Духовой оркестр. «Прощание славянки».

Большому Белому Пароходу (вообще-то он не пароход, а теплоход, последним крупным морским пароходом был «Адмирал Нахимов», но в России существуют только пароходства, а за границами аналоги пароходств Shipping companies) предстоит большое плавание. Из Черного моря через Босфор, Дарданеллы, Суэцкий канал, Красное море, Аденский залив в Индийский океан и дальше мимо островов Океании в Тихий, в одном из портов которого к Новому году планируется частичная смена личного состава.

По громкой связи звучит команда: «Провожающим покинуть судно!». Мы переходим на карантинную стоянку. Это уже в Цемесской бухте, на берегу которой расположен Новороссийск. На борт поднимаются пограничники и таможенники.

Очередная команда: «Личному составу собраться в столовой команды».

Столовая – это большое помещение с четырьмя длинными столами и сорока принайтованными (прикрепленными к палубе) вращающимися стульями, по пять с каждой стороны каждого стола. Всего нас 91. Но голодных не будет – есть еще кают-компания с таким же длинным столом и двенадцатью креслами, а прием пищи в связи с вахтами по очереди. Один ряд стульев занят майором погранвойск и судовым начальством. На остальных разместились наиболее шустрые и наиболее уважаемые. Припозднившимся уважаемым некоторые шустрые уступили занятые места. Майор-пограничник, листая судовую роль и перебирая паспорта моряков (они нам в те времена выдавались в обмен на гражданские), громко выкрикивает фамилии. Названный встает и громко произносит свои имя и отчество. Процедура заняла около часа. В некоторых вставших майору приходилось внимательно всматриваться, поскольку не все лица походили на фотографии в паспортах. То глаза сужены, то повышенная морщинистость.

Майор отработал. Новая команда: «Всем занять места в своих каютах».

Каюта в общем случае – это замкнутое помещение размером примерно 2 х 3 м. Там две шконки (койки, лежанки) одна над другой. Под нижней рундуки (ящики). В углу умывальник. Есть еще два узеньких кучета (что-то вроде шифоньеров). Вот в такую каюту втискивается таможенник. Его напарник остается в коридоре – втиснуться некуда. Один житель уже мирно посапывает на верхней шконке, другой сидит на единственном стуле и мерно покачивается, хотя еще не качает. (Сидеть на шконке очень трудно, поскольку она, как и верхняя, имеет заборчик вроде как у детской кроватки, во избежание падения спящего при качке, а диванчик завален сумками, чемоданами – у кого что). Таможенник спрашивает у сидящего: «где твои вещи?». Тот молча тычет пальцем в заранее раскрытый чемодан. Тут все в порядке. Вопрос к лежащему этажом выше: «где твое хозяйство?». Ответ; «рюкзак в углу». Вопрос: «водку везешь?». Ответ: «да». Таможенник: «где?». Ответ: «в рюкзаке». После некоторого обследования таможенник говорит: «там нет водки». С верхней шконки сиплый голос: «Ищи лучше, должна быть». Видимо-таки, была, но только до «Прощания славянки».

И вот мы в море. Ушли окончательно ночью.

– Судовое время 7 часов! Подъем! – Это по громкой связи.

Похмелье есть похмелье, даже если им не страдать (голова болеть не может, поскольку это кость). Не побрился. Не нашел бритву. В каюте тесно, полный беспорядок. Но время есть. Впереди без малого год.

– Судовое время 7 часов 30 минут! Команде завтракать! Приятного аппетита!

Идем Черным морем на Босфор. Шли с короткими технологическими остановками ночь, день, еще ночь. На следующий день к 14 часам подошли, приостановились, пошли дальше.

В Черном море за все время перехода я видел единственное судно, а тут в Босфоре белые «пассажиры», черные с белыми надстройками грузовики, шаровые с белым рыбаки разных стран.

Все побережье пролива – сплошной город, разделенный на отдельные районы то рощами, то обрывистыми склонами. Но даже в этих случаях на берегу какие-то строения, причалы, пляжи. Пролив извилист. За каждым поворотом открывается что-то новое. Слева по борту на азиатском берегу открылся громадный портрет Ата-Тюрка на склоне горы. Несколько дальше справа сквозь дымку против солнца возникают очертания крепостных башен. Приближаемся. Открываются зубчатые стены. Не на ворота ли этой крепости прибивал свой щит князь Олег?

А дальше мост – чудо техники, соединяющий Европу с Азией. Мы думали, что наше судно очень большое. Ведь оно – флагманский корабль одной из отраслей советской науки. Но от клотика до моста было очень далеко. Такие мосты я встречал потом в Гонконге, в Южной Корее, над Панамским каналом, а в Союзе таких не помню. Может быть некоторое подобие – Крымский мост в Москве, но он внешне тяжелый, монументальный, да и явно ниже, приземистей. Возможно, мост с материка из Владивостока на остров Русский будет чем-то подобным легким, летящим подвесным подобным мостам Азии и Америк.

Потом было Мраморное море. Оно цветом воды и неба практически не отличается от Черного, только почти все время видны оба берега. Пролив Дарданеллы прошли ночью. Эгейское море, как часть Средиземного, ужасно голубое. Эта голубизна подчеркивается то охристо-розовым, то лиловатым небом, почти таким, как над Кара-Богаз-Голом. Может это от жары, или от высокой солености воды? Потом посреди Средиземного моря мы перебрали запас картошки, загруженной перед отходом в Новороссийском порту, определили степень ее пригодности к употреблению, около трети объема признали непригодной и свалили за борт в невероятно синие воды.

И вот рейд Порт-Саида. Ожидание формирования каравана для прохода Суэцкого канала. Известно, что тщательность подготовки к любому делу – половина успеха. Скажем, тщательно подготовиться и не сделать, или, не готовясь сделать, – результат довольно близок. Первый помощник капитана, по-простонародному помполит или проще помпа (иностранцы во всех портах называют этих членов экипажей комиссарами), инструктирует личный состав по правилам действий при проходе канала. Это развернутые цитаты из произведений штурмана дальнего плавания, писателя Виктора Конецкого о том, как голые арабы пятками выкручивают бронзовые пробки из палубы, провоцируют советских моряков на «ченч» (обмен чего угодно на что угодно). Мы получили четкое задание все убрать с открытых палуб (дабы арабы чего не сперли), сдать в артелку на хранение личные запасы сигарет и спиртного, задраить все двери и иллюминаторы.

Для предотвращения провокаций на время прохождения канала помпа создал усиленные вахты по шесть человек из экспедиционного состава. В случае необходимости повелел докладывать ему в любое время суток. Несмотря на такую военизацию, все прошло гладко, без эксцессов.

Суэцкий канал и дальше Красное море

Порт-Саид расположен по обоим берегам канала. Центральная часть города раскинулась на африканском берегу. На азиатском (аравийском) – только какие-то предприятия. Оборонительные железобетонные многогранные сооружения на обоих берегах через каждые 200-300 м. Весь город лежит на абсолютно плоской равнине, при взгляде с рейда почти не выступающей над уровнем моря. Только маяк, телевизионная вышка да минареты создают некоторый рельеф. Город светло-сер с палевым оттенком. Редкие пыльные пальмы и араукарии практически не вносят цветового разнообразия. По мере приближения просматривается архитектура города. Дома с башенками, разнообразными балкончиками. Цвет строений вблизи оказывается не однообразным. Здания белые, серые, охристые, желтые. В отделке много коричневых элементов. Берега канала забетонированы. На бетонных плитах продукты окисления нефти. По мере удаления от порта они становятся чище. За борт ничего не положено бросать (первая санитарная зона), но мимо судна проплывают осколки арбузов, еще какая-то мелочь.

В нескольких километрах за городской чертой канал практически чист. Бетонные плиты, укрепляющие песчаные берега, уже не вымазаны и даже не «выкрашены» продуктами окисления нефти. Азиатский берег практически не населен. Только все более редкие оборонительные сооружения. В Африке такие же сооружения, небольшие населенные пункты, шоссе и железная дорога, по которой не спеша движется серый пассажирский состав.

Канал в каком-то месте раздвоился. Наш караван шел западным руслом, а восточнее, за барханами, двигались суда навстречу. Прямо как на Памирском тракте, где предусмотрены площадки для расхождения встречных потоков. Правда, там не совсем потоки. Там больше единичные машины. Если они встречаются на узкой части тракта между площадками, то идущая вниз, задом отступает до разъезда. В канале же правила и проще и сложнее. На всех судах каравана есть лоцманы, есть радиосвязь, есть предписанные скорости движения. Но картинка интересная: суда идут среди барханов: корпуса по главную палубу практически скрыты барханами, видны только надстройки.

На африканском берегу небольшие городки. Местами в стенах дырки от пуль. В одном случае нет куска стены трехэтажного дома, но есть балкон. На нем висит белье. А стены нет. Следы войны.

Я вспомнил одну свою туристическую поездку в Керчь, в Аджимушкайские каменоломни. Там во время войны остатки гарнизона продолжали оказывать сопротивление. В подземелье, было, если мне не изменяет память, порядка 16 тысяч солдат и офицеров. Вырваться из окружения у них не было реальной возможности. Выходы из катакомб – это не открытое поле, даже не горный лес. Выходить из замкнутого пространства штолен можно только маленькими группами, которым противостояли крупные силы, имевшие колоссальное оперативное преимущество – они были на открытой холмистой равнине. При этом у них были танки, авиация. И все-таки Аджимушкайский гарнизон, хоть и с громадными потерями, вышел навстречу наступавшей Красной армии.

Видел я живописные полотна Бута, посвященные этим событиям. Мужество, воля, стойкость. Но…

Но что такое война? В Аджимушкае около 30 тысяч молодых здоровых сильных (а это трудоспособное население довольно крупного города тысяч в 100–150) с обеих сторон не пахали, не сеяли, не строили. Одни только разрушали и убивали, другие оборонялись и прорывали блокаду. До чего война нерациональное времяпровождение! Зачем человечество так непроизводительно тратит серое вещество и мышечную энергию?

А гражданские войны. Ведь это истребление лучших представителей нации, генераторов и носителей идей. То же и революции, у которых есть начало, но, как писал поэт, не помню какой, «нет у революции конца».

А вот арабы меня разочаровали. В отличие от описаний Конецкого и информации Помпы, все они выполняли вполне определенные виды работ. Лоцман на мостике занимался безопасностью проводки судна. Прожектористы освещали путь в темное время. Швартовщики швартовали судно при расхождениях со встречными караванами.

Прошли мы Суэц – город на южном окончании канала и вышли в Красное море. В этом море красные, пожалуй, только восходы и закаты. Иногда, правда, и среди дня небо красноватое. А само море (поверхность воды) скорее голубая, но значительно серее, чем в Средиземном.

В Красном море мы пересекли Северный тропик. Пересечение этой эфемерной границы планеты сопряжено с началом выдачи тропического довольствия. Для начала нам выдали… Нет, выдали потом. Для начала сыграли учебную общесудовую и пожарную тревоги. Когда капитан убедился, что «мы научились штопать паруса и закрывать пробоины телами» нам выдали для начала по пять бутылок ркацители. Вино было холодное. Айболит (судовой врач) по громкой связи прочитал нам лекцию по правилам регулирования водно-электролитного режима организма. Объяснил, что перед завтраком, обедом и ужином надо ежедневно наливать в стакан по 50 мл вина, добавлять в него воды до 100 мл, лучше минеральной, но можно и обычной охлажденной питьевой (правда, не сказал, где брать минеральную и охлажденную питьевую воду) и не раздал мерной посуды. Дальше он сказал, как вредно пьянствовать и напиваться. Он напомнил, что пьянство наносит непоправимый вред прежде всего… биографии: могут быть дисциплинарные взыскания со всеми вытекающими… Закончил он лекцию словами: «приятного аппетита».

Эту лекцию мы дослушивали втроем, сидя в двухместной каюте. На столе было две открытых бутылки, чайник и две пиалы. Вино пили по очереди. Чайник стоял сам по себе без дела. Ему стало, видимо, скучно, и он попытался под зыбок соскочить со стола. Пришлось поставить на мокрую салфетку. Успокоился.

Наутро мой юный коллега очень не хотел просыпаться, отказался от похода на завтрак, и вообще являл собой какую-то явную диспропорцию воды и электролита в организме. Пока все обошлось, а в дальнейшем он своими знаниями, отношением к делу достиг больших глубин уважения коллег и начальства.

Перед ужином было объявлено всеобщее купание под пожарным шлангом. Забортная вода по температуре соответствует гигиеническому душу, по напору – душу Шарко, а по солености ест глаза. Но не совсем. На ужине все были с глазами и даже не с красными. А наш юный коллега все еще отдыхал в ожидании водно-электролитного баланса.

Баб-эль-Мандебским проливом мы вышли в Аденский залив. Штиль. Только длиннопериодная зыбь поднимает и опускает судно. Утром нас сопровождало целое сообщество дельфинов. Они такие же маленькие, как черноморские афалины, но без единого светлого пятнышка. Наверное, это естественно. Севернее от них живут очень смуглые арабы, а южнее чернокожие африканцы. С истинным цветом кожи людей, населяющих побережье Красного моря и Аденского залива, я познакомился ближе много лет спустя, когда мы вели там работы, а в тот раз я все знал из разных официальных источников.

Аденский залив и первое приключение

Вот тут-то буквально сразу (через несколько часов) произошло первое приключение. Минут через 40 после завтрака по громкой связи команда:

– Боцману, палубной команде готовить бот с правого борта!

Какую-то плавучую железяку заметили, подумал я, и вышел на рабочую палубу. По правому борту в паре кабельтовых что-то вроде темного куба и на нем человеческие силуэты. Это мое наблюдение. А вот что это на самом деле. Вахтенный помощник капитана заметил справа по курсу плот. На плоту три человеческие фигуры, одна из которых (из фигур) машет тряпкой.

Естественно, все судовые работы прекратились. Все свободные от вахт, многие с фотоаппаратами, высыпали на рабочую палубу, на шкафут. Не каждый день приходится спасать терпящих бедствие в океана.

Судно корпусом прикрывает шлюпку и буксируемый плот. Через некоторое время шлюпка и плот у борта. На плоту три умеренно одетых молодых негра. У них изящный мешочек сухарей и пластиковая канистра с остатками воды. По шторм-трапу они поднялись на борт, следом стрелами подняли плот и штатными устройствами шлюпку со всем багажом черных мореплавателей. Спасенных сильно шатает. Старпом и помпа разгоняют любопытных: никаких контактов, возможна инфекция. Железный голос судовой трансляции требует:

– Доктора на палубу!

Спасенных усаживают на банку. Врач проверяет пульс, бегло осматривает. Первое впечатление, что это какие-то юные авантюристы, утверждающие себя. Подходят наши англоговорящие. У выловленных на троих две сумки. В них полиэтиленовые пакеты. Вытаскивают документы, раскладывают на столе. Дальше глазеть неудобно, да и работа стоит.

В обед в кают-компании участники опроса и осмотра подробно рассказывают примерно следующее. У них паспорта граждан Танзании, исправные морские документы. Все они судовые мотористы. Они где-то в Африке полулегально (без заключения контракта) устроились на судно под флагом Саудовской Аравии, идущее в Саудовскую Аравию. На подходе к проливу, когда до порта назначения оставались одни сутки, их пересадили на плот и отправили в свободное плавание. Проплавали эти три парня возрастом 22–23 года шесть суток. Плот – это четыре бочки из-под моторного масла, скрепленные между собой жердями и фалом, покрытые деревянным настилом. Обычно такие плоты используются в дальних плаваниях для покраски внешнего борта.

Свободных кают у нас нет. Танзанийцев поселили в изоляторе (и такое помещение на судне есть на случай возникновения инфекционной болезни).

Тут я впервые начал понимать, что такое «международное морское братство». Позже мне приходилось снова сталкиваться с «братством», но это отдельная тема. А, говоря о том случае, следует отметить, что мы в караване шли далеко не первыми. До нас тем же рекомендованным курсом прошел добрый десяток судов, но и в предыдущие сутки шли такие же караваны. А навстречу нам все это время шли суда, которым надо было в Красное море, в Европу, в Атлантику. Им надо было сформировать соответствующие караваны на рейде Суэца. Суда по морям ходят, не как попало, а так называемыми рекомендованными курсами. Отклонения от этих курсов измеряются первыми милями. Чем ближе к порту или узкости (проливу, каналу) тем отклонения меньше. Не заметить плот с сотни судов могли только либо слепые (слепо-глухо-немой капитан дальнего плавания – мечта невест из анекдота), либо незаинтересованные в таком «замечании».

Спасательная операция отняла несколько часов. У нас проект работ, план-график их выполнения. Естественно, потеряв время, нам хочется наверстать упущенное, или хотя бы не наращивать отставание. Прямо по курсу остров Сокотра (территория Народно-демократической республики Йемен). На острове база ВМФ СССР. Капитан ведет переговоры и с йеменской администрацией и с базой флота.

Сокотра – это нагромождение скал, протыкающих плотную, но не мрачную облачность. Она вроде «бороды» над хребтом Маркотх во время Новороссийской боры – северо-восточного сильного до ураганного ветра. Вершинные скалы по форме напоминают красноярские Столбы, но размеры их многократно больше. Самая высокая, видимая с моря вершина по форме похожа на скалу Перья. Но если в расщелине Перьев скалолазы демонстрируют подъем и спуск врасклинку (вплоть до положения вверх ногами), то в сокотринской расщелине надежно расклинился бы наш Большой Белый Пароход.

Ближе к морю две каменистые гряды, сложенные крепкими (скальными) породами красно-бурого цвета. Нижняя гряда местами прерывается россыпями пляжного охристо-белого песка. Никакой зелени. Лишь местами на границах скал и песка поселок из пары десятков домиков.

На Сокотре тоже отказ. Нет согласования захода судна в порт, а для рейдового катера слишком свежая погода. Ветер 22 метра в секунду, порывами больше. Гребни волн срываются в пену и водяную пыль. Так было с восхода до заката. К вечеру ветер стал стихать, седины поубавилось.

До этого плавания я 16 лет был тесно связан с морем. Ежегодно проводил в море по 5–7 месяцев на экспедиционных судах различных классов и водоизмещения (размеров). К моменту записи в дневнике я все еще мечтал увидеть в натуре жуткую красоту, изображенную на полотнах Айвазовского. Попадал в серьезные штормы на Каспии и в Черном море. Месяцами круглосуточно болтался на СЧС, ПТС, БЧС, РБ, МБ (это не прогулочные теплоходы, выходящие «в открытое море» на час, а то и на три, у курортного народа именуемые катерами), а рабочие суда наших экспедиций. Исходно все перечисленные типы – это рыбопромысловые и вспомогательные суда малого плавания. Попадал в серьезные штормы в разные периоды года. Я не видел ни «Девятого вала», ни «Среди волн», ни «Бури ночью». В давно прошедшие годы я относил это за счет того, что бывал только во внутренних морях. Вот мы уже в окраинном море, а девятого вала нет. Ветер однообразно выл в снастях, срывал пену с гребней волн, делая море (или уже океан?) седым. Цвет же самой воды, насколько за завесой брызг он был виден, воспринимался как мрачно-серый.

С моей непрофессиональной точки зрения (я не учился ни в Академии художеств, ни в «Мухе») Айвазовский не реалист. Он придумал символ штормового моря, создал целое направление. У него появились продолжатели (подражатели). Ему был пожалован чин адмирала (известен его автопортрет в адмиральском мундире). В то же время известно, что за свою долгую весьма продуктивную жизнь он лишь один раз пересек Черное море от Феодосии до Туапсе, а домой возвратился на конной тяге. Он видел море только с берега. Потому его «Среди волн» это среди заплесковых волн, тех, которые опрокидываются при встрече препятствия – подводной части пляжа.

У меня есть знакомый художник, прекрасно изображающий яркий, праздничный, феерический шторм. Зрители восхищаются его работами. В книгах отзывов его постоянно сравнивают с Айвазовским. Правильно. С Айвазовским, а не с реальностью штормового моря. С символом явления, со стереотипом.

Это не претензия, не критика. Искусство, в том числе и абстрактное, опирается на реальные образы, и в развитии переходит к условностям. Откровенные реалисты вроде Репина тоже отходят от реальности для создания наибольшего впечатления. В каком-то учебнике композиции я читал, что дети на картине «Не ждали», исходя из их поз, не могут видеть входящего. Но зритель этого не замечает. Собственно, с символизма изобразительное искусство и начиналось. Наскальные рисунки охоты – это что-то вроде молитвы об удаче не охоте, «Чудо Георгия о змие» - борьба добра со злом, лики святых на иконах. Все это символизм, начинающийся с реализма, с понятных объектов. Есть, правда, разного рода «-исты», о которых писал Маршак: «Их девиз – натура дура! И культура – тоже дура! Им природа не нужна. Лишь свобода быть должна!». Жестко, но правильно.

Продолжение следует

Полный текст: https://ukhtoma.ru/kruglyakov_02.html