5

**
Одного брата, члена ростовской церкви, взяли в армию. Простой брат, молоденький, Сережей его звали.
Проводили его в армию, а писем долго нет. Что за причина, никто не знает. Вдруг записка пришла от медсестры
из психбольницы, она сообщила, что его туда поместили. Каким-то путем эта медсестра смогла сообщить. Видно,
жалко ей стало его: он мальчишка здоровый, а его в психбольницу поместили и били его там. Они добивались,
чтобы он присягу принял. Мы поехали проведать его.
Его отец, когда узнал об этом, то сказал: «Если бы я поехал с вами, я бы за него расписался, что он присягу
принял. А что делать? В сумасшедшем доме сидеть? И что дальше будет?» Отец верующий, член церкви. Он готов
был дать расписку, хотя не знал, можно или нет расписаться за другого человека. А там можно было, и они бы
этому только обрадовались.
Мы прилетели в Тбилиси поздно вечером. Больница находится в самом городе, на такси поехали сразу к
психбольнице. Перед входом стоит охранник. Мы стали объяснять, чтобы нас пропустили хоть
на пять минут, узнать здесь ли он, и если здесь, то повидать его. Уже вечер, все сотрудники ушли, казалось бы,
самое удобное время, чтобы мы или увидели, или хоть голос услышали, чтобы знать, что он здесь. Ведь
прилетели мы не просто так. Охранник говорит нам:
- При всем желании я не могу вас впустить. Я не знаю, у нас он или нет.
- Ради Христа вы можете пустить? — спрашиваю его.
- Нет, не могу, — говорит он, не обращая внимания на то, что мать Сережи рыдает.
- Понимаете, нужно, чтобы он хотя бы одно слово услышал, что мы не забыли его, что приехали, что мы
здесь!
- Нет-нет! Приходите завтра, будет начальство, с ними и будете разговаривать.
- Ну что с начальством? Сначала бы надо узнать, здесь ли он. Мы прилетели, чтобы он хоть увидел нас.
Что делать? Мы пошли к таксисту, который нас ждал. Я знала тбилисского пресвитера и сказала таксисту по
какому адресу ехать.
Таксист говорит нам:
- Куда вы спешите? Мать так рыдает, дайте ему трояк, он и пропустит.
- Как трояк? Ради Христа просим, он не пропускает. Ты поговори с ним сам, вот тебе десятка, отдай ему,
пусть пропустит!
Он поговорил с ним по-грузински, и ворота открылись, и не на пять минут, а надолго. Мы Сережу увидели
избитого. Утешали его как могли.
- Сережа, церковь молится, ходатайствует. Господь все слышит, видит, и тебя никто не бросил, не оставил.
- И Бог тебя не оставил.
Он плачет. Мы там помолились вместе.
Потом отправили телеграмму министру обороны А. А. Гречко, который в то время управлял армией.
Приехали мы к пресвитеру, он принял нас хорошо, мы у него переночевали. Он говорит:
- У нас там брат Илюша работает в охране, мы через него передачи передаем, он может помочь, может
походатайствовать. Завтра вместе поедем.
—Там был охранник, —говорю, - он нас пустил, когда мы ему заплатили. Но это был не брат.
На следующий день приезжаем к Илюше на работу. Сидим, ждем его. Вижу, пресвитер нервничает
немножко, что Илюши долго нет. Вдруг открывается дверь, и этот Илюша, вчерашний охранник, вызывает маму
Сережи па улицу и просит, чтобы никому не говорили, как он вчера себя повел, что без денег не пропускал.
— Все, что нужно, я сделаю для вас, — говорит. — С вами пойду, ходатайствовать везде буду!
— Да я-то ладно, а как она (показывает на меня), согласится ли. По-моему, она не согласится промолчать.
Я услышала, говорю:
— Это уже не брат, я и слушать его не хочу.
Когда мы пошли на прием к начальству психбольницы, этот Илюша говорит:
— Я пойду с вами, помогу вам.
— Дуся, — говорю, — иди с ним, а я не пойду, это точно.
— А я без тебя не пойду.
— Он же с тобой идет, он тут знает все. Или он, или я.
— Я не пойду с ним.
Мы пошли, а он все равно сзади нас идет. Конечно, неприятная ситуация была.
Когда мы попали в эту больницу, то слезы наворачивались на глаза. Ну как тут не плакать? Здесь люди
психически больные, и в таких страшных местах наши дети восемнадцатилетние — наши солдатики, такие как
Сережа, отстаивают истину, ради Господа не принимают присягу.
Зашли к начальству. Они как начали на нас кричать:
— Шестьдесят лет советской власти!..
Мы обращаемся к ним:
— Как вы могли поместить его в такое месте? Он же может работать на любой работе! На любой работе без
оружия! Как вы могли запереть его в такое место? Это ужас! В тюрьме и то лучше.
Они на нас покричали, покричали, ни «да», ни «нет» не сказали, только спросили:
— Много вы телеграмм дали?
— Много дали и еще дадим. У нас самая главная телеграмма к Богу идет, а Бог сделает Свое дело.
Мы уехали, а его в этот же день перевели в часть. Потом он говорил: «Настолько хорошо я дослужил, и
Библию читал, и больше никто не заставлял принимать присягу».
***
Как-то один молодой брат был у меня проездом. Начал считать, сколько у меня детей в доме. Насчитал
шестнадцать и спрашивает:
- Тетя Клава, это все ваши дети?
- Все мои, — говорю.
Ну, а как я скажу «не мои»? Услышат, могут обидеться.
- Нас у мамы четырнадцать, но она старше вас выглядит. Вы моложе.
А я тогда молодо выглядела, энергичная была, все бегом делала. Я ему и говорю:
— Значит, вы плохо ее слушаетесь. У меня все как один слушаются.
Этот брат уехал, а через несколько дней подъезжает мотоцикл с нагруженной люлькой. Оказывается, он
приехал домой и рассказал, что у меня шестнадцать детей, воспитываю одна, без мужа. И они с отцом нагрузили
продуктов и привезли мне. Я стою и думаю: «Господи, что же я наделала?! Язык мой — враг мой». А им говорю:
«Подождите, не разгружайте ничего».
На мое счастье в то время у меня дома был Н. Г. Батурин. Дом у меня был разделен на две части и две комнаты
были отделены для братьев. Если кому надо было что-то делать по служению, он мог там находиться. Для
посторонних эти комнаты были закрыты. Я захожу к нему и говорю:
- Выручайте! Брат приехал с продуктами. А я, получается, его обманула, сказав, что все дети мои.
- Пусть он ко мне зайдет.
Поговорили они, зовут меня. Захожу.
- Давай помолимся!
Помолились. Я говорю:
- Я готова к любому наказанию. Но как сказать «дети не мои»? У один нет ни отца, ни матери, у другого отец
есть, но он сидит. Из Шахт привезла девочку, у нее отец живой, а мать умерла, но она так ко мне привязалась,
не отпускала, я ее и забрала. Вот их шестнадцать и получилось.
Вот тебе такое наказание: надо разгружать мотоцикл. Не на мото- цикле надо к тебе продукты
привозить, а на грузовой машине. И какая ты молодец, что сказала «все мои», ты их не обидела.
Вот так и жили, и помогали друг другу. Детей у меня было много.
***
В 1975 году сделали первый христианский лагерь для детей узников. Дети были собраны со всего
Советского Союза. Это была Лесная церковь. Жили они в лесу два месяца. Такие лагеря проходили по 1979 год.
Ответственным за их проведение был Рытиков Павел Тимофеевич, за что он потом срок отсидел.
Моим делом было всего-навсего возить продукты. У нас, слава Богу машина была. Ночью садимся и едем в лагерь.
Дети встречают: «Ой, что нам привезли? Сгущенку!» А там и сгущенка, и мясо, и рыба, и картошка, все, что нужно.
В одном месте, где два года подряд проводился лагерь, был еще и брат-лесник, он тоже помогал с продуктами.
Куда-то сходит, где-то что-то купит, и кухня была в его доме, сестры-повара там готовили,
В 1977 году прощальное общение Лесной церкви хотели провести в Ростове-на-Дону, там к тому времени
были большие гонения. Представители власти узнали о лагере, но не знали, где он проходил.
У нас был брат Санасар, который работал в автопарке, мы попросили у него автобус, чтобы вывезти детей
из лагеря. Только спустя годы мы узнали, что Санасар пятнадцать лет сотрудничал с властями.
Санасар поехал не сам, а послал одного водителя на новом автобусе. А этот автобус на коротком расстоянии
несколько раз ломался. Они в недоумении, водитель говорит сопровождающему: «Слушай, мы не можем
понять, как только попросили детей привезти, так автобус встал.
В конце концов решили переночевать и поехать утром. Около двух часов ночи приезжают братья на
мотоцикле к Санасару узнать, в чем дело. И у них были явные препятствия, пока они к нему добирались. Все
попытки утром отправить автобус за детьми были безуспешными. В большом переживании они едут обратно в
лагерь: как там дети? Палатки матрасы и часть вещей ведь уже увезли.
По дороге мы встретились с ними и рассказали им, что церковь ждала детей, а их все нет и нет. Служитель
говорит:
— Детей, по-видимому милиция забрала, по времени они уже должны быть здесь,
После молитвы, я ему говорю:
— Если бы милиция забрала детей, тогда бы она около нас не стоял! Надо поехать в лагерь и узнать, в чем
дело.
— Ну съездите с кем-нибудь.
Мы съездили. Дети все на месте. Промерзли, конечно, за ночь. Договорились вывезти их электричкой.
Пригласили несколько родителей, чтобы на каждого взрослого было по два-три ребенка. Им объяснили, чтобы
они делали вид что не знают друг друга. В Ростове-на-Дону их встретил! и Бог дал всех благополучно довезти.
А автобусы в эти дни на всех выездах и перекрестках тщательно проверяли.
Церковь собралась, и началось служение. Так как накануне должно было пройти молодежное общение,
подъехали многие служители. В собрании участвовали подростки, дети узников. А кругом милиция, они бы
уверены, что в этот раз от них никто не уйдет. Когда милиция поехала за подмогой, передели записку в
собрание:» Милиция поехала за подмогой, нужно закончить собрание и вас как-то забрать».
Собрание закончилось, стали расходиться. Каждый взрослый взял с собой по несколько приезжих детей, а местные
пока оставались в доме. Всех предупредили, чтобы ко мне в дом ни одного ребенка не вели, так как к нам первым
придут проверять.
Смотрю, один представитель власти разговаривает со служителем, подал ему руку, то ли прощается, то ли
здоровается, обещает ему, что детей никто не возьмет, что все будет нормально. А я смотрю, детей уже с остановки
стали забирать. Верующие заступаются за них. Мы с одним братом подходим к этому служителю и говорим: «Ты
стоишь договариваешься? Нашел с кем договариваться и чьим словам верить! Детей уже забирают, а он тебе дает
слово, что их не заберут». Представитель власти так посмотрел на меня и говорит: «Ну берегись!»
Чтобы отправить детей домой, им уже заранее купили билеты на самолет. В аэропорт все приехали вовремя.
Дети были в сопровождении взрослых. Всех отправили, все улетели.
Представитель власти удивлялся: «Как же им удалось разъехаться по домам? Мы железнодорожный вокзал
охраняли, автовокзал охраняли, везде у нас посты стояли. Как они все смогли уехать? Все же из разных мест
были». Вызвали начальника аэропорта, он говорит: «Я ничего не знаю. Кассир выдает билеты, проверьте кассу».
А начальник аэропорта был наш хороший знакомый, билеты нужны — всегда пожалуйста.
Представители власти догадывались, что дети уехали не без моего участия. Из-за этого органы КГБ давили на
директора, чтобы он меня уволил с работы, а директор стал оправдывать меня: «Ну как она могла? Она в этот день
была на работе и ни в чем не участвовала».
В 2014 году в Москве, спустя тридцать пять лет, была встреча с участниками Лесной церкви. Они вспоминали
все эти события, многие свидетельствовали, что тогда, в лагере, они покаялись и рассказывали, как Бог вел их по
жизни. Многие стали служителями, у них уже дети взрослые, внуки.
Я по состоянию здоровья не хотела ехать на встречу. Но мне позвонили и сказали, чтобы я обязательно там
ыла. Они обещали забрать меня из дома и обратно привезти. Так и в самом деле было.
На этом общении очень хорошо было: пение, проповеди, свидетельства... Братья и сестры были не только из
России, но также и из Америки, Украины, Эстонии и других стран. Все пообщались так хорошо. Очень хорошо
было! Я думала, что я в рай попала.
Один из присутствующих братьев вспоминал, как он в молодости старался подражать служителю-узнику:
- Что-то хорошее сделаю и думаю: ну, теперь он меня похвалит, я же все правильно сделал. А служитель
говорит: «Нет-нет!» И я уже не знал, что сделать, чтобы получить его одобрение. Старался-старался. Думаю, в
армию пойду, присягу не приму — точно скажет, что все правильно сделал. Пошел в армию, присягу не принял.
Теперь, думаю, все в порядке и ждал, что похвалит наконец. А служитель говорит: «Нет, не все». Тогда я думаю:
что я еще не так сделал?
Потом, когда женился, я всегда выговаривал жене, что она слишком много тратит денег. Придет она с рынка,
я говорю: «Это ты купила дорого, это можно было бы не покупать». И как-то я переговорил со служителем и
рассказал ему, что в семье бывают такие неурядицы. И он спрашивает меня: «Почему ты у нее это требуешь?
Это твое?» — «Ну как... Я зарабатываю, мое конечно. Я ей даю деньги, а она... Можно было бы и поэкономнее».
Он опять спрашивает: «А это твое? Ты мне ответь! Ты свое даешь?» — «Как не мое?» — «Значит, ты опять не
готов». — «Понял! Значит моего ничего нет!» — «Совершенно верно».
И вот однажды жена с дочкой приходят с рынка, много чего накупили, дочка ей говорит: «Сейчас нам от
папы попадет». Они заходят, а я говорю: «Ой, как же хорошо вы все купили. И дешево так. Хорошо». Они
посмотрели друг на друга с удивлением. И с тех пор у нас в семье все хорошо.
Вот тогда служитель мне сказал: «Теперь ты наконец понял, что твоего ничего нет. А у тебя много было
своего. И это ты сделал, и другое, и от присяги ты отказался. Это ты отказался? Господь тебе помог. Кого-то
посетил — это Господь тебе помог. Господь помогал тебе сделать то или другое, а ты приписывал это себе...»
***
Намечалось общение. А перед этим нужно было отвезти литератур в Гагры на переплет. А с кем ее везти?
Нужна машина с водителем.
Я тогда еще работала. Не знаю, как меня терпел директор, меня часто надо было подменять кому-то, а
подменял меня экспедитор. Директор сказал мне: «Тебя подменять будет экспедитор. Он с высшим
образованием, эту работу хорошо знает». Экспедитор этот — еврей, уже в годах, семейный человек. Я ему только
скажу, что меня нужно подменить, oн меня сразу отпускает, садится на мое место и работает. Даже если ему
самому нужно было куда-то, он все равно меня подменял, а я не всегда успевала возвратиться вовремя. Попробуй
съездить в Гагры и на работу выйти вовремя!
Даниил Петерс, зная, что не ком у везти литературу, взял отпуск и приехал. Он всегда был готов помочь, он
любил помогать другим, хотя был тогда еще не верующий.
Съездили мы с ним в Гагры, отвезли литературу, возвращаемся домой. А я переживаю, что намечается большое
общение, а у меня продуктов нет, чтобы кормить людей. Мы проездили, а готовить не из чего, если бы я дома
была, я бы все приготовила. Поэтому, когда ехали через Сочи, накупили продуктов, в багажник загрузили и
спокойно едем.
А на общение едут братья с разных мест. По дороге к нам брат Петр Петерс подсел, он тоже ехал на общение.
Ночь. Подъезжаем к Ростову-на-Дону. На въезде в город нас останавливает ГАИ и проверяет документы.
Водителя уводят, а мы с Петром в машине. Я говорю ему:
- Уходи.
- Куда уходить? Кругом стоят, мы окружены, — показывает он на милиционеров.
- Ну уходи, роща рядом, лес.
- Как туда пройдешь?
- Бери портфель и уходи, пожалуйста, уходи. Умоляю!
- Хорошо. Так с машины заберут, а если пойду, то прямо к ним в руки попаду.
- Не в руки, а вот иди по прямой.
Он послушался, вышел из машины и пошел по прямой. Прошел между ними, никто у него ничего не спросил.
Наблюдаю за ним: все, до рощи дошил, а лес скроет, там его не найдут. Куда дальше идти, он найдет, там уже
недалеко, пусть сколько-то километров пройдет, но дойдет.
Петр ушел, а Даниил у них сидит, отчитывается. Они звонят своему руководству: «Задержали Петерса».
Работники КГБ на всех парах мчатся. Когда они поняли, что перед ними не Петр Петерс, то говорят: задержали,
да не того Петерса.
Они к машине:
- Тут третий человек был. Но его нет.
Спрашивают у Даниила:
- Кто был с вами?
- У дороги стоял человек, поднял руку, попросился, я посадил. А я что, буду спрашивать, кто он, откуда
- едет и куда? Да, ехал с нами человек. Когда вы меня забрали, он там остался. Значит, у него спрашивать надо.
Даниил не знал, что он ушел. Они туда, сюда к машине бегают, а его уже и след простыл.
- Где человек, который был с вами? — обращаются ко мне.
- Вы у него и спросите, что вы на меня кричите? Я одна тут.
- А где человек, который сел к вам по дороге?
- Вот у этого человека и спросите, где он. Чего вы у меня спрашиваете? Я тут ни при чем.
Спрашивают у милиционеров, которые стояли около машины:
- Кто выходил из этой машины?
- Мы не видели, и никто вроде не выходил.
Милиционеров толпа была, Петр прошел мимо них, а они не видели. Мишину проверили, нет его нигде. Стали
допрашивать Даниила:
— «Откуда ты ее знаешь?» —спрашивают обо мне.
— Мы с ней давно знакомы, из Сочи вот едем. Я в отпуске, пригласил ее проехать со мной до моря, вот мы
и поехали, назад возвращаемся.
— Так, пересаживаемся в эту машину! — приказали нам.
Нас пересадили в другую машину и повезли в прокуратуру на допрос. А машину Даниила оставили с моим
грузом.
На допросе Даниила спрашивают:
— Где ты посадил этого человека, на каком километре, и кто был этот человек?
— Мы ездили на море посмотреть, ее я давно знаю. Когда возвращались, посадил попутчика.
— Ну, это ты не просто на море ехал с ней.
Даниил сказал, что он неверующий, и спросил, почему его допрашивают по делам верующих.
— Заходите, — позвали меня на допрос. — Так, кто с вами был?
— Кто с нами был, у него спросите.
Они и так, и так, готовы были прямо там нас побить, кричали, кричал
— Говори, это Петерс был?
— У него и спросите. Петерс, значит, Петерс.
— На каком километре вы его посадили?
— Я сижу себе и сижу, я никого не подсаживала.
Они покричали, покричали, но что делать? Отвезли нас обратно до машины, мои вещи выгрузили, а Даниила
сопроводили, чтобы он ехал домой в Горьковскую область. А я с вещами осталась в поле одна. Стою-стою все
машины проезжают мимо, поднимаю руку — никто не останавливается. А им, оказывается, дана была команда
не останавливаться. Подхожу к милиционерам и говорю:
— Машину вы отправили, отвезите меня домой!
— Наглости набралась? Отвезите ее домой!
— Интересно, сколько я буду здесь стоять?
— Вот и стой!
Стою и думаю: «Что же делать? Уйти через рощу? А сумки с продуктам как, что с ними делать?» Смотрю,
едет машина, большая, крытая. Поднимаю руку — останавливается. Подходит к машине Гаишник и говорит, что
меня нельзя брать. А водитель этой машины отвечает:
— Я вам не подчиняюсь. Я— военный, машина военная, и вообще с вами не намерен разговаривать. В нужде
я ее не могу оставить.
Погрузили мои вещи, и он говорит:
— Я не буду спрашивать, кто вы. Кругом здесь по дорогам ловят кого-то. Может, из тюрьмы кто-то сбежал,
не знаем, но кого-то ловят. Мы не имеем права отклоняться от маршрута, а до автовокзала вас довезем.
— Спасибо! Я с автовокзала доберусь.
— Да, кажется, сейчас и с автовокзала добраться будет непросто.
— Как-нибудь доберусь.
Приехали на автовокзал, я вышла, сумки мои выгрузили, стала с ними расплачиваться, а они говорят:
- Тебе отсюда до дома не так просто добраться будет, денег побольше обычного потребуется.
Один таксист все-таки согласился взять меня. Едет, а сам все посматривает на меня с подозрением, но все же
привез меня до дома. Дома дети все в тревоге, в слезах. Петр пришел раньше меня, спрашивает их: Мама не
приехала?
- Нет.
- Ну, значит, в другое место поехала.
Потом уже и я подъехала. А в пять часов утра за мной приехали из милиции и КГБ. Объявляют, что на работе у меня ревизия. Я спрашиваю:
- Какая ревизия в пять утра? И притом почему у меня ревизия должно быть? Я человек не материально
ответственный.
- Директор, — говорят, — уже там.
Ему спать не дали, допрашивали, где я. Ему, конечно, досталось, бедному. Пришли делать ревизию. КГБ,
милиция — все тут собрались. И директор наш стоял с ними во дворе. Перевешивают весь товар, хотя это и не
нужно. Вроде что-то делают, чем-то заняты, ревизию делают. А около меня сидит человек. Он говорит:
- Быстрее перевешивай товар!
Весь товар надо было перевешивать. Потом он мне еще что-то сказал, я говорю ему:
- Если еще что-то скажешь, выйдешь отсюда.
Он на меня стал шуметь:
- Я сказал!
- Да мало ли что ты сказал! А я тебе сказала, чтобы ты вышел из кабинета.
- Я должен тобой командовать.
И не командовал, и никогда не будешь мной командовать, — отвечаю ему.
Этот человек мне еще что-то сказал, я встаю, подхожу к их начальнику и говорю:
- Если вы сейчас же его не уберете, я ухожу. Вы мне хоть стреляйте в след, я ушла домой и все.
Я поняла, что работать мне здесь уже не дадут.
Один спрашивает:
- На общение?
- Куда мне надо, туда и пойду. Но с ним я больше туда не зайду.
Они его сразу забрали. Что они ему говорили, я не знаю.
В тот день общение должно было проходить, а меня никуда не пускают. Один докладывает мне:
- Проповедует сначала, кто же... Храпов. Так, проповедует, все в порядке, ты не переживай, все целы.
Ему по рации передавали с общения, что там происходило, а он мне пересказывал, кто за кем проповедовал.
— Я и не переживаю, — говорю, — потому что все хранимы Богом, а что Бог допустит, то и будет.
В тот день общение разогнали.
На следующий день верующие пошли в рощу, но там стали с собаками разгонять. Куда деваться? Пошли в
сторону города, шли-шли и вышли на площадь. Батурин Н. Г. объявляет: «С сегодняшнего дня у нас начинается
евангелизация!»
Людей неверующих толпы собираются: из домов выходят, в окна смотрят. Милиция уже не знает, где
баптисты, где не баптисты. Объявляют в рупор: «Идите домой! Все расходитесь по домам!» А перед этим они!
установили громкоговорители, чтобы заглушать проповеди. Верующие! попели, попроповедовали и разошлись.
До этого разогнали Лесную церковь, хотели детей забрать — не получилось. А тут общение такое большое
собралось. Тут уже все. Тогда детей спасли, никого не забрали, а теперь уже кого заберут, того заберут. Братья
уже договаривались, чтобы в мой дом поменьше людей шли.
Прихожу домой, а у меня все служители, которые были на общении. Их надо кормить. Приготовили покушать
из тех продуктов, которые привезли из Сочи. А потом надо куда-то братьев развезти ночевать.
В магазине приказали, чтобы баптистам хлеб не отпускали, но мы обратились к прокурору, и он приказал хлеб
выдавать.
* * *
После разгона общения сотрудники милиции заехали к нашему директору на работу отдохнуть, покушать,
дела какие-то сделать. Председатель исполкома и другие видные люди, три-четыре человека, сидят с директором
и говорят:
— Мы такие уставшие, голодные...
— Интересно, а где вы были? - спрашивает их Юрий Михайлович. - Утро, воскресный день, и уже
голодные, уставшие приехали.
— Да мы баптистов гоняли.
— Интересные эти люди, баптисты... Почему и за что вы их гоняете Мне бы хоть раз на них взглянуть. Вы
когда-нибудь возьмите меня с собой.
— Возьмем! — обещают они ему.
— Расскажите мне про них хоть немного. Они что, какой-то вред причиняют? Может, кого убили? Они на
вас не ни дались?
— Да ты что? Их убей — они тебе сдачи не дадут. Они отличные работники, а их гнать приказывают.
— Интересно, возьмите меня хоть раз, — снова просит директор.
— Надо найти место, где они собираются, уточнить их руководителей, а потом вылавливать. Мы ездим с
дружинниками, быстро с ними там расправляемся.
— Да, вы действуете умело, но мне все-таки хочется увидеть их.
— Возьмем, возьмем! Как-нибудь возьмем. Они люди такие покорные, такие смирные, их бьют, они сдачи
не дают.
Потом Юрий Михайлович попросил меня заказать для них на обед борщ. Когда все принесли из
столовой, они поели и говорят.
- Вкусно!
- Вкусный обед, да? — спрашивает директор.
- Очень вкусно!
- А вы знаете, кто готовил?
- Знаем, конечно, Клава готовила, — отвечают, видя, что я их обслуживаю.
- А вы знаете, кто такая Клава?
Не знаю, видели они меня в собрании или нет, может, и видели, но не помнят.
Директор спрашивает председателя исполкома:
- Они где собираются, на площади?
- О, на площади! Дали бы им на площади собраться...
- А где?
- В своих домах.
- А что они там делают?
- Молятся. А мы их иногда за волосы вытаскиваем, особенно молодых.
- А представь, ты пригласил бы родственников домой, у тебя идет пир. Вдруг забегают эти баптисты
и переворачивают твой праздничный стол, и тебя вытаскивают на улицу, да еще поддают. Как бы ты на
это посмотрел?
- Я бы им дал!
- А они такие же люди.
- Интересно, а что мне делать? — смотрит он на директора. — Меня заставляют, и заставляют не
щадить их.
- Не щадить... Но они люди. Я хотел поехать с вами, чтобы мне баптистов показали... Я сам вам
баптиста покажу, который вам культурно обед подал.
- Как ты мог нас так развести? А сам с баптистами работаешь?
- Я знаешь, что посоветую? — продолжает директор. — Я понимаю, что тебя посылают на эту работу, и посылают
такие люди, которым ты обязан подчиняться. Ты приди, три раза объяви: «Именем закона, расходитесь по домам!»
Раз объявил — не пошли, второй раз объявил, третий, а потом садись в машину и езжай. Ты их разгонял, ты их
предупреждал – ты сделал свое дело! А они я пусть молятся, заодно пусть и за тебя помолятся. И пусть молятся.
Что они тебе сделают вредного?
Смотрю, после этого в самом деле этот сотрудник милиции у нас и три, и пять раз объявляет в рупор,
предупреждает, а потом садится и уезжает. Но потом его сняли с работы. Он говорил: «Теперь будут приезжать
посильнее меня. Я не смог там дальше работать, совесть не позволяла»!
***
Как-то с работы вызвал меня на допрос секретарь обкома, это большой человек. Он мне говорит:
— Информация поступила, что у тебя скрываются подпольщики.
— А что такое подпольщики? У меня дом большой, зачем я кого-то буду под полом прятать? У меня есть
место в доме, без подпола обойдутся.
— Ну ты что, не понимаешь?
— Не понимаю. Зачем я буду под пол прятать? Я в любой комнате закрою. У меня дом хороший.
Он начал объяснять мне, кто такие подпольщики:
— Подпольщики — это, знаешь, те, которые были до революции. Ленин тоже был подпольщиком. Он жил
в Германии, работал для России, брошюры писал. Революционеры их распространяли, выполняли, что он говорил,
делали свое дело. Это называлось подпольной работой. Это не то, что ты думаешь, что под полом у тебя кто-то
сидит.
— Ленин в такое время жил, когда не было свободы вероисповедания, запрещалось печатание литературы,
газет. Много было запретов. А у нас сейчас пожалуйста — свобода вероисповедания, свобода печати! Бери и
читай, что хочешь. Зачем нам сейчас такие подпольщики нужны.
Выслушав меня, он покрутил пальцем у виска. Раздался телефонный звонок. Директор с работы звонит ему и
говорит:
— Отпусти ее, она мне нужна на работе.
— Да уже отпустил, она мне тут лапши на уши навешала.
Директор всегда ко мне хорошо относился, как-то даже сказал: «Если по работе тебя посадят, мы отстоим, а
если за веру, то тут мы бессильны. А тем более, если им тебя надо за веру посадить, они могут придраться хоть к чему». ***
Ко мне на работу часто приходили за продуктами и регистрированные, и отделившиеся, потом еще
автономные появились. Одному нужны яйца, другому гречка, третьему еще что-то. А я все думала: «Как
на меня начальник смотреть будет?» Сказать верующим «не приходите» я не могу, а сама думаю, что в
конце концов он мне скажет: «Ты на работе находишься или в Собесе по обеспечению работаешь?» И я
уже думала уйти с этой работы, чтобы не говорили, что я не хочу их обслуживать.
Потом случилось так, что одна женщина написала жалобу на меня, что ко мне на работу ходит очень
много баптистов и я их обслуживаю слишком много. Сказали об этом директору, он выслушал и говорит:
- Дайте мне тогда лишнюю единицу (человека), я его поставлю у двери, чтобы сразу проверяли, кто
заходит, баптист или нет. Если баптист, то его сразу в сторону. Дайте мне человека!
- Ты что говоришь? Разве так можно?
- Ну, а как? На баптистах же не написано, когда они идут в магазин, кто они такие.
Это дело дальше не пошло.
***
Однажды на работе такое случилось. Директор попросил меня проверить товар, хороший он или нет.
Я пошла проверять. На лабазе был карниз, и этот карниз обрушился с пятиметровой высоты прямо мне
на голову. То ли ветер его сдул, то ли еще что случилось.
Я лежу в крови. Занесли меня в кабинет. Скорую вызвали. Директор всех выпроводил и говорит мне:
«Молись! Не стесняйся, молись! Пока скорая подъедет...» Я молюсь вслух: «Господи, Ты все видишь,
предстоит встреча с Тобой, и за все я дам отчет. Я должна за все дать отчет... Прости меня, я к отчету
перед Тобой не готова, я человек, я много огорчаю Тебя, много падаю, много всего...»
Скорая долго не ехала. Пока директора не было рядом, я попросила отвезти меня срочно домой.
Привезли домой, положили. Директор, конечно, отругал тех, кто меня привез домой, за то, что не
дождались скорую. Дома мне голову перебинтовали. Потом пришел знакомый верующий хирург и
говорит: «Ее нельзя беспокоить, она получила сильное сотрясение, пробита голова».
На следующий день пришли посетить меня два пресвитера, один из отделившихся, другой из
регистрированных, оба старички. Смотрят на меня, не могут ничего сказать, видят, что жизнь моя
угасает. И между собой потихоньку разговаривают: «Двое детей, отца нет, матери не будет, кик будут
дети?» Долго они сидели. Мне они ни слова не сказали о том, на Кого у меня должно быть упование.
Вдруг быстрыми шагами в дом заходят двое мужчин. Один из них был мой директор, он сказал: «Я
всю ночь не спал, переживал, думал о твоих словах: будет встреча с Богом, за все нужно дать отчет...»
А потом он мне говорит такие слова, они остались в памяти на всю жизнь: «Не буду я тебе много слов говорить,
что мы не бросим тебя, что мы не бросим твоих детей, что мы будем о них заботиться. Это все слова на ветер.
Сегодня мы хорошие, а завтра можем измениться — все мы люди. И похоронят, никто больше не вспомнит. Ты
только не унывай! Кто тебя положил, Тот тебя и поднимет!» Они пожелали мне всего хорошего и ушли.
Пресвитеры мои сидят, друг на друга смотрят и говорят: «Ослица пришла и проговорила человеческим
голосом. Неверующий человек проговорил словами веры: „Кто положил, Тот и поднимет!" А мы пришли и не
знаем, что сказать. Дрожим. Отца нет, матери не будет, с кем будут дети? Мы тебя не утешили, на Бога не
указали, сразу не помолились, ты прости нас».
Один из этих пресвитеров жил рядом с нашей работой, часто проходил мимо нашего дома. Директор его
знал, он его отцом звал. И попросил его: «Отец, очень тебя прошу, позаботься, чтобы врач к ней каждый день
ездил. Какие будут расходы, знай, что это будут мои расходы. Ты мимо каждый день ходишь, я тебя вижу».
Они поговорили между собой, и врач на самом деле каждый день приходил, перевязки делал. С работы все
время приезжали, чтобы помочь: или постирать, или приготовить, за детьми присмотреть. Продукты везли
самые лучшие, не только меня кормили, но всех, кто около меня находился, чтобы и для них было всего
достаточно. Слава Богу, мне Бог работу дал хорошую, потом через директора утешил и позаботился обо всем.
После этой травмы я хотела уволиться с работы, думала, что уже не смогу там работать. Я написала
заявление на увольнение, подумала, что найду где-нибудь сидячую работу. Дети немножко подросли, они не
привыкли к баловству, хотя у меня уже была возможность их побаловать.
Директор на мое заявление ответил: «Когда найдешь работу, тогда придешь с заявлением. Эта травма
случилась здесь, на работе. Ты думаешь, если акт составить, то мне попадет? Я согласен на акт, пусть мне
попадет, зато тебе дадут пенсию, и ты не будешь искать работу. А пока, если ты думаешь на работу
устраиваться, придешь, когда работу найдешь, вот тогда и поговорим».
Мне становилось все лучше и лучше, и я вышла на работу. Директор относился ко мне так, что лучше не
придумаешь. После травмы он мне сказал, чтобы Костя со мной сидел, помогал, он тоже еврей. Я ему о Боге!
рассказывала. Принесла магнитофончик и кассету вставила, он заслушался. Я ему как-то говорю:
Костя, ты должен знать, из какого ты колена.
- Какие еще колена?
— Спроси у своей бабушки.
Он после мне сказал, что он из колена Симеонова. Вот так мы иногда беседовали, пока работали вдвоем,
потом уже директор сказал, что можно меня одну оставить.
***
Директор очень любил беседовать с нашим пресвитером, уважал его. Как-то под Новый год он написал
пожелание и говорит пресвитеру: «Прочитайте пожелание в церкви, но не говорите от кого».
И пресвитер прочитал в собрании:
Передали поздравление церкви: «С Новым годом! Пожелание церкви, чтобы она увеличивалась числом,
чтобы было больше молодежи, и чтобы твердо переносили гонения». Как вы думаете, кто это написал? —
спрашивает он.
«Это наверно какой-то брат из Совета церквей», —говорят.
Я вам не скажу, кто написал, но вы молитесь за этого человека.
***
Директор побыл на собрании у регистрированных и рассказывает мне: «Говорили там все хорошо, мне
понравилось. И вдруг пошли с этой шляпой, собирать копейки. Я смотрю, бросают мелочь. У меня с собой
деньги были, знал, что на дело Божье надо подавать, нормально дал».
Он мне это рассказывает, и тут как раз к нему приходит проповедник, который там проводил собрание. Братья
заметили, кто положил крупную сумму, поэтому этот брат пришел поговорить. Они с директором в кабинете
долго-долго беседовали, он объяснял, что собирать пожертвования — это необходимость, так как нужно
оплачивать за свет, за одно, за другое.
Директор ему отвечает: «Вы меня простите, но лучше поставьте ящик, и пусть в этот ящик опускают, кто
сколько может, чтобы копейки на виду у всех не звенели, пусть они в ящике звенят. А потом возьмите и
заплатите за все, что нужно. Ну куда же вы с открытой шляпой...»
***
Когда брата Петра Петерса посадили, нужно было ему передачи возить, на свидания ходить. В то время
пускали только родственников узников. Я не знаю, как меня пускали. Приезжала, умоляла, не отступала, и Бог
располагал сердца: и передачи брали, и на свидания пускали.
Помню, я пришла как-то на свидание к Петру, а у меня с собой сумка была, в ней ключи от рабочего сейфа,
немалая сумма денег с работы. Мне срочно нужно было уехать, и я не успела сдать деньги. На свидание с сумкой
нельзя. Куда ее деть? Выходит человек из лагеря, я его совсем не знаю, одет хорошо, на нем приличный костюм,
смотрю на него и говорю:
— Мне свидание дают, а сумку некуда деть. Вы не посторожите?
— Идите, посторожу.
После свидания выхожу, и этот человек отдает мне сумку. Думаю, наверно, начальник какой-то, хоть
отблагодарить надо. Но как? Десятку дать — она ему не нужна...
— Как поблагодарить вас, даже не знаю, если бы я дома была...
— Я спокойно не уеду домой, п ка ты не посмотришь, все ли на месте.
— Конечно, все на месте, мне стыдно даже сумку открывать.
— Уважь меня, открой, посмотри, все ли на месте? – настаивает он.
Я открыла сумку: ключи от сейфа, деньги на месте, я считать их не стала. Говорю ему:
— Все на месте, большое спасибо!
— А ты знаешь, кому ты доверила свою сумку?
— Тебе.
— Мне-то мне, а кто я, ты знаешь?
— Нет, ты мне сейчас скажешь.
— Я тебе сейчас скажу. Когда ты попросила меня посторожить твою сумку, я подумал: «На свидание пошла,
это точно к Петьке! Только к нему могут ходить такие простофили доверчивые». Ну надо же, я только вчера
освободился из лагеря, сегодня приходил за расчетом. И искушения такое — «сумку посторожи». Бери сумку и
уходи! И много чего там лежит. Есть же такие люди! Но подумал, что ты к Петьке пошла, и надо посторожить
серьезно! Я ничего не трогал, а только стоял и думал: неужели и в самом деле есть такие доверчивые люди?
Петька говорил с нами, он пример показывал. Он доверчивый, он всему и всем доверял, а мы думали, это только
в лагере могут быть такие доверчивые, а на свободе таких людей нет.
— Большое спасибо! Как бы я хотела, чтобы ты приехал ко мне в гости и попал на собрание!
— С удовольствием! Примешь?
— С удовольствием! Приезжай! Но я не краснодарская, я из Ростова.
— Если я когда-нибудь буду в Ростове, я обязательно найду тебя. И все- таки, я тебе не советую вот так
доверять всем подряд.
***