Просто Папа и Василиса

Трудный год Последний день декабря тянулся удивительно долго. За окном лениво падал мокрый снег, и по стеклу тянулись тонкие кривые струйки воды. В квартире пахло картошкой из духовки, луком, который только что пережарили, и мандаринами — Катя всё‑таки купила маленький пакетик, не удержалась. Она стояла у окна с чашкой чая и смотрела на двор. Во дворе уже было оживлённо: соседи заносили в подъезд торты в блестящих коробках и пакеты с подарками. Один мужчина осторожно нёс большую коробку в золотой бумаге, чуть не поскользнулся, усмехнулся и быстрее зашёл в подъезд. Катя невольно обняла себя за плечи, будто от сквозняка, хотя в комнате было тепло. — Мам, а мы сегодня подарки тоже под ёлку сложим? — в дверях на кухню появилась Варя, десятиклассница, вытянувшаяся за этот год почти до маминого роста. На ней была кофта с оленями, купленная ещё три года назад на распродаже. Рукава уже стали короткими, но эта кофта всё равно оставалась любимой. Катя немного помедлила с ответом. — Мы... сего

«Не хочу мешать» Телефон лежал на краю стола и молчал — обычный чёрный прямоугольник в чехле. Андрей Семёнович сидел на кухне в тёплых тапках и смотрел то на телефон, то в окно. За окном, как всегда, шла своя жизнь: кто‑то спешил на работу, торопливо хлопая дверями машин, соседский мальчишка в ярко‑красной шапке тащил куда‑то рюкзак почти с себя ростом. У всех дела, планы, встречи. — У него тоже, — тихо сказал он вслух и отодвинул телефон чуть дальше, чтобы не смотреть так пристально. На холодильнике висела открытка, сделанная много лет назад в начальной школе: кривоватый человечек с огромной головой, рядом крупными печатными буквами — «ПАПЕ». Рисунок давно выцвел, уголок загнулся, скотч пожелтел, но Андрей Семёнович не снимал его. Не мог. Он посмотрел на открытку, потом снова на телефон. Внутри уже назревала знакомая борьба: позвонить — не позвонить. «Сейчас утро, он, наверное, на работе… Вечно эти планёрки, совещания. Опять скажет: “Пап, я не могу говорить”. Вроде как и рад, а в го

Утро с запахом ремонта — Мам, ну серьёзно, кому они нужны? — Нина отступила на шаг и, прищурившись, посмотрела на старые настенные часы. — Они же всё равно не ходят. Часы висели на стене в зале, прямо над старым диваном с продавленной серединой. Тёмное дерево, чуть потёртое по краям, жёлтый циферблат, на котором давно остановились стрелки — без трёх минут восемь. Под стеклом виднелась крошечная трещинка, как тоненькая морщинка у глаза. Когда‑то они, наверное, были гордостью квартиры. Теперь — просто немой свидетель того, что время здесь немного сдалось. В комнате пахло свежей шпаклёвкой, пылью и чем‑то ещё родным — вареньем из чёрной смородины, которое мама только вчера переставила с балкона на кухню: «чтобы не испортилось от холода». Бригадир уже снял со стен старые полки, сложил в угол картины и аккуратно поставил в коридор старый сервант. Осталось решить судьбу того, что висело выше всех — часов, которые ещё бабушка с дедушкой покупали «в дом, надолго». — Их всё равно никто не буд

— И всё-таки… ты хочешь жить здесь до пенсии? — Лена выключила чайник и, не глядя на мужа, поставила кружки на стол. Андрей сидел у окна, опершись локтями о подоконник, и смотрел на двор: на покосившуюся песочницу, на машины, припаркованные в два ряда, на серый дом напротив, такой же, как их. Обычный спальный район, обычное утро, обычный разговор, который они вели уже который год. — Я хочу жить там, где мы будем счастливы, — осторожно ответил он. — Но я до сих пор не понимаю, где это «там» для тебя. Лена устало улыбнулась. Её любимая фраза, которую она повторяла, когда слишком боялась принять решение, — «давай ещё подумаем» — уже не помогала. Думать они умели. Рассчитывать, сравнивать, взвешивать тоже. А вот решиться… На холодильнике висели разноцветные стикеры. На одном — «Квартира побольше». На другом — «Дом у леса». На третьем — «Море. Когда-нибудь». Стикеры пожелтели по краям, но по-прежнему висели, как напоминание о дорогах, которые они всё никак не могли выбирать. — Дом за город

Давайте попробуем по‑новому — Ольга Николаевна, вы же сами говорили, что устали от этой бухгалтерии… — осторожно начал директор. — В городе запускают новый проект, корпоративную школу наставников. Вас рекомендуют. Обучение, повышение, потом — руководящая должность. Это совсем другой уровень. Он говорил спокойно, даже чуть мягче обычного, будто боялся спугнуть её согласие. В кабинете пахло бумагой, крепким кофе и чем‑то старым — то ли линолеумом, то ли привычкой жить «как всегда». Ольга посмотрела на папку с буклетами. На обложке — улыбающиеся люди, стеклянный офис, короткие вдохновляющие фразы. Всё это было красиво, но как‑то не по‑её. Не про её жизнь, где по вечерам суп на плите и сериал фоном, а по выходным — рынок, дача и звонок дочери из другого города: «Мам, у нас всё нормально». — Не знаю, — тихо сказала она, поправляя привычно сползающие очки. — Мне уже сорок восемь. Куда мне… учиться заново, менять всё… — Но вы же не всё меняете, — директор улыбнулся. — Это просто новый шаг.

Зимы, которые пахнут мандаринами Когда-то Новый год в их доме начинался задолго до тридцать первого. Едва на улице становилось темнеть по-настоящему рано, Анна вытаскивала с антресолей заветную коробку — длинную, обшарпанную, с заклеенным скотчем уголком. — Ма-аам, достала? — из коридора влетала Лиза, младшая, в вечном шерстяном платье с оленями. — А мишура где? — следом появлялся Сашка, старший сын, уже постоянно хмурый подросток, но именно в этот день всегда странно оживлённый. Коробка пахла пылью, прошлогодними апельсинами, чуть-чуть нафталином и почему-то детским кремом. Внутри — стеклянные шары, поцарапанные, с потускневшими рисунками; смешные фигурки грибочков; пара снегурочек с облупившейся краской на щеках. И, конечно, та самая звезда, которую дети называли «мамина» — потому что её Анне когда-то подарила её мама. Сергей приносил из кладовки искусственную ёлку — советскую, тяжёлую, с тугими ветками, которые кололись, как настоящие. Раскладывал по секциям, бормоча под нос: — Ка

Утро, которое сломалось по пути Будильник в телефоне зазвенел в 6:40, как всегда. Лена, не открывая глаз, нащупала по тумбочке холодное стекло, провела пальцем, выключила сигнал — и тут же машинально проверила уведомления. Чаты, рабочая переписка, очередная рассрочка с настойчивым «Оплатите до…». Ничего удивительного, ничего нового. На кухне уже шипела сковорода, кот тёрся о Ленины ноги, а сын недовольно ворчал из своей комнаты: — Ма-а, ещё пять минут… — Мы и так уже минус десять минут, — отозвалась Лена, не отрываясь от экрана. — Вставай, я тебе на карту закинула на обед. Лента новостей листалась между омлетом и бутербродами. Лена одной рукой мешала яичницу, другой отправляла голосовое сообщение в рабочий чат. Телефон лежал рядом, как ещё один член семьи: всегда включён, всегда в курсе. Она кинула его в сумку в тот момент, когда муж, застёгивая куртку, поцеловал её в висок: — Не перегори сегодня, ладно? Лена отмахнулась: — Да я так, полдня онлайн — и всё. Она не знала, насколько стр

Вечер чемоданов Чемодан снова стоял посреди кухни, как третий член семьи, к которому уже давно привыкли. Серый, сильно ободранный по углам, с приклеенной биркой «Тюмень — Новый Уренгой». Оля молча перекладывала из стопки в стопку аккуратно свёрнутые футболки, рабочий комбез, толстые шерстяные носки — знала уже наизусть, что понадобится вахтовику в тундре. На плите тихо булькал суп, в комнате тикали дешёвые китайские часы, в коридоре лежали кроссовки тридцать восьмого размера — дочкины, почти такого же размера, как у Оли. В какой‑то момент Оля поняла, что смотрит не на вещи, а на эти кроссовки. Ещё вчера на них были стразики и розовые шнурки, а теперь — простые чёрные, взрослые. — Ма, ты носки мои не видела? — крикнула из комнаты Лера. — В ящике, где всегда, — отозвалась Оля и автоматически добавила: — Только не забудь подписать в школе заявление на бассейн, ладно? И деньги в конверте на столе. Лера вышла на кухню, зажав телефон в руке. Высокая, худенькая, с хвостом на затылке — уже н

Обычная ночь Я никогда не любила ночные звонки. В них всегда есть что‑то тревожное: как будто сама темнота набирает твой номер и дышит в трубку, не представляясь. В ту ночь я спала плохо. За окном выл ветер, где‑то хлопала дверь, а батареи то ли шипели, то ли разговаривали между собой. Обычный январь в нашем панельном доме на окраине: тонкие стены, чужие кашли, телевизоры и сварливые семейные диалоги — всё слышно, как будто живёшь в большой коммуналке, просто с дверями покрепче. Я ворочалась, поправляла одеяло, считала до ста. Только всё более‑менее стихло внутри, только мысли начали расползаться в сторону тёплого сна, как в стену над изголовьем резко — бах‑бах‑бах! Я, кажется, подскочила, не открывая глаз. — Кто там… — вместо голоса вышел какой‑то нелепый писк. Снова стук — уже в мою дверь. Настойчивый, нервный. Я посмотрела на время — 02:37. Прекрасно. Сердце ухнуло куда‑то в пятки. В голове вихрем промелькнуло всё: от «с дочкой что‑то случилось» до «опять пьяный сосед перепутал э

Ступеньки Мы правда живём рядом — или просто на одной площадке? Я задала себе этот вопрос в тот день, когда заморгала лампочка на панели лифта, коротко пискнула, и двери так и остались открытыми, словно кто‑то распахнул рот и забыл закрыть. — Да чтоб тебя… — пробурчал дядя Саша с шестого, привычно хлопнув ладонью по кнопке. Лифт молчал. Я стояла с пакетами у входа в подъезд и, если честно, думала только о том, как дотащить всё это до восьмого. До восьмого — ладно. А вот на девятом… на девятом живёт она. Нина Сергеевна. Женщина, с которой мы много лет просто здоровались. «Здравствуйте», «добрый день», иногда — «как вы?», не дожидаясь ответа. Я знала только, что у неё тонкие пальцы, всегда аккуратно уложенные волосы и взгляд человека, который слишком рано научился считать ступеньки. У Нины Сергеевны больные ноги. Инвалидность. Трости я у неё никогда не видела — только табличку на двери, чуть перекошенную, с фамилией. И ещё — тихий звук её шагов по лестничной площадке до лифта: шлёп-шлё