Жаркий летний полдень. Идет Иван по лесу, старое ружьишко на плече поправляет.

Пот смочил рыжие кудри, нарисовал разводы на старой рубахе с заплатами. Хочется пить, да бурдюк с водой опустел еще пару верст назад. Далеко сегодня забрался Иван в лес – но добычу видать жаркое солнце выжгло: запряталось зверьё в норы, дремлют тетерева в густых кустарниках, не подают голоса. А вот голод дремать не думает. Но нет с собой даже краюхи хлеба – пусто в закромах Ивановой избы. Потому и отправился с утра пораньше на охоту, и не может вернуться с пустой сумой: дома ждут малые братья-сёстры и мать-старушка. И все на него, Ивана, надеются. После смерти отца он остался единственным кормильцем. «Несправедливо это все!» — думает Иван, пробираясь лесной тропой через валежник. «Вон, у старосты – и скотины полный двор, и зерна полные амбары, и всего одного сынка народили – куда им столько? Сынок ихний ходит, здоровый лоб, жрёт белый хлеб со сметаной, в поле спину не гнул, да и ружьё, поди, не знает с какой стороны брать, свинья жирная». А вот ему, Ивану, легко ничего не даётся. Отец не успел научить его кузнечному ремеслу, хоть и помогал Иван сызмальства в кузнице, да мал ещё был, чтоб после батиной смерти стать деревенским кузнецом. Новый кузнец понаведался. Просился к нему Иван, да молчал хмурый бородач, не давал никакого ответа. Оно и понятно, кому это надо – соперника себе готовить. Эх, заботы да хлопоты, беды да напасти… Только кажется, что солнышко в Ивановой жизни выглянуло из-за туч, как то засуха урожай выжжет, то кур лисы перетаскают, то захворают младшие. И нет продыху в Ивановой беспросветной жизни. Не успевает тяжёлая голова коснуться подушки, как уже пора вставать: в поле работать, идти на охоту, батрачить на поле старосты за жалкие крохи… Лес между тем стал совсем тихим, густые кроны спрятали безжалостное солнце, и сделалось Ивану так покойно – вот бы взял и остался в этом лесу! Один. А что? Питался бы дичью да ягодами, срубил бы себе хижинку неказистую, по утрам – на рыбалку, вечерком – у костра под звёздами, зимой – у тёплой печи, благо, дров вокруг полно растет... Ни печали, ни радости, один покой… (ох, красива птица Сирин, сладкие песни поет, да тоска в её голосе) Вот и узенькая лесная речушка – ну как, речушка, полноводный ручей. Иван пробрался сквозь прибрежные травы, напился, наконец, воды – вкусная, прохладная! – сел отдохнуть. Мать всё твердит: Алёнушка твоя, Ванечка, отрада. Ради неё стоит снести все испытания. Да, Алёнушка… Ладная, румяная, коса через плечо переброшена, по пышной груди точно золотая река стекает. И работящая, и добрая, деток малых любит. Вот даст старший кузнец Ивану работу – тот мигом женится на Алёнушке. Нарожают они деток таких же золотоголовых… Лишние рты на Иванову пустую ложку. Отмахнулся было Иван от злых мыслей, да они, как комары, привязчивы. Вот минувшей весной довелось Ивану в уездном городе побывать. За десять с лишним верст тот город от Ивановой деревушки находился. Иван туда приехал к знакомому купцу, привез материну вышивку на продажу. И увидел там губернаторскую дочку. Она в компании других девиц приехала поглядеть на народное мастерство, заскучала в большом городе. Таких девок Ванюша в жизни не видал: тонкая, как ивовая веточка, возьми за талию – переломится. Волосы темные, что вороново крыло, в высокую прическу уложены. На голове вместо платка – замысловатая шляпка. А уж платье какое красивое… Взглянула та губернаторская дочка на Ивана – что ножом полоснула. Он так и застыл столбом. А она зыркнула да мимо прошла. А Иван долго потом представлял, что, наверное, если поднять её на руки, то легкой покажется, как утиное пёрышко… (слышит птица Сирин все желания, да беда идёт за их исполнением) От воспоминаний Ивана оторвал странный звук – как будто в прибрежных кустах кто-то тихонько стонет. Вскочил на ноги, ружьё с плеча снял, пошёл вперед осторожно. Раздвигает кусты, а там – маленькая уточка, перья ярко-серые, и сияют, будто солнце их позолотило. Замерла птица, заметив Ивана с ружьём, а улететь не может – видать, ранена. Жалко ему уточку – красивая, и какая-то несчастная, как и сам Иван. Да делать нечего, она всё равно не жилица, а так хоть обедом послужит. Вздохнул Иван, прицелился (показалось, что потемнело вокруг), выстрелил – мир и вовсе померк. Беда.

За окном – белая зима. Поднял Иван голову – гудит голова, в глазах темнеет, но через секунду пришел в себя, огляделся – лежит на пуховой перине, в большой и чистой избе. Рядом – стол деревянный, дочиста выскобленный. Потолка нет, видна изнанка крыши, с балок свисают пучки трав – от них, чувствуется, идет пряный аромат. У стены напротив – полукруглый очаг выложен речными булыжниками, внутри – веселый огонь. Тепло, покойно. У очага – пёстрая фигура склонилась. Пригляделся – девица. В яркой юбке, расшитой невиданными цветами, в алой кофте – рукава до локтей закатаны. Руки мелькают над котелком – белые, тонкие, крошат в варево какие-то травы. Длинные тёмные волосы выбиваются из-под платка. — Где я? – подал голос Иван. Девица поднялась, обернулась: красавица. Кожа белая, будто прозрачная, локоны тяжёлые. А глаза – чёрные, как глубокая полночь. — У меня в избушке, — ответила. — А ты кто? — Я – Марья. Знахарка и травница. Давно жила в деревне, да люди ведьмой стали звать, обижать начали – я и ушла в лес. — И как я тут оказался? Марья присела рядом на перину – и чует Иван: пахнет от неё сладко, будто мёдом, или липовым цветом… Загляделся на красавицу, а она между тем отвечает: — В лесу я тебя нашла, у ручья. Лежал без сознания. Отпаивала тебя травами долгие месяцы. Иван начал вспоминать произошедшее – лес притихший, странный стон в кустах, серую уточку… Рассказал девице всё. — Мне, — говорит, — домой пора! Матушка и младшие братики с сестричками заждались, должно! И как они там, бедные, поживают без меня, кормильца? — Хорошо поживают, — отвечает Марья и суёт ему под нос свой котелок. Иван смотрит в мутную воду, будто в оконце, видит всё, что Марья говорит: — Живы-здоровы. Искали тебя, не нашли. Оплакали, справили поминки. Деревенские помогали. А потом мать твоя за нового кузнеца замуж вышла. Он теперь семью твою содержит. Вроде и радоваться надо, но нутро у Ивана похолодело. — А Алёнушка? – встрепенулся парень. У Марьи и тут ответ есть: — Сын старосты к ней сватается. Иван аж на кровати приподнялся: — А она что? Марья пожала плечами. Помолчала и добавила: — Так что не за чем тебе, Иван, домой возвращаться. Оставайся у меня. Тут тебе и крыша, и очаг. Вон ружьё твое в углу стоит – охоться сколько хошь. Дичи вокруг – полно. А нет, так будет. Я поворожу. Я тебе и похлёбки сварю, и рубаху сошью новую. Деток рожать я негодная, так что никаких хлопот не прибавится. А так – и полюблю и приласкаю. Али не похожа я на дочку губернатора? Слушает Иван знахарку и аж дурно ему становится. В голове жар, в животе – холод. Откуда ведьма темноглазая мысли его узнала? Взвился на постели, толкнул ее рукой – котелок выбил из рук, мутная вода по полу расплескалась. Вскочил на ноги да гаркнул: — Нет, не хочу я тут оставаться! Домой хочу! К матушке, к невесте-Алёнке! Домой! Марья улыбнулась, пригладила волосы – в локонах перья мелькнули. — Не ты нашел раненую уточку, а она тебя приметила, несчастного. Не уточка то вовсе – птица Сирин. Является на тоску, желания исполняет – да так точно, что страшно становится. И кажется Ивану, что нос красавицы загнулся, точно клюв совиный, а черные глаза округлились, как у кошки. Себя от страха не помня, рванул Иван из избы за порог, выбил плечом тяжелую дубовую дверь, вслед – смех знахарки, похожий на птичий клёкот. А вокруг – зима да лес. Ни тропинки, ни просвета. Ноги увязли в сугробе. Тишина, аж в ушах звенит. Иван встал, как вкопанный, тишиной той оглушённый, да и понятия не имеет, в какой белой сторонке его дом. Оглянулся – не бежит ли ведьма за ним? А позади него уже и нет никакой избы знахарки. Чёрная от времени покосившаяся лачуга – крыша дырявая, ставни отвалились, окна зыркают пустыми глазницами. Сквозь них ветер снег заметает. Иван вернулся на низкое крыльцо, толкнул хлипкую дверь. Внутри – тишина. Даже ветер не бродит. Вроде окна смотрят в зиму, да темно в лачуге, будто и нет никаких окон. Дверь закрылась за Ивановыми плечами, но он не обернулся, завороженный. Пусто было в хижине, нет ни очага, ни кровати с периной, ни связок трав, ни Марьи-знахарки. Низкий потолок да деревянный пол. А на полу полукругом стоят горящие свечи. Глядит Иван на огоньки, не чувствует, как замирают память и мысли, как перестаёт метаться душа. Свечи начинают исчезать одна за другой, словно кто-то гасит их невидимой рукой. И Иван понимает – как только потухнет последняя, он останется один. В тишине и покое... Автор Любовь Минеева