу: какой бы она ни была, она достойна любви и уважения уже за то, что родила и воспитала самого прекрасного на Земле мужчину – моего мужа».
Все это я прочитала залпом, даже задохнулась. Самые бранные слова не потрясли бы меня так, как эти. К брани-то мы привычные, знаем, как ответить. А тут… Это надо же, как она меня по косточкам разложила! Я сама про себя того не знала.
Слова невестки ласкали сердце, но вызывали в душе непонятную тревогу, даже боль.
– Детонька моя… милая… А ты, старая курица, учить ее жизни собралась… Прости меня за ангельское терпение твое…
Я до вечера сидела в их комнате, вспоминала всю свою жизнь и спрашивала: а что хорошего в ней было? И знаете, что открылось? Все-все самое лучшее и самое трудное, что в жизни было – с сыном связано. Без него – и вспоминать нечего. Выходит, в детях наша самая большая радость и самая большая боль. Они-то, дети, оказывается, умнее нас, потому что вглубь и вдаль смотрят, а мы – все назад оглядываемся, да все на свой аршин меряем. Где уж понять друг друга!
Через два дня на третий – молодые приехали. Сережа оживлен, радостью светится, а Ира молчит, улыбается да ходит по квартире и все рассматривает.
– Ай, потеряла что, детка моя? – спрашиваю.
Она поглядела на нас с Сергеем взглядом, от которого пень зацветет, и говорит:
– Соскучилась… – а потом озорно так: – мама, мы с Сережей торт купили, попьем чайку?
Сидели мы втроем на кухне, пили чай, разговаривали, и мне вдруг показалось, что ради этих вот счастливых минут я, наверное, свою жизнь прожила.
Дождалась я, пока Сережа с кухни вышел, села рядом со снохой и сказала:
– Прости, дочка, но письмо твое маме я… того… и отправила…
– Я не успела… спасибо! – она понимающе улыбнулась.
– Это тебе спасибо… за науку, – подумала я, а про себя: и мышке тоже.
И вот сидим мы, чай пьем, тепло так. Ира все улыбается – видно, прошлые споры стушевались, а впереди у них своя молодая жизнь, своя дорога, свои решения. Я смотрю на них и думаю: столько вокруг сейчас разговоров о том, что люди расходятся, не понимают друг друга, каждый сам по себе… А тут, под одной крышей, своя маленькая семья собирается.
И как раз в эти дни я услышала по телевизору новость – мимоходом, но зацепило. В Новом Уренгое, говорили, тридцать народов России встретились на форуме Российский Север, уже одиннадцатый год проводится он, людей из регионов Севера и Дальнего Востока собирает. И направления у них там – Сила традиций, Энергия развития и Путь к единству. Слушала и думала: вот ведь и правда, где люди к единству идут, там и лад. У кого разные корни, разная жизнь, а собираются – и находят общий язык. А у нас тут трое, но тоже учимся понемногу.
Я помолчала, глоток чая сделала – горячего, сладкого – и снова взглянула на Иру. Девчонка ведь, совсем молодая, а сердце чувствительное. У меня жизнь жестче была, по-другому воспитывались. Может, тяжела я где-то, но ведь добра хочу. А единство-то, видно, и правда так и складывается – не с криков, а с малого, с понимания.
Я до позднего вечера сидела в их комнате, вспоминала всю свою жизнь. Сколько всего было – и хорошего, и трудного… И постепенно в голове складывалось одно: все самое важное и болезненное всегда связано с детьми. Они – как сердце наружу. И радость от них огромная, и боль тоже.
Через два дня на третий молодые вернулись. Сережа оживлен, весь светится, а Ира ходит по квартире, улыбается и все рассматривает, словно впервые видит.
– Ай, потеряла что, детка моя? – спрашиваю ее.
А она на нас поглядела взглядом, от которого пень зацветет, и тихонько сказала:
– Соскучилась…
А потом озорно так добавила:
– Мама, мы с Сережей торт купили, попьем чайку?
Сидели мы втроем на кухне, пили чай, разговаривали, и мне вдруг показалось, что ради этих счастливых минут я, наверное, всю свою жизнь прожила.
Когда Сережа вышел из кухни, я села рядом со снохой и сказала:
– Прости, дочка, но письмо твое маме я… того… и отправила…
– Я не успела… спасибо! – она понимающе улыбнулась.
– Это тебе спасибо… за науку, – подумала я. – И мышке тоже…
Я смотрела на ее маленькие, нежные руки, на внимательное лицо, на то, как она слушает, не перебивая, – и вдруг внутри что-то сдвинулось. Будто слой льда треснул. Я впервые увидела ее по-настоящему: не как девчонку ленивую, не как обузу, а как человека, который боится, старается, терпит, любит моего сына… и меня по-своему тоже любит.
А она на меня смотрела – спокойно, благодарно, доверчиво. И мне стало так легко, будто многолетний камень с души сняли. Вот оно – примирение. Не громкое, не обговоренное – а внутреннее, настоящее.
Сидим, чай пьем, торт режем, а я думаю: жизнь-то ведь неумолимо идет. Мы меняемся, дети растут, внуки появляются… И все эти споры, обиды, ворчания – мелочь. А главное – чтобы под одной крышей люди друг друга берегли. Вот тогда и дом стоит.
Сережа вернулся на кухню, обнял Иру за плечи, посмотрел на меня и улыбнулся.
И я вдруг поняла, что впереди у нас у всех – много всего… но уже не порознь, а вместе.
Так и сидели – втроем, теплым кругом. И впервые за долгое время мне стало по-настоящему спокойно. И радостно. И благодарно за то, что жизнь, как ни крути, все равно ведет к доброму.
Автор: Любовь Кушнир
Спасибо, что дочитали до конца. Мы очень стараемся для вас – подписывайтесь, чтобы не пропустить новые публикации.
Поставьте Класс, если вам по душе наши истории.
– Ты кому это сказку читаешь?
– Ему, – она ласково улыбнулась и нежно погладила живот.
– С ума спятила? Что он понимает-то, кусок мяса! Да и того еще нет!
Сноха даже зарделась от обиды:
– Как же нет?! Вот он, толкается, ворочается! Он все чувствует, переживает, когда мне плохо! Он все воспринимает! Чем опасны стрессы для беременных? Тем, что плод реагирует на них сильнее матери, на нем все отражается! О здоровье и развитии ребенка нужно заботиться еще до его рождения.
Вот так молчунья! Целую лекцию мне прочитала. Мы ничего этого не знали, без науки вынашивали, рожали и, слава Богу, людей вырастили.
– Ты, чем ерундой голову себе забивать, лучше собери нужные вещи – завтра раненько на дачу поедем. Все люди уже картошку выкопали, а у нас – конь не валялся.
– Хорошо, – не стала возражать сноха.
Денек выдался теплый, солнечный, копалось легко и весело. На даче всегда настроение хорошее – прилив жизненных сил ощущается. Я радовалась: одним днем управимся. Плановала так: Сергей копает, а мы с Ирой выбираем и в мешки сыпем. Сергей рассудил иначе: Ира – отдыхает, им с малышом нужен покой и свежий воздух, а мы – поработаем.
Я зашипела, чтоб она не слышала:
– Что ты носишься с нею, как с писаной торбой? А как же моя мама – десятого апреля картошку сажала одна, а одиннадцатого меня родила. И – ничего! Нормально! Чем больше физических нагрузок, тем легче рожать будет!
Но сын стоял на своем. Мы с ним копали картошку, а его любезная сидела рядом на скамеечке и молча любовалась ловкими и сильными движениями своего мужа.
Вдруг моя лопата вошла во что-то мягкое. Я вывернула ком земли – гнездо. Похоже – мышиное. Так и есть! Я разворотила лопатой гнездо, едва не перерезав мышь. Она, ошалевшая от страха, выскочила и помчалась по рыхлой земле. Панически спасаясь бегством, мышь теряла какие-то маленькие розовые комочки.
– Что это?! Мамочка, что это?! – вскрикнула, побледнев, Ира.
Мы присмотрелись: это были крошечные мышата, еще голенькие, слепые, недоношенные… Ими был усеян весь путь убегающей матери. Мышата беспомощно шевелились, съеживались, а мы, побросав лопаты, смотрели на них и не знали, что делать.
Ира медленными, осторожными движениями собирала их в ладонь, потом произнесла дрожащими губами:
– Мамочка… Она была беременная…
Только тут до меня дошло, что «мамочка» – это я! Это меня второй раз так назвала невестка – впервые!
Я, еще не пришедшая в себя от вида разбросанных по земле голеньких мышат, растерянно взглянула на нее, хотела улыбнуться, успокоить, но не успела. Ира, прижимая к груди мышат, оседала, заваливаясь на бок.
Мы с сыном ринулись к ней – в последнее мгновение успели подхватить бесчувственное тело.
– Мама! Что с нею?! Она рожает?! – закричал Сергей.
– Нет, сынок! У нее слишком чувствительная натура. Держи ее крепче, я мигом воды принесу.
Сын осторожно взял на руки жену и отнес в дом. Я принесла воду. Намочив платочек, прикладывала его ко лбу и вискам невестки и тревожно присматривалась к ней.
Господи! Какая же она хрупкая! Лицо нежное, как папиросная бумага… ладошки – детские… и сама, как дитя… Как она вынесет роды? Плод, говорят врачи, крупный. Я представила себе скорченного в ее утробе ребенка. Седьмой месяц – уже человечек! Внучек мой родной! Поди, тебе сейчас тоже плохо? Что же делать-то?
Я осторожно хлопала сноху по щекам. Сергей, взволнованный, стоял рядом и глядел на меня, как на Господа Бога.
– Это от стресса, – объяснила я сыну. – Беременных нужно особенно оберегать от стрессов – от них дети страдают. Смотри, береги ее! Видишь, какая она у нас… переживательная.
Сын с удивлением посмотрел на меня, словно увидел впервые.
Вдруг пришла страшная мысль: пережитое волнение может вызвать преждевременные роды! Все похолодело внутри – разбросанные по земле мышата все еще стояли перед глазами.
– Сынок, заводи машину! – заорала я. – Едем в больницу!
Ира очнулась.
– Не надо в больницу. Со мной все в порядке. Извините, я кажется, напугала вас.
– Еще как напугала! Все же лучше поехать, провериться, мало ли что!
Сноха положила руку на живот и прислушалась:
– С малышом, кажется, все в порядке. А нам… нужно же картошку копать…
– Да гори она синим пламенем, эта картошка!
Я гладила маленькие прохладные ладошки невестки, осторожно убирала со лба пряди ее мягких волос. Что-то поднималось в моей душе горячее, жгучее до боли.
Сергей быстро завел машину, мы осторожно усадили сноху и поехали. В больнице сказали, что понаблюдают ее несколько дней и, если все хорошо, выпишут.
Приехали мы с сыном домой. Он полночи курил, не спал, а я Бога молила, чтобы все обошлось благополучно.
Утром Сергей с утра пораньше в больницу поехал, а я дома по хозяйству хлопотала. Что ни делаю – чувствую томление какое-то, будто чего-то не хватает мне. А потом догадалась: ее-то и не хватает, молчуньи моей! Пусто без нее в квартире.
Сын вернулся домой повеселевший, говорит: через пару дней выпишут Иру, все у нее хорошо. И слава Богу!
Решила я к возвращению снохи убраться как следует. Полдня провозилась, чистила-блистила, а потом думаю: дай-ка у них приберусь – пыль вытру да ковёр на полу почищу. Прибираю на столе – вижу: пухлый конверт незапечатанный. Глянула – матери ее адресовано. То самое письмо, из-за которого я несколько ночей не спала! Жгло оно мне руки. Знала – нехорошо письма чужие читать, но не удержалась… Решила из первых рук узнать, что есть на самом деле промеж нами.
Письмо оказалось очень длинное, но почерк ровный, разборчивый – легко читалось:
«Дорогая моя, любимая мамочка! Твои письма для меня – всегда большая радость, это как встреча с тобой, задушевный разговор, глоток свежего воздуха…»
Скажите, пожалуйста! Чем же наш воздух ей плох!
«Милая моя, спасибо за мудрые советы, благодаря им мне удается решать самые сложные семейные проблемы…»
Видишь, как получается: мамкины советы помогают жить, а свекровкины, выходит дело, – мешают…
«Ты волнуешься о моем самочувствии, поверь, оно отличное. Как страшный сон, остались позади первые четыре месяца токсикоза, а сейчас – все хорошо. Врачи говорят – наш малыш развивается нормально, а я скажу больше: он очень хорошо чувствует музыку – весь в тебя! И сказки любит слушать…»
Ну, это… даже не знаю, как назвать. Чудит девка!
Ага! Вот про сына:
«Ты спрашиваешь, понимает ли муж мое состояние? Не волнуйся, мамочка, муж у меня замечательный! Ласковый, заботливый – в русском языке не хватит определений, чтобы описать, какой он!»
Тут ты, девонька, права. Счастливый билет вытащила.
«…Сережа хочет присутствовать при родах, а я не против. Женщины в консультации говорят, если муж увидит твои муки – больше любить будет. Да уж куда больше! Дело не в этом, просто, когда он рядом, и я сильная».
Батюшки! Что удумали! Роды – это же таинство! Разве можно в это мужей допускать! Стыд-то какой! Надо с Сергеем поговорить!
«…В этом письме, как и в предыдущем, я снова чувствую твою тревогу, когда ты спрашиваешь о моих взаимоотношениях со свекровью…»
Ага! Вот! Про меня! Вдруг мне стало страшно. Может, не надо читать? Ведь лучше, когда не знаешь! Ну, зачем тебе правда? Ведь с нею жить! Не читай!
Я дрожащими пальцами запихнула письмо в конверт и спрятала его под книжку. Включив пылесос, яростно водила щеткой по ковру, но письмо тянуло меня, мучило. Закончив работу, долго сидела в кресле, рассматривая узоры на ковре, потом резко встала, взяла письмо и стала читать дальше.
«Да, свекровь моя – непростой человек. Она относится к типу людей, с которыми нужно пуд соли съесть, чтобы узнать их сущность. Я уже писала тебе, что наше первое впечатление о ней оказалось обманчиво, и теперь, прожив с нею полгода бок о бок, я с радостью заверяю тебя: Мария Александровна – удивительная женщина! Она, если полюбит, жизнь на плаху положит за этого человека. Но ее любовь нужно заслужить, а это непросто. У нее свое видение жизни, в чем-то нам непонятное, устаревшее, но справедливое.
Да, она грубовата, но добра и искренна во всем, даже в своих заблуждениях. Свекровь – верный и надежный человек. Мамочка, ты меня, конечно, поймешь и не обидишься за то, что я называю ее мамой. Правда, пока не вслух. Она еще не воспринимает меня как свою дочь. Но время все расставит по своим местам, я уверена. И чтобы навсегда закрыть волнующую тебя тему, скажу: какой бы она ни была, она достойна любви и уважения уже за то, что родила и воспитала самого прекрасного на Земле мужчину – моего мужа».
Все это я прочитала залпом, даже задохнулась. Самые бранные слова не потрясли бы меня так, как эти. К брани-то мы привычные, знаем, как ответить. А тут… Это надо же, как она меня по косточкам разложила! Я сама про себя того не знала.
Слова невестки ласкали сердце, но вызывали в душе непонятную тревогу, даже боль.
– Детонька моя… милая… А ты, старая курица, учить ее жизни собралась… Прости меня за ангельское терпение твое…
Я до вечера сидела в их комнате, вспоминала всю свою жизнь и спрашивала: а что хорошего в ней было? И знаете, что открылось? Все-все самое лучшее и самое трудное, что в жизни было – с сыном связано. Без него – и вспоминать нечего. Выходит, в детях наша самая большая радость и самая большая боль. Они-то, дети, оказывается, умнее нас, потому что вглубь и вдаль смотрят, а мы – все назад оглядываемся, да все на свой аршин меряем. Где уж понять друг друга!
Через два дня на третий – молодые приехали. Сережа оживлен, радостью светится, а Ира молчит, улыбается да ходит по квартире и все рассматривает.
– Ай, потеряла что, детка моя? – спрашиваю.
Она поглядела на нас с Сергеем взглядом, от которого пень зацветет, и говорит:
– Соскучилась… – а потом озорно так: – мама, мы с Сережей торт купили, попьем чайку?
Сидели мы втроем на кухне, пили чай, разговаривали, и мне вдруг показалось, что ради этих вот счастливых минут я, наверное, свою жизнь прожила.
Дождалась я, пока Сережа с кухни вышел, села рядом со снохой и сказала:
– Прости, дочка, но письмо твое маме я… того… и отправила…
– Я не успела… спасибо! – она понимающе улыбнулась.
– Это тебе спасибо… за науку, – подумала я, а про себя: и мышке тоже.
И вот сидим мы, чай пьем, тепло так. Ира все улыбается – видно, прошлые споры стушевались, а впереди у них своя молодая жизнь, своя дорога, свои решения. Я смотрю на них и думаю: столько вокруг сейчас разговоров о том, что люди расходятся, не понимают друг друга, каждый сам по себе… А тут, под одной крышей, своя маленькая семья собирается.
И как раз в эти дни я услышала по телевизору новость – мимоходом, но зацепило. В Новом Уренгое, говорили, тридцать народов России встретились на форуме Российский Север, уже одиннадцатый год проводится он, людей из регионов Севера и Дальнего Востока собирает. И направления у них там – Сила традиций, Энергия развития и Путь к единству. Слушала и думала: вот ведь и правда, где люди к единству идут, там и лад. У кого разные корни, разная жизнь, а собираются – и находят общий язык. А у нас тут трое, но тоже учимся понемногу.
Я помолчала, глоток чая сделала – горячего, сладкого – и снова взглянула на Иру. Девчонка ведь, совсем молодая, а сердце чувствительное. У меня жизнь жестче была, по-другому воспитывались. Может, тяжела я где-то, но ведь добра хочу. А единство-то, видно, и правда так и складывается – не с криков, а с малого, с понимания.
Я до позднего вечера сидела в их комнате, вспоминала всю свою жизнь. Сколько всего было – и хорошего, и трудного… И постепенно в голове складывалось одно: все самое важное и болезненное всегда связано с детьми. Они – как сердце наружу. И радость от них огромная, и боль тоже.
Через два дня на третий молодые вернулись. Сережа оживлен, весь светится, а Ира ходит по квартире, улыбается и все рассматривает, словно впервые видит.
– Ай, потеряла что, детка моя? – спрашиваю ее.
А она на нас поглядела взглядом, от которого пень зацветет, и тихонько сказала:
– Соскучилась…
А потом озорно так добавила:
– Мама, мы с Сережей торт купили, попьем чайку?
Сидели мы втроем на кухне, пили чай, разговаривали, и мне вдруг показалось, что ради этих счастливых минут я, наверное, всю свою жизнь прожила.
Когда Сережа вышел из кухни, я села рядом со снохой и сказала:
– Прости, дочка, но письмо твое маме я… того… и отправила…
– Я не успела… спасибо! – она понимающе улыбнулась.
– Это тебе спасибо… за науку, – подумала я. – И мышке тоже…
Я смотрела на ее маленькие, нежные руки, на внимательное лицо, на то, как она слушает, не перебивая, – и вдруг внутри что-то сдвинулось. Будто слой льда треснул. Я впервые увидела ее по-настоящему: не как девчонку ленивую, не как обузу, а как человека, который боится, старается, терпит, любит моего сына… и меня по-своему тоже любит.
А она на меня смотрела – спокойно, благодарно, доверчиво. И мне стало так легко, будто многолетний камень с души сняли. Вот оно – примирение. Не громкое, не обговоренное – а внутреннее, настоящее.
Сидим, чай пьем, торт режем, а я думаю: жизнь-то ведь неумолимо идет. Мы меняемся, дети растут, внуки появляются… И все эти споры, обиды, ворчания – мелочь. А главное – чтобы под одной крышей люди друг друга берегли. Вот тогда и дом стоит.
Сережа вернулся на кухню, обнял Иру за плечи, посмотрел на меня и улыбнулся.
И я вдруг поняла, что впереди у нас у всех – много всего… но уже не порознь, а вместе.
Так и сидели – втроем, теплым кругом. И впервые за долгое время мне стало по-настоящему спокойно. И радостно. И благодарно за то, что жизнь, как ни крути, все равно ведет к доброму.
Автор: Любовь Кушнир
Спасибо, что дочитали до конца. Мы очень стараемся для вас – подписывайтесь, чтобы не пропустить новые публикации.
Поставьте Класс, если вам по душе наши истории.
Следующая публикация
Комментарии 75