Поэзия Серебряного века

ВЛИЯНИЕ ПОЭТОВ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА НА СОВРЕМЕННУЮ ПОЭЗИЮ. АЛЕКСАНДР ГАЛИЧ. Из поэтов Серебряного века Александр Галич выделял троих: Мандельштама, Пастернака и Ахматову, и памяти каждого из них посвятил отдельную песню. Вместе с тем, как известно, самым любимым своим поэтом Галич называл Пастернака из-за «незавершенности» многих его произведений, которые ему часто хотелось «переделать», а также из-за того, что именно Пастернак начал первым пробиваться к уличной, бытовой интонации, на которой строится большинство песен Галича. Между тем хотя Галич и говорил, что ближе всего ему Пастернак, но все же выше его ставил Мандельштама: «Был такой великий поэт в нашем веке, которого у нас, к сожалению, совсем не знают. Это Мандельштам. Это, в общем, вероятно, самый лучший поэт двадцатого века, который был в России и писал по-русски. Когда его арестовывали, то в доме, кроме него, находились две женщины — его жена Надежда Яковлевна и Анна Андреевна Ахматова, которая считала его тоже своим учителем и просто великим поэтом. Они были у него в доме. А за стеной в это время у поэта К., он же Кирсанов, запузыривали пластинки с модной в ту пору гавайской гитарой. Ну он, в общем, совершенно тут ни при чем, поскольку он не знал, что у соседей идет арест. Он латинист, Мандельштам. Но все то, что здесь написано, в этих стихах, оно, конечно, имеет прямое отношение к Мандельштаму, и вся манера стиха взята из него» (домашний концерт в Минске, 1974). Незадолго до написания этой песни — «Возвращение на Итаку» — в Малеевке Галич поинтересовался у драматурга Льва Финка, не встречал ли он в лагерях Мандельштама и не знает ли что-нибудь о его кончине, но тот не знал: «Увы, я не встречал и не слышал. Потом, когда он прочитал мне свое стихотворение “Памяти Пастернака”, я понял, как ему важно было узнать что-нибудь поточнее». Свой интерес Галич объяснял так: «Точных сведений о смерти Осипа Эмильевича у меня нет — вот и расспрашиваю осведомленных людей. Надо же знать правду». Надо сказать, что со стихами Мандельштама Галич был знаком уже в 1945 году: если верить воспоминаниям Юрия Нагибина, во время знакомства со своей будущей женой Ангелиной Саша Гинзбург читал ей стихи совсем недавно погибшего поэта, и она окончательно в него влюбилась. Впоследствии с Нагибиным он часто будет играть по телефону «в поэзию» — обмениваться любимыми строчками Лермонтова и Мандельштама. Летом 1950 года Галич познакомился с Александром Вертинским — в течение примерно полутора месяцев они жили в соседних номерах ленинградской гостиницы «Европейская». Галич писал для «Ленфильма» сценарий «Наши песни» об ансамбле Александрова, а Вертинский выступал с концертами в саду «Аквариум». Вечерами Вертинский приходил к Галичу в номер со своим чаем, угощал его и говорил: «Ну, давайте. Читайте стихи». Галич читал ему все, что знал, а знал он немало: Мандельштама, Пастернака, Заболоцкого, Сельвинского, Ахматову, Хармса и даже совсем неизвестных Вертинскому Бориса Корнилова и Павла Васильева — словом, все, что тот за годы эмиграции пропустил. А когда Галич прочел стихотворение Мандельштама «Ленинград» («Я вернулся в мой город, знакомый до слез…»), Вертинский заплакал и попросил: «Запишите мне, пожалуйста. Запишите мне». Говоря о поэтах Серебряного века, нельзя не остановиться еще на одной значительной фигуре — Максимилиане Волошине, оказавшем определенное влияние на творчество позднего Галича. В 1974 году, незадолго до своего отъезда, он написал большое стихотворение «Русские плачи», которое имеет множество параллелей с поэмой Волошина «Китеж», написанной 18 августа 1919 года во время наступления войск генерала Деникина на Москву. Собственно, эта поэма и послужила источником появления «Русских плачей». *************** Памяти Пастернака АЛЕКСАНДР ГАЛИЧ. Разобрали венки на веники, На полчасика погрустнели… Как гордимся мы, современники, Что он умер в своей постели! И терзали Шопена лабухи, И торжественно шло прощанье… Он не мылил петли в Елабуге И с ума не сходил в Сучане! Даже киевские письмэнники На поминки его поспели. Как гордимся мы, современники, Что он умер в своей постели!.. И не то чтобы с чем-то за сорок — Ровно семьдесят, возраст смертный. И не просто какой-то пасынок — Член Литфонда, усопший смертный! Ах, осыпались лапы елочьи, Отзвенели его метели… До чего ж мы гордимся, сволочи, Что он умер в своей постели! «Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе, Свеча горела…» Нет, никакая не свеча — Горела люстра! Очки на морде палача Сверкали шустро! А зал зевал, а зал скучал — Мели, Емеля! Ведь не в тюрьму и не в Сучан, Не к высшей мере! И не к терновому венцу Колесованьем, А как поленом по лицу — Голосованьем! И кто-то, спьяну, вопрошал: — За что? Кого там? И кто-то жрал, и кто-то ржал Над анекдотом… Мы не забудем этот смех И эту скуку! Мы — поимённо! — вспомним всех, Кто поднял руку!.. «Гул затих. Я вышел на подмостки. Прислонясь к дверному косяку…» Вот и смолкли клевета и споры, Словно взят у вечности отгул… А над гробом встали мародёры И несут почётный ка-ра-ул! 1966 г. ********************** Посвящается памяти А. А. Ахматовой Анна Андреевна очень боялась и не любила месяц август и считала этот месяц для себя несчастливым, и имела к этому все основания, поскольку в августе был расстрелян Гумилев, на станции Бернгардтовка, в августе был арестован ее сын Лев, в августе вышло известное постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград" и т. д. "Кресты" - ленинградская тюрьма. Пряжка - район в Ленинграде. "... а так как мне бумаги не хватило, я на твоем пишу черновике..." Анна Ахматова "Поэма без героя" В той злой тишине, в той неверной, В тени разведенных мостов, Ходила она по Шпалерной, Моталась она у "Крестов". Ей в тягость? Да нет, ей не в тягость - Привычно, как росчерк пера, Вот если бы только не август, Не чертова эта пора! Таким же неверно-нелепым* Был давний тот август, когда Над черным бернгардтовским небом Стрельнула, как птица, беда, И разве не в августе снова, В еще неотмеренный год, Осудят мычанием слово, Последнюю совесть - в расход! Но это потом, а покуда Которую ночь - над Невой, Уже не надеясь на чудо, А только бы знать, что живой! И в сумраки вписана четко, Как вписана в нашу судьбу, По-царски небрежная челка, Прилипшая к мокрому лбу. О, шелест финских сосен, Награда за труды, Но вновь приходит осень - Пора твоей беды! И август, и как будто Все то же, как тогда, И врет мордастый Будда, Что горе - не беда! Но вьется, вьется челка Колечками на лбу, Уходит в ночь девчонка Пытать свою судьбу. Следят, следят из окон За нею сотни глаз А ей плевать, что поздно, Что комендантский час. По улице бессветной, Под окрик патрулей, Идет она бессмертной Походкою своей. На праздник и на плаху Идет она, как ты! По Пряжке, через Прагу - Искать свои "Кресты"! И пусть судачат вздорные соседи, Пусть кто-то обругает не со зла, Она домой вернется на рассвете И никому ни слова - где была... Но с мокрых пальцев облизнет чернила, И скажет, примостившись в уголке: "Прости, но мне бумаги не хватило, Я на твоем пишу черновике..." Примечание * Вариант: Вот также, наверно, несносен Был давний тот август, когда У черных бернгардтовских сосен Стрельнула, как птица, беда. ******************