Сугробы, словно белые волки, подбирались к самым окнам избы, а ветер выл в печной трубе, будто оплакивал чью-то потерянную душу. Лиза, прижавшись спиной к раскалённой кирпичной кладке печи, дрожала. Руки, красные от ледяной воды, в которой она полоскала бельё, покрылись цыпками. Мачеха снова заставила её стирать на морозце — "чтобы не рвала ткань да белье дышало". Вдруг девушка почувствовала нежное прикосновение влажного носа. Это была Муська. Единственное существо на всем белом свете, что дарило бедной девчушке тепло и радость. Кошка ласково мурчала и терлась своим бочком о израненные руки девушки. Внезапно, словно что-то почувствовав, Муська резво убежала вглубь кухни. — Опять прохлаждаешься? — в избу ворвалась Марфа Семёновна, стуча валенками по половицам. Её голос, резкий, как удар кнута, заставил Лизу вздрогнуть. — Всю зиму кормить тебя, лентяйку! Иди за дровами, печь остывает! Девушка молча натянула старый полушубок, пробитый молью, и вышла во двор. Мороз схватил за горло невидимой рукой. Поленница, присыпанная снегом, напоминала ледяной курган. Лиза впилась пальцами в мёрзлые берёзовые чурки — кожа на ладонях трескалась, оставляя едва заметные кровавые следы на белом дереве. "Мама бы не заставила…" — подумала она, глотая комок в горле. Три года назад мать умерла от горячки, а через одну полную луну отец привёл в дом Марфу — немолодую вдову с каменным лицом и глазами, как нутро глубокого колодца. А через год папа и сам сгинул. Ушел на охоту и не вернулся. Даже хоронить некого было. Вечером, когда изба наполнилась дымом от печи, Лиза присела за стол, надеясь на краюху хлеба. Муська, стараясь быть незаметной, терлась о ноги девушки, словно говоря своим молчанием — "мол, не горюй, прорвемся". Но мачеха видимо не планировала давать девушке ни секунды покоя и швырнула перед ней вязанку шерсти: — Пока не распутаешь — не ешь. У соседки Нины клубки как у барыни — аккуратнее твоих мыслей молодецких да постыдных. Иглы впивались в пальцы, слепые от усталости глаза слипались. Лиза украдкой наблюдала, как Марфа, сидя у лампады, отсчитывает монеты из кожаного мешочка. «Всё забрала… Мамины серьги, отцовскую трубку…» — злость клокотала внутри, как кипящий самовар. Она представила, как швыряет клубок в мачеху, как кричит: "Ведьма!". Но вместо этого лишь глубже втянула голову в плечи, как птенец под крылом ястреба. Злость клокотала внутри, подобно вулкану и грызла девушку похлеще мышей, что завелись в погребе. Багряная завеса от бессилия и несправедливости заволокла глаза. Сердце пропустило несколько ударов. Вдруг Лиза почувствовала жесткую шерстку под своей ладонью. Злость стала уходить, а бессилие сменилось надеждой. Лишь перед сном мачеха изволила дать с барского плеча краюху хлеба да стакан молока. Ночью, когда изба затихла, девушка прокралась в сени. В сундуке под овчинным тулупом хранилась мамина икона — крошечная Казанская Божья Матерь в серебряном окладе. Она прижала образ к груди, шепча: — За что? За что она меня ненавидит? Что я ей сделала? Тихо, чтобы не разбудить Марфу, девушка подошла к заледеневшему окну, на подоконнике которого мирно спала Муська. На стёклах мороз нарисовал удивительные узоры — точь-в-точь как мама когда-то вырезала из бумаги. Лиза провела пальцем по холодному стеклу, высвобождая полоску прозрачности. Во дворовом сарае, освещённым луной, стояла Зорька — своенравная корова, которую мачеха заставляла доить. Животное, словно чувствуя взгляд, повернуло голову и взглянуло в оконце сарая. Глаза Зорьки блестели влажным сочувствием. — Ты тоже её ненавидишь, да? — прошептала Лиза, и вдруг сзади раздался шорох и такой ненавистный голос. — Спать! — Марфа, как тень, возникла в дверях. — Завтра на ярмарку в соседнее село пойдёшь — мёд продавать. — Но там же шесть вёрст через лес! — вырвалось у Лизы, а сердце пропустило удар от осознания того, что её завтра ждет. — А ты возьми салазки. Коли замерзнешь — грех твой, — мачеха повернулась, но на пороге добавила: — И шапку надень. Ветер нынче злой. Выхаживай тебя потом опять. Это "забота" обожгла сильнее раскрасневшегося чугунного настила на печке. Лиза, сжав кулаки, уткнулась лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания. "Ненaвижу. Ненaвижу. Ненaвижу" — стучало в висках в такт скрипучим шагам Марфы за стеной. В эту ночь Лиза пыталась уснуть, но сон не шел. Она все думала о своей нелегкой доле и о том, как ей быть. Девушка не видела выхода, но и наложить на себя руки она тоже не могла. Нет, только не так. Ради мамы и папы она будет сильной, и рано или поздно отомстит мачехе за все, что ей пришлось пережить. Из темного омута тяжелых мыслей девушку вывела привычная тяжесть на одеяле. Это Муська ловкой тенью прокралась к девушке и запрыгнула на кровать. Глаза кошки по особенному ярко горели в темноте. Лиза хотела погладить кошку, но та увернулась от руки и отбежала на край кровати. Там на мгновение кошачий силуэт обернулся и призывно мяукнул. Лиза сама не поняла, почему пошла за кошкой. Словно во сне, девушка тихо кралась за Муськой, пытаясь повторять её ловкие и легкие движения. Кошка, судя по всему, держала свой путь на чердак. Марфа строго настрого запрещала Лизе залазить на чердак. В любой другой момент Лиза бы ни за какие коврижки не полезла на чердак, но сейчас, когда строгость, граничащая с жестокостью, довели девчушку до такой лютой злобы, она решила пойти наперекор мачехе. Чердак избы пах смолой и прошлым. Пыльные лучи света пробивались сквозь щели, освещая груду забытых вещей: разбитый самовар, дедовы сани, мамин свадебный сундук с облупившейся росписью, на крышку которого и уселась кошка. Лиза присела на корточки перед сундуком, смахнула паутину с крышки и под довольное кошачье мяуканье открыла тяжелую дубовую крышку. Сердце забилось чаще — внутри лежал сарафан из алого бархата, расшитый золотыми нитями. Она прижала ткань к щеке, словно ощущая тепло родных материнских рук. Под складками девушка нащупала жёсткий уголок конверта. Внутри — ключ и письмо, чьи строки дрожали, будто написаны на ветру: "Доченька, если читаешь это, меня нет рядом, а тебе уже скоро пора и замуж выходить. Марфа сбережет для тебя приданное и тебя воспитает, как положено. Знай: Марфа — не чужая. Мы с ней выросли как сёстры. Когда я заболела, она поклялась уберечь тебя от жадных рук твоего дяди, который мечтал забрать тебя в город, чтобы прибрать к рукам наше хозяйство и отцовские деньги. Мужа она рано потеряла и я, когда поняла, что мало мне на этом свете осталось, упросила тятьку твоего и её пожить вместе. Ради тебя. Так что, родная моя, прости её строгость…» Лиза не успела дочитать — снизу раздались шаги. Муськи и след простыл, будто и не было её тут. Девушка споро сунула письмо за пазуху, спрятала ключ в карман и бросилась вниз по лестнице. Но в дверях уже стояла Марфа, с лицом, белее снега за окном. — Что ты взяла? — спросила она тихо, и Лиза вдруг заметила, как дрожат руки мачехи. От холода ли аль чего еще? — Ничего! — вырвалось у дёрнувшейся девушки и из кармана со звоном выпал ключ. Марфа подняла его, провела пальцем по зазубринам, и вдруг её строгие глаза наполнились слезами: — Я обещала ей… Обещала сделать тебя крепкой, как корень дуба. А ты всё бежишь, как перепуганный заяц от треска веток! Она отдала девушке ключ, резко развернулась и вышла, хлопнув дверью. На рассвете, пока мачеха спала, Лиза прокралась в сарай. Девушка сразу поняла от чего был ключ. Ржавый замок скрипнул, будто ворчал на незваного гостя. Внутри, под холщовой тряпицей, лежали пачки денег и тетрадь с записями: "15 рублей за вышитые рушники", "20 — за свадебный платок...". Тут же — фотография: молодая мать и Марфа, обнявшись, стоят у реки, обе в венках из ромашек. На Масленицу деревня гуляла вовсю. На площади пылало чучело зимы, женщины в пёстрых платках звенели ложками, а мужики, красные от напитков, тянули "Барыню". Лиза, стоя у окна, гладила мамин сарафан — Марфа неожиданно отдала его утром, бросив: "Носи, а то зря ткань пропадает". — Лизавета! — окликнула её мачеха, заходя в горницу. Под ногами у женщины весело путалась Муська, почувствовавшая праздничную атмосферу и благодушное настроение домочадцев. На мачехе был синий кафтан, который она надевала только по большим праздникам. — Пойдём. Муська, трехцветной молнией запрыгнув на подоконник, провожала мачеху и падчерицу задумчивым взглядом. У костра, где плясали девушки, Марфа вдруг взяла Лизу за руку — грубые пальцы, привыкшие к работе, сжали её ладонь неожиданно бережно: — Твой дядька снова письмо прислал. Зовёт в город, сулит лёгкую жизнь. — Она вынула из-под платка конверт с гербовой печатью. — Читай. "…Опекунский совет одобрил твой переезд. Приезжай немедля, дом и владения я сам продам…" — буквы поплыли перед глазами. — Он всё ещё хочет продать нашу землю, — Марфа вырвала письмо и швырнула его в огонь. Искры взметнулись к чёрному небу. — Три года я притворялась злой, чтобы ты научилась бороться. Чтобы не сломалась, когда правду узнаешь. Что бы могла сама за себя постоять в этом жестоком мире, полном зла и несправедливости. Знаю, я была моментами не просто строга, а жестока. И я не прошу прощения. Просто... Просто со временем ты сама поймешь, что так надо было и это сделало тебя только крепче. Жалею только, что раньше тебе признаться надо было, да Муська меня опередила. Хех. А ведь городские умники говорят мол, не разумная животинка кошки то. Лиза смотрела, как пепел кружится в воздухе, смешиваясь с снежинками. Девушка вспомнила, как мачеха ночью подкладывала ей тёплую грелку, когда та болела, как отдавала последний кусок сахара, приговаривая: "Мне горький чай милей". Как выхаживала девушку, когда её здоровье не выдержало лютых январских морозов. Она даже сани сама снарядила да за врачом съездила. — Почему вы сразу не сказали? Почему нельзя меня было вырастить в любви и заботе, как другие дети росли, беды не зная? Почему стоило дожидаться того, что бы кошка вашу тайну выдала? — прошептала Лиза, с трудом формулируя мысли из-за удивления. — Сказала бы — ты бы не поверила. Доверие, как тесто, — должно подойти. Да и судьба у тебя не как у других детей. У тех мамки да тятьки есть, а ты одна. И одной тебе перед миром да дядькой жадным право свое отстаивать. Марфа достала из кармана шкатулку с деньгами и протянула Лизе: — Это твоё. На образование или на дом новый — как решишь, воля твоя. А потом, будто стесняясь, обняла её. Вокруг плясали веселые люди, чучело догорало на жерди, а вокруг пахло дымом и тёплым хлебом. Лизе в объятьях своей мачехи впервые в жизни стало так спокойно, что она поняла — все будет хорошо. Источник канал Мистика и ужасы от Коллекционера