7

***
Как-то братья были проездом в нашем городе и заехали ко мне, поужинали, утром перед дорогой надо обязательно завтраком накормить. Я все приготовила и позвала всех к столу.
А Григорий Васильевич Костюченко говорит:
— Ты, Клава, всегда только «кушать» да «кушать». И куда бы мы ни приехали, в каждом доме везде эти Марфы предлагают скорее покормить.
— Это же хорошо! — говорят другие братья. — Она рано встала, завтра к приготовила, и в дорогу все собрала, а ты ей выговор сделал вместо благодарности.
Не знаю, может, он таким образом хотел выразить благодарность, а я им говорю:
— Братья, я петь не умею, может, еще что-то не умею, а служение Марфы — это мне по силам, оно тоже нужно. Кого-то надо накормить, кому-то чем-то помочь.
А у меня уже все, что надо взять в дорогу, приготовлено. Едут на двух машинах, то ли восемь, то ли десять человек, ну и я в том числе, они меня с собой взяли. Едем, проехали километров триста, может, четыреста, заехали в один дом, там жила сестра наша, она недавно вышла замуж, очень хорошая сестра, и муж у нее очень хороший.
Братья заехали к ним отдохнуть немножко да пора и покушать. Сестра показывает дом, который они купили, как в доме все чисто, хорошо, красиво. Все посмотрели, братья сидят, беседуют, а брат Коля говорит:
— Галя, мы все посмотрели, почему ты нам кухню не показываешь? Покажи нам кухню.
— Там непорядок со вчерашнего вечера, я не успела убрать и посуду не помыла, не надо на кухню заходить.
Посидели-посидели, и он снова говорит:
— Галя, не важно, там порядок или непорядок, покажи нам кухню. Мы хотим посмотреть кухню.
Он ей раза три сказал, но она объяснила, почему кухню не покажет. Значит, надо выезжать. Перед отъездом я рассказала братьям сон, который мне перед этим приснился, что Дмитрия Васильевича Минякова в дороге арестовывают, и сказала, где примерно.
— Я думал, Клава — верующая, — говорит один брат, — а она совсем неверующая, верит в сны.
— Ну, какая есть, такая есть, я рассказала то, что видела.
Выехали, нас так и не накормили. Немножко отъехали и достали еду, что взяли с собой. Братья говорят:
— Оказывается, Марфа и тут нужна, не только в доме.
Поели, все в хорошем настроении, едем дальше. Служение, ради которого братья ехали, совершили, возвращаемся обратно. Перед отъездом Дмитрий Васильевич стал переживать и говорит мне:
— Клава, давай они поедут на машине, а мы с тобой поездом.
— «Дмитрий Васильевич, — говорю я ему, — я с удовольствием с вами поехала бы на поезде, но у меня билет в Канск, в Красноярский край, на свидание к брату Сергею». Мать у них больная, она не может поехать, поедут брат и сестра, но они по лагерям не привыкли ездить и просили меня с ними съездить. Да и я хочу Сережу увидеть, удастся или не удастся, пустят или не пустят. У меня уже билет взят. Если мы поездом поедем, то я не успею, а так я с удовольствием бы с вами поехала.
Братья услышали наш разговор и стали говорить ему, что он сну придает большое значение, что это маловерие. Не поддержали его, сказав: «Ну неужели ты Клаву в этом послушал?»
Все братья, кроме водителей, были на нелегальном положении. Братья в основном служители были, лишние только я да жена Григория Васильевича. Едем дальше на машине, подъезжаем уже к Ростову-на-Дону. Проезжаем заправку, на заправке стоит
машина, там наши братья и там же был Дмитрий Васильевич, они ехали впереди нас. Мы подумали, что они заправляются. Там же стоит милиция. Но мы не придали этому особого значения и поехали дальше.
Потом заезжает к нам та машина, и братья говорят:
— Дмитрия Васильевича арестовали.
Потом Григорий Васильевич обращается ко мне:
— Клава, куда братьев разместить? Ты размести их, куда хочешь.
— Я же «неверующая», я могу разместить, но не туда, куда надо.
— Больше об этом говорить не будем. Ты меня отведи, к кому считаешь нужным.
У меня много друзей из регистрированных, в которых я была уверена, что они не предадут. Я братьев отвела к ним. Там их посетил служитель, он просил:
— Григорий Васильевич, сейчас ехать нельзя! Нужно пересидеть!
— Пока не придет Клава за нами, мы никуда не выйдем. Пока она не скажет, куда мы должны ехать, мы никуда не поедем.
Мне сообщили, чтобы они ехали в Москву, я прихожу и говорю им:
— Вам нужно ехать в Москву, но садиться не в Ростове-на-Дону, а на следующей станции. До нее пойдете пешком, а не на автобусе.
— Ладно. Будет провожать кто?
— Будет.
Все организовали. После этого он мне никогда не говорил «неверующая». До Москвы братья доехали благополучно.
А Дмитрию Васильевичу дали пять лет заключения.
К Сереже Бублику на свидание я успела. Он сидел вместе с А. Каляшиным, но я к А. Каляшину не ходила ни разу, я его и не знала тогда. А то попросила бы и, может, пустили бы... Я знала, что он сидит, за него молились.
Мы ему передачу передали и на его счет деньги положили, там можно отовариваться. Все оформили через бухгалтерию, как положено. Потом мы пошли в управление ходатайствовать о свидании с Сережей, ведь в такую даль ехали, чтобы хоть не напрасно было. Мне лично на четыре часа свидание дали, это очень много, учитывая, что я ему не
родственница, в личном деле меня нет. С нами еще один брат был, Миша, он доказал, что он родственник. Мне и ему дали на четыре часа.
Сережа так доволен был, слезы на глазах. Я ему говорю:
— Сережа, ведь есть такой приказ, что осужденные на срок до трех лет сидят в своей области, их никуда не отправляют.
А надзирательница говорит:
— Знаете, почему его отправили сюда? Чтобы он был подальше от вас. Они думали, что хоть тут вы его не найдете, а вы и тут его нашли.
Сережу и Н. Г. Батурина судили в один день в разных городах, а мне братья сказали:
— Ты не к Сереже поедешь, а к Н. Г. Батурину.
— К Батурину поедут жена, мать, все, а я поеду к Сереже.
Я хотела поехать к Сереже, потому что считала себя обязанной поддержать его, так как это я посоветовала ему пойти трудиться в издательство. И он послушался, пошел, работал хорошо. Перед тем, как ворвалась
милиция, он успел разобрать печатную машинку. Они ему говорят: «Собери ее, и ты пойдешь на свободу! И допрашивать не будем, только собери, чтобы мы видели, как вы работали». Он собирать не стал, решил срок
отсидеть. И мне очень хотелось к нему на суд попасть, но не получилось.
Сережа рассказывал:
— Я смотрю на суде, молодежь пришла, а тети Клавы нет. Я уже не смотрю ни на кого, а сильно переживаю, что тети Клавы нет, и так тяжело на сердце.
— Сережа, — говорю ему, — все мое сердце было с тобой, но я была на суде у Батурина. Там тоже нужно было быть, мне братья сказали, чтобы туда ехала. А там, когда мы приехали, оказалось, что очень нужна была
поддержка. Жена растерялась, родные растерялись, а человеку со стороны не так больно, как жене или детям.
— Мне все ясно, тетя Клава. Там тоже было необходимо быть.
Потом мы стали просить за приехавших родных брата и сестру:
— Брат с сестрой издалека приехали, дайте им личное свидание!
Они подумали-подумали и сказали:
— На трое суток не дадим, а на двое дадим! А вы где все это время будете?
— Вы не переживайте, мы найдем место, хоть около лагеря будем сидеть, только дайте им свидание.
Сестра с братом двое суток побыли на свидании, там они и готовили, и кушали вместе, и молились. Они там и ночевали. А мы их ожидали там, где останавливаются и ночуют приехавшие на свидание. Ой, там клопов было! ужас сколько! И там по очереди топили печку. Я говорю:
— Пусть мне древа подносят, я буду всю ночь топить печку, спать не буду.
— Клав, все два дня ты не будешь топить печку, — говорит мне Миша.
— Буду. Я лучше днем где-нибудь чуть-чуть прикорну. Здесь от клопов спасу нет!
А они на свидании побыли, вышли со слезами радости на глазах, довольные, слава Богу!
Мне приходилось часто по лагерям ездить, но была я только на общих свиданиях, от личных отказывалась.
Нафантазируют еще что-нибудь, а потом напишут такое, что беда будет. А так хорошо было. Пускали ко многим,
Бог располагал.
Еще об одном случае расскажу. Две сестры поехали на свидание к узнице Лиде Бондарь, и я с ними. По бюллетеню посмотрели, где наша сестра сидит, и решили, что трудно ей там, надо ее проведать. В личном деле ее
единственная сестра числилась посторонним человеком по причине неправильной записи фамилии в свидетельстве о рождении. А кто в узах был, тот знает: надо, чтобы в личное дело родственники были вписаны, тогда в определенное время им дадут свидание. А так просто ехать — это так, в никуда. Но мы решили ехать. Это было не так близко, километров за триста пятьдесят от нас.
Пришли на автовокзал, а нужный нам автобус уже уехал, больше не на чем ехать. А у нас передача, сумки и с вещами, и с продуктами, как будто нас там ждут. Решили ехать на такси. Нанимаем такси, нас спрашивают:
— Куда ехать?
— Прямо до лагеря, — говорим.
— Нет, там не проедешь.
Какая-то часть дороги до лагеря плохая, сплошная грязь. Ни один таксист не соглашается туда ехать. Со стороны за нами наблюдает какой-то мужчина. Мы от таксистов отошли, он подходит и говорит:
— Я слышал, куда вам надо. Садитесь, вот машина, я вас отвезу.
— Мы вам заплатим как таксисту. Спасибо!
Сели, едем. Настроение у нас подавленное. Мы же не со свидания едем, переживаем: «Куда едем? Что настам ждет?» Едем и все молимся, а он и говорит нам:
— Какие-то вы унылые. К кому же вы едете?
— К сестре... Сестру проведать.
— Это вы все сестры что ли?
— Да, мы все сестры и к сестре едем.
Он посмотрел на нас и говорит:
— Сестру проведать — это хорошо. А что же печалитесь?
— Вы куда нас везете, в лагерь же...
Доехали мы до лагеря, который был указан в бюллетене. Видим свинарник, вокруг него забор из колючей проволоки. Машина застряла в грязи. до самого лагеря чуть-чуть оставалось. Вышли охранники, трое или четверо, помогли нам вытолкать машину. Прямо до самого лагеря мы добрались.
Спрашиваем через проволоку у женщин, которые кормят свиней: «Лида Бондарь тут работает?» По бюллетеню указано, что она должна быть здесь. Они друг у друга поспрашивали и говорят: «Нет, ее перевели в коровник. Это другой лагерь». Мы не знаем, что делать. А водитель нам попался хороший, он и говорит: «Не переживайте, я вас
туда отвезу».
Подвез нас к коровнику. Там шлагбаум стоит. До изгороди коровника нужно через эти ворота проехать.
Пропустят нас или нет, мы не знаем. Подъехали и объясняем, что нам надо туда пройти. Мужчина, который вез
нас, с нами ходит. А охранник спрашивает:
— А у вас пропуск есть?
Сюда за молоком все ездят.
— Есть! — смело отвечаем.
Он шлагбаум поднимает, а мужчина, который нас привез, говорит:
— Вы идите, а я здесь побуду, поговорю с охранником.
А нам это и нужно. Он с охранником разговаривает, а мы пошли позвали Лиду. Ее пригласили. У нее вся кожа
на ногах полопалась от холода. А теплой одежды нет. Мы все необходимое ей привезли. Там была лощина, мы
спустились в нее, все выложили, отдали ей одежду. Женщины подошли, все взяли и говорят: «Если вас заметят,
то сразу все отберут, а так это целым будет».
Она со слезами благодарила Бога, а нам говорит:
— Я перед этим два дня просто вопияла к Богу!
Мы помолились вместе, поблагодарили Бога. А она уже просит, чтобы мы скорее уехали. Мы говорим:
— Лида, мы совсем не переживаем, и ты будь спокойна. На пропускном пункте нас легко пропустили. Тут лощинка, нас не видно. Жаль, что нет служителя, сейчас бы вечерю совершили!
Но она все равно переживала за нас, чтобы мы скорее ушли, особенно за меня. Потом мы распрощались и ушли.
А наш водитель спрашивает:
— Все в порядке?
— Все в порядке! Все хорошо.
Мы вышли, а охранник не спросил, зачем ходили и к кому. Пропуск же есть. А водитель говорит:
— Теперь поехали домой.
Мы садимся в машину. Теперь у на с на лицах печали нет, уже все радостные. Он спрашивает:
— Вы не будете против, если я повезу вас обратно другой дорогой?
— А нам все равно, какой повезете. Как хотите, так и везите.
— Хорошо, поедем другой дорогой.
Проехали сколько-то времени. Он видел, что мы не ели весь день. Мы тоже не видели, чтобы он ел по дороге.
Остановились возле столовой, зашли. Мы решили и на него обед обязательно взять и хотели сами оплатить. Одна
сестра пошла вперед, все заказывает, берет. Он смотрел, как кассир считала, и все сам оплатил за всех. И нам говорит:
— Я уже все оплатил.
— Ну что вы! Это мы должны были вам взять!
— Ничего-ничего, потом рассчитаемся, когда будете расплачиваться за дорогу!
Мы согласились. Будем рассчитываться, обязательно все учтем. И между собой договорились, что заплатим
в два раза больше, чем таксисты нам сказали. Потому что он нас долго ждал, машина буксовала. Долго он с нами
ездил, целый день и до поздней ночи. Триста пятьдесят километров все-таки. Далеко. Привез он нас обратно, а было уже часа два ночи, и говорит:
— Вас теперь нужно по домам развезти.
— Нет, нас всех в один дом!
— А вы что, все вместе живете?
— Да, вместе.
— Вот сестры какие. Вместе живут.
А потом мы стали говорить, какие мы сестры, почему мы сестры, к какой сестре ездили, что ради Господа мы
все это сделали.
Когда стали рассчитываться, он говорит нам:
— Вы ради Господа ездили. А я ради Господа не должен что-то сделать? Нет-нет, ни в коем случае ничего
не возьму. Расчета никакого быть не может.
— Вы хоть в собрание к нам приходите! — говорим ему. — Хоть как-то, хоть где-то мы с вами встретимся.
— Все, хорошо. Вы для Господа дело сделали, и я Господу послужил! Хорошие вы сестры.
Вот так мы к Лиде съездили. А она после пишет письмо своей родной сестре, спрашивает обо мне, на свободе
ли я. Сестра отвечает: «На свободе, все нормально, все хорошо». А Лида пишет ей, что как только мы уехали, по
селектору объявили: «Приехала какая-то машина, подъехала к лагерю, остановилась у свинарника. Затем отъехала в другой лагерь. Побыла там и спокойно уехала, никто их нигде не задержал». И за нами в погоню
выехали машины. А в погоню, по-видимому, поехали по той дороге, по которой мы приехали. А наш водитель сообразил, что может быть погоня и повез нас другой дорогой.
Кто был этот водитель, мы не знаем. Брат? Не брат? Мы не знаем, как его называть. Кто знает, откуда он? Знает один Бог. Искали мы его потом на автовокзале, искали мы его везде, и так и не нашли. Мы думаем, что на небо придем и, наверное, там его увидим.
Лида после освобождения жила недалеко от нас. Часто к нам домой ездила. Всем рассказывала: «Как я за них
тогда переживала, а они сидят и еще говорят, что служителя бы нам, вечерю совершить...»
***
Германюк Ульяна освободилась в конце марта 1987 года, почти на полтора года раньше срока, по состоянию здоровья. У нее были проблемы с желудком.
Я лично ее не знала, но мне позвонили братья и сказали, что она освободилась и надо ее забрать, найти врача, который бы смог установить, что с ней и подлечить. Она приехала ко мне в сопровождении сестры и сразу сказала ей: «Ты никуда не отлучайся, мы сейчас поедем назад».
Но я ей сказала: «Если бы от меня зависело, я бы тебя сразу осмотрела и сказала, в чем дело, но сейчас я поеду за врачом». Врач приехал и сказал, что им придется задержаться дня на три, чтобы сдать анализы и дождаться
результатов.
По паспорту она Ульяна, но звали ее все Ася. Ася и говорит сестре, которая ее сопровождала: «Тогда ты езжай
домой, а я можно тут поживу?»
Ася жила у меня уже месяц, никто не знал, где она, кроме пресвитера нашей церкви. Ася мне очень нравилась,
с ней было легко, она всегда четко давала понять, что ей надо, что ей можно кушать, что нельзя.
Болезнь не проходила, и ей назначили операцию. И тут мы услышали, что планируется бракосочетание ее
дочери, поэтому решили, что лучше прооперировать после свадьбы. Пришел пресвитер и говорит мне: «Ты вези
ее, я обещаю, что за твоим огородом буду ухаживать как за своим». А у меня цветы росли на продажу.
Побыли мы на свадьбе, Ася с детьми встретилась. Потом мы уехали с ней обратно, так как ей стало хуже. Ее срочно положили в больницу, профессор сказал, что операцию будет делать сам.
Сын ее Славик пришел из армии, хотел увидеть мать. Я ему сказала: «Если дашь слово, что плакать не будешь в палате, я тебя возьму». Он пообещал. Помолился. Пришли мы с ним, он поприветствовал, обнял маму, поговорил
с ней. У мамы слезы текут, а он ни одной слезы не проронил. Говорит ей: «Мамочка, ты поправишься. Скоро ты будешь дома. Представляешь, я буду приходить домой, а ты дома будешь!»
А как вышли из больницы , он оперся на дерево, рыдает, молится: «Господи! Ты маму скоро заберешь!» Я пытаюсь его утешить.
Она лежала в больнице под другим именем, как моя родная сестра. Потом мы все же сказали профессору правду.
Как-то профессор говорит мне: «Приходили практиканты, выговаривали, что муж довел ее до такого состояния, а сам здоровый, кровь с молоком. Я ответил им, что они вместе в одной „больнице" были, в заключении».
Повезли ее на операцию, оказалось, что все очень плохо, разрезали и сразу зашили. Профессор сказал: «Больше трех месяцев она не проживет. Заберите ее живой, потому что я не знаю, что сказать и сделать. Да еще и лежит она под другим именем».
Привезли ее домой, а у меня дома ее муж с сыном крышу перекрывают, чтобы чем-то себя занять. Они спрашивают:
— Все хорошо?
— Что же тут хорошего, если операция должна была идти шесть часов, а шла час?
Ночью мне снится, будто Ася говорит: «Клава, у меня почему-то ноги совсем холодные». Я смотрю, правда, холодные.
Асю увезли в реанимацию. Прилетела ее дочь, и когда мы пришли в больницу, врач был в сильном волнении. Нам стало понятно, что Ася умерла. Похороны были в Харькове. Славик спрашивал у меня:
— О чем мама молилась в последние разы, когда вы ее посещали?
— Она молилась о тебе, чтобы ты шел путем Божьим, чтобы стал служителем Господним.
Румачика Петра Васильевича освободили раньше срока. Братья узнали, что он болен, н сказали, чтобы везли его не домой, а ко мне, и попросили меня, чтобы я попыталась положить его в больницу. А для этого нужен был паспорт. Я с просила у одного брата, члена ростовской церкви, паспорт и говорю ему: «Не спрашивай, что и почему».
У меня был врач знакомый, заведующий. Он положил его в больницу. Он паспорт увидел, и этого было достаточно, ничего больше не спрашивал. Взяли у Петра Васильевича пробирку крови и отправили в Германию.
Так усмотрел Бог, что в то время были туристы из Германии, и они заехали ко мне в гости. Мы отдали им пробирку, и они улетели. Оттуда уже сообщили нам, что рак подтвердился.
Больше месяца он лежал в больнице. Сделали полное переливание крови, и он пошел на восстановление.
Позже на допросах меня спрашивали:
— Под какой фамилией ты положила Румачика в больницу?
Я им отвечала только:
— Я заведующей в больнице никогда не работала.
***
Как-то ехала я с одной сестрой через Москву, и в дороге почувствовала себя неважно. Братья предложили нам остановиться у верующего брата, который в то время жил один в двухкомнатной квартире. Родной брат его был в армии, мама незадолго до этого умерла, а неверующий отец не жиле ними.
Брат, который нас привез, не сразу нашел нужную квартиру. Сначала он начал открывать квартиру в другом подъезде, но ключ не подошел. Потом перешли в следующий подъезд, и там получилось открыть дверь. Мы
вошли в квартиру и увидели на кухонном столе бутылки из-под водки. Открыв дверь в комнату, увидели на столе Библию, и тогда немного успокоились. Позже мы узнали, что приходил неверующий отец, принес спиртное и
устроил проводы младшего сына в армию. Сложили мы свои вещи в комнате и стали ждать хозяина. Он приехал поздно, потому что учился в институте на другом конце Москвы.
Брат, увидев, что мне очень плохо, за переживал и наследующий день поехал к своей тете, которая была
медиком. Приехав к ней, попросил совета, объяснив, что у него остановились две сестры и одна собирается умирать.
Его тетя с разу же приехала к нам, осмотрела меня и сделала заключение— инфаркт миокарда. Паспорта у меня не было, поэтому и в клинику обратиться я тоже не могла. Там я находилась с осени до весны, так как
инфаркт был тяжелый. Брат, который привез нас, иногда навещал и как-то, уходя с лечащей меня сестрой, с переживанием сказал ей: «Если умрет, как вывозить-то будем?» Он понимал, что это делать придется ему. Но
Господь, проводя нас через такие испытания, не оставлял и все контролировал.
Сестра, которая меня лечила, рассказывала, что назначила она как-то мне одно лекарство и поехала домой.
Вдруг перед ее глазами предстала развернутая история болезни, а там написано, что нужно принимать лекарство через день. Она расстроилась, что неправильно назначила прием лекарства. На следующий день приехала и
говорит: «Вам не надо было вчера принимать это лекарство». А мы и забыли его принять. Вот так Бог контролировал мое лечение.
Я лежала, а со мной рядом все время находилась сестра Феня. Она и уколы научилась делать, и следила, чтобы
я все лекарства принимала, что мне назначили, и кушать мне готовила, и поворачивала меня в постели. Мне нельзя было никакое усилие прилагать. Через какое-то время мне разрешено было садиться. Я попросила сестру, которая меня лечила, разрешить мне принять душ, но она твердо сказала: «Вам сейчас мыться нельзя!» Феня меня просто обтирала. Но когда та сестра уехала, я попросила Феню:
— Налей в ванную воды, я помыться хочу.
— Тебе же сказали, что нельзя, — не соглашалась она. — Мне тоже тяжело было бы так долго не мыться, — добавила уже сочувственно.
Я продолжала настаивать, и Феня стала наполнять ванну водой. В этот момент прорвало трубы. Квартира была
на первом этаже.
Когда хозяин квартиры приехал домой, он увидел, что около нашей квартиры бегают люди. Двери нараспашку,
он спрашивает Феню:
— Что случилось?
— Воду прорвало!
Он с таким облегчением говорит:
— Слава Богу!
— Какое «слава Богу»? Трубы прорвало!
— Слава Богу! — опять повторил он и полез в подвал перекрывать воду.
Он подумал, что милиция пришла, и переживал, потому что знал, что я
была в то время на нелегальном положении.
Прошло время, и мне стало немного лучше. Я так устала находиться в одном месте, практически без движения.
И мне так захотелось домой, в Ростов-на-Дону, увидеть детей, да и от сына пришло письмо, его мне передали
через знакомых. Он написал, что собирается жениться. Дочь в то время уже была замужем.
Я понимала, что меня не отпустят домой, потому что, если я появлюсь в родном городе, меня может забрать
милиция. Но несмотря ни на что я решила потихоньку уехать домой, когда Феня уйдет в магазин.
Как-то я проговорилась, что хочу уехать. А Феня, видимо, поняла, что я так и сделаю, и она, уходя в магазин,
стала надевать мои сапоги. А я думаю: «Как же я без сапогу еду?» Феня обувается в очередной раз, и я ей говорю:
— Феня, ну что ты все время мои сапоги надеваешь? Ты так их сносишь совсем.
А мне не жалко было сапог, я думала о том, как мне бы уехать. Я же не могу в ее сапогах уехать, эго будет
нехорошо.
— Хорошо, я в своих пойду, — отвечает Феня.
Она ушла. Я оделась в дорогу, ищу свои сапоги по всей квартире, не могу найти. В этот момент открывается
входная дверь и заходит лечащая меня сестра со своим мужем. Была суббота, и она пришла пораньше. Я их увидела и заплакала. Мне же не разрешали вставать, а я вот она. Муж сестры стал меня утешать с нежностью:
«Мы знаем, что тебе тяжело, но потерпи еще немного. Тебе нельзя вставать. У тебя очень серьезная болезнь, тебе нужен покой. Тебе никак нельзя сейчас уезжать!»
Он пришел, чтобы врезать замок в дверь комнаты, в которой я находилась, так как к сыну собирался зайти его
неверующий отец.
Так я осталась и пробыла там до весны. В то время, когда мне уже можно было ходить, приехал навестить меня брат-служитель.
Вдруг в одиннадцать часов ночи звонок в дверь. Феня посмотрела в глазок, а там весь тамбур в фуражках.
Она не открыла. Они постояли немного и ушли. А в час ночи Феня вышла из подъезда, посмотрела — вокруг дома никого нет. Тогда мы со служителем вышли, взяли такси и уехали на другую квартиру.
***