Город не имел названия. Вернее, оно у него было, конечно, — на табличках, в документах, на автобусных расписаниях. Но для тех, кто здесь родился и жил, это было просто место. Очередной российский спальный район, затерянный между шумными трассами и хмурым горизонтом из серых многоэтажек.

Пятиэтажки хрущёвки с подъездами, где краска облезла до бетона. Новостройки, построенные наспех — трещины на фасадах, пластик вместо кирпича. Между ними — детские площадки, давно забытые городскими службами: горки с обломанными краями, качели, которые скрипят даже без ветра. Всё, как везде. Но именно здесь жила Арина.

Ей было 14, и она, как сама говорила, уже «сильно задолбалась».

Каждое утро начиналось одинаково: треск будильника, запах горелых тостов, мама, суетливо и раздражённо собирающая Машу в садик, и она сама — полуодетая, с наспех сделанным макияжем, в наушниках, где гремела любимая песня.

Она не считала себя особенной. И не пыталась.

Пацанка по духу — вечно с растрёпанным хвостом, с растянутой худи, где раньше был логотип какой-то группы, теперь еле читаемый. Кеды — в грязи, рюкзак — в значках. Она могла ответить резко, могла промолчать, но в глубине у неё всегда жила тихая тревога — та, что мешает спать по ночам и делает горло тугим, как будто носишь там узел.

Арина привыкла к одиночеству. В школе её никто особо не дёргал: не ботан, не звезда. Просто девочка с телефоном и тяжёлым взглядом. Зато в играх — своя. Наушники, чат, кланы, рейды — всё, что отвлекало от криков родителей за стеной и тупого шума жизни.

Маша — её солнце. Трёхлетняя малышка с вечно перемазанными щёчками, мягким детским голосом и абсолютной, искренней любовью ко всему вокруг. Она тащила Арину в детство — просила почитать сказку, играть в прятки, строить «домики» из подушек.

И Арина, как бы ни старалась быть «взрослой», всегда сдавалась. Потому что Маша была её опорой. Потому что рядом с Машей ей не хотелось прятаться.

И потому что никто другой её так не любил.

Мама — Ирина Викторовна — выгоревшая до пепла. Её жизнь — это маршрут «дом–работа–садик–дом». Мешки под глазами, усталость в голосе, руки вечно заняты: кастрюля, документы, пакеты, Машина куртка. Разговаривала коротко, нервно, будто постоянно торопилась. Любила, наверное. Но не показывала. Или просто не умела.

Арина злилась на неё. Злилась за крик, за упрёки, за фразы типа «Ты старшая — отвечаешь!»

Но где-то внутри понимала — мама тянет на себе всё, что только может. И больше.

Отец — Дмитрий — ночевал редко. Часто пах пивом, но всегда пытался «загладить» это. То конфетами для Маши, то новыми наушниками для Арины. Но он был чужим. Он уже давно жил чем-то своим, а не их семьёй. От него веяло дорогими сигаретами, поездками и пустотой.

Семья была как карточный домик — еще чуть-чуть, и всё посыплется.

Арина это чувствовала. И потому старалась держать то, что ещё можно было держать — Машу.

В их доме царил хрупкий баланс — полузамёрзшие пельмени в морозилке, пачка чая, которую нужно экономить, и вечный бой за зарядку — то для телефона, то для Машиного планшета.

Телевизор показывал сериалы, которые никто не смотрел. Ковёр на стене — как память о бабушке.

А за окном — город.

Вон стоит ларёк, где баба Зоя торгует пирожками с капустой. Там — «наливайка», где ночами орут. Вот — гаражи, за которыми подростки курят, жгут костры и играют в правду или действие. Маршрутки вечно битком, старушки давят сумками, школьники визжат. ТЦ сияет, будто другой мир, но туда ходят только погреться или снять тикток.

Город был живым. Но не счастливым.

И в этом шуме, в этой грязи, в этом холодном равнодушии Арина училась быть сильной.

Ещё не зная, что скоро — очень скоро — вся её жизнь перевернётся.

Это случилось ночью. Обычной, ничем не отличающейся от сотен предыдущих. За окном завывал ветер, в квартире пахло пережаренным луком и детским кремом. Телефон Арины тускло светился в темноте, подсвечивая её лицо. Она лежала на животе, в наушниках, переписываясь с друзьями в чате, залипая в короткие клипы. Машка, как всегда, заснула в своей кроватке у стены — маленький клубок в пижаме с облачками, уткнувшийся носом в плюшевого медвежонка.

Мама опять зашла в комнату без стука. Усталая, раздражённая, с тенью гнева в голосе:

— Опять в телефоне? Время видела? Тебе утром вставать!

— Да я уже почти... — Арина потянулась выключить экран, — сейчас...

— Ты думаешь, я шучу? — голос мамы был не резким, а... пустым. Как будто говорила не она, а эхо. — Завтра снова в школу с опухшими глазами попрёшься. Что ты там всё сидишь?

Арина сжалась, но не ответила. Просто молча отвернулась к стене. Слышала, как мать вздохнула, как скрипнули половицы и дверь, закрывшись, будто отрезала её от внешнего мира.

В комнате стало тихо. Неестественно тихо.

В наушниках пикнуло — сообщение. Арина машинально посмотрела на экран.

«Ты одна?»

Она нахмурилась. Ник – незнакомый. Аватар — чёрный кружок.

Прежде чем она успела ответить, кто-то из чата скинул мем, и мысли переключились. На секунду. Она посмотрела на часы — 2:14.

А потом — подняла глаза от экрана... и всё. Пусто.

Кроватка Маши — пуста.

Одеяло аккуратно откинуто. Медвежонок лежит на боку. Ни крика. Ни скрипа. Ни шагов. Даже шум вентиляции показался вдруг приглушённым. В комнате стало... холодно. Как будто открыли окно. Но всё было закрыто.

— Ма... — голос оборвался.

Арина сорвалась с кровати. Оббежала комнату, в туалет, на кухню — Маши не было. В шкафу. Под столом. За диваном. Она звала. Кричала. Мама прибежала первой.

— Что ты орёшь-то, ё-моё?! — Ирина встревоженно влетела в комнату, сонная, в халате.

— Маша! Маши нет! — Арина указала на пустую кроватку.

Мама застыла. Пару секунд смотрела. Затем прошла к кроватке, дотронулась до подушки. Постояла. Вдохнула.

— Может, сама вышла куда... — почти шёпотом.

— Мама, ей ТРИ ГОДА...

Папа присоединился позже, сонный, зевая. Он стал шарить по квартире, звать, как будто Маша могла забраться в шкаф и заснуть. Словно бы не хотел верить. Или уже не мог.

Полиция приехала через сорок минут. Арина почти не помнила разговоров. Только их равнодушные лица, вопросы без веры в ответ, ручку, царапающую бумагу, и машинальный кивок:

— Ну, по камерам посмотрим.

Потом начались поиски.

Собаки. Фонарики. Соседи. Опросы.

И ничего.

На записях с камер соседнего продуктового — только статичный шум. Мерцание. Помехи. В одном фрагменте — едва уловимая тень. Но она не шла. Она как будто плыла. И исчезала.

Собаки теряли след в двух метрах от дома. Будто воздух сам съел запах.

Соседи...

— Да, вроде, была у них дочка... Или племянница? А, или я путаю... — морщился дед с третьего этажа.

— Маленькая, да? Или постарше была? — щурилась женщина из соседнего подъезда. — Не помню. Я ж почти не выхожу.

Арина смотрела на всех, как на сумасшедших. Как можно забыть Машу?

Она вчера смеялась на площадке, гоняла мяч. Она рисовала мелками на асфальте. Она же была, была!

Ирина поначалу плакала. Обнимала подушку Маши, целовала её одеяло. Сидела, уткнувшись в её плюшевого медведя.

Но с каждым днём... стала тише.

Сначала она перестала заходить в комнату к кроватке Маши. Потом — убрала её посуду со стола. А после — убрала кроватку на балкон, сказав, что от неё болит голова.

— Мама… ты что делаешь? — спрашивала Арина.

— Что? — устало смотрела Ирина. — А… ты про Машу. Ну… пропала. Бывает же. Люди исчезают.

— Ты что несёшь?!

— Да не ори. У меня голова трещит.

Папа начал больше пить. Но и он, казалось, забыл. Один раз Арина услышала, как он сказал по телефону: «Да нет, у нас одна дочь». Потом поправился, но было поздно.

Ирина... будто перестала быть матерью.

Арина сидела в комнате, вцепившись в одеяло Маши, вдыхая остаточный запах детского шампуня и ванили. Она ревела так, как не ревела даже на похоронах бабушки.

Но не только от боли.

А от страха. От тянущегося в воздухе ощущения, что всё это — не случайность. Что в их доме что-то осталось.

Нечто, что забрало Машу.

И ещё — от осознания страшной, удушающей мысли:

Только она помнит.

Только она не поддалась.

На следующий день Арина не выдержала. В голове гудело, руки дрожали, а внутри сидело липкое, острое чувство — не страх, нет. Безумие. Такое, когда ты уже не знаешь, это ты с ума сходишь или мир вокруг трещит по швам.

Она написала в чат:

@ gang_уроды

ArinaXx: девы и челы, надо встретиться. серьезно. не в школе.

LeraCortex: чо за кипиш?

Max_Biceps: кто обидел? ща приеду

NastiSoul: Арин, ты в порядке?

IlyaCrypt: опять по тёмке? интригует.

ArinaXx: Машу украли. Исчезла ночью. Никто не слышал. Нет ни камер, ни следов. Мама… мама будто не помнит, что у неё была младшая дочь.

Max_Biceps: ЧЁ???

LeraCortex: я в шоке, Арин. может мозг так реагирует на стресс, это нормально. но мы рядом, ща обсудим.

ArinaXx: за гаражами. в 16:00. и не орите, ладно?

Железные гаражи у пустыря, где когда-то тусили старшеклассники, теперь были их маленькой штаб-квартирой. Запах ржавчины, граффити с неприличными надписями и разбитый фонарь создавали нужное настроение.

Макс пришёл первым. В спортивках и с бутылкой протеина.

— Кто-то залез в хату? Или просто "исчезла"? — он смотрел на Арину в упор, будто допрашивал.

— Исчезла. Просто. Спала в кроватке — на секунду отвлеклась — и всё. Тишина, холод. Будто вырезали её из комнаты.

В течении десяти минут подошли остальные.

— Капец, — выдохнула Настя. Она сидела на корточках, в руках — скетчбук, где она механически рисовала чьи-то глаза. — Я… я такое чувствовала. Словно… пустота. Знаете? Как будто что-то всосало тишину. Атмосфера просто… сдохла.

— Это вайбы, Настя, а не доказательства, — скривилась Лера, подперев подбородок рукой. — Но, если честно… слишком уж всё гладко. Даже для обычной семейной трагедии.

— Я всё пробил, — отозвался Илья, показывая в телефоне свои заметки. — Крипипасты, реддит, "Аномалии без следа", даже архивы ТикТока. Но ничего не нашёл. Ни одного случая, чтобы все забывали, что человек вообще существовал. Это… нового уровня мрак.

Арина, чувствуя, что голос предательски дрожит, всё же продолжила:

— Мама вчера сказала: "Ну, пропала, бывает же". Как будто не Маша, а носки после стирки. Папа вообще молчит, тупо сидит перед телеком. Они… они пустые. Как NPC без квеста.

— Так, — Лера резко выпрямилась, открыв другой чат. — Подождите. Я решила проверить одну штуку. Зашла в архив местной группы в ВК, типа "Наш Район". Старые посты, пару лет назад. Пропали дети. Трое. Возраст — от двух до пяти. Ни тел, ни следов. Ни свидетелей. И главное — через пару недель родители переставали писать в группы. И даже если им писали — реакции ноль.

— Я ничего про это не слышал, — буркнул Макс. — Обычно у нас если кто-то теряется, весь город на уши встаёт.

— А теперь угадай, — Лера сжала губы, — сколько человек в комментариях помнят имена этих детей? Ни одного. Я даже не уверена, были ли они. И это — стрёмнее всего.

Настя тихо прошептала, глядя на нарисованные ею глаза:

— Как будто кто-то... стирает людей. Не убивает. А просто... удаляет из кода.

Повисла тишина. Только ветер свистел между ржавыми дверями гаражей.

Арина сжала кулаки. Она не знала, с чем столкнулась, но чувствовала, что теперь они — единственные, кто вообще помнит, что Маша была.

И значит, только они могут её вернуть.

Для обычного, серого города, где максимум адреналина — это прогулять пару уроков и не попасться охраннику, исчезновение Маши стало для них чем-то... почти захватывающим. Почти.

Кроме Арины.

Она не улыбалась, не подшучивала, не заглядывала в чат, когда Илья кидал очередную криповую фотку. В её глазах не было азарта, только усталость и боль. Но она не мешала друзьям строить теории, искать улики и делить роли. Просто молчала и шла рядом, сжимая зубы.

— Только это не игра, — сказала она однажды, резко и сухо. — Это не игра-детектив, собери улики, найди убийцу. Это моя сестра. Её больше нет.

Настя подошла и обняла её, нежно, по-своему:

— Мы её найдём. Я знаю. Просто... нужно идти туда, где пусто.

Так родились "Сталкеры Забытых Мест" — неформальное объединение из пяти подростков и одной общей цели: вернуть Машу. А может, и не только её.

Лера сразу взяла на себя координацию. Сидя в своей комнате, заваленной книгами, ноутом и тетрадями с цветными стикерами, она рылась в открытых базах, архивных постах и скриншотах из забытых пабликов.

— У всех пропавших детей была одна общая черта: они жили рядом с заброшенными постройками. Один дом — рядом с развалинами старого детсада, другой — в пяти минутах от пустующего хлебозавода, третий — возле неработающей насосной станции. И знаешь, что ещё? — она подняла глаза на Илью. — У всех были открытые окна. Или фиговые замки. Проще говоря — вход был. И выход.

— Значит, кто-то... или что-то... выбирает дома по доступности? — Илья задумался, делая пометки на старой карте города, распечатанной и приклеенной к стене. — Не люди. Слишком... равнодушно. Без эмоций. Как сбор данных. Или утилизация мусора.

— Это дети, Илья, — отрезала Арина. — Не мусор.

Настя каждый день рисовала. Глаза, дома, какие-то темные силуэты на фоне бетонных стен. Она шептала:

— Тут пусто. Холодно. Тянет.

И вела их — к старым заброшкам, к подвалам, в которых стены будто впитывали звуки. Где даже эхо не отзывалось.

Макс шёл впереди. В рюкзаке — аптечка, бутылка воды, перчатки, фонарь и перцовый баллончик. Не то чтобы он верил в мистику, но кого угодно можно "отправить спать" с одного удара. И он был готов.

— Если что — я прикрою, — уверял он, проверяя, нет ли рядом алкашей или бомжей, облюбовавших одну из таких построек.

А Илья зависал в библиотеках, на форумах, в подземельях интернета, откуда вытаскивал легенды.

— Говорили, что ещё в 80-х были странности. Пропадали коты. Потом — подростки. Говорили, будто есть "Неназванное", что приходит, когда место умирает. Когда люди забывают. Оно... питается этим. Забвением. Пустотой.

Однажды Настя привела их к старому цеху, на краю промзоны. Металлоконструкции, провисшая крыша, запах плесени и гари.

— Здесь... сильно, — сказала она. — Как будто кто-то дышит тебе в затылок. Только ты один и дышать некому.

Макс полез вперёд, включил фонарик на телефоне — тот мигнул и выключился.

— Чёрт. Телефон тупит.

Он ощутил усталость, липкую и тяжёлую. Будто кто-то наложил на него мокрое одеяло. Он осел на корточки, моргая:

— Может ну его... Зачем мы вообще здесь? Кому это надо? Всё равно ничего не найдём.

Он уже почти повернулся к выходу, когда увидел.

На грани зрения, в серой тени стены, что-то двигалось.

Высокое. Тонкое. Сливающееся с фоном. Как будто сама стена вытянулась и качнулась вперёд.

И пошёл запах. Сырой, гнилой. Как в давно затопленном подвале.

Макс вскрикнул, отшатнулся, споткнулся и побежал.

— ТАМ ЧТО-ТО ЕСТЬ! — выдохнул он, выбегая из цеха. — Чёрт, я видел это. Оно... оно СМОТРЕЛО.

Лера судорожно листала видео на телефоне которое в этот момент снимали. Только помехи. Какие-то блики. Мерцание. Как будто само пространство... сбилось.

— Оно не записывается, — прошептала она. — Его как будто... не существует.

Тем временем Арина чувствовала, как каждый день стирает Машу.

Вещи начали исчезать. Сначала её щётка. Потом любимый плюшевый заяц. Потом — фотографии.

Мама больше не спрашивала, где Маша. Папа начал рассказывать соседям, что "у них одна дочка, старшеклассница".

— Скажи, вы с сестрой тогда поссорились, да? — спросила учительница, поглаживая Арину по руке.

— У меня нет сестры, — сказала она с натянутой улыбкой. — Просто нервы.

Арина вышла в коридор и ударила кулаком по стене.

"Чёрт возьми, я помню её! Я помню Машу! Я же не одна осталась?"

Она вцепилась в фото, которое спрятала в блокнот. Селфи с Машей, сделанное летом. У Маши — пирожок в руке и улыбка во все молочные зубы.

Илья не спал эти ночи. Угасший экран ноутбука отражал в его лице беспокойство и одержимость. Он перелистывал десятки старых карт, журнальных вырезок, архивных материалов, сравнивая отметки пропаж с зафиксированными ранее местами старых подземных коммуникаций. В какой-то момент точки начали складываться в круг. В самом его центре — старая, полуразрушенная водонапорная башня, едва видимая за деревьями и зарослями в одном из покинутых районов на окраине.

— «Вот оно…» — прошептал Илья, будто боясь, что само открытие услышит то, что прячется под башней.

Он находит старую заметку в архиве газеты начала 80-х: «В районе водонапорной башни в советское время располагался объект гражданской обороны — склад с подземными помещениями. После нескольких несчастных случаев и слухов о газовых выбросах, его засыпали и забыли». Но, судя по картам и свежим снимкам, часть подземных ходов осталась неприкрытой — будто кто-то специально дал к ним доступ.

Когда он делится находкой с остальными, лица друзей становились серьезными. Даже Макс, обычно не верящий во «все эти байки», сжимает челюсть и молча кивает.

— Если Тихий Хват (так они назвали это существо) и существует, — говорит Лера, — то это его логово. Центр. Сердце.

— Он не просто забирает, — тихо добавляет Арина. — Он глушит. Выжигает… Я чувствую, что Маша там, где очень холодно. И ей… очень одиноко.

Решение принято: проникнуть туда, пока еще не поздно. Они не знают, что именно ждет их внутри, но чувствуют — времени почти не осталось.

Подготовка:

Макс берёт на себя обеспечение света. Он приносит несколько тактических фонарей, налобные лампы, и главное — старый, но мощный туристический прожектор на аккумуляторе. Он понимает, что свет может отгонять Тихий Хват, как солнце — тень.

Лера роется в форумах выживальщиков и наталкивается на обсуждение ультразвуковых отпугивателей диких животных. Вместе с Ильёй они собирают небольшой импровизированный генератор из старых деталей и колонок. Эффективность под вопросом, но в их случае — любая мера важна.

Настя с её интуицией чувствует, что восприятие внутри "гнезда" может быть искажено. Она берёт с собой яркие краски в баллончиках, чтобы делать пометки на стенах, и рулон фольги — «на всякий случай», как она объясняет, — «если всё станет совсем нереальным». Её интуиция уже помогала им раньше, правда, в вещах повседневных.

Илья рисует схему, основанную на старых чертежах ГО-объектов. Он знает, где могут быть ловушки, тупики и где, по его расчетам, должно находиться основное помещение — сердце подземелий. «Там тянет пустотой. Как будто сама земля под той башней — гнилая.»

Арина берёт с собой маленького плюшевого Зайца Маши. Пожелтевший от времени, с одним слегка оторванным ухом, он всё еще пахнет детством — сладкой ватой, молоком и ванилью. Игрушка была Машиной любимой. Арина надеется, что этот запах сможет пробить пустоту, в которую сестра могла провалиться. Она также кладёт в рюкзак старую фотографию: день рождения Арины, еще до пропажи сестры. На фото — они все пятеро, смеются, кто-то держит торт. В левом углу кадра — Маша, чуть отставшая, но заметная: Макс держит её на руках, подняв повыше, чтобы она попала в кадр. Это фото станет якорем. Если Хват попытается стереть память, затянуть их в равнодушие — оно напомнит, зачем они здесь.

Перед самым выходом наступает странная тишина. Настя стоит у окна, смотрит в сторону, где за деревьями виднеется водонапорная башня. Глаза её слегка дрожат.

— «Если мы туда спустимся… назад, может, уже не выйдем. Но я и так чувствую себя будто не живу.»

— «Мы вытащим Машу, — твёрдо говорит Арина. — Или хотя бы не позволим этому больше случаться с другими.»

Макс надевает рюкзак, похлопывает по карману с ножом и говорит:

— «Пора идти. Хватит бояться. Теперь пусть боится он.»

Они уходят в ночь.

За спинами — спящий город.

Впереди — тишина, ставшая слишком опасной.

Друзья стоят у бетонного люка под основанием старой водонапорной башни. Металл покрыт ржавчиной, вокруг — обломки труб и заросли травы, будто сама природа хочет скрыть этот вход. Илья открывает люк, и изнутри вырывается затхлый, ледяной воздух.

Подземелье — лабиринт. Гниющие трубы, скользкие стены, мутная влага капает с потолка. Каждый шаг — скрип, шорох, будто что-то наблюдает. Чем глубже они идут, тем сильнее ощущение пустоты. Тихо, глухо, словно само пространство поглощает звуки. Настя еле слышно шепчет:

— Здесь он живёт. Здесь — его дыхание...

В центральном зале подземелий стены сжимаются, как в кошмаре. Единственный свет — редкие лучи, пробивающиеся через узкие вентиляционные отверстия высоко под потолком. В этом полумраке они видят их.

Дети. Штук десять. Сидят на полу в неестественной тишине, глаза пусты, лица — безжизненные, будто куклы, забытые в пыльной коробке. Некоторые двигаются еле заметно, будто во сне. Среди них — Маша. Ее румяные щёки стали пепельно-серыми, губы сухие, глаза не фокусируются.

Арина бросается вперёд, но вдруг замирает. Из темноты слышится еле уловимый, как ветер в листьях, голос:

— Не трогай...

Из одного из углов, где даже прожектор не пробивает тьму, медленно появляется Тихий Хват. Его тело словно собирается из плесени, теней и трескающихся корок старой краски. Он словно скользит по воздуху. Его руки — длинные, почти без костей, пальцы извиваются, как корни.

Из его "лица" — пустоты — раздаётся голос, не громкий, но давящий на разум:

— Отдайте её... Она уже не ваша... Она нашла покой...

Макс включает прожектор — яркий, почти слепящий свет. Он бьёт в Хвата. Монстр отшатывается, шипит, его "кожа" трескается, из неё сыпется серый прах. Он отступает в тень, но не исчезает.

Лера запускает ультразвуковой отпугиватель. Пространство наполняется высокочастотным визгом. Хват начинает дёргаться, словно кукла на нитях, его силуэт искажается.

Настя лихорадочно обклеивает стены фольгой, мазки ярких красок вспыхивают, как маяки. Отражения прожектора дробятся, рассыпаясь на сотни бликов. Илья ей помогает, что-то бурча под нос от нарастающего страха.

— Вы здесь! Мы с вами! Не засыпайте! — кричат они, борясь с тяжестью, наваливающейся на их сознание.

Арина опускается к сестре, прижимая к её груди Зайца.

— Маша... Это твой Заяц. Помнишь, как мы пели в палатке? Как ты не хотела делиться конфетами? Помнишь? — она шепчет, голос дрожит, но не сдается.

Губы Маши дрогнули. В её глазах появляется слабый отблеск.

Хват взвывает — звук рвёт уши, как нож по стеклу. Он бросается на Арину. Макс заслоняет её собой. Лера бьёт светом прямо в "лицо" Хвата. Настя и Илья добавляет ещё бликов, стены сияют.

Арина встает.

— Ты нас не заберёшь!

Она бросает Зайца в грудь монстру. Игрушка ударяется, и из неё вырывается тёплое, мягкое золотистое свечение. Оно прожигает Хвата изнутри, словно детская память даёт отпор его тьме.

Хват с визгом отступает. Его тело крошится, растворяясь в воздухе. Он исчезает, оставляя после себя запах плесени и ощущение, будто кто-то всё ещё смотрит из глубины.

Дети, которые еще живы, приходят в себя. Сначала — взгляды. Потом — слабые движения. Настя, едва держась на ногах, смотрит на Илью:

— Мы его не убили... Он просто ушёл.

Илья отвечает хрипло:

— Но теперь он знает: его боятся не все.

Хват, израненный, полурастворённый в тенях, делает последний рывок. Из глубин темноты он посылает импульс – последний яд своего влияния. Удар в сознание. Подростки замирают. В глазах – пустота. Макс моргает, глядя в стену, будто впервые её видит. Илья испуганно озирается по сторонам. Лера отступает назад, хватаясь за голову. Настя, сжавшись, шепчет:

– Где я?.. Кто вы?..

И даже Арина… Она опускает голову. Что они здесь делают? Почему так страшно? Что за ужасный сон?

Но вдруг – прикосновение.

Теплое. Слабое. Настоящее.

Маша. Синеватые губы, сероватое лицо, но живая. Живая. Она держит Арину за руку. Их пальцы сцеплены, как в детстве, когда всё было проще. Когда страх можно было прогнать под кровать.

Арина поднимает взгляд. Из кармана она достает старую фотографию: ту самую, что взяла с собой. Она поднимает её высоко, почти как знамя.

– Смотрите! Мы здесь не просто так! Мы пришли за ней! За Машей! Мы друзья, мы – семья! Он хотел стереть нас, но мы живы! Мы помним друг друга! Мы реальны!

Слова режут мрак, как нож.

Хват с шипением отступает, его фигура тает в клубах тени. Последний стон — как хрип ветра в заброшенной шахте. Он исчезает. Не побеждён. Но изгнан.

Маша медленно дышит, но глаза её ясны. Она снова здесь. Они выносят её наружу, ведут других выживших детей сквозь лабиринты плесени и пыли, к свету.

Там — уже ждет скорая, полиция. Кто-то кричит, кто-то плачет. Машу и других детей увозят в реанимацию. Врачи называют их состояние «глубоким шоком и переохлаждением». Но никто не может объяснить, где они была всё это время. И кто это с ними сделал.

По мере того как дни проходят, происходит нечто странное. Родители, взрослые, даже школьные учителя – начинают вспоминать. Смутно, будто туман развеивается. Кто-то с криком просыпается ночью, вспоминая лицо ребёнка, которого когда-то потерял. Слёзы, объятия, извинения. Город словно очнулся после долгого сна.

Но только Арина и её друзья знают настоящую правду. Только они помнят Тихого Хвата и его логово.

Маша идёт на поправку. Её смех снова звучит в доме. Она поёт знакомую песню, и Арина улыбается, сжимая в руках потрёпанного Зайца.

Мама теперь чаще обнимает Арину, готовит с ней еду, интересуется её жизнью. Между ними больше нет той стены, что раньше казалась непреодолимой.

– Я горжусь тобой, – однажды говорит она тихо. – И прости, что не всегда была рядом.

Арина смотрит в окно. За стеклом – вечер, мягкий свет фонаря. Всё выглядит почти так же, как раньше. Но теперь она знает – в этом мире есть тьма. Но есть и свет. И пока рядом друзья и те, кого любишь, никакой Хват не сможет забрать их навсегда.

Тихий Хват не исчез. Он лишь затаился — глубоко, в забытых подземельях, в старых вентиляционных шахтах, в трещинах времени, которые никто не замечает. Он стал частью города — его тенью, его тишиной. И ждёт. Терпеливо. Ведь заброшенные места всегда появляются вновь, а люди всё так же склонны забывать — и детей, и страх, и прошлое.

Арина больше не та, что была прежде. Как и её друзья. Что-то внутри них изменилось навсегда. Они смеются, учатся, живут, но в глазах — отблеск знания, которого не должно быть в их возрасте. Они стали смотрителями. Без слов, без клятв, но с ясным осознанием: если Хват вновь начнёт подбираться к городу, они будут рядом.

Теперь они знают, где нельзя гулять после заката. Знают, что некоторые двери лучше не открывать. Что есть места, в которых тишина — не пустота, а чей-то шёпот.

Маша растёт. Она снова улыбается, снова поёт. Иногда, просыпаясь ночью, она тянется к Зайцу и прижимает его крепче. В её комнате всегда горит ночник. И Арина каждую ночь проверяет — на месте ли сестра. Просто на всякий случай.Источник
канал Кладбище страшных историй
(ссылка на источник - в комментариях)