Предыдущая публикация
Майор Максимов в поисках артефакта (7)
Искусство и порок все же совместимы.Вера Киселева (Клавка Фармазонщица) по характеру и конечно по своему поведению была в свою маму. Если одним словом - взбалмошная. Поступки мамы предсказать не представлялась возможным ни только со стороны, но и самой обладательницей редкого склада личности. Она промелькнула в жизни Александра Киселева яркой кометой на небосводе и пропала, родив дочку Веру и оставив бывшему супругу. Имя этой женщины осталось вне поля зрения автора данного повествования, и ее дальнейшая судьба не представляет какого либо интереса.
Отец Веры больше не женился, сосредоточился на маленькой дочери, пытался вырастить ее правильной, ну и так далее. В воспитании племянницы принимала участие и ее тетка, сестра Александра Киселева, но недолго, дотянув до школы. Вышла замуж за военного и уехала вслед за мужем, которого переводили по службе из одного ИТУ в другое.
Вера училась легко, не затрачивая усилий, точные науки ее не интересовали, впрочем как и литература, и пыль веков. Девочка обладала удивительным даром - рисовала. Стоило ей взять карандаш, и рука начинала двигаться сама по листу, вроде не подвластная своей хозяйке, оставляя на бумаге живые картинки. Учитель рисования заметил способности Веры, уделял ей внимание, даже устроил в кружок рисования дома пионеров. Но, было то самое главное но - рисование, впрочем как и любое другое серьезное занятие, требовало усидчивости и конечно немалого труда.
Тем не менее, Вера научилась рисовать, скорее привела свой дар в некий порядок. Правильное рисование подразумевало знания технологий, без которых настоящее искусство просто невозможно. Преподаватель не раз разговаривал с отцом талантливой девочки и предлагал перевести ее после четвертого класса в художественную школу. Но папа, как он считал, стоял на земле твердо, в способностях дочери видел только баловство и желал ей конечно другого будущего. Какого? Наверное и сам не знал.
Все же закончив десять классов Вера поступила в одно из художественных училищ столицы. Готовили там не свободных художников, а больше мастеров, так сказать, прикладного характера. Отец согласился на вынужденный выбор дочери, узнав, что Вера получит специальность вполне пригодную в обычной жизни. Автор сознательно опускает точное место учебы Веры Киселевой, дабы не присвоить первенство столь выдающейся студентки лишь одному заведению.
А Вера была действительно выдающейся, без малейшей натяжки. В отличии от других ребят, желающих прикоснуться к прекрасному, она вдруг решила, причем сразу после начала учебы, что и так, без достаточных усилий, лучше всех. Это чувство было ей знакомо еще со школы, где она порхала над знаниями, не углубляясь в них.
Следует отметить и следующее. Сначала девушка каждый день ездила в училище на электричке из столичного пригорода, где они жили с отцом. Потом сказала ему, что перебралась в общежитие - не хочет вставать рано, возвращаться поздно. Отец нехотя, но согласился. Дочь приезжала по выходным, в чем-то помогала. Только отец все больше видел в дочери черты ее матери и скоро махнул на Веру рукой.
А Вера не жила конечно ни в каком общежитии, подружилась с сокурсником Толиком и перебралась к нему. Надо отметить, художественных способностей у Толика было немного, если не мало. Этот мальчик стал заложником амбиций родителей, видевших в своем единственном чаде гения. Они сняли для него в столице квартиру. В престижное художественное училище Толик поступить не смог, не хватило самого главного. Родители считали такое положение сына временным, способности мальчика должны были обязательно раскрыться. Ну да Бог с ними.
В отличии от Веры Толик был спокойным, тихим, любил посидеть в одиночестве, поразмышлять. О чем? О разном - О том, как жить дальше. Что сказать родителям при следующем провале на экзаменах. Учеба Толика в этом училище подходила к завершению. А, честно говоря, сдавать еще раз экзамены не хотелось. Все равно бестолку.
- Скажи, что поступил, - посоветовала Вера, - да и дело с концом.
- А потом как? - Переспросил Толя.
- А потом что нибудь придумаешь.
Над таким вариантом Толик думал дня два и в продолжении разговора спросил у Веры:
- Вдруг студенческий попросят? - И добавил убежденно, - Обязательно попросят.
- Тебе что, не верят?
- Не в этом дело, верят. Им же гордиться надо за меня. Студенческий, да еще из академии...
- Скажешь, потерял, - не задумываясь предложила Вера.
Толик сначала хотел и на такое предложение ответить, даже не раздумывая. Ответ на этот раз был очеиден. Только промолчал. Вера предложила бы другое, но опять неподходящее. Странно, абсолютно другая по характеру, Вера устраивала Толика, наверное он даже любил ее. Быть может нравились черты характера, которых у самого не было, и которые никогда бы не развились, впрочем как и талант. Разговор о дальнейшем происходил в декабре. До выпуска из училища в июне еще оставалось время на размышления, а до экзаменов в академию и того больше.
Продолжение животрепещущего вопроса возникло для Толика неожиданно, прошло недели две.
- Будет тебе удостоверение академии, - неожиданно заявила Вера вечером, жаря картошку на сковородке. Кстати в этом плане девушка была даже очень ничего, умела вести домашнее хозяйство, сказывалась прежняя жизнь без мамы.
- Это как? - Удивился Толик, кроша хлеб тупым ножом. Этот вопрос во взаимоотношениях урегулирован не был. Впрочем до него просто еще не дошло, и результат был известен заранее. Толик получил бы еще одну нагрузку вдобавок к пылесосу.
- Были сегодня на занятиях в реставрационных мастерских. Да вы туда тоже ходили на втором курсе.
-Ну? - Не понял Толик, - не помню.
- А что помнить, - усмехнулась Вера. - Мастерские при академии художеств. Закончишь училище, тебя в мастерских с удовольствием на работу возьмут.
- Так на работу же.
- Ну и что. Я спросила у мастера, удостоверение, как удостоверение, он показал даже. Академия художеств, техник мастерских, вставишь в корочки, а где должность, проездной засунешь. Не будут же твои проездной вытаскивать. Скажешь учишься. А так что, не поступить тебе, не обижайся.
- Да что обижаться, знаю. Может и так...
- Да и деньги нам с тобой все же свои нужны, хватит на родительских сидеть. Я вот думаю портретики начать рисовать.
- Может лучше пейзажи? - Толик был конечно идеалистом.
- Много их продаж? Нет. А на портретах можно заработать.
- Так нельзя же, запрещено, или как там? Милиция...
- Не боись, у нас на курсе парнишка хорошо зарабатывает, научит. Только на каждом углу об этом говорить не надо. Я сейчас на втором курсе, третий впереди... Так что голодом сидеть не будем. Да и ты на зарплате с лета будешь.
- Родители все равно деньги будут давать, да и за квартиру платить.
- Ну, это их беда, не наша...
- Так они шедевров от меня ждут.
- Ничего, помогу тебе и с шедеврами... нарисую что нибудь.
- Мама написала, приехать хочет... пожить у меня, помочь.
- Поняла, к отцу съеду, - тут же ответила Вера. Этим она тоже нравилась Толику, была без предрассудков, а нужных или ненужных - другой вопрос.
Мама задержалась у Толика, понравилось ей жить в столице, была она женщина неработающая, при муже, серьезном партийном деятеле областного масштаба. Ну и Толик ничего маме конечно сказать не мог, в том плане, что пора бы уехать к папе. Он наверное скучал один. Пришлось показать маме и несколько карандашных зарисовок, и акварелей, вышедших из под руки Веры.
Маме рисунки очень понравились, она осталась довольна, в твердом убеждении, что сын обязательно поступит в академию. Очень хотела посмотреть, как Толик творит, обещала незаметно и тихо сидеть, не мешать. Но Толик все же отговорился, пояснил, что все атрибуты для художеств у него в училище, в мастерской, где он и работает каждый день. Кстати сын приходил из училища поздно вечером. Бойкая Вера прожила у отца недолго, нашла себе угол в общежитии. У ней Толик и проводил все вечера, мама ему изрядно надоела.
На этом можно и завершить описание студенческого периода жизни Веры Киселевой и Анатолия Мухина, так и не ставшего ни художником, ни скульптором. Одна фамилия с известной ваятельницей монументальных творений еще ничего не значила.
***
О непонимании своей вины и неотвратимости наказания за совершенное преступление.
Анатолию понравилось в реставрационной мастерской. Заняться было чем даже человеку не талантливому. Разобрать картину, требующую ремонта, оказалось сложно, требовались усидчивость и кропотливость. Восстановить раму - еще труднее. Ну и другие занятия имелись. Вера тоже устроилась на подработку в мастерскую. Только у девушки терпения не хватало счистить отслоившуюся краску, заделать повреждение и восстановить первоначальное изображение. Она была не реставратором, художником, вносила в картину свое, тем самым портила, хотя по сути выправляла огрехи автора.
Перед началом работы после выпускных экзаменов из училища Мухин съездил к родителям. Мама предлагала сыну остаться до вступительных экзаменов дома на всем готовом, даже хотела ехать с ним в столицу, помогать там. Но тут вмешался отец и отправил сына одного. А жене пояснил, - пусть все делает сам, и сам в жизни пробивается. - Ставил сыну в пример себя, деревенского паренька, воевавшего политруком и поднявшегося по карьерной лестнице в партийных органах. Жену он понимал, не реализовала себя, немножко рисовала, но и только. А в сыне видела свое более счастливое продолжение в творчестве. Так бывает.
Анатолий не пошел сдавать экзамены в академию, родителям об этом не сказал, но сообщил, что не добрал по баллам совсем чуть-чуть. Обязательно будет пробовать в следующем году, а пока устроился работать при той же академии в реставрационной мастерской. Не решился врать по крупному. Отец остался доволен, парень становился самостоятельным, и мама успокоилась до следующего года.
Мастерская хотя и была юридически при академии, но размещалась в помещениях одной из галерей столицы. Здесь не только реставрировали картины, но и изготавливали новые. Да, не рисовали, изготавливали по заказу разных ведомств, министерств, когда требовалось как-то украсить служебные помещения и кабинеты начальников. На этом неудавшиеся художники, да и вполне себе ничего, тоже зарабатывали. А еще в галерее существовал большой запасник картин. Все они не могли быть выставлены для обозрения, площадей галереи не хватало.
Студентам картины из запасника выдавались для работы, их копировали. Была такая методика в обучении. Вера не любила бездушное копирование, ее корежило от такой работы. Поэтому вносила пусть и не заметные для взгляда обывателя изменения. Кстати удачные студенческие работы продавались через комиссионный магазин, авторам выплачивались какие-то деньги от реализации.
Работы Веры быстро приметил Олег Егорович, опустим его фамилию, старший искусствовед мастерской. Девушку хвалил, сообщал об успехах студентки в училище и начал давать ей интересные картины с точки зрения дальнейшей реализации копий. У Веры даже появился свой интерес, профессиональный, как у художницы и чисто денежный. Подсела она на хорошие деньги.
Одну из известных картин, почему-то пылящуюся в запаснике, Олег Егорович попросил скопировать Веру один в один, без обычных выкрутасов. Девушка сделала, как просили, и удивилась даже сама. Невооруженным взглядом отличить копию от оригинала было невозможно. Просто какое-то чудо произошло! Ради интереса, Вера поменяла картины местами и позвала Олега Егоровича. И тот растерялся, подошел ближе и только с помощью лупы определил подлинник!
В общем, когда старший искусствовед задумал прокрутить динамо, продать копию картины за подлинник, осталось неизвестным. Только получилась эта махинация! Вере он выдал вознаграждение больше обычного, не думал, что девушка может заподозрить неладное. Вера конечно обрадовалась полученному гонорару, только задумалась и сходила в запасник, где и увидела свою копию.
О находке девушка не сказала никому, думала несколько дней, что было для нее редкостью. А потом пришла с разговором, нет, не в милицию, к Олегу Егоровичу. Не стала его увещевать, совестить, а сразу начала с главного, потребовала, да, потребовала вознаграждение побольше. Искусствовед сначала удивился, говорить, что ошибся, не стал, и отрицать ничего не стал. Понял, нарвался не просто на талантливую студентку, витающую в облаках, как думал сначала, а на ту еще пройдоху.
Насчет пройдохи Олег Егорович конечно ошибся, хотя, смотря с какой стороны было посмотреть на сложившуюся ситуацию. Случай с махинацией был у него не первым, не сказать, что злоупотреблял, но и не брезговал имеющимися возможностями. Дело касалось не только картин, но и прочих художественных ценностей, спрос на которые был всегда, вне зависимости от времени и обстановки. Мошенники хорошо поживились на художественном поприще во время войны, скупая, а то и меняя на хлеб немалые ценности.
Искусствовед работал не один, невозможно было такое. В запасниках имелся еще один человек, который вел учет в хранилищах. И в этих учетах, где и черт мог ногу сломать, разобраться наскоком вряд ли мог сторонний человек. А ревизий в запасниках никогда не проводилось, имеется ввиду настоящих, чтобы пересчитать все ценности и убедиться в их наличии. Да если бы такая ревизия и случилась, то далекие от искусства люди вряд ли смогли отличить подлинник от копии. Откровенного воровства в запасниках конечно не было.
Еще один вид мошенничества заключался в том, что предметы искусства могли быть фиктивно определены, как не имеющие художественной ценности, и пускались на реализацию через комиссионный магазин, где тоже имелся свой человек. В действительности вещи не выставлялись на продажу, только проводились через магазин по низкой цене, а продавались сразу конкретному покупателю по более высокой стоимости. Понятия бизнес в те времена не существовало, но схема работала исправно на протяжении многих лет, даже пережив войну. Пока на этом можно и остановиться в части работы преступной группы.
А отношения с Верой Олег Егорович вынужден был пересмотреть в части оплаты ее труда, добавил денег. Не сказать, что особо расстроился по этому поводу. Добавка казалась значительной студентке, а на общую сумму незаконных махинаций почти не повлияла. Наверное увеличился риск, добавился еще один человек, но искусствовед строго предупредил Веру. И напугал ее тем, что в тюрьму сядет только она, если конечно разболтает о своем подпольном заработке.
Что Вера? А ничего особенного с ней не произошло. Она вообще не думала, что занимается чем-то запрещенным, как рисовала копии с картин, так и продолжала. С точки зрения юриспруденции, если бы не состоялся ее разговор с Олегом Егоровичем, так и получилось бы. А после этого разговора она фактически сделалась членом преступной группы - знала, понимала и так далее.
Толик не вникал в дела своей подружки, да и вникать было нечего, работал как и прежде. Вера приходила в мастерскую после учебы и присоединялась. А когда у ней закончились занятия, то вообще просиживали в мастерской вместе с утра до позднего вечера. У Толика все же открылся талант, наверное он и был у него, только до поры лежал невостребованным. Картин он конечно не рисовал, научился их ремонтировать, но с красками все равно не дружил.
Заняло его другое - дерево. Его работа касалась рам, а творчество началась с деревянных фигурок. Анатолий брал в руку маленький чурбачок, ощущал его тепло, потом долго сидел и смотрел на кусочек уже мертвого дерева. И в голове происходило чудо. Ненужная шелуха отлетала сама, и проявлялась фигурка какого нибудь зверька, причем очень необычного. Таких животных Толик никогда не видел, откуда они приходили, он конечно не знал, да и не задумывался, а брал стамеску и начинал убирать то самое лишнее, высвобождая зверька на свободу.
Талант Толи был замечен спустя время, когда одна из полок мастерской оказалась заполнена невиданными фигурками. Приходили, смотрели на них, удивлялись, но что делать со странными зверушками, не знали. Так и копились они на полке, как будто приростали сами собой.
Беда нагрянула неожиданно. Да если бы ее ждали, то может и не пришла бы. Анатолий Мухин остался в стороне, никаким боком не был причастен к деятельности преступной группы, давно попавшей в поле зрения милиции. Веру Киселеву забрали вместе с остальными. Оказалось, что преступная группа состояла из пяти человек. И самый главный из них занимал хозяйственную должность в той самой галерее.
Вера на допросах хлопала длинными ресницами, вроде и не понимала, что произошло, тут же забыла о предупреждениях искусствоведа, рассказывала все, как есть. Ну что делала копии картин, отдавала Олегу Егоровичу и деньги от него за работу конечно получала. За деньги не расписывалась в бухгалтерских ведомостях. Да, и случай тот, самый первый вспомнила, когда обнаружила, что оригинал исчез, а в запаснике осталась ее копия. Сообщить в органы даже не подумала, оказывается не выполнила свою обязанность. Ну и понеслось.
Из всей группы Вера получила срок лишения свободы меньше всех, в училище не доучилась и поехала в зону на Урал отбывать вполне заслуженное наказание. В ходе судебного разбирательства возник один нюанс, где Киселевой отбывать наказание - в колонии общего режима, или в колонии поселении. Прокурор настоял на общем режиме, все же занималась незаконной деятельностью в составе организованной группы. Судья сторону обвинения поддержал.
Анатолий Мухин ходил на все судебные процессы, переживал, носил и передачи в СИЗО. Дело было длинное, эпизодов вскрылось много, и судебное следствие затянулось на полгода. На третьем или четвёртом заседании Анатолий оказался рядом с отцом Веры, познакомились. И с тех пор Толику было к кому поехать на выходные. Со своими родителями он общаться не любил, а с отцом Веры нашел общий язык, сказалось сходство характеров.
Вера приехала в колонию в конце января, в самую лютую пору и похоже только здесь поняла, что с ней произошло. СИЗО, суд, там случившееся еще было неясно, толко в колонии пришло осознание. Вот какое оно было, это осознание? Об этом дальше.
***
Суд, этап и колония - испытание характера.
Уважаемый читатель! Подумай, стоит ли читать эту главу, так-как в ней пойдет речь о местах лишения свободы для обычных уголовников, о нравах и понятиях, по которым там живут. Ни в коем случае не претендую на полное раскрытие этой темы, коснусь лишь вопросов, относящихся к героине данного повествования, Вере Киселевой, осужденной за мошенничество, подделку произведений искусства, картин.
Как рассказывалось ранее, Вера осознала случившееся с ней уже в колонии. Наверное стоит сделать одну поправку, первое понимание пришло на этапе, настоящем испытании для человека, первый раз осужденного к лишению свободы.
В ходе следствия и судебного разбирательства Веру не оставляла надежда, что скоро все кончится. Вот еще чуть, чуть, вот еще совсем немного, и ее отпустят. Ничего страшного она не сделала, разберутся и отпустят. И в камере СИЗО бывалые женщины ей так и говорили, когда она рассказала, как училась и рисовала картины. Следует отметить, ее откровения наверняка становились известны следователю, ведущему дело. Ничего с этим не поделаешь.
Потом появилась другая надежда - условный срок, пришлось узнать, что это такое, опять же от соседок по камере. Может так оно и вышло бы, если не показания Олега Егоровича, решившего утопить всех, а самому получить меньший срок. Роль студентки в преступной группе он описал с преувеличением. Факты преступной деятельности оставались теми же, но им придавалась совсем другая окраска. Студентка Киселева сама вымогала деньги. Хотя не так далеко его показания ушли от истины.
Первый раз Вера заплакала, когда судья зачитал приговор, касающийся ее. Только сама не поняла, что это были за слезы - скорее всего жалость к себе и обида на весь белый свет. До остервенения конечно не дошло. Покаяния тут никакого не было. А дальше события происходили как в тумане. И тут Вере наверное повезло. Объяснили, как правильно пройти этап. За сутки не надо было есть и пить, в вагонзаке в туалет выводили крайне редко, хотя положено было каждые четыре часа. От СИЗО до платформы, где стоял товарный поезд, с прицепленными двумя вагонзаками, ехали на автозаке.
Слово зак прочно входит в лексикон осужденного и преследует его до конца жизни, добавляясь не только к транспортным средствам. Образуется оно от другого, полного - заключенный, сокращается до з/к в документах и произносится как зэк - невидимый позорный штамп. Опять же можно сделать оговорку - как для кого.
В автозаке тоже надо было уметь ездить. Металлические сиденья в металлическом же кунге без окон были скользкими, и неопытные з/к на поворотах съезжали на пол. Здесь Вере тоже повезло, начало как-то странно везти, рядом с новоиспеченной зэчкой оказалась тётенька, далеко не первоходок, вцепилась в нее и не давала упасть, ловко упираясь ногами.
- Не отставай! - Шепнула тетенька Вере, когда автозак подогнали вплотную к двери вагонзака. Пересадка з/к осуществлялась сразу без выхода на платформу. И Вера вцепилась в ее пальто.
Вагонзаки назывались еще столыпинскми вагонами. Когда-то государственный деятель, еще царского правительства, занимался переселением крестьян и рабочих в Сибирь исключительно на добровольной основе для освоения новых земель. Для таких переселенцев и строились специальные вагоны, разделенные на две части. В одной, с окнами, ехали сами переселенцы, во вторую, глухую, загонялся скот, который брали с собой. После революции в этих вагонах поехали на лесоповал первые заключенные. Только в купе размещалась охрана, во второй части, где были сколочены нары, з/к. Современные вагонзаки построены по такому же принципу. З/к не должны знать, куда их везут и не могут убежать из стальных клеток.
Своеобразным переселенцам в места лишения свободы в дорогу выдали хлеб, селедку и сахар. Охрана кормилась отдельно, для этого в вагоне имелась печка. С конвоем в этот раз повезло, в туалет они водили, даже давали кипяток и сносно топили обогревательный титан, не давая з/к замерзнуть напрочь.
В купе, стальной камере, металлические же полки располагались на трех уровнях, никаких матрацев конечно не выдавали. И в каждом ехали не шесть человек, а намного больше, спали по очереди. Самым престижным был второй ярус, откидная полка перекрывала всю ширину камеры. На этот ярус и затолкнула тетенька Веру, устроившись рядом сама. Третье место заняла пожилая авторитетная женщина, далеко не первоходок.
Тетенька была большая, теплая и ласковая. Вера согрелась, даже заплакала, второй раз после суда, Почему-то эта женщина показалась ей мамой, которую она не знала и ласки, которой ей всегда не хватало.
- Тише, тише, девочка моя, - шептала тетенька, прижав Веру к себе и нежно поглаживая.
Вера успокоилась и даже задремала, но скоро проснулась. Тетенька оказалась далеко не простой тетенькой...
Ехали долго, ехали тяжело. Вагон отцепляли, прицепляли к другим поездам и прибыли к месту назначения недели через две. Казалось поезд остановился только потому, что закончилась железная дорога, и дальше ехать было не куда. Женская колония находилась недалеко от станции, зэчек построили и повели под конвоем. Тишину небольшого городка ранним утром разбудил лай собак, рвущихся на поводках у охранников.
Вера вышла из поезда другим человеком, наверное от слова совсем. Она была не девочкой давно, с тех пор как стала жить с Толиком, сейчас стала женщиной, грубой, жесткой и злой. Этап меняет людей, причем в разные стороны - одни ломаются, другие наоборот закаляются, становятся волевыми и сильными. Вера пошла по второму пути.
Теперь она себя не жалела, и слезы из нее было не выжать, а на жизнь обижаться не стоило. Она какой сложилась, такой и будет, и надо не просто подстроиться под нее, а подчинить под свои нужды. Как это сделать, Вера теперь знала. Тетенька научила ее многому, правда то странное тепло Веру никак не захватило. Молодая женщина научилась сначала терпеть, потом давать отпор на такие притязания к себе, знала как правильно и куда ударить.
За долгую дорогу в купе - камере зэчки перезнакомились, иначе и быть не могло. Причем столь тесное общение не давало возможности притвориться, показать себя лучше, чем ты есть на самом деле. Возможно было только свалиться в яму, заработать презрение окружения и все. По именам друг друга называть не спешили, тут же придумывались клички для тех, у кого прозвищ еще не было. Прозвища, в зависимости от того, как ты себя показал, могли прилипнуть самые уничижительные.
Вере в этом плане опять повезло. Кто-то ее случайно назвал Клавкой, перепутали, причем в ситуации важной для сокамерников.
- Клавка, не борзeй! - Крикнула женщина с первого этажа и оттолкнула Веру от решетчатой двери. - Моя очередь! - Речь шла о выходе в туалет.
Так и привязалась кличка к Вере, неплохая, не раскрывающая ее слабых сторон. А чуть позже добавилась еще одна - Фармазонщица, то есть мошенница, причем хорошей квалификации. Вера рассказала, впрочем как и другие, свою историю и заработала авторитет. На предметах искусства никто из зечек денег не зарабатывал. Мошенничество понималось очень просто - например при продаже показать одну вещь, а подсунуть совсем другую.
А как-то Вера на обрывке промасленной оберточной бумаги огрызком карандаша набросала портрет той самой тетеньки. Ну и пошла еще одна слава.
В колонии никаких страшных штучек не произошло. Условия для жизни были приличными, даже кровати, правда с панцирными сетками, стояли одноярусными, кормили хорошо, ну и прочее. Зона вообще считалась красной и порядок тут был. Правда были другие сложности, решаемые конечно, но проблемы эти существовали в большинстве женских зон. Если в мужских жили по понятиям, имелась четкая иерархия среди заключенных, то в женских был каждый сам за себя.
Сначала Вера, как и большинство заключенных, была определена в швейный цех, причем на подсобные работы, шить она не умела. Потом поучаствовала в оформлении стенной газеты, нарисовала несколько рисунков. Стенгазета попалась на глаза начальнику оперчасти, он рассказал начальнику колонии. Тот тоже оценил рисунки и вызвал Веру к себе, посмотрев ее дело, где значилось место учебы.
Рисовать нашлось много чего, кого и где. Оформление клуба стало своеобразным шедевром. И проводимый смотр художественной самодеятельности прошел на уровне. Вера в цехе больше не работала, выделили ей помещение в клубе, где оборудовали мастерскую. Здесь она и ночевала, когда работы было много. Потом пришлось рисовать серию портретов служащих колонии, каждому хотелось иметь такой, вышедший из под руки настоящего художника. И все было бы хорошо, если бы не случай...
Прошло года два, Киселеву расконвоировали, определили на жительство в соседнюю деревню, пригород городка, где она и встретилась с Федькой Разбойником. И кто ж знает, как происходят такие вроде бы и случайности.
О случайности, сломавшей судьбы двух близких друг другу людей.
Федор и Вера, благодаря своим творческим способностям, оказались в очень хорошем положении, все еще находясь в заключении, не отбыв назначенного срока. Такой случай был редким, может и исключительным. Жили они в одном доме, прежде пустовавшем, о чем администрации мужской и женской колоний конечно знали. Федор подремонтировал дверь, подмазал печку, чтобы не дымила. Чем не уютный уголок для двоих. Утром Вера и Федор расходились по своим рабочим местам в колониях, надо было успеть на утреннюю перекличку, а вечером возвращались обратно, как бы приходили домой с работы. Получалась прямо чуть ли не семейная идиллия.
Никаких условностей и договоренностей между ними не существовало, просто жили как муж и жена. Интересы совпали. Федор все еще отходил от предательства прежней жены, в колонию пришло уведомление о разводе. Новая сожительница во многом заменила ее. Впрочем как и Вере просто необходимо было забыть страшный этап и почувствовать себя снова нормальной женщиной рядом с мужчиной.
Можно ли было в таких отношениях говорить о любви? Скорее о вынужденной привязанности друг к другу, правда со временем переросшей в нечто большее. Большее оказалось связующей нитью этих двух покореженных жизнью созданий и опять же никак не могло быть основано на чувствах. Возникло нечто совсем другое - общность интересов.
Сначала Федор и Вера молчали, присматриваясь друг к другу, при этом уже в полной мере выполняли обязанности, проживающих вместе мужчины и женщины. Пустить чужого человека в свой внутренний духовный мир было намного большим, чем совместное ночное времяпровождение. Так бывает у людей, переживших в своей жизни многое, когда очередность физического и духовного меняются местами.
Разговоры начались с вынужденных междометий, надо было вести как-то общее хозяйство, топить печку, готовить еду, стирать. Если Федору к деревенской жизни привыкать не приходилось. То для Веры все было внове и поначалу тяжело. Но привыкла быстро и научилась всему, что требовалось. Постепенно дошла очередь и до внутреннего, о чем каждый сначала размышлял в одиночку, никак не связывая наболевшее с сожителем. Наверное сожителями можно было называть эту странноватую пару, битых жизнью людей.
Однажды Федор принес несколько шахматных фигурок, которые решил доработать дома, то есть в деревню, где жил с Верой. Через проходную колонии его пропускали и разрешали выносить вещи и инструмент, необходимый для работы. О том, что Федор может что-то украсть, или даже убежать, не думали, доверяли. Вера впервые увидела, чем занимается Федор, и конечно вспомнила Анатолия, своего первого, тоже сожителя. Ситуации получались чем-то похожими, даже занятиями мужчин. Конечно искусно вырезанные шахматные фигурки отличались от невиданных зверушек, но это было не таким и важным.
Анатолий уже казался в далеком прошлом, почти забытом, возврата к которому конечно не было. Первый мужчина был тихим, задумчивым интеллигентом из семьи партократа. Федор наоборот был грубоватым, решительным, способным на поступок за гранью закона. И ходка его была уже не первой. От такого человека можно ожидать всякого. Правда похоже он уже успокоился и решил завязать с опасной профессией.
- Можно посмотреть? - Спросила Вера, показывая на принесенные фигурки. Сначала она хотела рассказать про Толика, делавшего таких же деревянных, только зверушек, но не стала упоминать про еще одного мужчину из своей жизни. Не знала, как Федор отнесется к нему.
- Смотри, вот эти три уже полностью готовы. - Федор показал на коня, короля и пешку.
- Это шахматы? - Уточнила Вера на всякий случай, осторожно беря фигурки в руки по очереди.
- Шахматы, - снисходительно ответил Федор, полируя ладью. - Нравятся?
- А как же, очень. Ты умеешь играть?
- Нет, не пришлось, - с сожалением вздохнул Федор. - И резать только здесь начал, не знал, что получится... Само как-то вышло, нервы успокаивает...
- Заметила по тебе. Вот этот конь на ощупь приятный, теплый, кладенький. Из руки выпускать не хочется.
- Возьми себе, - разрешил Федор, - пусть будет.
- Но тебе же...
- Возьми, - мастер даже повысил голос, но успокоился и пояснил, - время есть, еще сделаю... - И вдруг спросил, проявил интерес к сожительнице. - А ты на воле кем была... ну... кем работала?
- В художественном училище училась , в мастерской подрабатывала, картины реставрировала.
- Так ты рисовать умеешь?
- Говорили, хорошо получается... Да и здесь я... по художественной части. Хочешь, тебя нарисую?
- Хочу, - вдруг неожиданно для себя согласился Федор.
- Завтра все нужное принесу... Может спать пора?
- Пожалуй, а то вставать рано, опять толком не выспимся.
На следующий день Вера принесла лист ватмана, карандаши и начала рисовать Федора.
- Мне как-то сесть? - Спросил он.
- Нет, занимайся своим делом, - ответила Вера.
И Федор продолжил работу за столом над шахматами. Лицо его было сосредоточенным, даже напряженным и вместе с тем одухотворенным. В такие моменты в него вселялся какой-то другой Федор, а тот прежний, грабитель и беспредельщик исчезал. Если бы так продолжалось и дальше, то наверное дальнейшая судьба этих двух сложных людей сложилась по другому.
- Это я? - Удивился Федор, когда Вера закончила и показала портрет, нарисованный простым карандашом. - Неужели я такой? - Сначала мужчина хотел ответить резко, мол непохож, но не стал расстраивать художника, Вера старалась.
- А ты в зеркало на себя посмотри, - посоветовала женщина.
Федор встал, подошел к старому помутневшему зеркалу и увидел себя по новому, другими глазами, как бы со стороны, наверное глазами Веры, - Добрый я какой-то получился.
- Это когда ты чем-то для себя занимаешься...
- Я же шахматы не для себя делаю.
- Все равно для людей, и потом нравится тебе такая работа. Так?
- Наверное... никогда не задумывался. - Федор вернулся за стол и начал всматриваться в себя на рисунке, открывая не новое, скрытое до поры, и изначально заложенное в любом человеке, только отброшенное за ненадобностью. - На отца стал похож, вспомнил о нем...
А дальше произошло совсем пустяковое событие, которое и стало поворотным. Вера подвинула лампу на столе и поставила вскипевший чайник. - Давай чай пить.
На рисунок легла тень от чайника, изображение скрылось, и Федор вдруг вспомнил. - В деревне, где я последнее время жил, церковь есть. Там икона висит Николы Чудотворца, он тоже не всем показывается, говорят только тем, кто правильно верит...
- Наверное свет по разному из окна падает, - предположила Вера, - нам в училище объясняли, от света многое зависит.
- Может и так, - Федор зашвыркал горячим чаем и покосился на рисунок. - Но люди все равно верят.
- На то они и людишки, - грубовато отозвалась Вера. - Расскажи про ту икону.
***
Появление преступного замысла.
Рассказ Федора про чудодейственную икону не занял много времени. Рукопись монаха он конечно не читал, но разговоров про икону невидимку в деревне наслушался много и всяких. Кто-то верил в ее чудодейственные свойства, большая часть - нет. А уж совсем темные люди даже боялись Божьего наказания через невидимое изображение.
Передал и слухи о том, что икону скоро заберут в епархию, а там спрячут подальше от людей. Слухи были опять же от самых темных селян, непонятно откуда взявшиеся. А еще говорили, что икона стоит больших денег, украсть ее могут и продать. Никакой охраны у деревенской церкви конечно не было, и дверь почти не закрывалась, держалась на честном слове. Вот эта часть рассказа Веру вдруг заинтересовала. Правда она и сама не понимала, зачем, воровкой никогда не была.
- Старым иконам цены нет, - вдруг заметила Вера.
- Как это нет. Это ты к чему вдруг?
- К тому, что раз продать такую икону, на всю жизнь нам с тобой хватит.
- Ну ладно, возьмешь ее, а продашь кому? У людей денег таких нет...
- У людей нет, а о человеке одном слышала...
- Это от кого?
- Мне конечно про него никто не говорил. Я там кто... даже не шестерка была, так. А разговор о человеке слышала случайно. Так что найти его можно.
- Ну? - Глаза Федора вдруг брызнули огоньками, и все пережитое, да и только появившиеся ростки новых ценностей, все вдруг сразу отлетели прочь и тут же забылись. - Один раз... и на всю жизнь хватит?!
- Еще взять надо... Это я так, даже не мечтай об этом.
К разговору вернулись через несколько дней, ночью.
- Ты чего не спишь? - Спросила Вера, обняв Федора и прижавшись к теплому боку.
- Покурить, что ли, - тот прижал женщину к себе, но вылезать из под одеяла не собирался. - Думаю все...
- Про икону что ли?
- О ней... Правда, что она столько стоит?
- Правда.
- И продать сможешь?
- Смогу, - Вера ответила с задержкой, подумав, но уверенности в ее голосе не было.
- Тогда и взять ее смогу... Закатимся на юга, ох и житуха у нас будет не пыльная... - Федор не хотел слышать сомнительные интонации.
- Работать больше не надо будет, - мечтательно прошептала Вера. - Тебе еще сколько чалиться?
- Три года, четыре месяца и двадцать шесть дней, - не думая ответил Федор. Заведенные внутренние часы четко отсчитывали время в обратном порядке. - Да я хоть завтра отсюда уйду...
- Нет, так нельзя, спалишься, до звонка надо...
- А тебе сколько?
- По УДО можно, за примерное поведение и работу, срок вышел.
- Так ты что, бросишь меня?
- Что ты, ждать буду!
- Здесь?
- Могла бы и в той деревне пожить, где икона твоя... - мечтательно проговорила Вера и поправилась, - на время съездить, присмотреться... Может и нет уже той иконы... После к тебе вернусь.
- Тама она, чую, никуда не делась. Может и правда в последний раз... да и все... завяжем?! - Окончательного решения у Федора все еще не было.
- Правда, правда, давай спать, вставать рано.
В общем мысль о безбедной и беззаботной жизни запала в души обоих и уже никуда не могла деться. А то, что на пути к этой веселой мечте надо совершить как минимум два новых преступления - украсть икону, а потом продать ее, - отходило на второй план, если не на более дальний, становилось совсем неважным.
- Можно и не брать икону, - месяца через два заметила Вера.
- Это как? - Удивился Федор. - Отказываемся?
- Нет, вот что подумала... нарисую такую же.
- Да как ты нарисуешь?! - Засмеялся Федор. - Она же чудодейственная!
- И много чудес от нее произошло? - Вера перестала мешать в чугунке и повернулась к сожителю.
- Много, немного, говорят же люди...
- Люди всегда в чудеса верят, и в мою икону будут верить!
- Как ты икону нарисуешь? Ты же не видела ее никогда... Правда рисовать там что? Видел раз, чернота одна! Стоят люди и на черноту эту крестятся... - Федор чуть не сплюнул презрительно.
- Ты же говорил, Никола показывается, даже Богородица.
- Когда это было, тех людей кто видел, и не осталось уже наверное никого.
- Нарисую я эту икону, - задумчиво произнесла Вера, причем уверенно, - знаю как, и чаще святых видеть будут. Опять же людям добро сделаю.
- Ты, такую икону сможешь сделать?! Ни в жись не поверю.
- Не верь.
- Да ты и размеров ее не знаешь...
- Съезжу, посмотрю, прикину...
- Смотри! Щи у тебя убежали!
- Ой и правда что, - Вера подхватила чугунок полотенцем и сдвинула на край плиты. - Ужинать будем?
- Будем, - ответил Федор и уже за щами спросил, - а ехать-то ты как туда собралась?
- А у меня все! Вот! - И Вера достала сплавку об освобождении с синей печатью. - Не успела тебе показать. - Вообще-то поделиться такой новостью можно было и сразу.
- Уже? - Федор искренне обрадовался и тут же расстроился.
- Не бойся, я не на долго, туда и обратно.
Вера и вправду уехала в Колучино. С северов добираться до деревни было долго и трудно, через областной центр, где еще надо было найти монашеское одеяние. Появиться в деревне представлялось удобнее в качестве паломницы. Федор же все думал, стоит ли рассказать о Говоровой, но не стал и правильно сделал.
***
Разногласия между подельниками при подготовке кражи.
Вера добралась до Колучино без каких либо сложностей, а монашескую одежду купила в областном центре. Носить неудобное одеяние женщина не умела. Хорошо, что в Голованово, райцентре, повстречались настоящие паломницы, добирающиеся к чудотворной иконе. Вера старалась подражать им, поэтому не выделялась из общей массы женщин в черном одеянии.
Можно было бы рассказать, как Вера обрадовалась, когда закончился ее срок заключения в колонии. Только получалось так, что радости и светлых впечатлений не случилось. Пока ехала на автобусе в областной центр, смотрела в окно, лето было в разгаре. На Уральскую природу можно любоваться. Да и долгожданная свобода, воля наконец-то сменили зону с глухими высокими заборами и рядами колючей проволоки.
Нет, Вере было уже не до свободы, не такая свобода с полями и бескрайними лесами теперь стала нужна женщине. Хотелось другого, достатка, шика и нескончаемого развлечения обязательно у теплого моря. Поэтому леса и поля пролетали мимо незамеченными. Вера ехала на дело, на свое первое самостоятельное дело, на первую прикидку.
Автобус остановился в центре Колучино, и водитель предупредил, что через два часа отправляется обратно в райцентр, так что, надо было поторапливаться. Вера прошла за своими попутчицами в церковь и старалась все делать также, как и они, но крестилась неумело - рука не слушалась, а пальцы складывались неправильно. Приехавшие паломники не торопились, оставались в Колучино до следующего дня, а кто и на больший срок. Сердобольные местные жители пускали переночевать страждущих прикоснуться к иконе, конечно не за просто так.
Служба в церкви начиналась вечером, а днем людей в ней не было, кроме приехавших на автобусе. Вера проследила за действиями женщин и тоже подошла к иконе, только специально последней, чтобы внимательно разглядеть чудо. По церкви прошелестели легкие шаги, хлопнула дверь, паломницы спешили устроиться на ночлег, пока еще были места.
Вера осторожно прикоснулась к простенькому окладу иконы, к его нижней части, и осторожно провела по некрашеному дереву подушечками пальцев, неожиданно почувствовав то ли легкое покалывание, то ли пощипывание. Словно в раме протекал ток. Первой неосознанной реакцией было отдёрнуть руку, только женщина так не сделала и еще на несколько мгновений задержала прикосновение.
А дальше произошло настоящее чудо, в что Вера никогда не верила. Темная поверхность иконы сначала посерела, потом сделалась как бы прозрачной, и на холсте проступил лик! Женщина повернула голову вправо, в сторону близкого окна, подумала, что Солнце пробилось через низкую сплошную облачность. Нет, день оставался таким же пасмурным, даже хмурым. А с иконы, нет с картины, Вера поняла это, на нее смотрело лицо мужчины! Рука сама упала вниз, и сдвинуться с места стало невозможно.
- Какой же это Николай Чудотворец? - Смогла прошептать Вера. - Показывали нам на занятиях в музее старые иконы. Совсем он не такой, другой. У этого волосы длинные, вьющиеся, лицо худое, и глаза разные, смотрят не по-человечески, одет в рубище. - Включилось запоминание профессионального художника. - Правый глаз уже, на меня глядит, а левый больше и... никуда не смотрит, как задумался тот, на картине. Не может смотреть человек одним глазом во вне, а вторым внутр себя.
Тем временем изображение мужчины начало пропадать, и его место заняло лицо женщины, неуловимое, мерцающее, то пропадающее, то проявляющееся. Оказывается оно тоже существовало, но лежало глубже под слоями краски и первым ликом мужчины.
- Богородица? - Прошептала Вера, - Тоже нет. Как же ее нарисовать? - Тем не менее образ показавшейся женщины, так и не осознанный, его нельзя было описать словами, остался в памяти. - Ее надо рисовать не думая... Девочкой я водила карандашом по листу. Картинки получались живыми. - Вспомнила Вера.
Наверное время вышло, и картина снова потемнела, а потом сделалась непроницаемо черной, пришла в свое обычное невидимое состояние.
- Пора идти, - прошептала Вера, и на улице послышался сигнал автобуса. - Неужели два часа прошло?!
Обратно Вера ехала в подавленном состоянии, не вполне владея собой. Наверное первый раз женщина усомнилась в задуманном деле, не веря ни в Бога, ни в чертей, ощутила, что заглянула в запретное, вообще не предназначенное для человека.
- А какой размер у картины? - Все же подумала Вера, - не успела ее измерить.
И тут же картина всплыла в памяти, причем не в церкви, а в пространстве, без какой либо опоры, парящая и немного покачивающаяся. Как будто не ветер, а колыхающееся пространство не оставляли ее в покое. И всплыли цифры - высота, ширина.
- Губы у мужчины вроде тонкие и плотно сжаты, - продолжила художница. - И насмешка, что ли, есть в этих губах?
Показалось лицо мужчины, его нижняя часть, действительно с тонкими и плотно сжатыми губами. Ну и так далее. Вот только женщина продолжала мерцать, но как рисовать ее, Вера уже знала.
- Что мне делать? - Спросила художница, задала пожалуй самый важный для себя вопрос. Но ответа не пришло, а картина растаяла.
На обратном пути Вера все же обратила внимание на край, по которому ехала. Он ей не понравился, причем как художнику, быстро наскучило однообразие. Такой пейзаж можно было нарисовать один раз, а Вера уже это сделала в своем воображении.
- Ну как съездила? - Спросил Федор Веру, когда та вернулась.
- Хорошо, - ответила женщина, не сказав про свои сомнения.
- Сможешь такую же картинку нарисовать?
- Смогу. Только это будет простая картина, никакая не чуднАя икона.
- Закрасить черной краской мешковину, вот и картина готова, - усмехнулся Федор. - Размеры удалось снять?
- Удалось. То полотно возьмем, а мою картину вставим.
- Замок там новый на дверь не поставили?
- Вот на замок не посмотрела. - Вера пожала плечами.
- Ладно, на месте разберусь...
- Тебе же еще не скоро на волю.
- А мне что-то завидно стало. Ты вольная птица. А я? Сиди тут, срок мотай?! Нет, пожалуй я пораньше подорву.
- Ну, как знаешь, - вынужденно согласилась Вера.
В воровском мире жили по понятиям. Если она сама о деле разговор завела, да еще обещала картину нарисовать, то обещание следовало выполнять. Обман карался строго, и не зависел от личных отношений даже между близкими людьми. Кстати, а можно ли было назвать Федора и Веру близкими людьми? Вопрос становился все более острым.
- Картину быстро намалюешь? - За время отъезда Веры Федор сделался грубым, прежний характер грабителя, даже беспредельщика брал свое.
- Несколько месяцев надо. - В задумчивости ответила Вера.
- Я думал от силы день, два. Завтра красишь, послезавтра сохнет, и айда отсюда.
- Настоящую картину нарисую, без обмана будет. Когда свет из окна упадет, и Николу станет видно, и Богородицу.
- Хочешь, чтобы подмены не заметили?
- Так и будет, - уверенно ответила Вера, очнувшись от задумчивости, преследовавшей ее после откровения у картины. - "Почему она вдруг мне показалась, открылась вся, полностью? Никому такое не удавалось!" - Вот, что теперь мучило художницу.
- Тогда и не спохватился никто? - До Федора начало доходить задуманное Верой.
- Из-за картины нас искать не будут... Только твой побег... Может подождешь. А я сама картину подменю, в столицу съезжу, продам, бабки заработаю... - Вера окончательно вернулась к реальности, прогнала тревожащие мысли.
- Я тебе тогда зачем нужен? Там столичных фраеров хватает.
- За базар отвечаю! - Вспылила Вера. - Говорила уже!
В тот день разговор на этом и закончился.
***
Уйти от надоевшего сожителя и начать новую жизнь.
Вера все же уехала от Федора в областной центр, сославшись на то, что картину - икону нарисовать в домишке, где они жили, не сможет. А рисовать необычное произведение в мастерской клуба ИТК конечно было нельзя, тут же появились бы вопросы, на которые не ответишь. Отчасти это было правдой, так Вера оправдывала себя, заглушала ноющую совесть. Но имелась и другая причина - женщине надоело жить в деревне, да к тому же с Федором, который стал не мил, да никогда таким и не был, лишь выполнил свою роль.
Вера конечно приезжала к нему, оставалась на неделю, а то и больше, помогала по хозяйству. Только такие приезды стали для нее быстро в тягость. И женщина даже поймала себя на мысли, что не знала, как поступит, когда срок заключения Федора закончится, и он выйдет на свободу. А тут произошло следующее, и отнюдь не случай, и никакая не закономерность.
В колонии, где отбывал срок Федор, сменился начальник. Произошла вполне обычная ротация. Прежний с почетом отправился на пенсию, а новый, молодой, амбициозный хотел карьерного роста и завернул гайки, отменив многие прежние вольности. Федора тут же вернули в барак, и его полусвободная жизнь в деревне закончилась. Вера в очередной свой приезд нашла их прежнюю избушку заколоченной, а соседи рассказали о переменах.
Свидания не разрешили. Федор для нее никем не приходился, теперь можно было только писать письма. Честно говоря, Вера даже обрадовалась, что так все получилось, вопрос разрешился сам собой. Письмо написала тут же, конечно клялась в верности, что ждет по прежнему и задуманное обязательно доведет до конца. Никакие подробности о реализации кражи, подмены иконы в Колучино, указывать было нельзя.
В областном центре Вера устроилась хорошо. Начальник колонии, где Киселева отбывала срок, написал рекомендательное письмо, и Веру взяли на работу оформителем в областной клуб системы. Обрадовались, что у них будет штатный художник, пусть и с незаконченным профильным образованием, зато из столицы. О прежней судимости никто не вспоминал, ну оступилась раз, так исправилась, и письмо из колонии по этому же поводу имеется. Жилье правда было не очень, койка в ведомственном общежитии, зато комната только на двоих. Соседка Киселевой большую часть времени отсутствовала, служила конвоиром на железной дороге в той же системе.
Вера работала честно, с воодушевлением, старалась. И деньги начала зарабатывать неплохие. Кроме положенного оклада и небольших премиальных были еще хоздоговорные работы, их оплачивали отдельно. На время тема с иконой даже забылась. Но вот пришло очередное письмо от Федора, в котором он писал, что ему разрешили свидание с ней, как с невестой, и он с нетерпением ждет. Не обрадовалась Вера такому письму, тем более словам о невесте, но поехала, не могла не поехать.
Вернулась в областной центр с одной стороны опять заряженной на прежнюю тему, а с другой стороны твердо уверенной в том, что их дороги с Федором расходятся. Ничего по этому поводу Вера не сказала, не стала расстраивать теперь уже бывшего сожителя, хотя свои обязанности исполнила страстно. В областном центре никого у женщины не было, пока. И поступить Вера решила честно - деньги от будущей реализации картины поделить поровну. Ну и все на этом.
Скоро Киселевой сообщили, что ее вроде как разыскивает родственница, и Вера даже подумать не могла, кто бы это мог быть. А получилось все просто. В клубе собирали ветеранов службы, где и оказалась Мария Львовна, по мужу Вахрушева, она же Киселева, родная тетка Веры. Ее муж, служивший в системе, умер рано, но и жен бывших сотрудников на праздники тоже приглашали.
Мария Львовна слышала плохо, да и видела не очень, но случайно все же уловила, как хвалили новую художницу из столицы, работающую в клубе. И оживилась, переспросив, женщину звали Вера Александровна, а фамилия ее была Киселева. "Неужели Вера, племянница?!" - Подумала Мария Львовна, удивилась и попросила найти ее. Родственницы встретились через несколько дней здесь же, в клубе.
- Тетя Маша?! - Вера узнала свою тетку и немало этому удивилась.
- Верочка, вот ты какая стала, выросла, знаменитая теперь.
Посидели, конечно, поговорили. Вера рассказала о своей жизни, умолчав о судимости. Не то, что скрыла, расстраивать пожилую женщину не хотела, решила, ни к чему ей лишние волнения. Об отце только упомянула, а сестра о брате не спрашивала, видимо пробежала между ними черная кошка. Тетка говорила о своей судьбе, как намаялись по дальним точкам в тайге. Уже перед выходом на пенсию мужа перевели в областной центр, дослуживал в СИЗО. Но здоровье в прежние годы растратил, на пенсии прожил недолго.
Вера сходила и в гости к тете Маше, познакомилась с двоюродным братом Валерой. Не сказать, что подружились, сразу не понравились друг другу, но поговорили конкретно. Братец, войдя в положение сестрёнки, предложил ей пожить в маминой квартире, правда в доме барачного типа, зато на отдельной жилплощади. Не за так, конечно, предложил, за деньги и нисколько не смутился. Вера не стала разводить сентиментов, согласилась, работу над картиной надо было начинать.
Уважаемый читатель уже знает об обществе, проживавшем в данном бараке, пусть и квартирного типа. В данном повествовании рассказывалось об убийcтве и трупe, обнаруженном здесь врачом скорой помощи, приехавшем по вызову. Но те трагические события произойдут несколько позже.
Жители барака встретили Веру настороженно и решили показать ей место в своей иерархии. Женщина сначала даже хотела съехать из этой клоаки обратно в общежитие, но вдруг вспомнила, кто она есть на самом деле - не столичная фифа, как здесь подумали, а Клавка Фармазонщица, запросто способная дать отпор, даже силовой.
И случай представился быстро. Как-то вечером подвалил сосед, Серега, темная личность. Впрочем пришел с вполне мирными намерениями - выпить с соседкой бутылку водки, принесенную с собой, и остаться переночевать. Клавка мешала картошку на сковородке и как раз понесла ее с плиты на стол. Серега-то, хоть и темный, но добрая душа, понял этот жест, как приглашение и даже сделал два шага, успев достать бутылку из кармана. Только поставить ее на стол не смог, шага не хватило. Получил в лоб чугунной, да еще горячей сковородкой, а как падал на пол, уже не помнил. Очнулся в коридоре и сначала не понял, что произошло, разобрался позже, поднявшись.
Голова болела, на лбу появилась шишка, а прикид, лучший, одетый Серегой по случаю знакомства с соседкой, оказался испорчен подсолнечным маслом. В дверях своей квартиры стояла Клавка, держа за ручку пустую сковородку, жареная картошка разлетелась, и настроена соседка была очень решительно.
- Ты чего? - Робко спросил Серега, потирая лоб.
- А чтоб больше не ходил ко мне!
Этот случай быстро разлетелся не толко по бараку, но и по поселку, тут же узнали, кто такая Клавка, и наприписывали ей разного, чего и не было. Больше к квартирантке не совались. Среди слухов был и такой, что Клавка особым приемом может мигом зaдушить.
- Правда? - спросила новую квартирантку женщина со второго этажа, пересказавшая Клавке слух.
- А что, могу, - без тени сомнения ответила Вера Киселева, художница, фифа из столицы. Взятую на себя роль теперь надо было играть до конца.
***
Для чего женщина пришла ночью к соседу и помирилась.
После того случая со сковородкой прошел наверное месяц. Клавку обходили стороной, не то, что боялись, связываться не хотели. И учить ее жить по понятиям, тем более по закону, никто не думал. Получилось так, что новую квартирантку исключили из общения. Не было до нее никому дела. Если бы она конечно продолжила подобные выходки, получила по полной. А так живи, только нас не трогай. Блатная и другая ежи с ними публика поступила мудро.
Веру такое положение вполне устраивало, она оборудовала себе маленькую мастерскую, но начать рисовать картину все никак не могла собраться. Как что-то отводило ее. И вот в один из вечеров, когда жильцы барака уже поутихли, не Вера, а Клавка нажарила сковородку картошки, причем на свиных шкварках и постучалась к соседу Сереге через площадку.
- Открыто, - послышался из квартиры недовольный голос, сосед уже лег спать.
Клавка приоткрыла дверь и осторожно заглянула в комнату. На площадке горела лампочка ват на сорок, и слабый свет проник внутрь узким треугольником.
- Кто там?! - Серега окончательно проснулся, и щурясь повернулся к двери.
- Я, - робко ответила Клавка и зашла в комнату, открыв дверь пошире, - Клава.
Первое, что увидел Серега, была шкварчащая, только с плиты сковородка. Сон тут же пропал, и сосед вскочил с топчана, закрываясь от опасной гостьи одеялом, испугался, что сковородка сейчас полетит в него, как и в первый раз.
- Ты чего?! - Серега проснулся, но ему казалось, что привиделся кошмар.
- Поесть хочешь? - Примирительно спросила Клавка и во избежании недоразумений поставила сковородку на стол.
- Хочу, - неожиданно для себя ответил сосед и проглотил слюну, лег спать в этот день голодным, нечего было пожрать. - Пахнет вкусно. - Одеяло выпало из рук Сереги, и он остался в синих сатиновых трусах и растянутой дырявой майке.
- Я сейчас, - Клавка прыснула от смеха и убежала к себе, но скоро вернулась, принеся ту самую, злополучную бутылку водки. - Вот, не разбилась.
- Садись, - Серега успел натянуть трико с пузырящимися коленками и застёгивал рубаху, маленькие пуговки плохо слушались. Он все еще опасался соседки, но поставил на стол два стакана и положил две вилки. - Хлеба только нет.
- Я сбегаю, - Клавка убежала, а Серега успел посмотреть на себя в зеркало над умывальником, плеснул в лицо воды и поправил волосы.
- Прости меня... за тот раз, - соседка вернулась с двумя тарелками. На одной лежали куски хлеба, на второй два соленых огурца, разрезанные вдоль, каждый на четыре части.
- Бывает, - примирительно ответил Серега, потер снова занывший лоб и улыбнувшись посмотрел на соседку. Затем решительно сорвал бескозырку с бутылки и плеснул в стаканы по чуть-чуть. - Хватит?
- Не водку же будем пить, - Клавка сразу обозначила цель своего прихода.
- Понятно, - Серега не удивился, но стакан поднял, - за знакомство, - чокнулись, пригубили больше для запаха. - По есть бы тока, день не жрамши, на мели.
- Ешь, ешь, пока горячая, - Клавка с готовность подняла крышку от сковородки, запахло аппетитно. Уже конечно не шкварчало, но вкусный пар поплыл по комнате.
- А ты, что? - Серега с жадностью набросился на картошку.
- Да я уже, - ответила Клавка, но вилкой по сковородке все же потыкала.
Про бутылку сразу забыли, Серега ел жадно, торопился. Как же, сама женщина пришла. Но от картошки все равно оторваться не мог.
- Вкусно? - Спросила Клавка.
- Пойдет, - ответил сосед. - Может он других слов просто не знал. Вообще Серега оказался молчаливым и на соседку все еще посматривал с опаской. Наверное думал, не обман ли какой.
Никакого обмана не случилось, отдохнули хорошо, насколько сил хватило, и не до разговоров было. А кто скорее устал, так не мерить же те силы, и ту усталость. Серега отвернулся к стене и уснул, а Клавка прижалась к соседу, обняла и теперь уже Вера думала о своем, о женском. Вспоминала мужчин, было их всего трое. Толик уже забылся, да и сравнивать его было незачем. Он сделал главное в жизни любой девушки. Федор появился вовремя, после жуткого этапа в поезде, когда надо было снова почувствовать себя настоящей женщиной. Был он чересчур груб, может такой и требовался в то время. А вот сосед Серега на удивление оказался нежным и деликатным, особенно его мозолистые, избитые тяжелой работой руки. Поразили шершавые пальцы, дрожащие от избытка чувств и волнения.
Серега больше никогда сам не стучался к соседке, только ждал ее к себе в гости, и случалось это не часто. Об их встречах никто не знал, такое положение устраивало обоих. Только дружки Сереги оставались недовольными. Пить он стал меньше, вдруг соседка заявится, а он не в нужной форме.
Получив то, чего видимо не хватало, Вера наконец принялась за картину, начала делать первые наброски. И если образ женщины, названный верующими Богородицей, получился сразу, то с мужским изображением возникли серьёзные проблемы. Образ, увиденный в Колучинской церкви, никак не давался, а вместо него получался совсем другой. Этот второй был неким антиподом, отличался ни добротой, ни злостью. Впрочем и первому не подходили такие категории. Отличие крылось в самой сути существа, просящегося на холст. Его сущность была еще более не человеческой.
***
О картине, на которой менялось изображение.
Не шла, никак не шла картина у Веры. Вопросы только множились, не давали покоя художнице, мучили по настоящему.
Почему я? Почему мне открылась картина? Если ответ в простой случайности, то еще ладно. Просто повезло. Но как-то не верится в случайности при таких откровениях.
Автор картины, кто он был? И почему вдруг нарисовал такую странную вещь? Как он смог? Кого изобразил? Для чего? Нет, точно не для людей.
Зачем я пытаюсь нарисовать, даже не нарисовать, создать новую картину с похожими свойствами? Моя работа не будет копией первой, даже сейчас она живет своей жизнью, и не подвластна мне! Нет, никогда мне не докопаться до сути. И запущенный процесс не остановить. Я стала заложницей потревоженный сил. Что за чушь? Какие силы? Не верю!
Серега... Зачем я пошла к нему и продолжаю навещать. Что, все же кто он мне, зачем нужен? Он мешает. Вернее я сама мешаю себе! А вдруг картина из-за этого не получается, вернее выходит совсем другой? Если женское начало далось сразу, то мужское никак! Может суть картины и есть в соединении двух начал, мужском и женском?
В училище рассказывали, что древние иконописцы соблюдали трудные правила, когда писали лики святых. Но то, что висит в Колучино, никакая не икона. Это я точно знаю... Замкнутый круг какой-то... Хотя может и мне надо было соблюдать правила? Например к Сереге не ходить...
Нет, не для меня такая жизнь, я другая.
Если вначале сомнения возникли у Веры, то Клавка отогнала дурные мысли, они действительно для бывшей зэчки были непотребными. А Вера, попавшая под сильное влияние второй стороны своей же личности, принялась дорисовывать картину. Первое, женское изображение, было уже покрыто тонким слоем темного лака, сверху которого скоро устроился тот второй, пришедший художнице неизвестно откуда, смотрящий в никуда. И его вытянутые уши только подчеркивали странность получившегося существа, может вдруг родившегося в воображении художницы и тут же оказавшегося на полотне.
Уже Клавка оставила кисти не промытыми от краски, задвинула мольберт от случайных взглядов за занавеску, захватила банку огурцов, хлеб, колбасу и пошла навестить соседа. Братвы в тот день у Сереги не было, он коротал вечер один и обрадовался приходу Клавки.
- А у тебя почему руки в краске? - Спросил сосед, из праздного любопытства.
- На работе плакат рисовала, - ответила Клавка, - не успела оттереть. У тебя растворитель есть?
- Откуда у меня растворитель, - усмехнулся Серега. - Ладно, не кипишуй, и так сойдет.
Вот и весь разговор соседей на этом закончился. Под утро Клавка юркнула к себе, пока обитатели барака еще не проснулись, и первым делом посмотрела на картину. Хотела проверить, высохла ли за короткую ночь краска. Оказывается, она еще немного липла к пальцу. Вера уже хотела задвинуть картину до вечера, но нарисованное изображение привлекло внимание художницы. Вчера на мужском портрете не было презрительного изгиба полных губ.
"Показалось наверное, не заметила," - решила Вера, спеша на работу.
В этот день она вернулась поздно, уставшая, и сразу легла спать, не до картины было. В последующие дни мольберт с натянутым холстом так и стоял в кухонном закутке, повернутым к стене. Все какие-то дела подворачивались, Клавке не до картины было. А потом произошел случай, его никак нельзя оставить без внимания. Как оказалось, случай имел существенное значение для последующих событий.
В воскресенье Клавка с утра занялась стиркой, провозилась до обеда, а полоскать белье пошла на колонку во дворе. Серега с мужиками толклись в коридоре, поправляли отвалившуюся дверь из подъезда. Осенний ветер задувал с улицы. Клавку не заметили, ей пришлось протискиваться с тазом мимо соседей. Получилось так, что Серега повернулся, их взгляды встретились и даже перемигнулись, а Клавка как-то еще повела губами. И Серега понял такое движение, как приходи. А если приходи, то конечно сегодня. Когда же еще...
Может конечно Клавка и не звала соседа к себе в гости, не так было у них заведено, она ходила к нему. Но Серега все же решил рискнуть, первая неудачная попытка и сковородка уже забылись. Дождался, когда все угомонились, и юркнул к соседке. Дверь оказалась не закрытой, может и случайно. Все какое-то разнообразие, новое место. А Клавка, намаявшись со стиркой, уснула крепко. Тем более в понедельник надо было рано на работу.
Сначала и не поняла, что происходит, но, почувствовав знакомые мозолистые руки, успокоилась. Серега конечно опасался, был готов тут же убежать, но уловив положительную реакцию осмелел. Результат превзошел все ожидания. Под утро, когда уже светало, сосед тихонько встал, пора было уходить, но решил попить холодненькой водички. Ведро должно было стоять на кухне. Серега заглянул за занавеску и остолбенел!
Через узкое окно бледный свет падал на картину, стоящую на подставке. А с картины на Серегу смотрел его батя, давно почивший! Сосед сначала замер, но не растерялся. Зачерпнул кружкой воды, выпил всю, не отрывая взгляда от портрета, а возвращая кружку, стукнул ей о полупустое ведро.
- Ты чего? - Послышался голос, и за занавеску вошла Клавка.
- На батю моего похож, - прошептал Серега. - Это кто?
- На работу рисовала, - зевая ответила Клавка, не глядя на картину, - а раз ты перед глазами вертишься, вот и получился на тебя похож.
- Ну да, - согласился Серега, - я весь в батю. - Зачем соседке такой портрет нужен на работе, он не задумался, но запомнил картину.
С того раза Серега стал захаживать к Клавке. Она не возражала из-за смены места, впрочем опять же для разнообразия продолжала ходить и к нему.
Вернувшись в тот понедельник с работы пораньше, Вера решила закончить картину, оставалось покрыть второе изображение лаком. Но, устроившись перед мольбертом, художница вспомнила утреннюю сцену и внимательно посмотрела на портрет. Никакого сходства с Серегой, даже отдалённого, не увидела. На картине по-прежнему оставалось изображение странного существа с отсутствующим взглядом, лишь отдаленно напоминающего человека.
- Фантазер, - усмехнулась Клавка, а Вера принялась за работу.
В понедельник Серега не ждал соседку, был у нее накануне и оказался приятно удивлен ее поздним приходом. От Клавки пахло краской, растворителем, руки она оттерла, но не помыла, вода в умывальнике закончилась. И эти запахи воспринимались Серегой как дорогие духи.
Продолжение в следующем посте...
Источник
канал За чашкой кофе
Федор и Вера, благодаря своим творческим способностям, оказались в очень хорошем положении, все еще находясь в заключении, не отбыв назначенного срока. Такой случай был редким, может и исключительным. Жили они в одном доме, прежде пустовавшем, о чем администрации мужской и женской колоний конечно знали. Федор подремонтировал дверь, подмазал печку, чтобы не дымила. Чем не уютный уголок для двоих. Утром Вера и Федор расходились по своим рабочим местам в колониях, надо было успеть на утреннюю перекличку, а вечером возвращались обратно, как бы приходили домой с работы. Получалась прямо чуть ли не семейная идиллия.
Никаких условностей и договоренностей между ними не существовало, просто жили как муж и жена. Интересы совпали. Федор все еще отходил от предательства прежней жены, в колонию пришло уведомление о разводе. Новая сожительница во многом заменила ее. Впрочем как и Вере просто необходимо было забыть страшный этап и почувствовать себя снова нормальной женщиной рядом с мужчиной.
Можно ли было в таких отношениях говорить о любви? Скорее о вынужденной привязанности друг к другу, правда со временем переросшей в нечто большее. Большее оказалось связующей нитью этих двух покореженных жизнью созданий и опять же никак не могло быть основано на чувствах. Возникло нечто совсем другое - общность интересов.
Сначала Федор и Вера молчали, присматриваясь друг к другу, при этом уже в полной мере выполняли обязанности, проживающих вместе мужчины и женщины. Пустить чужого человека в свой внутренний духовный мир было намного большим, чем совместное ночное времяпровождение. Так бывает у людей, переживших в своей жизни многое, когда очередность физического и духовного меняются местами.
Разговоры начались с вынужденных междометий, надо было вести как-то общее хозяйство, топить печку, готовить еду, стирать. Если Федору к деревенской жизни привыкать не приходилось. То для Веры все было внове и поначалу тяжело. Но привыкла быстро и научилась всему, что требовалось. Постепенно дошла очередь и до внутреннего, о чем каждый сначала размышлял в одиночку, никак не связывая наболевшее с сожителем. Наверное сожителями можно было называть эту странноватую пару, битых жизнью людей.
Однажды Федор принес несколько шахматных фигурок, которые решил доработать дома, то есть в деревню, где жил с Верой. Через проходную колонии его пропускали и разрешали выносить вещи и инструмент, необходимый для работы. О том, что Федор может что-то украсть, или даже убежать, не думали, доверяли. Вера впервые увидела, чем занимается Федор, и конечно вспомнила Анатолия, своего первого, тоже сожителя. Ситуации получались чем-то похожими, даже занятиями мужчин. Конечно искусно вырезанные шахматные фигурки отличались от невиданных зверушек, но это было не таким и важным.
Анатолий уже казался в далеком прошлом, почти забытом, возврата к которому конечно не было. Первый мужчина был тихим, задумчивым интеллигентом из семьи партократа. Федор наоборот был грубоватым, решительным, способным на поступок за гранью закона. И ходка его была уже не первой. От такого человека можно ожидать всякого. Правда похоже он уже успокоился и решил завязать с опасной профессией.
- Можно посмотреть? - Спросила Вера, показывая на принесенные фигурки. Сначала она хотела рассказать про Толика, делавшего таких же деревянных, только зверушек, но не стала упоминать про еще одного мужчину из своей жизни. Не знала, как Федор отнесется к нему.
- Смотри, вот эти три уже полностью готовы. - Федор показал на коня, короля и пешку.
- Это шахматы? - Уточнила Вера на всякий случай, осторожно беря фигурки в руки по очереди.
- Шахматы, - снисходительно ответил Федор, полируя ладью. - Нравятся?
- А как же, очень. Ты умеешь играть?
- Нет, не пришлось, - с сожалением вздохнул Федор. - И резать только здесь начал, не знал, что получится... Само как-то вышло, нервы успокаивает...
- Заметила по тебе. Вот этот конь на ощупь приятный, теплый, кладенький. Из руки выпускать не хочется.
- Возьми себе, - разрешил Федор, - пусть будет.
- Но тебе же...
- Возьми, - мастер даже повысил голос, но успокоился и пояснил, - время есть, еще сделаю... - И вдруг спросил, проявил интерес к сожительнице. - А ты на воле кем была... ну... кем работала?
- В художественном училище училась , в мастерской подрабатывала, картины реставрировала.
- Так ты рисовать умеешь?
- Говорили, хорошо получается... Да и здесь я... по художественной части. Хочешь, тебя нарисую?
- Хочу, - вдруг неожиданно для себя согласился Федор.
- Завтра все нужное принесу... Может спать пора?
- Пожалуй, а то вставать рано, опять толком не выспимся.
На следующий день Вера принесла лист ватмана, карандаши и начала рисовать Федора.
- Мне как-то сесть? - Спросил он.
- Нет, занимайся своим делом, - ответила Вера.
И Федор продолжил работу за столом над шахматами. Лицо его было сосредоточенным, даже напряженным и вместе с тем одухотворенным. В такие моменты в него вселялся какой-то другой Федор, а тот прежний, грабитель и беспредельщик исчезал. Если бы так продолжалось и дальше, то наверное дальнейшая судьба этих двух сложных людей сложилась по другому.
- Это я? - Удивился Федор, когда Вера закончила и показала портрет, нарисованный простым карандашом. - Неужели я такой? - Сначала мужчина хотел ответить резко, мол непохож, но не стал расстраивать художника, Вера старалась.
- А ты в зеркало на себя посмотри, - посоветовала женщина.
Федор встал, подошел к старому помутневшему зеркалу и увидел себя по новому, другими глазами, как бы со стороны, наверное глазами Веры, - Добрый я какой-то получился.
- Это когда ты чем-то для себя занимаешься...
- Я же шахматы не для себя делаю.
- Все равно для людей, и потом нравится тебе такая работа. Так?
- Наверное... никогда не задумывался. - Федор вернулся за стол и начал всматриваться в себя на рисунке, открывая не новое, скрытое до поры, и изначально заложенное в любом человеке, только отброшенное за ненадобностью. - На отца стал похож, вспомнил о нем...
А дальше произошло совсем пустяковое событие, которое и стало поворотным. Вера подвинула лампу на столе и поставила вскипевший чайник. - Давай чай пить.
На рисунок легла тень от чайника, изображение скрылось, и Федор вдруг вспомнил. - В деревне, где я последнее время жил, церковь есть. Там икона висит Николы Чудотворца, он тоже не всем показывается, говорят только тем, кто правильно верит...
- Наверное свет по разному из окна падает, - предположила Вера, - нам в училище объясняли, от света многое зависит.
- Может и так, - Федор зашвыркал горячим чаем и покосился на рисунок. - Но люди все равно верят.
- На то они и людишки, - грубовато отозвалась Вера. - Расскажи про ту икону.
***
Появление преступного замысла.
Рассказ Федора про чудодейственную икону не занял много времени. Рукопись монаха он конечно не читал, но разговоров про икону невидимку в деревне наслушался много и всяких. Кто-то верил в ее чудодейственные свойства, большая часть - нет. А уж совсем темные люди даже боялись Божьего наказания через невидимое изображение.
Передал и слухи о том, что икону скоро заберут в епархию, а там спрячут подальше от людей. Слухи были опять же от самых темных селян, непонятно откуда взявшиеся. А еще говорили, что икона стоит больших денег, украсть ее могут и продать. Никакой охраны у деревенской церкви конечно не было, и дверь почти не закрывалась, держалась на честном слове. Вот эта часть рассказа Веру вдруг заинтересовала. Правда она и сама не понимала, зачем, воровкой никогда не была.
- Старым иконам цены нет, - вдруг заметила Вера.
- Как это нет. Это ты к чему вдруг?
- К тому, что раз продать такую икону, на всю жизнь нам с тобой хватит.
- Ну ладно, возьмешь ее, а продашь кому? У людей денег таких нет...
- У людей нет, а о человеке одном слышала...
- Это от кого?
- Мне конечно про него никто не говорил. Я там кто... даже не шестерка была, так. А разговор о человеке слышала случайно. Так что найти его можно.
- Ну? - Глаза Федора вдруг брызнули огоньками, и все пережитое, да и только появившиеся ростки новых ценностей, все вдруг сразу отлетели прочь и тут же забылись. - Один раз... и на всю жизнь хватит?!
- Еще взять надо... Это я так, даже не мечтай об этом.
К разговору вернулись через несколько дней, ночью.
- Ты чего не спишь? - Спросила Вера, обняв Федора и прижавшись к теплому боку.
- Покурить, что ли, - тот прижал женщину к себе, но вылезать из под одеяла не собирался. - Думаю все...
- Про икону что ли?
- О ней... Правда, что она столько стоит?
- Правда.
- И продать сможешь?
- Смогу, - Вера ответила с задержкой, подумав, но уверенности в ее голосе не было.
- Тогда и взять ее смогу... Закатимся на юга, ох и житуха у нас будет не пыльная... - Федор не хотел слышать сомнительные интонации.
- Работать больше не надо будет, - мечтательно прошептала Вера. - Тебе еще сколько чалиться?
- Три года, четыре месяца и двадцать шесть дней, - не думая ответил Федор. Заведенные внутренние часы четко отсчитывали время в обратном порядке. - Да я хоть завтра отсюда уйду...
- Нет, так нельзя, спалишься, до звонка надо...
- А тебе сколько?
- По УДО можно, за примерное поведение и работу, срок вышел.
- Так ты что, бросишь меня?
- Что ты, ждать буду!
- Здесь?
- Могла бы и в той деревне пожить, где икона твоя... - мечтательно проговорила Вера и поправилась, - на время съездить, присмотреться... Может и нет уже той иконы... После к тебе вернусь.
- Тама она, чую, никуда не делась. Может и правда в последний раз... да и все... завяжем?! - Окончательного решения у Федора все еще не было.
- Правда, правда, давай спать, вставать рано.
В общем мысль о безбедной и беззаботной жизни запала в души обоих и уже никуда не могла деться. А то, что на пути к этой веселой мечте надо совершить как минимум два новых преступления - украсть икону, а потом продать ее, - отходило на второй план, если не на более дальний, становилось совсем неважным.
- Можно и не брать икону, - месяца через два заметила Вера.
- Это как? - Удивился Федор. - Отказываемся?
- Нет, вот что подумала... нарисую такую же.
- Да как ты нарисуешь?! - Засмеялся Федор. - Она же чудодейственная!
- И много чудес от нее произошло? - Вера перестала мешать в чугунке и повернулась к сожителю.
- Много, немного, говорят же люди...
- Люди всегда в чудеса верят, и в мою икону будут верить!
- Как ты икону нарисуешь? Ты же не видела ее никогда... Правда рисовать там что? Видел раз, чернота одна! Стоят люди и на черноту эту крестятся... - Федор чуть не сплюнул презрительно.
- Ты же говорил, Никола показывается, даже Богородица.
- Когда это было, тех людей кто видел, и не осталось уже наверное никого.
- Нарисую я эту икону, - задумчиво произнесла Вера, причем уверенно, - знаю как, и чаще святых видеть будут. Опять же людям добро сделаю.
- Ты, такую икону сможешь сделать?! Ни в жись не поверю.
- Не верь.
- Да ты и размеров ее не знаешь...
- Съезжу, посмотрю, прикину...
- Смотри! Щи у тебя убежали!
- Ой и правда что, - Вера подхватила чугунок полотенцем и сдвинула на край плиты. - Ужинать будем?
- Будем, - ответил Федор и уже за щами спросил, - а ехать-то ты как туда собралась?
- А у меня все! Вот! - И Вера достала сплавку об освобождении с синей печатью. - Не успела тебе показать. - Вообще-то поделиться такой новостью можно было и сразу.
- Уже? - Федор искренне обрадовался и тут же расстроился.
- Не бойся, я не на долго, туда и обратно.
Вера и вправду уехала в Колучино. С северов добираться до деревни было долго и трудно, через областной центр, где еще надо было найти монашеское одеяние. Появиться в деревне представлялось удобнее в качестве паломницы. Федор же все думал, стоит ли рассказать о Говоровой, но не стал и правильно сделал.
***
Разногласия между подельниками при подготовке кражи.
Вера добралась до Колучино без каких либо сложностей, а монашескую одежду купила в областном центре. Носить неудобное одеяние женщина не умела. Хорошо, что в Голованово, райцентре, повстречались настоящие паломницы, добирающиеся к чудотворной иконе. Вера старалась подражать им, поэтому не выделялась из общей массы женщин в черном одеянии.
Можно было бы рассказать, как Вера обрадовалась, когда закончился ее срок заключения в колонии. Только получалось так, что радости и светлых впечатлений не случилось. Пока ехала на автобусе в областной центр, смотрела в окно, лето было в разгаре. На Уральскую природу можно любоваться. Да и долгожданная свобода, воля наконец-то сменили зону с глухими высокими заборами и рядами колючей проволоки.
Нет, Вере было уже не до свободы, не такая свобода с полями и бескрайними лесами теперь стала нужна женщине. Хотелось другого, достатка, шика и нескончаемого развлечения обязательно у теплого моря. Поэтому леса и поля пролетали мимо незамеченными. Вера ехала на дело, на свое первое самостоятельное дело, на первую прикидку.
Автобус остановился в центре Колучино, и водитель предупредил, что через два часа отправляется обратно в райцентр, так что, надо было поторапливаться. Вера прошла за своими попутчицами в церковь и старалась все делать также, как и они, но крестилась неумело - рука не слушалась, а пальцы складывались неправильно. Приехавшие паломники не торопились, оставались в Колучино до следующего дня, а кто и на больший срок. Сердобольные местные жители пускали переночевать страждущих прикоснуться к иконе, конечно не за просто так.
Служба в церкви начиналась вечером, а днем людей в ней не было, кроме приехавших на автобусе. Вера проследила за действиями женщин и тоже подошла к иконе, только специально последней, чтобы внимательно разглядеть чудо. По церкви прошелестели легкие шаги, хлопнула дверь, паломницы спешили устроиться на ночлег, пока еще были места.
Вера осторожно прикоснулась к простенькому окладу иконы, к его нижней части, и осторожно провела по некрашеному дереву подушечками пальцев, неожиданно почувствовав то ли легкое покалывание, то ли пощипывание. Словно в раме протекал ток. Первой неосознанной реакцией было отдёрнуть руку, только женщина так не сделала и еще на несколько мгновений задержала прикосновение.
А дальше произошло настоящее чудо, в что Вера никогда не верила. Темная поверхность иконы сначала посерела, потом сделалась как бы прозрачной, и на холсте проступил лик! Женщина повернула голову вправо, в сторону близкого окна, подумала, что Солнце пробилось через низкую сплошную облачность. Нет, день оставался таким же пасмурным, даже хмурым. А с иконы, нет с картины, Вера поняла это, на нее смотрело лицо мужчины! Рука сама упала вниз, и сдвинуться с места стало невозможно.
- Какой же это Николай Чудотворец? - Смогла прошептать Вера. - Показывали нам на занятиях в музее старые иконы. Совсем он не такой, другой. У этого волосы длинные, вьющиеся, лицо худое, и глаза разные, смотрят не по-человечески, одет в рубище. - Включилось запоминание профессионального художника. - Правый глаз уже, на меня глядит, а левый больше и... никуда не смотрит, как задумался тот, на картине. Не может смотреть человек одним глазом во вне, а вторым внутр себя.
Тем временем изображение мужчины начало пропадать, и его место заняло лицо женщины, неуловимое, мерцающее, то пропадающее, то проявляющееся. Оказывается оно тоже существовало, но лежало глубже под слоями краски и первым ликом мужчины.
- Богородица? - Прошептала Вера, - Тоже нет. Как же ее нарисовать? - Тем не менее образ показавшейся женщины, так и не осознанный, его нельзя было описать словами, остался в памяти. - Ее надо рисовать не думая... Девочкой я водила карандашом по листу. Картинки получались живыми. - Вспомнила Вера.
Наверное время вышло, и картина снова потемнела, а потом сделалась непроницаемо черной, пришла в свое обычное невидимое состояние.
- Пора идти, - прошептала Вера, и на улице послышался сигнал автобуса. - Неужели два часа прошло?!
Обратно Вера ехала в подавленном состоянии, не вполне владея собой. Наверное первый раз женщина усомнилась в задуманном деле, не веря ни в Бога, ни в чертей, ощутила, что заглянула в запретное, вообще не предназначенное для человека.
- А какой размер у картины? - Все же подумала Вера, - не успела ее измерить.
И тут же картина всплыла в памяти, причем не в церкви, а в пространстве, без какой либо опоры, парящая и немного покачивающаяся. Как будто не ветер, а колыхающееся пространство не оставляли ее в покое. И всплыли цифры - высота, ширина.
- Губы у мужчины вроде тонкие и плотно сжаты, - продолжила художница. - И насмешка, что ли, есть в этих губах?
Показалось лицо мужчины, его нижняя часть, действительно с тонкими и плотно сжатыми губами. Ну и так далее. Вот только женщина продолжала мерцать, но как рисовать ее, Вера уже знала.
- Что мне делать? - Спросила художница, задала пожалуй самый важный для себя вопрос. Но ответа не пришло, а картина растаяла.
На обратном пути Вера все же обратила внимание на край, по которому ехала. Он ей не понравился, причем как художнику, быстро наскучило однообразие. Такой пейзаж можно было нарисовать один раз, а Вера уже это сделала в своем воображении.
- Ну как съездила? - Спросил Федор Веру, когда та вернулась.
- Хорошо, - ответила женщина, не сказав про свои сомнения.
- Сможешь такую же картинку нарисовать?
- Смогу. Только это будет простая картина, никакая не чуднАя икона.
- Закрасить черной краской мешковину, вот и картина готова, - усмехнулся Федор. - Размеры удалось снять?
- Удалось. То полотно возьмем, а мою картину вставим.
- Замок там новый на дверь не поставили?
- Вот на замок не посмотрела. - Вера пожала плечами.
- Ладно, на месте разберусь...
- Тебе же еще не скоро на волю.
- А мне что-то завидно стало. Ты вольная птица. А я? Сиди тут, срок мотай?! Нет, пожалуй я пораньше подорву.
- Ну, как знаешь, - вынужденно согласилась Вера.
В воровском мире жили по понятиям. Если она сама о деле разговор завела, да еще обещала картину нарисовать, то обещание следовало выполнять. Обман карался строго, и не зависел от личных отношений даже между близкими людьми. Кстати, а можно ли было назвать Федора и Веру близкими людьми? Вопрос становился все более острым.
- Картину быстро намалюешь? - За время отъезда Веры Федор сделался грубым, прежний характер грабителя, даже беспредельщика брал свое.
- Несколько месяцев надо. - В задумчивости ответила Вера.
- Я думал от силы день, два. Завтра красишь, послезавтра сохнет, и айда отсюда.
- Настоящую картину нарисую, без обмана будет. Когда свет из окна упадет, и Николу станет видно, и Богородицу.
- Хочешь, чтобы подмены не заметили?
- Так и будет, - уверенно ответила Вера, очнувшись от задумчивости, преследовавшей ее после откровения у картины. - "Почему она вдруг мне показалась, открылась вся, полностью? Никому такое не удавалось!" - Вот, что теперь мучило художницу.
- Тогда и не спохватился никто? - До Федора начало доходить задуманное Верой.
- Из-за картины нас искать не будут... Только твой побег... Может подождешь. А я сама картину подменю, в столицу съезжу, продам, бабки заработаю... - Вера окончательно вернулась к реальности, прогнала тревожащие мысли.
- Я тебе тогда зачем нужен? Там столичных фраеров хватает.
- За базар отвечаю! - Вспылила Вера. - Говорила уже!
В тот день разговор на этом и закончился.
***
Уйти от надоевшего сожителя и начать новую жизнь.
Вера все же уехала от Федора в областной центр, сославшись на то, что картину - икону нарисовать в домишке, где они жили, не сможет. А рисовать необычное произведение в мастерской клуба ИТК конечно было нельзя, тут же появились бы вопросы, на которые не ответишь. Отчасти это было правдой, так Вера оправдывала себя, заглушала ноющую совесть. Но имелась и другая причина - женщине надоело жить в деревне, да к тому же с Федором, который стал не мил, да никогда таким и не был, лишь выполнил свою роль.
Вера конечно приезжала к нему, оставалась на неделю, а то и больше, помогала по хозяйству. Только такие приезды стали для нее быстро в тягость. И женщина даже поймала себя на мысли, что не знала, как поступит, когда срок заключения Федора закончится, и он выйдет на свободу. А тут произошло следующее, и отнюдь не случай, и никакая не закономерность.
В колонии, где отбывал срок Федор, сменился начальник. Произошла вполне обычная ротация. Прежний с почетом отправился на пенсию, а новый, молодой, амбициозный хотел карьерного роста и завернул гайки, отменив многие прежние вольности. Федора тут же вернули в барак, и его полусвободная жизнь в деревне закончилась. Вера в очередной свой приезд нашла их прежнюю избушку заколоченной, а соседи рассказали о переменах.
Свидания не разрешили. Федор для нее никем не приходился, теперь можно было только писать письма. Честно говоря, Вера даже обрадовалась, что так все получилось, вопрос разрешился сам собой. Письмо написала тут же, конечно клялась в верности, что ждет по прежнему и задуманное обязательно доведет до конца. Никакие подробности о реализации кражи, подмены иконы в Колучино, указывать было нельзя.
В областном центре Вера устроилась хорошо. Начальник колонии, где Киселева отбывала срок, написал рекомендательное письмо, и Веру взяли на работу оформителем в областной клуб системы. Обрадовались, что у них будет штатный художник, пусть и с незаконченным профильным образованием, зато из столицы. О прежней судимости никто не вспоминал, ну оступилась раз, так исправилась, и письмо из колонии по этому же поводу имеется. Жилье правда было не очень, койка в ведомственном общежитии, зато комната только на двоих. Соседка Киселевой большую часть времени отсутствовала, служила конвоиром на железной дороге в той же системе.
Вера работала честно, с воодушевлением, старалась. И деньги начала зарабатывать неплохие. Кроме положенного оклада и небольших премиальных были еще хоздоговорные работы, их оплачивали отдельно. На время тема с иконой даже забылась. Но вот пришло очередное письмо от Федора, в котором он писал, что ему разрешили свидание с ней, как с невестой, и он с нетерпением ждет. Не обрадовалась Вера такому письму, тем более словам о невесте, но поехала, не могла не поехать.
Вернулась в областной центр с одной стороны опять заряженной на прежнюю тему, а с другой стороны твердо уверенной в том, что их дороги с Федором расходятся. Ничего по этому поводу Вера не сказала, не стала расстраивать теперь уже бывшего сожителя, хотя свои обязанности исполнила страстно. В областном центре никого у женщины не было, пока. И поступить Вера решила честно - деньги от будущей реализации картины поделить поровну. Ну и все на этом.
Скоро Киселевой сообщили, что ее вроде как разыскивает родственница, и Вера даже подумать не могла, кто бы это мог быть. А получилось все просто. В клубе собирали ветеранов службы, где и оказалась Мария Львовна, по мужу Вахрушева, она же Киселева, родная тетка Веры. Ее муж, служивший в системе, умер рано, но и жен бывших сотрудников на праздники тоже приглашали.
Мария Львовна слышала плохо, да и видела не очень, но случайно все же уловила, как хвалили новую художницу из столицы, работающую в клубе. И оживилась, переспросив, женщину звали Вера Александровна, а фамилия ее была Киселева. "Неужели Вера, племянница?!" - Подумала Мария Львовна, удивилась и попросила найти ее. Родственницы встретились через несколько дней здесь же, в клубе.
- Тетя Маша?! - Вера узнала свою тетку и немало этому удивилась.
- Верочка, вот ты какая стала, выросла, знаменитая теперь.
Посидели, конечно, поговорили. Вера рассказала о своей жизни, умолчав о судимости. Не то, что скрыла, расстраивать пожилую женщину не хотела, решила, ни к чему ей лишние волнения. Об отце только упомянула, а сестра о брате не спрашивала, видимо пробежала между ними черная кошка. Тетка говорила о своей судьбе, как намаялись по дальним точкам в тайге. Уже перед выходом на пенсию мужа перевели в областной центр, дослуживал в СИЗО. Но здоровье в прежние годы растратил, на пенсии прожил недолго.
Вера сходила и в гости к тете Маше, познакомилась с двоюродным братом Валерой. Не сказать, что подружились, сразу не понравились друг другу, но поговорили конкретно. Братец, войдя в положение сестрёнки, предложил ей пожить в маминой квартире, правда в доме барачного типа, зато на отдельной жилплощади. Не за так, конечно, предложил, за деньги и нисколько не смутился. Вера не стала разводить сентиментов, согласилась, работу над картиной надо было начинать.
Уважаемый читатель уже знает об обществе, проживавшем в данном бараке, пусть и квартирного типа. В данном повествовании рассказывалось об убийcтве и трупe, обнаруженном здесь врачом скорой помощи, приехавшем по вызову. Но те трагические события произойдут несколько позже.
Жители барака встретили Веру настороженно и решили показать ей место в своей иерархии. Женщина сначала даже хотела съехать из этой клоаки обратно в общежитие, но вдруг вспомнила, кто она есть на самом деле - не столичная фифа, как здесь подумали, а Клавка Фармазонщица, запросто способная дать отпор, даже силовой.
И случай представился быстро. Как-то вечером подвалил сосед, Серега, темная личность. Впрочем пришел с вполне мирными намерениями - выпить с соседкой бутылку водки, принесенную с собой, и остаться переночевать. Клавка мешала картошку на сковородке и как раз понесла ее с плиты на стол. Серега-то, хоть и темный, но добрая душа, понял этот жест, как приглашение и даже сделал два шага, успев достать бутылку из кармана. Только поставить ее на стол не смог, шага не хватило. Получил в лоб чугунной, да еще горячей сковородкой, а как падал на пол, уже не помнил. Очнулся в коридоре и сначала не понял, что произошло, разобрался позже, поднявшись.
Голова болела, на лбу появилась шишка, а прикид, лучший, одетый Серегой по случаю знакомства с соседкой, оказался испорчен подсолнечным маслом. В дверях своей квартиры стояла Клавка, держа за ручку пустую сковородку, жареная картошка разлетелась, и настроена соседка была очень решительно.
- Ты чего? - Робко спросил Серега, потирая лоб.
- А чтоб больше не ходил ко мне!
Этот случай быстро разлетелся не толко по бараку, но и по поселку, тут же узнали, кто такая Клавка, и наприписывали ей разного, чего и не было. Больше к квартирантке не совались. Среди слухов был и такой, что Клавка особым приемом может мигом зaдушить.
- Правда? - спросила новую квартирантку женщина со второго этажа, пересказавшая Клавке слух.
- А что, могу, - без тени сомнения ответила Вера Киселева, художница, фифа из столицы. Взятую на себя роль теперь надо было играть до конца.
***
Для чего женщина пришла ночью к соседу и помирилась.
После того случая со сковородкой прошел наверное месяц. Клавку обходили стороной, не то, что боялись, связываться не хотели. И учить ее жить по понятиям, тем более по закону, никто не думал. Получилось так, что новую квартирантку исключили из общения. Не было до нее никому дела. Если бы она конечно продолжила подобные выходки, получила по полной. А так живи, только нас не трогай. Блатная и другая ежи с ними публика поступила мудро.
Веру такое положение вполне устраивало, она оборудовала себе маленькую мастерскую, но начать рисовать картину все никак не могла собраться. Как что-то отводило ее. И вот в один из вечеров, когда жильцы барака уже поутихли, не Вера, а Клавка нажарила сковородку картошки, причем на свиных шкварках и постучалась к соседу Сереге через площадку.
- Открыто, - послышался из квартиры недовольный голос, сосед уже лег спать.
Клавка приоткрыла дверь и осторожно заглянула в комнату. На площадке горела лампочка ват на сорок, и слабый свет проник внутрь узким треугольником.
- Кто там?! - Серега окончательно проснулся, и щурясь повернулся к двери.
- Я, - робко ответила Клавка и зашла в комнату, открыв дверь пошире, - Клава.
Первое, что увидел Серега, была шкварчащая, только с плиты сковородка. Сон тут же пропал, и сосед вскочил с топчана, закрываясь от опасной гостьи одеялом, испугался, что сковородка сейчас полетит в него, как и в первый раз.
- Ты чего?! - Серега проснулся, но ему казалось, что привиделся кошмар.
- Поесть хочешь? - Примирительно спросила Клавка и во избежании недоразумений поставила сковородку на стол.
- Хочу, - неожиданно для себя ответил сосед и проглотил слюну, лег спать в этот день голодным, нечего было пожрать. - Пахнет вкусно. - Одеяло выпало из рук Сереги, и он остался в синих сатиновых трусах и растянутой дырявой майке.
- Я сейчас, - Клавка прыснула от смеха и убежала к себе, но скоро вернулась, принеся ту самую, злополучную бутылку водки. - Вот, не разбилась.
- Садись, - Серега успел натянуть трико с пузырящимися коленками и застёгивал рубаху, маленькие пуговки плохо слушались. Он все еще опасался соседки, но поставил на стол два стакана и положил две вилки. - Хлеба только нет.
- Я сбегаю, - Клавка убежала, а Серега успел посмотреть на себя в зеркало над умывальником, плеснул в лицо воды и поправил волосы.
- Прости меня... за тот раз, - соседка вернулась с двумя тарелками. На одной лежали куски хлеба, на второй два соленых огурца, разрезанные вдоль, каждый на четыре части.
- Бывает, - примирительно ответил Серега, потер снова занывший лоб и улыбнувшись посмотрел на соседку. Затем решительно сорвал бескозырку с бутылки и плеснул в стаканы по чуть-чуть. - Хватит?
- Не водку же будем пить, - Клавка сразу обозначила цель своего прихода.
- Понятно, - Серега не удивился, но стакан поднял, - за знакомство, - чокнулись, пригубили больше для запаха. - По есть бы тока, день не жрамши, на мели.
- Ешь, ешь, пока горячая, - Клавка с готовность подняла крышку от сковородки, запахло аппетитно. Уже конечно не шкварчало, но вкусный пар поплыл по комнате.
- А ты, что? - Серега с жадностью набросился на картошку.
- Да я уже, - ответила Клавка, но вилкой по сковородке все же потыкала.
Про бутылку сразу забыли, Серега ел жадно, торопился. Как же, сама женщина пришла. Но от картошки все равно оторваться не мог.
- Вкусно? - Спросила Клавка.
- Пойдет, - ответил сосед. - Может он других слов просто не знал. Вообще Серега оказался молчаливым и на соседку все еще посматривал с опаской. Наверное думал, не обман ли какой.
Никакого обмана не случилось, отдохнули хорошо, насколько сил хватило, и не до разговоров было. А кто скорее устал, так не мерить же те силы, и ту усталость. Серега отвернулся к стене и уснул, а Клавка прижалась к соседу, обняла и теперь уже Вера думала о своем, о женском. Вспоминала мужчин, было их всего трое. Толик уже забылся, да и сравнивать его было незачем. Он сделал главное в жизни любой девушки. Федор появился вовремя, после жуткого этапа в поезде, когда надо было снова почувствовать себя настоящей женщиной. Был он чересчур груб, может такой и требовался в то время. А вот сосед Серега на удивление оказался нежным и деликатным, особенно его мозолистые, избитые тяжелой работой руки. Поразили шершавые пальцы, дрожащие от избытка чувств и волнения.
Серега больше никогда сам не стучался к соседке, только ждал ее к себе в гости, и случалось это не часто. Об их встречах никто не знал, такое положение устраивало обоих. Только дружки Сереги оставались недовольными. Пить он стал меньше, вдруг соседка заявится, а он не в нужной форме.
Получив то, чего видимо не хватало, Вера наконец принялась за картину, начала делать первые наброски. И если образ женщины, названный верующими Богородицей, получился сразу, то с мужским изображением возникли серьёзные проблемы. Образ, увиденный в Колучинской церкви, никак не давался, а вместо него получался совсем другой. Этот второй был неким антиподом, отличался ни добротой, ни злостью. Впрочем и первому не подходили такие категории. Отличие крылось в самой сути существа, просящегося на холст. Его сущность была еще более не человеческой.
***
О картине, на которой менялось изображение.
Не шла, никак не шла картина у Веры. Вопросы только множились, не давали покоя художнице, мучили по настоящему.
Почему я? Почему мне открылась картина? Если ответ в простой случайности, то еще ладно. Просто повезло. Но как-то не верится в случайности при таких откровениях.
Автор картины, кто он был? И почему вдруг нарисовал такую странную вещь? Как он смог? Кого изобразил? Для чего? Нет, точно не для людей.
Зачем я пытаюсь нарисовать, даже не нарисовать, создать новую картину с похожими свойствами? Моя работа не будет копией первой, даже сейчас она живет своей жизнью, и не подвластна мне! Нет, никогда мне не докопаться до сути. И запущенный процесс не остановить. Я стала заложницей потревоженный сил. Что за чушь? Какие силы? Не верю!
Серега... Зачем я пошла к нему и продолжаю навещать. Что, все же кто он мне, зачем нужен? Он мешает. Вернее я сама мешаю себе! А вдруг картина из-за этого не получается, вернее выходит совсем другой? Если женское начало далось сразу, то мужское никак! Может суть картины и есть в соединении двух начал, мужском и женском?
В училище рассказывали, что древние иконописцы соблюдали трудные правила, когда писали лики святых. Но то, что висит в Колучино, никакая не икона. Это я точно знаю... Замкнутый круг какой-то... Хотя может и мне надо было соблюдать правила? Например к Сереге не ходить...
Нет, не для меня такая жизнь, я другая.
Если вначале сомнения возникли у Веры, то Клавка отогнала дурные мысли, они действительно для бывшей зэчки были непотребными. А Вера, попавшая под сильное влияние второй стороны своей же личности, принялась дорисовывать картину. Первое, женское изображение, было уже покрыто тонким слоем темного лака, сверху которого скоро устроился тот второй, пришедший художнице неизвестно откуда, смотрящий в никуда. И его вытянутые уши только подчеркивали странность получившегося существа, может вдруг родившегося в воображении художницы и тут же оказавшегося на полотне.
Уже Клавка оставила кисти не промытыми от краски, задвинула мольберт от случайных взглядов за занавеску, захватила банку огурцов, хлеб, колбасу и пошла навестить соседа. Братвы в тот день у Сереги не было, он коротал вечер один и обрадовался приходу Клавки.
- А у тебя почему руки в краске? - Спросил сосед, из праздного любопытства.
- На работе плакат рисовала, - ответила Клавка, - не успела оттереть. У тебя растворитель есть?
- Откуда у меня растворитель, - усмехнулся Серега. - Ладно, не кипишуй, и так сойдет.
Вот и весь разговор соседей на этом закончился. Под утро Клавка юркнула к себе, пока обитатели барака еще не проснулись, и первым делом посмотрела на картину. Хотела проверить, высохла ли за короткую ночь краска. Оказывается, она еще немного липла к пальцу. Вера уже хотела задвинуть картину до вечера, но нарисованное изображение привлекло внимание художницы. Вчера на мужском портрете не было презрительного изгиба полных губ.
"Показалось наверное, не заметила," - решила Вера, спеша на работу.
В этот день она вернулась поздно, уставшая, и сразу легла спать, не до картины было. В последующие дни мольберт с натянутым холстом так и стоял в кухонном закутке, повернутым к стене. Все какие-то дела подворачивались, Клавке не до картины было. А потом произошел случай, его никак нельзя оставить без внимания. Как оказалось, случай имел существенное значение для последующих событий.
В воскресенье Клавка с утра занялась стиркой, провозилась до обеда, а полоскать белье пошла на колонку во дворе. Серега с мужиками толклись в коридоре, поправляли отвалившуюся дверь из подъезда. Осенний ветер задувал с улицы. Клавку не заметили, ей пришлось протискиваться с тазом мимо соседей. Получилось так, что Серега повернулся, их взгляды встретились и даже перемигнулись, а Клавка как-то еще повела губами. И Серега понял такое движение, как приходи. А если приходи, то конечно сегодня. Когда же еще...
Может конечно Клавка и не звала соседа к себе в гости, не так было у них заведено, она ходила к нему. Но Серега все же решил рискнуть, первая неудачная попытка и сковородка уже забылись. Дождался, когда все угомонились, и юркнул к соседке. Дверь оказалась не закрытой, может и случайно. Все какое-то разнообразие, новое место. А Клавка, намаявшись со стиркой, уснула крепко. Тем более в понедельник надо было рано на работу.
Сначала и не поняла, что происходит, но, почувствовав знакомые мозолистые руки, успокоилась. Серега конечно опасался, был готов тут же убежать, но уловив положительную реакцию осмелел. Результат превзошел все ожидания. Под утро, когда уже светало, сосед тихонько встал, пора было уходить, но решил попить холодненькой водички. Ведро должно было стоять на кухне. Серега заглянул за занавеску и остолбенел!
Через узкое окно бледный свет падал на картину, стоящую на подставке. А с картины на Серегу смотрел его батя, давно почивший! Сосед сначала замер, но не растерялся. Зачерпнул кружкой воды, выпил всю, не отрывая взгляда от портрета, а возвращая кружку, стукнул ей о полупустое ведро.
- Ты чего? - Послышался голос, и за занавеску вошла Клавка.
- На батю моего похож, - прошептал Серега. - Это кто?
- На работу рисовала, - зевая ответила Клавка, не глядя на картину, - а раз ты перед глазами вертишься, вот и получился на тебя похож.
- Ну да, - согласился Серега, - я весь в батю. - Зачем соседке такой портрет нужен на работе, он не задумался, но запомнил картину.
С того раза Серега стал захаживать к Клавке. Она не возражала из-за смены места, впрочем опять же для разнообразия продолжала ходить и к нему.
Вернувшись в тот понедельник с работы пораньше, Вера решила закончить картину, оставалось покрыть второе изображение лаком. Но, устроившись перед мольбертом, художница вспомнила утреннюю сцену и внимательно посмотрела на портрет. Никакого сходства с Серегой, даже отдалённого, не увидела. На картине по-прежнему оставалось изображение странного существа с отсутствующим взглядом, лишь отдаленно напоминающего человека.
- Фантазер, - усмехнулась Клавка, а Вера принялась за работу.
В понедельник Серега не ждал соседку, был у нее накануне и оказался приятно удивлен ее поздним приходом. От Клавки пахло краской, растворителем, руки она оттерла, но не помыла, вода в умывальнике закончилась. И эти запахи воспринимались Серегой как дорогие духи.
Продолжение в следующем посте...
Источник
канал За чашкой кофе
Следующая публикация
Комментарии 3
https://ok.ru/group/70000001811695/topic/157782411378159
https://ok.ru/group/70000001811695/topic/157784590646767