ИСТОРИИ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ.

Заимка на реке Еринат. Место, где время течёт иначе — не днями, а шелестом тайги, сменой сезонов на склонах гор. Здесь, в деревянной избе, Агафья Карповна Лыкова прожила десятилетия в почти абсолютном одиночестве. После смерти отца, последнего спутника её замкнутого мира, казалось, что род Лыковых, бежавший в тайгу от «мира сего», угас здесь, на этой земле. Она осталась одна — последний лист на облетевшем древе. Попытка уйти в монастырь не прижилась. Стены обители, даже родной по вере, оказались теснее просторов тайги. И она вернулась. Вернулась к тишине, которую так многие называют пустотой. Но именно в эти годы одиночества, словно в ответ на безмолвие, судьба начала тихо нащупывать нити — тонкие, почти невидимые, но прочные, как корень старого кедра. Сначала — слух, а потом и весть: на заимку в 2019 году приезжал племянник. Антон Лыков. Имя, прозвучавшее как далёкий отголосок. Кто он? Возможно, сын двоюродного брата, о существовании которого она лишь догадывалась? Визит был кр

Мороз выбелил стекло в единственном окошке. Не узором, а сплошной, матовой пеленой. Так даже лучше. Не видно ни тайги, засыпанной по макушку, ни звёзд. Только тусклое отражение лучины да собственное лицо — изборождённое морщинами, как старая карта забытых троп. Новый год… Слово это пришло из другого мира, по радио, что скрипит на полке. Радио — связь с «ними». С людьми. Когда-то она его боялась, чуралась. Теперь слушает порой. Про «праздник», про «ёлку», про «шампанское». Странные слова, пустые, как ореховая скорлупка. О чём же можно мечтать в канун такого дня? Не о подарках в мишурной бумаге. Её подарки — это поленница ровных, сухих дров у печки. Это полный туесок брусники, припрятанный под снегом. Это тишина. Но мечта — это не то, что есть. Это то, чего нет. Первое. Мечтается о тепле, которое не от огня. О том, чтобы в избе пахло не дымом и кожей, а… чем? Она закрывает глаза, отыскивая в памяти. Да. Хлебом. Тёплым, ржаным, только что из печи. Но не её хлебом из смолотой

Снег в Саянах ложится не так, как везде. Он не падает, а оседает — тяжёлым, беззвучным покровом, поглощающим каждый шорох, каждый звук, кроме воющего ветра в ущельях. И в этой ледяной, белой вечности, на заимке, куда даже тропа зарастает за сезон, живёт Агафья Лыкова. Каждый прожитый здесь год — не просто строчка в календаре, а ещё одна победа над молчаливой, всепоглощающей тайгой. Зима — самое суровое испытание. Раньше, говорит она, попроще было. А теперь... —Тяжелеет зима-матушка, — будто бы говорит она, глядя в заиндевевшее окошко своей избы. — Не то что я старею, нет. Это мир вокруг шумнее стал. Даже зверь голоднее. И правда, порой к её избушке, следом за осторожными маралами, приходят медведи. Глухой топот у забора, тёмная масса в сумерках. Агафья не кричит. Она выходит на крыльцо, маленькая и прямая в ватнике и платке. —Уходи, хозяин! Не за твоим сюда! — голос её не дрожит. В ход идут петарды,оставленные вертолётчиками, а чаще — твёрдая, шёпотом читаемая молитва. Она верит,

Поднимите карту России, найдите Саяны — горную страну в Южной Сибири. Затем мысленно уберите с неё все дороги, линии электропередач, дымки посёлков. Оставьте только извивы рек, зелёный ковер тайги да скалистые вершины. Где-то там, в междуречье Большого и Малого Абакана, в 1944 году родилась девочка, которую назвали Агафьей. Её мир с самого первого вздоха был размером с горную долину, а его законы писались не людьми, а ветром, зверем и Библией, привезённой ещё прадедами. Детство Агафьи — не период жизни, а фундамент её бытия. Это время, когда формировалась не личность в обычном понимании, а абсолютно целостный организм, вплетённый в экосистему отшельничества. В её реальных воспоминаниях, скупо и метафорично переданных журналистам и учёным, нет места сантиментам. Есть — опыт выживания как единственная форма существования. «Школа» у печки. Первые уроки Карпа Осиповича Официальных документов о рождении не было. Мир узнал о дате позже, со слов её отца, Карпа Осиповича. Агафья была че

В тайге, на берегу горной реки Еринат, стоит избушка, вросшая в склон. Дымок из трубы — единственный признак жизни на многие километры. Здесь живёт Агафья Карповна Лыкова — последняя из семьи отшельников-староверов, найденных советскими геологами в 1978 году. Её история для мира — сюжет о стойкости духа, жизни в гармонии с природой. Но для некоторых из тех, кто эту жизнь делил с ней или пытался ей помогать, история окрашена иными тонами. Вот отрывки из разговоров, которые ведутся в кулуарах экспедиций, на кухнях журналистов и в коридорах благотворительных фондов. Сцена 1: В палатке у реки, 2010-е годы. Беседуют два волонтёра, помогавших со строительством новой избы. Волонтёр Алексей (натягивая спальник): Опять сегодня за свой счёт работали. Говорил же, она цемент не примет. «Нечистый материал». А без него фундамент в этой мерзлоте — на один сезон. Всё по-своему, только топор да ножовка. Мы тут с бензопилой и современным лесом, как дураки, под её строгим взглядом корячимся. Волон

Утро в глухой таёжной избушке начинается не со звонка будильника, не с новостей по радио. Оно начинается с тяжёлого скрипа двери, впускающей морозный пар, и с глухого постукивания деревянного ведра о порог. Агафья Карповна, согнувшись под ношей, вносит воду. Лёд ещё не затянул прорубь на реке, и каждый такой поход – это не просто быт, это молчаливый разговор с зимой, с возрастами, с собственным телом, которому в апреле минул восемьдесят первый год. В сенях её встречает помощница Валентина, женщина с тихим лицом и руками, помнящими тонкое тесто для просфор в московском соборе. Теперь её мир сузился до этой избы, до послушания. — Матушка, дайте, я донесу, — тянет Валентина руки к ведру. Агафья качает головой, ставит воду у печи. Морщины у глаз складываются в сеточку, не то чтобы в улыбку, а в знак твёрдого, привычного решения. — Свою ношу каждый сам несёт, Валя. Это тоже часть… — она недоговаривает, поправляет платок. Часть чего? Поста? Жизни? В её мире эти понятия давно переплелись

Каждый стук каблуков по мостовой словно отбивал для Анны одну и ту же мысль: «Одной — проще». Она давно смирилась с этой формулой. После того, как её мир, выстроенный на вере в исключительность собственного брака, рухнул, обнаружив под собой зыбкую почву обмана, она поставила крест не только на муже, но и на самой идее доверия к мужчинам. «Все они одинаковы», — эта горькая истина, раньше казавшаяся чужим цинизмом, стала её личным, выстраданным убеждением. Её жизнь теперь вращалась вокруг двух осей: дочь Алиса и работа. Бывший муж Дмитрий исправно переводил алименты и изредка, по праздникам или выходным, забирал дочь в парк или кино. Рвения в отцовстве он не проявлял, и Анна была почти благодарна за эту холодную аккуратность — меньше поводов для контакта, меньше боли. Постепенно в её одиночестве открылась странная свобода. Она научилась получать удовольствие от тишины в квартире по вечерам, от возможности смотреть с Алисой старые фильмы, от решений, которые принимала, не оглядываяс

Весна приходит в хакасскую тайгу не спеша, будто крадётся по склонам, ещё хранящим зимний холод. Но на одном солнечном склоне, там, где снег сходит первым, обнажая чёрную, жаждущую жизни землю, весна уже хозяйничала вовсю. Именно сюда, на отшибе, куда даже дороги-то настоящей нет, стояла скромная заимка Агафьи Карповны. И именно сюда, к её огороду в тридцать соток, потянуло первого проснувшегося хозяина тайги. – Склон тот южный, солнцепёк, – пояснял позже её крестник, Николай Седов, словно оправдывая медвежье любопытство. – Мишки вылезают из берлог голодные, как волки. А тут – первая травка, первые цветочки-листочки. Как тут не соблазниться? Прямиком к Агафье в огород идут. Сама Агафья Карповна, женщина, чья жизнь была вплетена в тишину заповедника «Хакасский», знала эти повадки. Её защитой были не ружья или капканы – в заповеднике такое недопустимо. Её оружием был звук. Весь огород, каждый его уголок, был увешан старыми железяками: крышками от бидонов, обрезками труб, жестяным

Представьте мир, где нет городов, дорог, электричества, денег и даже соседей. Где единственный круг общения — твоя семья, а границы Вселенной ограничены горными хребтами и густой тайгой. Это не сюжет фантастического романа. Это реальное детство Агафьи Карповны Лыковой, самой известной сибирской отшельницы, прожившей в полной изоляции более 50 лет. Её воспоминания — это уникальная хроника человеческой стойкости, веры и диалога с первозданной природой. В начале было Слово, и это слово было молитвой Детство Агафьи было окрашено не игрушками, а суровыми ритмами выживания и глубокой древлеправославной веры. Семья Лыковых, скрываясь от советской власти, ушла всё глубже в хакасскую тайгу. Агафья родилась уже в изоляции. Её реальные воспоминания, записанные журналистами и учёными, рисуют картину, где быт и духовность неразделимы. «С малых лет отец, Карп Осипович, учил нас: главное — труд и молитва. Мы вставали затемно. Читали утренние молитвы по старопечатным книгам, буквы в которых

Лес стоял в инее, как заколдованный. За пятьдесят градусов мороза за бортом — не погода, а испытание на прочность. В Москве в эти дни зажигают огни на ёлках, достают из кладовок шампанское и мандарины, а в сердце хакасской тайги, где сопки подпирают небо, староверка Агафья Лыкова топила печь щепочками, бережно отсчитывая дни до Рождества Христова. Новый год по светскому календарю проходил мимо неё, как шорох метели за стеной. Но странным образом именно в эту пору, сквозь свирепые снежные заносы и ледяную мглу, к её заимке начинали пробиваться люди. Не с пустыми руками. Они везли подарки. Не игрушки, а саму возможность продолжать жить в выбранной ею суровой правде. — Агафья Карповна, принимайте груз! — кричал, заглушая гул мотора, лётчик Сергей, выгружая на заснеженную поляну мешки с крупой и тюки с сеном. Он был из тех самых«дедов морозов» от заповедника «Хакасский», на чьей особо охраняемой земле и стояла её изба. Они были редкими, но долгожданными гостями. Не только проверяли,