Предыдущая публикация
СЕСТРА - РУСАЛКА
«Я разочек только гляну, только один раз», – как заклинание, твердила себе Елена, задворками пробираясь к реке по выбеленной вечерней росой траве. Здесь, на невысоком холме за деревней, в этой белой от росы, сочной траве паслись стреноженные кони. Прояснившееся к ночи глубокое тёмное небо светилось холодным жёлтым светом далёких звёзд, крупная роса холодила босые ноги. Позади остались плетни скупых неблагодарных огородов и знакомая до последнего деревца старая берёзовая роща. Вишнёвка спала. В эту тёплую августовскую ночь 1908 года тишину разрывало лишь громкое стрекотание кузнечиков, тревожный клёкот аистов за рекой и нудный звон надоедливых комаров – все остальные звуки будто умерли. От реки пахнуло холодом, сердце зашлось от страха. Да неужто Стёпка, Алёшка и Мишка правду сказали? Неужто Ирина, любимая сестра, русалкою сделалась?.. *** Дочки вишнёвского старосты – кузнеца Ивана Самоедова – были совсем разными. Старшая, Ирина – задиристая, насмешливая, весёлая шалунья, первая красавица и первая певунья на деревне. Грациозная, подвижная и гибкая, она была полна женственности и редкой, чарующей прелести. Младшая – Елена – была спокойной, задумчивой, тихой, лучшей рукодельницей на всю Вишнёвку. Ира – невысокого роста, черноволосая и чернобровая, с большими, глубокими тёмно-карими глазами, в которых читались сила, настойчивость и упорство, быстрая и ловкая, словно кошка, была вся, до последней жилки, наполнена молодостью и озорным задором. В тоненькой, высокой, но хрупкой Елене не было ни капли этого юного задора – в ней жило спокойное, изысканное изящество, которое не могла вытравить из неё никакая тяжёлая работа; её широко расставленные светло-голубые глаза всегда с любовью и обожанием смотрели на старшую сестру из-под тонких чёрных бровей. Каждая из сестёр была по-своему очаровательна, и обе они, будто в насмешку, родились не во дворце, не в богатой помещичьей усадьбе, а в семье зажиточного крестьянина, деревенского старосты Ивана Самоедова, в богом забытой Вишнёвке. Ирина и Елена с самого детства были не разлей вода: куда одна – туда и другая. Младшая везде следовала за старшей, как нитка за иголкой. И год назад, в тот страшный день, когда утонула Ирина, сёстры тоже были на реке вместе. *** Широкая, быстрая, полная водоворотов река звалась Тихой – в насмешку, не иначе. Год назад, в тот жаркий июльский день девять девушек, сбросив платья и оставшись в одних длинных, тонких сорочках, с громкими криками и визгом вбежали в реку. Снопы поднятых ими брызг ярко блестели на солнце. Битый час девушки плескались в тёплой воде на мелководье. Палящее солнце устало клонилось к закату, и купальщицы уже собирались выходить на берег, когда Ирина заприметила три большие, красивые белые кувшинки, растущие едва ли не на середине реки. – Я их достану! – с озорным задором воскликнула девушка. – Стой! Там глубоко! Ты не умеешь плавать! – испуганно вскрикнула Елена. Она со страхом и беспокойством неотрывно смотрела на сестру, которая медленно, осторожно ощупывая ногами дно, продвигалась с безопасного мелководья на глубину – туда, где росли кувшинки. Лена шагнула с пронизанного до дна солнцем мелководья, где резвились мальки, к Ирине и тут же погрузилась в воду по самую грудь, ноги девушки запуталась в водорослях, и она с испуганным криком попятилась. С трудом выбравшись на безопасное, мелкое место, Елена не отрывала напряжённого, умоляющего взгляда от сестры. А та и не думала отступать: осторожно нащупывая дно, Ира медленно, шаг за шагом, приближалась к кувшинкам. Грудь Ирины уже ушла под воду, тугая длинная чёрная коса полоскалась в реке, а она, отчаянно борясь за каждый шаг, едва держалась на ногах – настолько сильным было течение. Но прекрасные, манящие белые цветы были совсем рядом: казалось, руку протяни – и сорвёшь их. Девушка остановилась, вытянула руку и попыталась подцепить одну из кувшинок. Тонкие пальцы дрожали от напряжения, но совсем чуть-чуть не доставали до толстого, мясистого зелёного стебля. Ирина сделала ещё шаг, потеряла дно – и с громким криком исчезла в водовороте… – Ира! Ирочка! – не помня себя, Елена рванулась на глубину, в водоворот, к сестре, но подруги повисли на плечах, схватили её за руки и силой вытащили на берег. Девушка, вырвавшись, снова бросилась в реку, но её опять вытащили. Тогда Лена упала навзничь на мокрый песок у самой кромки воды и закричала так, как не кричала никогда в жизни. Она отчаянно кричала в высокое бесконечное синее небо, прося, требуя и умоляя вернуть сестру, а небо смотрело на неё сверху – спокойно и равнодушно. *** С тех пор прошло больше года. Тела Ирины так и не нашли, а недавно – на прошлой неделе – одиннадцатилетние сыновья-близнецы одноглазого деревенского звонаря Демьяна, Стёпка и Алёшка, и их старший брат, тринадцатилетний Мишка, ходили в ночное. Они гоняли лошадей на ночной выпас к Лосиному камню, и божились, что видели там русалок, а среди них – Ирину. Напуганные до смерти мальцы вскочили на лошадей и галопом помчались к деревне: русалки могут защекотать до смерти, утопить, задушить. Лосиный камень был давним русалочьим местом – там с исстари водились русалки. Перепуганная троица божилась, что они действительно видели водяниц, и люди верили. По Вишнёвке поползли страшные слухи: бабы болтали, что русалок видели и в самой деревне. Бабьи придумки, ясное дело, а всё равно боязно, аж жуть! Елена долго не решалась на опасную ночную вылазку к Лосиному камню, но её мысли всё время возвращались к сестре. Даже если она не может помочь Ирине, она должна увидеть её! Да, вылазка эта была опасной: любая, кого утопит русалка – сама станет русалкой. Собираясь на реку, Елена сложила в небольшой холщовый узелок чеснок, несколько веточек полыни, с десяток острых иголок: бабы болтали, что эти нехитрые обереги хорошо защищают от водяниц. И вот, тихой августовской ночью, когда в доме все уснули, Елена выбралась через окно из своей светёлки и, босая, огородами побежала к Тихой. Вот она на берегу. Играя рябью, сонно плещется всегда быстрая река, огромная полная луна, взобравшись высоко на небосвод, проложила по ней сияющую зыбкую дорожку. С воды тянет холодом, тихо качается прибрежный камыш. Недвижный воздух прозрачен, свеж и напоен ароматами трав. У самой воды горбом вздымался огромный тёмный валун – Лосиный камень, что в незапамятные времена притащили сюда ледники. Огромная каменюга, очертаниями напоминающая голову лося, лежала на боку, с трёх сторон ее лизала река, в глубоких расщелинах, и в особенности в том месте, где у каменного «лося» был «глаз», рос мох. Елена спряталась в густых зеленокудрых ивах, растущих у самой реки, и стала ждать. На реку опустился густой молочно-белый туман, слегка дрожали от ночного ветра старые ивы – будто лёгкая рябь ходила по листве – глаза слипались, девушку клонило в сон. Вдруг Лена вздрогнула от какой-то странной, мучительной тревоги и раскрыла отяжелевшие от бессонницы веки. На берег медленно выходила вереница русалок. Они, казалось, были вытканы из сгустившегося воздуха. Их мёртвые, живущие неестественной жизнью тела будто светились изнутри – от них лился слабый, призрачный голубой свет. Вдруг Елена увидела сестру – и вздрогнула. Ирина была ещё красивее, чем при жизни, но теперь это была не притягательная, а отталкивающая, пугающая, холодная, мёртвая красота, наводившая неудержимую дрожь: пустые, мутные очи, на шее – ожерелье из белых кувшинок, распущенные чёрные волосы струятся по спине, словно густой тёмный туман… Русалки стали в круг, в бледном лунном свете завертелся призрачный хоровод, послышался высокий ледяной смех. Водяницы кружились всё быстрее, холодный серебряный смех зазвучал сильнее, пронзительнее, гуще. Странный это был смех: в нём не было радостной живости, звучал он высоко, чисто и мелодично, как перезвон серебряных колокольчиков, но от этого звука дрожь пробегала по телу, и отдавался он жутью в каждой жилке. Елена заприметила среди русалок одну светловолосую, повыше остальных, с вычурной короной из водорослей. Девушка чуть раздвинула мешавшие ей густые ивовые ветви, и вдруг Лену охватил непреодолимый ужас: пустые очи светловолосой русалки не отрывались от её глаз. Кровь отхлынула от лица, в ушах зашумело, язык онемел, тело прошибла мелкая дрожь. Леденящий душу крик – и хоровод распался. Водяницы, как по команде, бросились к Лене. Дрожащие, непослушные пальцы девушки с трудом развязали спасительный узелок с оберегами, и под ноги русалкам полетели чеснок, веточки полыни и острые иголки. Однако водяниц это не остановило: глупо полагаться на бабьи придумки – ни чеснок, ни терпкие веточки полыни, ни острые иглы не могли её защитить. Что теперь делать? Как спастись от русалок? Силой не взять – нужно хитростью. Вот только хитрить она не умела… Ледяные, скользкие руки схватили Лену за запястья и плечи. Её потащили к реке – девушка даже не сопротивлялась, ступни обожгла холодная вода. …Елена не сразу поняла, что случилось: какая-то неведомая сила оторвала её от русалок, втащила на берег, и она снова почувствовала под ногами холодный песок. Ирина. Это была Ирина. Их лица сошлись близко-близко. Что-то едва заметно дрогнуло в мёртвом лице сестры, и её казавшиеся пустыми и безжизненными глаза на мгновение ожили. – Беги отсюда… домой… и никогда не возвращайся! – пугающим, свистящим шёпотом прошипела русалка. В руках сестры-утопленницы мелькнул гибкий ивовый прут, она повернулась к подбиравшимся к ним русалкам и ощетинилась. Жуткий, оглушительный визг ударил Елену по ушам, и она побежала, не разбирая дороги. Она бежала, не помня себя, не чувствуя боли в исколотых и сбитых ступнях, спотыкалась, падала, вставала и снова бежала, и долго ещё до неё доносились жуткие звуки русалочьей драки… Чуть проступил у края неба задорный, розовый рассвет. Елена упала без чувств у крайней избы, в полусотне шагов от родного дома… *** С болью и печалью смотрела старая Евдокия на свою дочь. С того самого дня, как Елену нашли без чувств на окраине деревни, девушке становилось только хуже. Заламывая руки, мать смотрела на истаявшее, бледное, абсолютно бескровное лицо с ввалившимися щеками, на разметавшиеся спутанные волосы. Погас молодой румянец, пересохшие губы растрескались. Любимую, единственную дочь съедала непонятная, мучительная хворь. Через неделю Евдокия не выдержала: Елене становилось хуже и хуже. Молитвы и святая вода не помогали, а земского доктора дочка могла не дождаться. Переговорив с мужем, пожилая крестьянка отправилась в дальний хутор, к старой травнице Еремеихе. …Хата Еремеихи была крохотной, тёмной, насквозь пропахшей пряными ароматами трав. Еремеиха – высокая, жилистая, ширококостная угрюмая старуха, сперва наотрез отказывалась покидать свой хутор и отправляться «на край света» – в Вишнёвку, но потом, когда Евдокия развязала заветный узелок и протянула ей три серебряные монеты, подобрела. Бледное, изрезанное морщинами лицо травницы порозовело, она проворно схватила монеты и опустила их в глубокий, бездонный карман. *** – У неё русалочья болезнь, – едва взглянув на Елену, уверенно сказала старуха. – Нужно приготовить снадобье из русалочьих цветов – кувшинок. Только так можно её вылечить. Спустя полтора часа Иван Самоедов принёс Еремеихе двенадцать ещё мокрых от речной воды кувшинок. Травница отобрала семь лучших, а остальные велела отнести к реке и бросить в воду. Старуха выгнала хозяев из дома, заперла хату на засов, и несколько часов, тихо бормоча под нос что-то напевное, готовила из кувшинок какое-то чёрное варево. – Вот, – старая травница протянула Евдокии и Ивану ещё тёплый чугунок с душистой чёрной водой. – Каждый раз, как Елена проснётся – давайте ей по глотку. Она будет много спать, но вы не пугайтесь – так надо. Скоро хворь отступит. Отвар храните в леднике, чтоб не скис. …Просыпаясь, Лена неизменно видела у своих губ старую выщербленную чашку с чёрной горькой водой и слышала умоляющий голос матери: «Доченька, выпей»! Через три дня она начала есть, а через две недели была полностью здорова. Только спустя полтора года Лена отважилась снова пойти на речку, а к Лосиному камню она не ходила больше никогда. Автор Наталия Матейчик
Следующая публикация
Нет комментариев