Предыдущая публикация
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ОЛИМП
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ —
ИЗВЕСТНЫЙ и НЕИЗВЕСТНЫЙ.
* 6
Лев Толстой и религия.
Автор протоиерей Георгий Ореханов.
окончание
(3)
Россия узнала о «религии Толстого» благодаря издательской
деятельности его ближайшего друга и единомышленника Владимира
Черткова. Это представитель богатейшей аристократической фамилии,
в прошлом блестящий гвардейский офицер. И вот этот юноша стал
самым преданным учеником великого писателя. Деятельность Черткова
в буквальном смысле слова имела всемирные масштабы. Очевидно,
обладавший качествами выдающегося менеджера, он организовал
распространение по всему миру книг и идей писателя. Именно
благодаря Черткову мировоззрение Толстого стало своеобразным
брендом.
В русской жизни второй половины XIX века существовал антипод
Льва Толстого, и таким антиподом был многолетний обер-прокурор
Святейшего синода Константин Петрович Победоносцев. Наверное,
очень трудно найти людей более разных, чем Толстой и Победоносцев.
Толстой — это совесть своего поколения, борец за правду, защитник
обиженных, человек с безграничным нравственным авторитетом.
Победоносцев в глазах современников является воплощением
политического зла, которое ассоциируется с политическим произволом.
Обер-прокурор Синода — творец системы контрреформ, гонитель всего
прогрессивного и творческого, это тот самый лихой человек, который в
конечном счете и превратил Россию в ледяную пустыню.
И в поединке Толстого с Победоносцевым, в представлении
русского общества и даже политической элиты, Победоносцев был
заранее обречен на поражение. Именно поэтому после отлучения
писателя в 1901 году в глазах этого общества и этой элиты он сразу стал одновременно и главным виновником, и главным творцом этого акта, и объектом едких сатирических нападок. Обер-прокурор Синода и его политика ассоциировались с личностью знаменитого основателя
испанской инквизиции Торквемадой, с личностью Великого
инквизитора Достоевского, ну и более обидные сравнения — это
«упырь, простерший над Россией свои крылья», это «злой гений
России» и так далее. На одной из карикатур, например, Победоносцев
был изображен в виде летучей мыши, держащей в оковах молодую
девушку, в которой, естественно, угадывалась Россия.
В жизни Толстого и Победоносцева имел место и личный В жизни Толстого и Победоносцева имел место и личный конфликт, причем очень острый. Он произошел в 1881 году и был связан с вопросом о казни народовольцев, убийц императора Александра II. Толстой обратился с просьбой к новому царю, Александру III, о помиловании, а вот обер-прокурор, недавно назначенный, требовал смертной казни. Этот конфликт развивался почти 20 лет, и в 1899 году разрешился скандалом. И одним из важнейших шагов, приблизивших этот скандал и, соответственно, появление синодального акта о Толстом, стало издание романа «Воскресение», последнего большого романа Толстого. Читающая Россия — во всяком случае, та ее часть, которой были доступны зарубежные издания романа, — была потрясена небывалым
глумлением над православной верой и одновременно узнала в
чиновнике Топорове обер-прокурора Синода Победоносцева.
В новом романе Толстого, я напомню, была подвергнута уничтожающей сатире вся русская государственная машина — власть, администрация, тюрьмы и так далее. А в двух главах первой части в совершенно кощунственном виде была изображена православная литургия. Толстой показывает действия православного священника как совершенно бессмысленные, а вместо привычного высокого стиля, характерного для Церкви, сознательно использует бытовые термины:
например, вместо «чаша» — «чашка», вместо «лжица» — «ложечка» и
так далее.
До момента выхода в свет романа «Воскресение» Русская церковь,
не говоря уже о русском государстве, проявляла по отношению к
Толстому большую терпимость. К концу XIX века толстовская критика
церковного учения, духовенства приобрела агрессивный, ожесточенный характер, в особенности после истории с духоборами — сектой, которая была особенно близка Толстому.
Духоборы в 1905 году не только заявили о своем отказе брать в руки оружие, но даже публично сожгли имеющееся в их общине оружие и были высланы из России в Канаду. Но по отношению к писателю со стороны Синода, в официальных церковных печатных органах не было сказано ни одного критического слова. Толстого могли критиковать в проповедях, в богословских сочинениях, в публицистических статьях, но, подчеркиваю еще раз, официально его учение не подвергалось какому-либо церковному осуждению. Теперь ситуация принципиально
менялась. Лев Толстой позволил себе открытое кощунство, и с ним
познакомились, повторю, сотни тысяч людей по всему миру, потому что
благодаря Владимиру Черткову роман «Воскресение» фактически, как
бы мы сейчас сказали, в режиме онлайн переводился на основные
европейские языки и распространялся огромными тиражами. И в то же
самое время в своих произведениях Толстой постоянно подчеркивал,
что является человеком религиозным и христианином. Ну, даже в наше
время, в эпоху, когда в головах и сердцах людей перепутано абсолютно
все, такое странное несоответствие потребовало бы разъяснений, но в
начале XX века ситуация обстояла еще сложнее.
Действительно, для Русской церкви картина сложилась неоднозначная и потенциально очень опасная, если учесть, какой авторитет имел писатель в России и во всем мире. Это была своеобразная ловушка. Промолчать — получить серьезные репутационные потери, учитывая, что уже в Синоде стали получать возмущенные письма от тех, кому удалось прочитать «Воскресение» в бесцензурном издании и кто увидел в романе намеренное оскорбление чувств верующих, как бы мы сейчас сказали. А выступить публично против Толстого не менее опасно, учитывая, что любое выступление Синода против него будет воспринято негативно. Однако примечательно, что вопрос об отлучении Толстого мог быть поставлен только после смерти императора Александра III, который называл писателя не иначе как «мой Толстой» и постоянно просил его не трогать, чтобы не сделать из него мученика, а из императора — его палача.
Сама церковная власть проявила максимальные усилия, чтобы
избежать скандала и общественного возмущения. Именно поэтому
слова «анафема» и «отлучение» в финальном варианте синодального
документа были заменены на более нейтральный, но менее
определенный термин «отторжение». И это очень принципиальный
момент. Под анафемой подразумевается самое строгое из церковных
наказаний, имевшее смысл отделения виновного от церкви и осуждения его на вечную погибель, вплоть до покаяния. Другими словами, в церковном праве под анафемой понимается совершенное отлучение христианина от общения с верными чадами Церкви, от церковных таинств, и это наказание применяется в качестве высшей кары за тяжкие преступления, каковыми являются измена православию, то есть уклонение в ересь или раскол. И в этом смысле слово «анафема» может быть заменено на «проклятие». Одновременно Церковь различала всегда отлучение полное, то есть анафему, и отлучение малое. Малое отлучение — это временное отлучение члена Церкви от церковного общения, служащее наказанием за менее тяжкие грехи. Например, последний вид отлучения имел место в церковной практике в ситуации, когда некоторые христиане отрекались от веры в эпоху гонений. На несколько лет был отлучен от церкви молодой Горький за попытку самоубийства. Правда, для него самого это было, конечно, уже не важно, но тем не менее такой факт имел место.
В практике Православной церкви анафема была не столько
наказанием, сколько предупреждением человека, и здесь очень хорошо
видно отличие от практики церкви католической, в которой слово
«анафема» заменялось термином «проклятие». Именно потому, что
анафема была не только и не столько наказанием, сколько
предупреждением, двери Православной церкви для отлученного были
закрыты не навсегда. При условии его искреннего покаяния и выполнения необходимых церковных предписаний (в первую очередь,
как правило, публичного покаяния) его возвращение в церковь было
возможно.
Что же представляет собой синодальный акт 1901 года с этой точки
зрения? Он носит характер торжественного церковного исповедания и
объявляет, что Лев Толстой более не является членом Церкви и не
может в нее вернуться, пока не покается. Кроме того, документ
удостоверяет, что без покаяния для Толстого невозможны будут ни
христианское погребение, ни заупокойная молитва, не говоря уже о
евхаристическом общении, то есть об участии в причащении, к чему,
собственно, Толстой уже тогда и не стремился. Синодальный акт 1901
года, как и предполагал Победоносцев, был встречен большей частью
русского образованного общества крайне неблагоприятно. Русская
интеллигенция поддержала писателя, вопреки Синоду, и с большим
возмущением отнеслась к синодальному акту. С возмущением и
иронией. Именно это имел в виду Чехов, написавший в одном из писем:
«К отлучению Толстого публика отнеслась со смехом».
Последний вопрос, который нас будет интересовать, это последние
годы жизни Толстого, его уход и смерть. Предварительно надо сказать,
что семейная жизнь Толстого дала трещину достаточно рано,
фактически еще до духовного переворота. Но в последние годы эта
жизнь стала еще сложнее и трагичнее, и главным образом из-за истории с завещанием писателя, которое он подписал тайно от семьи, в лесу, летом 1910 года, что привело к открытому конфликту с Софьей
Андреевной Толстой. И в результате этого конфликта 28 октября 1910
года, то есть за десять дней до смерти, Толстой был вынужден тайно
бежать из родового гнезда.
Уход Толстого из Ясной Поляны — это событие, которое имело
большую важность для всей России, если не для всего мира. Сергей
Николаевич Дурылин, известный литературный критик и философ,
сообщает, что в день первого известия об уходе газеты буквально рвали из рук, причем подобное отношение к печатной продукции Дурылин помнит только еще один раз в жизни — в день объявления войны с Германией в 1914 году. Для русских газет и журналов и для всего русского читающего общества вопрос стоял следующим образом: это бегство или паломничество, триумф или трагедия, поиск выхода из тупика или поиск сюжета для нового произведения? Действительно, с каким чувством Толстой покидал усадьбу, что стояло за этим уходом?
Почему он направился именно в Оптину пустынь?
Одним очень хочется представить дело так, что граф Толстой
убегал в никуда, он просто уходил от всех, как и записал в своем
дневнике чуть больше чем за месяц до ухода. Приведу это
красноречивое свидетельство состояния души Толстого: «От Черткова
письмо с упреками и обличениями. Они разрывают меня на части.
Иногда думается: уйти от всех». Другими словами, Толстой хотел
просто куда-то уйти, не имея никакого представления ни о направлении движения, ни о его цели. Есть рассуждения другого рода. Писатель заранее знал, что поедет в Оптину пустынь и встретится там со старцами, и именно это обстоятельство свидетельствует о покаянном состоянии души Толстого.
Мне кажется, обе точки зрения не соответствуют действительности. Уход Толстого — финал его жизни и финал тех поисков, которые составляли главное в его миропонимании. Мы знаем сегодня, что писатель разместился в паломнической гостинице Оптиной пустыни, где его узнали сразу, и совершил прогулку до скита, в котором в этот момент проживал великий оптинский старец Иосиф, преемник преподобного Амвросия, человек огромной любви и милосердия, — с ним Толстой познакомился, по всей видимости, в 1896 году во время своего очередного паломничества в монастырь. Но стоя у порога двери в оптинский скит, Толстой так и не нашел в себе сил переступить этот порог, встреча со старцами не состоялась. Может быть, это была самая трагическая невстреча в жизни писателя.
После посещения Оптиной пустыни писатель направляется в
Шамордино, где в это время проживала его родная сестра Марья
Николаевна Толстая, самый близкий и дорогой ему человек в данный
момент, которую он всю жизнь называл исключительно Машенька. Мы
не знаем, как могла сложиться судьба Толстого в дальнейшем, если бы
ему удалось задержаться у любимой младшей сестры надолго. Но
опасаясь погони, организованной супругой, писатель был вынужден
покинуть и Шамордино. По дороге он простудился, заболел
двусторонним воспалением легких и умер на станции Астапово.
Причем в последние дни жизни к нему из-за твердой позиции Черткова
не был допущен для беседы и исповеди другой оптинский старец,
преподобный Варсонофий.
Автор протоиерей Георгий Ореханов.
окончание
(3)
Россия узнала о «религии Толстого» благодаря издательской
деятельности его ближайшего друга и единомышленника Владимира
Черткова. Это представитель богатейшей аристократической фамилии,
в прошлом блестящий гвардейский офицер. И вот этот юноша стал
самым преданным учеником великого писателя. Деятельность Черткова
в буквальном смысле слова имела всемирные масштабы. Очевидно,
обладавший качествами выдающегося менеджера, он организовал
распространение по всему миру книг и идей писателя. Именно
благодаря Черткову мировоззрение Толстого стало своеобразным
брендом.
В русской жизни второй половины XIX века существовал антипод
Льва Толстого, и таким антиподом был многолетний обер-прокурор
Святейшего синода Константин Петрович Победоносцев. Наверное,
очень трудно найти людей более разных, чем Толстой и Победоносцев.
Толстой — это совесть своего поколения, борец за правду, защитник
обиженных, человек с безграничным нравственным авторитетом.
Победоносцев в глазах современников является воплощением
политического зла, которое ассоциируется с политическим произволом.
Обер-прокурор Синода — творец системы контрреформ, гонитель всего
прогрессивного и творческого, это тот самый лихой человек, который в
конечном счете и превратил Россию в ледяную пустыню.
И в поединке Толстого с Победоносцевым, в представлении
русского общества и даже политической элиты, Победоносцев был
заранее обречен на поражение. Именно поэтому после отлучения
писателя в 1901 году в глазах этого общества и этой элиты он сразу стал одновременно и главным виновником, и главным творцом этого акта, и объектом едких сатирических нападок. Обер-прокурор Синода и его политика ассоциировались с личностью знаменитого основателя
испанской инквизиции Торквемадой, с личностью Великого
инквизитора Достоевского, ну и более обидные сравнения — это
«упырь, простерший над Россией свои крылья», это «злой гений
России» и так далее. На одной из карикатур, например, Победоносцев
был изображен в виде летучей мыши, держащей в оковах молодую
девушку, в которой, естественно, угадывалась Россия.
В жизни Толстого и Победоносцева имел место и личный В жизни Толстого и Победоносцева имел место и личный конфликт, причем очень острый. Он произошел в 1881 году и был связан с вопросом о казни народовольцев, убийц императора Александра II. Толстой обратился с просьбой к новому царю, Александру III, о помиловании, а вот обер-прокурор, недавно назначенный, требовал смертной казни. Этот конфликт развивался почти 20 лет, и в 1899 году разрешился скандалом. И одним из важнейших шагов, приблизивших этот скандал и, соответственно, появление синодального акта о Толстом, стало издание романа «Воскресение», последнего большого романа Толстого. Читающая Россия — во всяком случае, та ее часть, которой были доступны зарубежные издания романа, — была потрясена небывалым
глумлением над православной верой и одновременно узнала в
чиновнике Топорове обер-прокурора Синода Победоносцева.
В новом романе Толстого, я напомню, была подвергнута уничтожающей сатире вся русская государственная машина — власть, администрация, тюрьмы и так далее. А в двух главах первой части в совершенно кощунственном виде была изображена православная литургия. Толстой показывает действия православного священника как совершенно бессмысленные, а вместо привычного высокого стиля, характерного для Церкви, сознательно использует бытовые термины:
например, вместо «чаша» — «чашка», вместо «лжица» — «ложечка» и
так далее.
До момента выхода в свет романа «Воскресение» Русская церковь,
не говоря уже о русском государстве, проявляла по отношению к
Толстому большую терпимость. К концу XIX века толстовская критика
церковного учения, духовенства приобрела агрессивный, ожесточенный характер, в особенности после истории с духоборами — сектой, которая была особенно близка Толстому.
Духоборы в 1905 году не только заявили о своем отказе брать в руки оружие, но даже публично сожгли имеющееся в их общине оружие и были высланы из России в Канаду. Но по отношению к писателю со стороны Синода, в официальных церковных печатных органах не было сказано ни одного критического слова. Толстого могли критиковать в проповедях, в богословских сочинениях, в публицистических статьях, но, подчеркиваю еще раз, официально его учение не подвергалось какому-либо церковному осуждению. Теперь ситуация принципиально
менялась. Лев Толстой позволил себе открытое кощунство, и с ним
познакомились, повторю, сотни тысяч людей по всему миру, потому что
благодаря Владимиру Черткову роман «Воскресение» фактически, как
бы мы сейчас сказали, в режиме онлайн переводился на основные
европейские языки и распространялся огромными тиражами. И в то же
самое время в своих произведениях Толстой постоянно подчеркивал,
что является человеком религиозным и христианином. Ну, даже в наше
время, в эпоху, когда в головах и сердцах людей перепутано абсолютно
все, такое странное несоответствие потребовало бы разъяснений, но в
начале XX века ситуация обстояла еще сложнее.
Действительно, для Русской церкви картина сложилась неоднозначная и потенциально очень опасная, если учесть, какой авторитет имел писатель в России и во всем мире. Это была своеобразная ловушка. Промолчать — получить серьезные репутационные потери, учитывая, что уже в Синоде стали получать возмущенные письма от тех, кому удалось прочитать «Воскресение» в бесцензурном издании и кто увидел в романе намеренное оскорбление чувств верующих, как бы мы сейчас сказали. А выступить публично против Толстого не менее опасно, учитывая, что любое выступление Синода против него будет воспринято негативно. Однако примечательно, что вопрос об отлучении Толстого мог быть поставлен только после смерти императора Александра III, который называл писателя не иначе как «мой Толстой» и постоянно просил его не трогать, чтобы не сделать из него мученика, а из императора — его палача.
Сама церковная власть проявила максимальные усилия, чтобы
избежать скандала и общественного возмущения. Именно поэтому
слова «анафема» и «отлучение» в финальном варианте синодального
документа были заменены на более нейтральный, но менее
определенный термин «отторжение». И это очень принципиальный
момент. Под анафемой подразумевается самое строгое из церковных
наказаний, имевшее смысл отделения виновного от церкви и осуждения его на вечную погибель, вплоть до покаяния. Другими словами, в церковном праве под анафемой понимается совершенное отлучение христианина от общения с верными чадами Церкви, от церковных таинств, и это наказание применяется в качестве высшей кары за тяжкие преступления, каковыми являются измена православию, то есть уклонение в ересь или раскол. И в этом смысле слово «анафема» может быть заменено на «проклятие». Одновременно Церковь различала всегда отлучение полное, то есть анафему, и отлучение малое. Малое отлучение — это временное отлучение члена Церкви от церковного общения, служащее наказанием за менее тяжкие грехи. Например, последний вид отлучения имел место в церковной практике в ситуации, когда некоторые христиане отрекались от веры в эпоху гонений. На несколько лет был отлучен от церкви молодой Горький за попытку самоубийства. Правда, для него самого это было, конечно, уже не важно, но тем не менее такой факт имел место.
В практике Православной церкви анафема была не столько
наказанием, сколько предупреждением человека, и здесь очень хорошо
видно отличие от практики церкви католической, в которой слово
«анафема» заменялось термином «проклятие». Именно потому, что
анафема была не только и не столько наказанием, сколько
предупреждением, двери Православной церкви для отлученного были
закрыты не навсегда. При условии его искреннего покаяния и выполнения необходимых церковных предписаний (в первую очередь,
как правило, публичного покаяния) его возвращение в церковь было
возможно.
Что же представляет собой синодальный акт 1901 года с этой точки
зрения? Он носит характер торжественного церковного исповедания и
объявляет, что Лев Толстой более не является членом Церкви и не
может в нее вернуться, пока не покается. Кроме того, документ
удостоверяет, что без покаяния для Толстого невозможны будут ни
христианское погребение, ни заупокойная молитва, не говоря уже о
евхаристическом общении, то есть об участии в причащении, к чему,
собственно, Толстой уже тогда и не стремился. Синодальный акт 1901
года, как и предполагал Победоносцев, был встречен большей частью
русского образованного общества крайне неблагоприятно. Русская
интеллигенция поддержала писателя, вопреки Синоду, и с большим
возмущением отнеслась к синодальному акту. С возмущением и
иронией. Именно это имел в виду Чехов, написавший в одном из писем:
«К отлучению Толстого публика отнеслась со смехом».
Последний вопрос, который нас будет интересовать, это последние
годы жизни Толстого, его уход и смерть. Предварительно надо сказать,
что семейная жизнь Толстого дала трещину достаточно рано,
фактически еще до духовного переворота. Но в последние годы эта
жизнь стала еще сложнее и трагичнее, и главным образом из-за истории с завещанием писателя, которое он подписал тайно от семьи, в лесу, летом 1910 года, что привело к открытому конфликту с Софьей
Андреевной Толстой. И в результате этого конфликта 28 октября 1910
года, то есть за десять дней до смерти, Толстой был вынужден тайно
бежать из родового гнезда.
Уход Толстого из Ясной Поляны — это событие, которое имело
большую важность для всей России, если не для всего мира. Сергей
Николаевич Дурылин, известный литературный критик и философ,
сообщает, что в день первого известия об уходе газеты буквально рвали из рук, причем подобное отношение к печатной продукции Дурылин помнит только еще один раз в жизни — в день объявления войны с Германией в 1914 году. Для русских газет и журналов и для всего русского читающего общества вопрос стоял следующим образом: это бегство или паломничество, триумф или трагедия, поиск выхода из тупика или поиск сюжета для нового произведения? Действительно, с каким чувством Толстой покидал усадьбу, что стояло за этим уходом?
Почему он направился именно в Оптину пустынь?
Одним очень хочется представить дело так, что граф Толстой
убегал в никуда, он просто уходил от всех, как и записал в своем
дневнике чуть больше чем за месяц до ухода. Приведу это
красноречивое свидетельство состояния души Толстого: «От Черткова
письмо с упреками и обличениями. Они разрывают меня на части.
Иногда думается: уйти от всех». Другими словами, Толстой хотел
просто куда-то уйти, не имея никакого представления ни о направлении движения, ни о его цели. Есть рассуждения другого рода. Писатель заранее знал, что поедет в Оптину пустынь и встретится там со старцами, и именно это обстоятельство свидетельствует о покаянном состоянии души Толстого.
Мне кажется, обе точки зрения не соответствуют действительности. Уход Толстого — финал его жизни и финал тех поисков, которые составляли главное в его миропонимании. Мы знаем сегодня, что писатель разместился в паломнической гостинице Оптиной пустыни, где его узнали сразу, и совершил прогулку до скита, в котором в этот момент проживал великий оптинский старец Иосиф, преемник преподобного Амвросия, человек огромной любви и милосердия, — с ним Толстой познакомился, по всей видимости, в 1896 году во время своего очередного паломничества в монастырь. Но стоя у порога двери в оптинский скит, Толстой так и не нашел в себе сил переступить этот порог, встреча со старцами не состоялась. Может быть, это была самая трагическая невстреча в жизни писателя.
После посещения Оптиной пустыни писатель направляется в
Шамордино, где в это время проживала его родная сестра Марья
Николаевна Толстая, самый близкий и дорогой ему человек в данный
момент, которую он всю жизнь называл исключительно Машенька. Мы
не знаем, как могла сложиться судьба Толстого в дальнейшем, если бы
ему удалось задержаться у любимой младшей сестры надолго. Но
опасаясь погони, организованной супругой, писатель был вынужден
покинуть и Шамордино. По дороге он простудился, заболел
двусторонним воспалением легких и умер на станции Астапово.
Причем в последние дни жизни к нему из-за твердой позиции Черткова
не был допущен для беседы и исповеди другой оптинский старец,
преподобный Варсонофий.
Лев Толстой — единственный в России начала XX века человек,
который пользовался ничем не ограниченной, поистине абсолютной
свободой в семье, в своей родной деревне, в обществе, государстве,
культуре. Возможно, он был единственным человеком в мире такого
масштаба. Он родился в прекрасной, действительно очень ясной Ясной
Поляне, типичной русской усадьбе с березовой аллей, речкой Воронкой, яблочными садами, семейными домами и домиками, детьми, внуками, прислугой, охотой, пешими и конными прогулками, пасекой,
цветочными оранжереями, крестьянскими школами, вечерним чаем,
чтением, играми и концертами. Он прожил там большую часть жизни и
по всем законам жанра, логики, справедливости был просто обязан
именно там умереть! Он был сказочно богат, он мог брать писательские
гонорары или публично отрекаться от них после. Он пользовался
всемирной славой. Толстой мог писать все что угодно, не опасаясь
каких-либо порицаний со стороны правительства. Более того, не
написав ни одной строчки очередного нового произведения, он мог
претендовать на издание его где угодно и на получение какого угодно
гонорара, в то время как другие писатели, например Достоевский или
Леонтьев, могли просто голодать, причем голодать буквально. В семье
всякое желание Толстого выполнялось с поспешностью и старанием.
Усердные ученики во главе с Чертковым с карандашами, блокнотами в
руках ловили каждое его слово. Лучшие художники и скульпторы
России и мира рисовали его портреты, лепили в глине, высекали в
мраморе и так далее. Именно перед его портретом после отлучения
Синода на выставках устраивались бурные восторженные
манифестации. Именно его фотографировал впервые в цвете в России
Прокудин-Горский. Именно его голос записывали на фонограф.
Но Астапово для Толстого было настоящей ловушкой. Писатель
оказался в мышеловке, которую в значительной степени сам сотворил.
Больной и беспомощный, он лежал на постели, не понимая, что
происходит не только в мире, но даже за порогом его комнаты и в ней
самой. Ничего не зная о жене и детях, ничего не зная о попытках
православного священника поговорить с ним перед смертью и его
напутствовать. Сразу после приезда Черткова в Астапово за писателем
был установлен строжайший надзор. Дверь в дом начальника станции
Озолина была всегда заперта, а ключ от нее хранился у помощника
Черткова, Сергеенко, который безвыходно дежурил в передней. В
комнате Толстого безотлучно находился Чертков. Вход в дом был
возможен, по-видимому, только по какому-то паролю.
Именно поэтому Толстой даже не знал, что оптинский иеромонах
Варсонофий специально прибыл на станцию Астапово со святыми
дарами, для того чтобы попытаться поговорить с писателем перед
смертью. Таким образом, в последний, самый ответственный момент
жизни великий писатель русской земли, как сказал о нем Тургенев, за
уходом которого из Ясной Поляны с напряженным вниманием следил
весь цивилизованный мир, оказался в трагическом одиночестве. Его
судьба становится предметом переживаний русского императора,
Совета министров, премьер-министра Столыпина, Синода, собора
старцев Оптиной пустыни, наконец членов семьи. Но Толстой ничего
об этом не знает. Об этом очень ярко пишет замечательный русский писатель Борис Зайцев:
«Но как кончается его жизнь? Умирать не только во вражде с Церковью, но и со своей собственной подругой после почти полувековой общей жизни, имея целый сонм детей. Бежать из своего дома, кончать дни у начальника станции, среди раздора, домашних гвельфов и гибеллинов,
враждующих между собой партий. И быть зарытым в яснополянском парке, где можно было закопать и какую-нибудь любимую левретку».
Круг отчуждения, создававшийся вокруг Толстого более 20 лет, замкнулся.
который пользовался ничем не ограниченной, поистине абсолютной
свободой в семье, в своей родной деревне, в обществе, государстве,
культуре. Возможно, он был единственным человеком в мире такого
масштаба. Он родился в прекрасной, действительно очень ясной Ясной
Поляне, типичной русской усадьбе с березовой аллей, речкой Воронкой, яблочными садами, семейными домами и домиками, детьми, внуками, прислугой, охотой, пешими и конными прогулками, пасекой,
цветочными оранжереями, крестьянскими школами, вечерним чаем,
чтением, играми и концертами. Он прожил там большую часть жизни и
по всем законам жанра, логики, справедливости был просто обязан
именно там умереть! Он был сказочно богат, он мог брать писательские
гонорары или публично отрекаться от них после. Он пользовался
всемирной славой. Толстой мог писать все что угодно, не опасаясь
каких-либо порицаний со стороны правительства. Более того, не
написав ни одной строчки очередного нового произведения, он мог
претендовать на издание его где угодно и на получение какого угодно
гонорара, в то время как другие писатели, например Достоевский или
Леонтьев, могли просто голодать, причем голодать буквально. В семье
всякое желание Толстого выполнялось с поспешностью и старанием.
Усердные ученики во главе с Чертковым с карандашами, блокнотами в
руках ловили каждое его слово. Лучшие художники и скульпторы
России и мира рисовали его портреты, лепили в глине, высекали в
мраморе и так далее. Именно перед его портретом после отлучения
Синода на выставках устраивались бурные восторженные
манифестации. Именно его фотографировал впервые в цвете в России
Прокудин-Горский. Именно его голос записывали на фонограф.
Но Астапово для Толстого было настоящей ловушкой. Писатель
оказался в мышеловке, которую в значительной степени сам сотворил.
Больной и беспомощный, он лежал на постели, не понимая, что
происходит не только в мире, но даже за порогом его комнаты и в ней
самой. Ничего не зная о жене и детях, ничего не зная о попытках
православного священника поговорить с ним перед смертью и его
напутствовать. Сразу после приезда Черткова в Астапово за писателем
был установлен строжайший надзор. Дверь в дом начальника станции
Озолина была всегда заперта, а ключ от нее хранился у помощника
Черткова, Сергеенко, который безвыходно дежурил в передней. В
комнате Толстого безотлучно находился Чертков. Вход в дом был
возможен, по-видимому, только по какому-то паролю.
Именно поэтому Толстой даже не знал, что оптинский иеромонах
Варсонофий специально прибыл на станцию Астапово со святыми
дарами, для того чтобы попытаться поговорить с писателем перед
смертью. Таким образом, в последний, самый ответственный момент
жизни великий писатель русской земли, как сказал о нем Тургенев, за
уходом которого из Ясной Поляны с напряженным вниманием следил
весь цивилизованный мир, оказался в трагическом одиночестве. Его
судьба становится предметом переживаний русского императора,
Совета министров, премьер-министра Столыпина, Синода, собора
старцев Оптиной пустыни, наконец членов семьи. Но Толстой ничего
об этом не знает. Об этом очень ярко пишет замечательный русский писатель Борис Зайцев:
«Но как кончается его жизнь? Умирать не только во вражде с Церковью, но и со своей собственной подругой после почти полувековой общей жизни, имея целый сонм детей. Бежать из своего дома, кончать дни у начальника станции, среди раздора, домашних гвельфов и гибеллинов,
враждующих между собой партий. И быть зарытым в яснополянском парке, где можно было закопать и какую-нибудь любимую левретку».
Круг отчуждения, создававшийся вокруг Толстого более 20 лет, замкнулся.
Во время астаповской болезни Толстого в русской печати дискутировался вопрос о возможности его прощения Церковью. Этот
вопрос обсуждается и до сих пор, уже более 100 лет. Время от времени
те или иные лица, например родственники Толстого, обращаются с
соответствующими просьбами в Синод. Но, с моей точки зрения,
отмена синодального акта невозможна по двум причинам: во-первых,
такой шаг был бы актом большого неуважения к самому Толстому, к его
свободе, ко всему тому, что им было сказано о Церкви. Ведь сам
писатель признавал справедливость церковного акта, его точность в
констатации того факта, что граф Толстой сознательно ушел из Церкви
и не хочет в нее возвращаться. Во-вторых, отмена церковного
определения автоматически означала бы возможность молиться о
Толстом такими словами, которые он сам воспринимал как кощунство.
Откройте православный требник, прочитайте хотя бы маленький
отрывок из православной панихиды и спросите себя: можем ли мы так
молиться о Толстом?
Церковь по-прежнему с большим уважением относится к
последней воле великого русского писателя.
#ЛитературныйОлимп_ЛевНиколаевичТолстой
вопрос обсуждается и до сих пор, уже более 100 лет. Время от времени
те или иные лица, например родственники Толстого, обращаются с
соответствующими просьбами в Синод. Но, с моей точки зрения,
отмена синодального акта невозможна по двум причинам: во-первых,
такой шаг был бы актом большого неуважения к самому Толстому, к его
свободе, ко всему тому, что им было сказано о Церкви. Ведь сам
писатель признавал справедливость церковного акта, его точность в
констатации того факта, что граф Толстой сознательно ушел из Церкви
и не хочет в нее возвращаться. Во-вторых, отмена церковного
определения автоматически означала бы возможность молиться о
Толстом такими словами, которые он сам воспринимал как кощунство.
Откройте православный требник, прочитайте хотя бы маленький
отрывок из православной панихиды и спросите себя: можем ли мы так
молиться о Толстом?
Церковь по-прежнему с большим уважением относится к
последней воле великого русского писателя.
#ЛитературныйОлимп_ЛевНиколаевичТолстой
Следующая публикация
Нет комментариев