8

В то время, когда я сильно заболела, приснился мне сон, что нужно куда-то лететь, а подняться нужно высоко-
высоко, на кране каком-то. Некто управляет всем этим. А у меня в руках сумка, она тянет вниз, не дает мне
подняться вверх. Остается еще немножко, еще ступенька. Я говорю:
— Силы нет!
— Брось сумку, она тянет вниз! —слышу голос.
— А как ее бросить? Я везу Батурину передачу в тюрьму — помидоры, он их любит.
— Брось сумку! — снова раздался голос.
Бросаю сумку - и сразу легко оказалась наверху, на платформе. Ноги у меня изранены, я так устала. Думаю,
сейчас мне скажут: «Спускайся назад!» А как я пойду? Никак, не смогу!
Вдруг приходит Проверяющий, посмотрел, на меня так ласково. Я думаю: «Как же Он меня понимает!» Меня
одели во все хорошее. Я сижу рядышком с Батуриным и думаю: «Вот благодать-то какая!»
Вдруг никого не стало, и мне сказали: «Ты готова, ты будешь отдыхать в этой комнате». И ведут меня в эту
комнату. Вижу, перед ней дети, кого-то встречают с пением. Я спрашиваю:
— Вы кого вышли встречать?
— Тебя! Ты разве не знаешь, что мы тебя вышли встречать?
— Откуда вы знаете меня и что меня надо встречать?
Я знаю, что для меня готова комната, я должна в эту комнату постучать и меня Привратник должен пропустить.
Стучу, спрашиваю:
— Место готово?
— Да. Но пока не могу тебя впустить.
— А мне некуда идти. Мне негде жить, я должна тут остаться!
И я в этот момент услышала очень сильный стук, прямо двери зазвенели. Он спрашивает:
— Слышишь стук? На такой стук я отказать не могу. Ты придешь, но только не сейчас.
Я так плакала, я догадывалась, что это был за стук. Это были молитвы.
— А мне деваться некуда, — говорю, — мне идти некуда. Место готово, и мне одну дверь открыть и все.
Но мне сказали:
— Место готово, но ты еще пока не войдешь.
В то время, когда я болела, неслись к Богу молитвы многих.
Когда Дмитрий Васильевич Миняков был в тюрьме, я ездила к нему на свидание и в тюрьму ходила в Таллин,
и он мне потом сказал: «Я никогда в жизни ни за кого так не молился, как за тебя! Как я молился, чтобы ты
осталась жива, пока я не освобожусь».
***
Яков Ефремович Иващенко после четырех лет лагерей был сослан в ссылку на четыре года в Якутию, поселок
Зырянка. В то же время Евгений Никифорович Пушков был в ссылке в селе Зырянское Томской области. А Иван
Яковлевич Антонов отбывал ссылку в поселке Тея Красноярского края.
И вот мы с одной пожилой сестрой, Вильчинской Зинаидой (она трудилась в Совете родственников узников,
сама сидела срок, муж и дочка сидели), решили посетить братьев. Мы с ней полетели на Колыму в Якутск.
Она говорит: «Я знаю, там один брат есть, Анатолий. Это молодая семья, они недавно туда приехали, трудятся
там. Я позвонила, чтобы он взял нам билет на Зырянку. Туда ничего не ходит, кроме самолета, а самолет летает
только маленький, Ан-24, с билетами там очень трудно».
Прилетели мы в Якутск, нас никто не встречает. Нашли этого брата, пришли к нему, а он говорит, что получил
телеграмму, ходил узнавал
на счет билетов, ему сказали: «Билеты на Зырянку будут только через две недели. И то только по знакомству.
Кроме самолета туда ничем не доберешься, а у нас продукты для Ивана Яковлевича, Евгения
Никифоровича и Якова Ефремовича, брата из Киева. Думаем: «Что же нам делать? Мы такие нагруженные».
Пока обсуждали нашу проблему, зашли два брата. Они ездили на посещение в Магадан, в те места, где когда-
то сидел Д. В. Миняков, и говорят: «В три места ехать—это очень тяжело будет, нужно вас как-то разгрузить».
Они посмотрели —сумки очень тяжелые, и говорят одному брату: «Собирайся и поезжай к Ивану
Яковлевичу, отвези продукты и скажи, что сестры очень гатят приехать, но уже без сумок».
Мы обрадовались, часть продуктов отдали, а для Евгения Никифоровича в камере хранения оставили. Там
все-таки холоднее. А билет только через две недели будет, и то по большому знакомству. Куда это годится?
Говорю сестре Зине:
— Пойдем в аэропорт.
— Что ты надумала? Сказали же, что только по знакомству.
— А у нас с тобой везде знакомства, пойдем!
Пришли в аэропорт, стали думать, как нам поступить. И решили, что одна будет стоять в зале и молиться,
а другая пойдет просить начальника аэропорта, объяснит, зачем мы приехали, всю правду скажет.
И вот одна молится, а другая заходит к начальнику и говорит:
— Здравствуйте, мы издалека приехали, чтобы посетить нашего брата. Он отсидел лагерь, а теперь ссылку
отбывает в Зырянке. А как проехать? Туда ничего не ходит, кроме самолета. Помогите нам улететь.
— И сколько вас?
— Двое.
— Вы родственники ему?
— Мы родственники по Крови Христа, — откровенно сказала, — и никакие другие, это —самая большая
родня.
Женщина внимательно посмотрела и спрашивает:
— Когда вы думаете лететь? Сегодня полетите?
— У нас вещей нет с собой. Вы извините, пожалуйста, а нельзя завтра? За вещами надо съездить.
— Хорошо, полетите завтра, только будьте готовы! Два местечка у меня найдется.
— Будем готовы сегодня вечером. Вещи за берем и будем ждать здесь.
— Не надо. Завтра полетите.
Приходим к Анатолию и говорим:
— Мы завтра улетаем.
— Не может быть! У меня знакомые в этой аэропорту, и они сказали, что самое раннее - через две недели.
— А мы летим завтра.
На следующий день мы улетели в Зырянку. А Якову Ефремовичу, которого хотели посетить, мы сообщили,
что летим, и попросили купить билет, чтобы улететь обратно через три дня.
А на Колыме билеты выдают только тем, кто там работает и выезжает на летние отпуска. Примерно на год
вперед у них все забронировано. У них и касса не открывается, эти билеты им на предприятиях выдают. Они
вылетают надолго, на два месяца, на полгода, потому что они на Колыме подолгу работают. Отпуск берут сразу
за несколько лет. Там и возможности нет никакой, чтобы срочно взять билет и лететь.
Яков Ефремович говорит:
— Как же хорошо, что сестры прилетели меня посетить, как же мы рады. Но мы не знаем, когда вы сможете
улететь, долго придется срок с нами отбывать.
— Да нет, мы через три дня полетим.
— Нет, этого уж, сестры, не будет, кассу даже не открывают.
А там уже организовалась церковь, человек пять, наверное, из бывших сосланных, которые отбыли наказание.
Как же они нас встретили хорошо, всю ночь беседовали! Одну сестру проводили, другую идем провожать, одного
брата проводили, снова идем провожать, и вот с утра до вечера провожаем. Одна сестра грибов нажарила
принесла, другая пирожков напекла, рыбы нажарила, подкармливают нас.
А у нас цель — через три дня уехать.
И одна узнавала про билеты, и другая — не открывается касса. Билеты распроданы по предприятиям.
— Сестры, ну не получится вам улететь, — говорят нам.
— Ну а мы через три дня полетим.
Один молодой брат, ему лет двадцать пять, говорит:
— Если вы полетите через три дня, это будет для нас чудо, подобное выходу из Египта, когда Чермное море
расступилось.
— Вот такое чудо с нами и будет.
Едем через три дня в аэропорт, а там люди стоят: всем надо улететь, а касса не открывается. Подходим к
аэропорту, перед нами открывается касса. Кассир спрашивает:
— Куда вам надо?
Думаем, как бы не растеряться. Если скажем, что до Якутска только, то мы там дальше не улетим. Мы говорим:
— Через Якутск до Новосибирска.
— У вас бронь есть?
— Есть, конечно.
— А кто бронировал?
— Начальник.
Толпа людей стоит, а кассир нам выписывает билеты. Билеты дала, мы заплатили, касса закрылась. А перед
этим она сказала остальным: «Билетов нет! Все билеты по предприятиям! Это бронированные. Начальник
бронировал».
Так мы полетели. Мало того, нам и от Якутска не надо брать, у нас до Новосибирска. А в Новосибирске нас
братья встретили, и на машине отвезли в поселок Зырянское (Томская область) к Евгению Никифоровичу.
Побыли мы там пару дней, передали ему скрипку из Германии, очень хорошую. Он говорит: «Не будут мои
руки больше на скрипке играть...! Посмотрите, какие они стали от такой тяжелой работы». А скрипка ему
пригодилась, и по сегодняшний день на ней играет. Вот так мы побыли, проведали братьев и благополучно
вернулись домой.
***
Был такой случай. Везли в Россию из Германии гуманитарную помощь. Братья позвонили, чтобы мы их
встретили и проводили куда надо. Сестра, которая знала немецкий язык и должна была их встретить, заболела.
Мы вчетвером вышли их встречать, а по-немецки никто не понимает. И вот они подъехали. Они должны были
у нас отгрузить полтонны литературы. А как объяснить? Нам звонят и спрашивают:
— Объяснить сумеете?
— Как суметь, если не знаем немецкий?
Мы так все постояли, не знаем, что делать. Брат-служитель говорит:
Я ухожу, мне надо собрание начинать.
— У тебя собрание — ты будешь проповедовать, — говорю ему, — у меня тоже собрание — я буду слушать.
Мы же должны людей встретить и проводить.
Молча постояли с ними, потом я братьям говорю:
— Лучше вы на время отойдите от них в сторонку, я одна с ними поговорю, мне как-то неудобно при всех.
Некоторые немецкие слова я слышала от одного немецкого мальчика, который гостил у меня на летних каникулах.
Подошла я к ним, поприветствовала их. Объяснила им, что один брат поедет с ними в кабине, он нигде ни с
кем разговаривать не будет. Если их где-то остановят, разговаривать они будут сами. Этот человек знает, где
нужно разгрузить литературу. Там жилья нет, местность такая. Мы будем наблюдать, а потом заберем эту
литературу. Не знаю, как я объяснялась с ними, Бог один знает.
Они так и сделали, разгрузились, и уехали с гуманитарной помощью дальше, а мы потом забрали литературу.
На обратном пути они заехали к нам. Мы их встретили, покормили. Они привезли гостинцы, подарки,
улыбаются, всех обнимают, говорят уже через переводчика:
— Как же вы нам хорошо объяснили, мы нигде не запутались. Ты немецкий язык знаешь?
— Я даже русский плохо знаю, — отвечаю им.
— Правда, ты не знала? А мы решили, что ты хорошо знаешь немецкий язык.
— Когда надо будет, Бог научит.
***
У нас в Ростовской церкви был видеомагнитофон, сначала его использовали для просмотра слайдов, а потом
перешли и на христианские фильмы. Считали, что это духовно. И вот по пятницам договорились всем собранием
смотреть фильм «Бен-Гур». Но решили смотреть не сразу от начала до конца, а по частям. Многие читали книгу,
по сюжету которой снят фильм. Брат, который этим управлял, кое-где, некоторые моменты фильма, прокручивал.
Телевизор стоял в доме у служителя, у него дом большой, верующих набивалось много.
В пятницу у нас пост, вечером молитвенное собрание. Но когда там молиться? Надо скорее смотреть фильм!
В собрание по пятницам народу много стало приходить, так что в воскресенье было меньше, чем в пятницу.
Один брат-узник узнал, что делается, и спрашивает у служителя:
— Как? Неужели это правда?
— Да-да, смотрели.
— Ты поможешь мне его убрать?
— Да, помогу!
Они вдвоем телевизор разбили и в мусорку выбросили. А брат, который показывал фильм, когда узнал об этом,
а он уже хотел уезжать, вернулся с вокзала и остался на собрание. Попросил у церкви прощения, что он такой
ущерб церкви нанес.
Этот телевизор покупала церковь. И брат, который предложил разбить этот телевизор, говорит:
— Я вам сейчас ущерб возместить не смогу, но, когда меня снова посадят, я соберу там деньги и обязательно
вам их возвращу.
После проповеди этого брата покаяния были, обновление было, исповедание. Оказалось, что у многих был
телевизор — никто друг другу не признавался, они его прятали, кто — на чердаке, кто — в темной комнате.
***
Железный за навес стал открываться. Дочка в то время уже была замужем. У Павла, мужа дочери, были
небольшие неприятности, и он сразу решил уехать в Америку. Для меня это было большим ударом, но я еще
думала, это сказка, кому они там нужны? А потом смотрю, дело плохо — вызов пришел. Им прислали вызов, и
они подали заявление, чтобы уехать в Америку. Но прежде они должны все документы собрать, что родители не
возражают. Разрешая выезд, родители соглашаются с тем, что их дети ничего им не должны, что они не
рассчитывают на их помощь. Поехали к отцу, просить разрешения. Он говорит: «Я бы никогда не дал согласия,
но так как ничем не помогал вам, не могу вам препятствовать». И он им подписал, и я подписала.
Братья были очень против, говорили мне: «Что ты надумала, куда ты их отпустила?» А я сильно переживала,
плакала: «Боже мой, что же мне делать?»
И вот как-то едем мы ко мне с двумя братьями. Они рассказывают, что знают одного брата, который написал
письмо о том, что те, кто туда уехал, это погибшие люди, что там все плохо, что им приходится по мусоркам еду
собирать. И называют имя брата, который это сообщил. А я этого брата хорошо знаю, он у меня два года жил и
перед отъездом в Америку заезжал ко мне. Я у братьев спрашиваю:
— Кому же он прислал письмо?
— В Харьков написал.
У нас дома уже был телефон, позвонила бы я этому брату в Америку, но не имела права звонить, ведь он это
не мне сообщает, а другим.
Братья говорят:
— Почему ты дала согласие? Ты на такие мучения отправляешь детей.
— А что я могла сделать? Как не дать?
Говорили-говорили, я в слезах. Подъехали, в дом зашли. Раздается телефонный звонок, именно от этого брата
из Америки. Я ему говорю:
— Юра, в какую же трудную минуту жизни ты позвонил. Скажи мне, только правду, потому что ты знаешь,
что дети мои собираются выехать в Америку, а это для меня такое горе!
— Тетя Клава, успокойтесь! Какое горе?
Я ему перечисляю трудности, о которых он писал кому-то в письме.
— Откуда вы это выдумали?
Братья сидят, слушают на ш разговор. Я говорю:
— Откуда я выдумала? Это не выдумка, ты об этом кому-то писал.
— Да я, кроме вас, там никого и не знаю, я только у вас жил.
— А мне сказали, что твоя мать там на мусорках питается.
— Кто вам такое сказал? Мама из России больная уезжала, там врачи бессильны были ей помочь. А сейчас
она выздоровела. Здесь у нее и питание бесплатное, и квартира хорошая. Я сейчас вам звоню лишь потому, что
знаю, что сейчас едет Ирина, и хочу, чтобы вы поехали вместе с ней. Вам будет здесь намного легче. И не думайте,
что вы будете без собрания, здесь хорошие русские собрания. Обязательно приезжайте, я вам говорю это от
чистого сердца. Мы готовы вас встретить здесь, даже не переживайте и Ирину с миром отпускайте!
Не ожидали эти братья, что тут такое случится. Они так посмотрели друг на друга и говорят: «Сейчас никому
ничего не докажешь».
***
Это было в 1989 году. Как раз была объявлена свобода совести, узников всех освободили. Во дворе дома, где
Ирина с Павлом жили, поставили легкую палатку для проведения Всесоюзного совещания. На этом совещании
был Геннадий Константинович, он первый раз тогда вышел из своего заточения. Народу было много.
И мы приурочили проводы детей к этому совещанию. Они билеты сдали, другие взяли, полетели на месяц
позже. Зять говорит: «Это все приехали ко мне на проводы». На общении два дня побыли, для них это было очень
памятно.
Кто-то положил мне руку на плечо и говорит:
— Не переживай за них. Но ты оставайся здесь, не уезжай в Америку.
А Ирина говорит:
— Я только об одном прошу вас: уговорите маму с нами поехать, мне очень трудно оставлять ее здесь.
Дети мои и другие семьи верующих уезжали в Америку по ходатайству Георгия Петровича Винса, особенно
его дочери Наташи. Все полетели в Калифорнию, их было много, полный самолет. По их просьбе семью моей
дочери направили в Детройт. Когда все вместе летели, им было не страшно. Но когда одну семью отделили, они
растерялись. Языка не знают, куда их везут, не знают.
Прилетели наши в Детройт, выходят из самолета, а как и куда дальше ехать, не знают. Потом смотрят, плакаты
висят: «Приветствуем семью Гокунь на американской земле!» У них немного отлегло. Это были верующие
поместной церкви, все запели гимн. Здесь же был и пастор их церкви, и Наташа Винс, и другие верующие, которые
говорили по-русски.
Всем беженцам обычно оказывают помощь от государства, жилье предоставляют, а их на обеспечение взяла
церковь, от государства они ничего не получали, и жили они в церкви. Их обеспечили всем необходимым, но в
церкви они ничего не понимали. Так жили они месяца два, очень трудно было, потому что они не понимали языка.
Однажды одна сестра (она американка), которая помогала им, в шутку сказала Галочке, дочке Ирины,
которой было четыре года: «Если захочешь позвонить, набери вот этот номер и скажи: «Please help me!»
Больше ничего не говори».
А это же ребенок, она запомнила эту фразу набрала нужный номер и говорит: «Please help mе!»
Моментально эту церковь окружила полиция, и не одна машина, они зашли в дом, надели наручники на
отца. Полицейский говорит: «Мы приехали, потому что ребенок просил о помощи».
Что там было, слез сколько. Пастор пришел, не понимает, что происходит. Галочка так плакала, кричала:
«Папочка, папочка!» А он в наручниках стоит. Пастор говорит:
— Да ничего не было, мы не знаем, как это получилось, никто не вызывал полицию.
— Вина моя, я ребенка научила, как позвонить, я пошутила... — говорит сестра, которая научила Галочку
этим словам.
Она-то не думала, что полиция приедет, думала, пастор придет или кто-то еще.
Пастор стал вступаться за зятя с дочкой:
— Мы их с радостью приняли из России, и они нам не мешают, это такие мирные люди. И комнаты у нас
есть, и кормить у нас есть чем.
Собралось много народу. Приехали переводчики. Доказывали-доказывали, что нет у них никакой вины.
Проверили весь инвентарь церковный, может, где-нибудь, заложено что-то. Здание церкви большое, так как
больше тысячи членов, поэтому комнат в доме очень много. Провели полную ревизию всего помещения, все
перевернули.
Потом наручники с Павла сняли, сделали ему выговор, чтобы за детьми следили. Рядом с домом на ночь
оставили две машины с полицией. «Все-таки, —говорят, — мы совсем вас оставить не можем».
***
Юра узнал, как они живут и где, и подсказал, в какую организацию обратиться. Они пошли туда, и там им
сказали, что им и квартира положена, и медицинское обслуживание. После этого они стали жить в своей
квартире и получать продукты. Ирина с Павлом были рады, что обеспечены, ни oт кого теперь независимы.
Через год, как они уехали, я получила от них вызов, и поехала туда в гости. Препятствий мне не чинили,
пропустили, только в ОВИРе сомневались:
— Ну как, пустить или не пустить?
— Я еду к детям в гости, я неправды не говорю, я говорю так, как есть.
— Дай слово, что точно вернешься.
— Я этого слова вам дать не могу. Я еду в гости, если Бог жизнь продлит, то вернусь. А сказать, что я
точно вернусь, не могу, вдруг не доживу. А возможно, буду лететь, и Христос придет, из самолета возьмет
верующих. Я же не скажу Ему: «Нет, я обещала вернуться в наш ОВИР, я с Тобой не пойду».
— Ты юмористка хорошая, — рассмеялись они. — Ну ладно, тогда со своим Христом пойдешь на небо.
— Да, тогда на небо пойду.
Они еще много чего говорили, но все-таки отпустили. Преград в посольстве мне не было, и в Америке дали
побыть год.
Я летела в Америку одна. Это надо же — в Америку лететь одной, я так расстроилась, волновалась. Сажусь
в самолет и переживаю: как же я буду одна добираться. В Нью-Йорке надо пересадку делать, а этот Нью- Йорк
я совсем не знаю, это огромный город. Зять сказал, что в Нью-Йорке меня встретят и перевезут куда надо.
Молюсь, думаю, хоть бы в самолете со мной рядом женщины сели. Смотрю, с одной стороны мужчина сел,
с другой — пока место свободное. Думаю: «Хоть бы женщина подошла». Мужчины садились нормально одетые,
а потом заходит молодой парень в шортиках и садится рядом со мной, здоровается по-английски. Я кивнула ему
головой, а он, видя, что я не в настроении, показывает на голову и спрашивает по-английски:
— Голова болит?
— Да.
Он сел, сидит спокойно. Самолет поднялся. Смотрю, мне дают таблетки, дают пить, он опять что-то принес.
А там постоянно кормят и поят и без конца подходят и спрашивают, не нужно ли чего. Он посидит-посидит и
снова спрашивает:
— Болит голова, да?
— Болит.
Думаю: «Хотя бы ты от меня отстал, дал бы мне спокойно посидеть». Разносят еду. Чтобы мне не ставили, я
машу рукой: «Не надо». Он берет и ставит себе мою порцию. Я посмотрела, а там лежит соленый огурчик, его
беру. У меня тошнота, я огурчик, съела, стало немного легче. Он кушает свое, огурчик вилкой перекладывает
мне. Головой ему киваю: «Спасибо!»
Этой еде я рада.
Мужчины сидят, едят рядом, он с ними по-своему разговаривает и их огурчики собирает и мне
перекладывает. Ну, думаю, огурцами наемся досыта. Вот тебе и «в шортиках». Начинают сок пить, он мне сок
несет.
— «Не надо», —говорю ему.
— Надо, надо! Огурчик поела, теперь надо пить, - объясняет он мне.
То яблочный, то еще какой сок принесет. Так хорошо он за мной ухаживал. Позвал, чтобы мне давление
измерили, таблетку выпила. Он говорит: «Окей, окей!» Опять он меня успокаивает. Приземлились, он меня
спрашивает (я ему по-русски, он по-английски):
— Чемодан, вещи у вас какие есть?
— Есть.
Он свою сумку вешает через плечо, у стюардессы спрашивает о моих вещах, снимает мои вещи и берет их. Я
с сумочкой иду. Он меня аккуратно провожает, помогает спуститься. Тут ко мне кинулись дети, обнимают. Он
им говорит:
— No, nо! Голова, голова!
Дочь и зять стоят, он подходит к ним и обращается к зятю:
— Сильно больная, вези очень осторожно!
В автобус помог войти, вещи занес и опять говорит зятю:
— Вези осторожно! Сильно больная!
Зять говорит мне:
— Ну у тебя и попутчик, уж так наказывал везти тебя осторожно.
Надо же, я так хотела, чтобы со мной села женщина, а со мной сел парень. И как он мне помогал, я долетела
благополучно.
***